Антон Кривельняк в муках пишет жалобу районному прокурору. Назар принес ему ученическую тетрадь, химический карандаш, перечислил, что именно должно быть указано в жалобе, посоветовал писать чисто, без помарок и, желательно, с чувством. Чтоб не впустую, а меры приняли. Сам же он, к досаде, сидеть с Антоном не может: по приказу предколхоза его сегодня "запрягли" возить саман на стройку.
Оставшись один, Антон решительно принялся за составление должной бумаги. Прошел час, другой, третий - Назара нет и нет. Исписав четыре страницы, Кривельняк в изнеможении падает на лавку. Сейчас он с превеликим удовольствием поменялся бы работой с приятелем. Как Антон ни старался вызвать в себе праведный гнев и вдохновение - ни слезы, ни чувства, как наказывал Назар, в его челобитной нет. Сухи и невыразительны листы, покрытые крупными округлыми буквами в строчках, криво сползающих вниз. Наконец, с проверкой заявляется уставший Назар. Согнав Антона, он валится на лавку и требует прочесть ему вслух написанное. Подавленный Антон читает. Жалоба пишется на Похмельного. Назару совершенно не нравится созданное великими стараниями друга. Многое переписывается заново. Назар лежит, развалясь, Антон под диктовку исправляет, дополняет.
Жалоба длинная. Во многом обвиняется председатель колхоза. Потакает высланным землякам - посылает их на легкие работы, отдал в ясли рабочего быка на мясо, а в яслях, между прочим, добрая половина детей тех же высланных кулаков; ворует лес, незаконно строит коровник, отдал чеченским семьям на разграбление общественные ветряки, но остальными делами - культурной работой, ликвидацией неграмотности, ремонтом школы, чигиря, ущемлением затаившегося кулака - не занимается, поскольку в колхозном строительстве ни черта не смыслит.
- Ты указал про его нездоровую смычку с киргизским баем? - интересуется деталями Назар.
-А як же!
- Про то, как он зараз измывается над ячейкой - заставляет ее через силу косить сено для байских коней, а на свою сенокосную кампанию оппортунистски плюет?
Здесь Антон потерянно вздыхает:
- Вот на портунизьме я, Назар, загруз...
- Я ж тебе объяснял. Забыл?
- Та помню! - злится в творческом бессилии Антон. - Ты объясни, як его на Похмельном выявить. Шоб в райкоме его так вздули... - он со зверской рожей затряс над тетрадкой скрюченными пальцами, словно душил кого-то, - шоб он собственной тени боялся!
- Учишь тебя, учишь, - досадует Назар. - По два года в каждой группе зад тер, а в грамоте - пентюх. Мне - простительно, я от службы ослобожденный, а тебе на действительную скоро. Там, брат, уставы записуют... Выяви так: "Уникните, дорогой товарищ, какое вам сено, если комсомольская ячейка косит его для Басыря, а колхозники раскрадают арбами до своих хат. Зимой оголодает скотина, потому шо он прямо на глазах проваливает сенокосную кампанию. А линию партии опять кривит в бараний рог и заводит в собственническое болото, откуда вам ее и быками не вытягнуть". - Оппортунизьм - это когда партиец незаметным ползучим уклонизьмом уходит от насущных боевых задач и народ за собой тягнет, - учено поясняет Назар.
Обрадованный Антон пытается по-своему дополнить и расцветить услышанное:
- Напишу: ховается от темпов, як собака от мух!
- Про собак не надо, - сухо останавливает его Назар. - Черт его знает, кому оно в руки попадет. Прочитает який-нибудь райкомовский дурак и на себя поймет намеком. Або подумает - непотребно выражаемся. Хотя для них главное - политический момент. Всегда и во всем на момент упирайся!
Антон с видом знающего человека замечает:
- Там, Назаре, кого попало не посадят. Всякие письма попервах секлетарь прочитует, а вже посля докладает начальнику, ню с ними робыть: сразу порвать, або на гвоздик в нужнике поцепить, чи огласку дать, шоб народу ясно...
- Наше не выкинут... Ты пиши, не разбалакивай! Сразу за сенокосом у нас рукойприкладство пойдет. Вдарить, напиши, может чем угодно. Особенно молодых и слабосильных. Потом укажешь на матюки. Всех подряд ими покрывает. И в Бога, и в боженят, и в Советскую власть. В райком кроет!
- Меня ногой пнул... - рассеянно сообщает Антон, переворачивая страницу.
- Себя не указуй, - предостерегает Назар, - а то он тебя в другой раз так пнет, шо ты аж в Сибири остановишься... Мать варила сегодня? Ты пока пиши, а я пожую трошки... Сволочь, наблюдал за мной!
Пока Назар грыз луковицу и доедал вчерашнюю застывшую клейстером затирку, Антон набело переписал отредактированное.
На середине тетради дошла очередь еще до одной стороны морального облика гуляевского председателя.
- Если бачили два человека, это считается коллективом? - спрашивает Антон.
- Конешно! - уверенно отвечает Назар.
- А як он пишется: с двумя "лы" чи с одним? - тоном прилежного ученика уточняет Антон.
Подумав, Назар с деланной небрежностью советует:
- Да пиши короче: "обчество".
Кривельняк заменяет слово и продолжает читать: "...завел выше помянутую Василину в амбарь и там ее..." - Я тут, Назаре, написал "покрыл". Оно вроде бы культурно и по-научному, - робко поясняет Антон.
Назар долго и мрачно смотрит на него как на полнейшую бездарность.
- Нашел науку! - цедит он сквозь зубы. - Она ж не свиноматка. А в амбаре - некультурно: никакой санитарии. Пиши: "Заманил вышеуказанную гражданку СССР в амбарь и там силой склонил ее на мешках к половому сожительству".
Антон, забыв про писанину, восхищенно смотрит на приятеля.
- И дальше: "Когда вышеозначенная гражданка, вся в муке и слезах, вышла из амбаря..."
- Это кто - Василина в слезах? - недоумевает Антон.
- Ты пиши как говорено, - недовольно косится на него Назар, и тот быстро склоняется над листом: "Когда вышесказанная гражданка, многосемей... многодетная вдова, мать множества детей, вся в муке и слезах, вся рыдая и стоня... кряхтя... и горько плача от неслыханного в селе, позорного для нас сношения, вышла из амбаря..."
- Через сколько времени она вышла? - деловито осведомляется Антон.
Назар задумчиво поглядел в окно.
- Часу ей для позора хватит? Значит, пиши - через час... Слухай, - оживляется он, - а может, напишем, что она сама выйти не могла? Напишем, будто мы ее на руках вынесли?
Теперь Кривельняк, в свою очередь, презрительно глядит на приятеля.
- Кого? Ее? Да это нас с тобой от нее через час на руках вынесут, а она, курва семитаборная, и через сутки с того амбаря бабочкой выпорхнет!
- Ладно, сама вышла, - соглашается Назар.
- А мы где? Еще в кустах?
- В кустах... "...когда вышла из амбаря и завеялась... и, шатаючись, закрыв опозоренное лицо оскверненными руками, пошла к своей навек опозоренной хате, мы зашли в амбарь и увидели, что Похмельный застебает штаны, а из рота у него валит запах зеленого змия..."
- Назаре, по-городскому - брюки, - сконфузясь, поправляет Антон.
- Нехай брюки, - великодушно разрешает Назар. - Через "ю".
Антон подозрительно косится на него, тупо смотрит в лист и бормочет:
- Я лучше по-другому напишу... "Мы спросили его, зачем он позорит нашу дорогую партию, а он отвечает, так, мол, все коммунисты зараз делают. Чтоб боялись..."
- Не-е, тут не так надо, - осмелел Антон после только что написанного "галихве". - Тут надо прямо указать: "Дискридирует партию в половом вопросе" - так оно трошки складнее...
- Молодец! - похвалил Назар. - А говоришь, не получается.
- Нехай, гад, знает! А то куда ни придешь - одно чуешь: "Максим да Максим, председатель да председатель!". Будто кроме него в селе неженатых нема! Вот уж его взгреют! - Кривельняк с удовольствием потирает руки.
- "А спрашивается, зачем ему волочить в амбарь несчастную Василину, когда он проживает в таком же сожительстве у другой гражданки нашего колхозу... которая, напившись в церкви религиозного опьюма..." - Написал? - строго спрашивает Назар.
У Антона нет времени на разговор, он знаком придерживает диктовку и старательно, боясь пропустить слово, записывает:
"...а напившись дурману, предается с ним божественному разврату, а потом опять идет в церковь молиться за его здоровье. Чтоб сил хватило..." - Как, ты говоришь, он очерняет партию?
- Дискридирует, - торопливо бросает Антон, не отрываясь от бумаги.
- Вставишь где-нибудь... "Такой до вас вопрос: до каких пор наши трудящиеся колхозницы, пятилетницы плана развития страны, будут ублажать его жеребячьи похоти?" "Похоти" - с большой буквы, а на конце вопрос крючком, - учит Назар друга грамотности и особой изысканности стиля. - "...а чтоб себя не было заметно,он сводит меж собой других колхозников. Казаха с русской, чечена с полячкой. К примеру, сам засватал престарелую Орину Яремчукову за моложавого казаха. Можете приехать, посмотреть. Прикрывается, одно слово. Свел их, они зараз мучаются, а разойтись не в силах. Боятся. Стращает высылкой..."
К последним листам тетради стараниями друзей моральный облик гуляевского председателя был в основном завершен: распутный, лживый, жадный и жестокий с людьми мужик, вряд ли в местных селах сыщется хуже, а вдохновенно составленной фразой: "Но мы, трудовые колхозники, переживая душой за высокий урожай здесь и чтоб везде уродило, не можем без кровавых слез смотреть, как наши огромные старания и ваши труды загубит до осени тот Похмельный", - дана была оценка и его руководящей деятельности с предостережением районному начальству. В конце жалобы довольный Антон потребовал: "Гнать затершегося в партийные ряды с вражеским умыслом Похмельного, чтоб от него свободно вздохнули женщины и колхозники".
Закончив жалобу, Назар ушел на стройку, вновь озадачив Антона: из чего склеить такой конверт, чтобы в нем поместилась исписанная тетрадь, и с кем из надежных людей передать его в район, где на лицевой стороне тщательно выписанными буквами должно быть указано:
"На станцию Щучинскую, районному прокурору Горбатенко, секретно и лично в руки".