5
Встреча состоялась.
Но пока это понял только один -- коренастый парень с рыжеватыми усиками и в больших, похожих на мотоциклетные, очках-каплях. Забросив в рот очередную орешинку и выплюнув шелуху, он еще раз выглянул в окно лестничной площадки. На угловой скамье сидел именно тот, кого нужно встретить. Этого мужичонку легко узнать, хотя на нем сейчас не костюм-тройка, знакомый по бесчисленным плакатам и листовкам, а голубая тенниска и светлые летние брюки. Небрежно развалившись на скамье, он глядел в сторону, покачивая ногой.
«Ага, посиди, понервничай, -- с легкой усмешкой подумал парень. -- Сильнее уважать будешь...» И лишь когда стрелки «Роллекса» показали десять минут двенадцатого, вразвалку подошел к скамье и присел рядом.
-- Порядок? -- покосился не него ожидавший.
-- А иначе не бывает.
-- Принес?
-- Не-а.
-- То есть?..
-- Ситуация изменилась. Слегка.
-- Как ты... Как вы сказали?..
-- Изменилась, говорю, ситуация. Сложности возникли. Надо зайти в одно место.
-- В какое еще место? -- вскинул брови пожилой. -- Такого расклада не было.
-- Не было, -- согласился парень. -- Теперь есть. Вы в этом заинтересованы больше нашего.
Они шли по малолюдной улице. Искоса поглядывая на спутника, парень думал: «Мужичок-то крутоватый, судя по размаху. Такое завернуть — и хоть бы хны. А сейчас, вишь, топает, как барашек на заклание, сопит в две дырочки и вздыхает. Приятно...»
Совсем другие мысли громоздились в голове у пожилого. Впервые оказавшись в незнакомом районе, он то и дело оглядывался, стараясь запомнить переулки и повороты. Он не пытался скрыть своих опасений. Пусть мальчик отметит, что «жертва» напугана и беспомощна. Это придаст уверенности, и он скорее раскроет свои карты...
-- Сюда, -- наконец сказал парень, жестом приглашая попутчика в пролом забора.
Они оказались на стройплощадке. Пожилой поморщился, оглядев бетонные плиты, ржавые рельсы башенного крана и притулившийся рядом полуразваленный вахтовый вагончик.
-- Стоп, -- спокойно бросил парень, наклоняясь к одной из плит.
Через полминуты из-под нее был извлечен целлофановый пакет. Словно давая пас в баскетболе, парень перебросил его в руки пожилому, который тут же разорвал обертку. В руках оказалась пачка цветных фотографий, склеенных между собой прозрачным скотчем в метровую ленту, и этим напоминающую детскую книжку-раскладку.
На снимках были запечатлены недвусмысленно переплетенные тела. Судя по отчетливым теням на стене, можно было понять, что съемка проводилась в темноте с применением фотовспышки, и, по меньшей мере, для одного из партнеров это было полной неожиданностью. Лица женщины не было видно ни на одном из кадров, зато мужское отразилось с предельной четкостью и было весьма узнаваемо. Особенно на последних снимках, где мужчина пытается вырваться, но женские ноги крепко охватывают его бедра...
Пожилой с трудом подавил стон. Это были они, те самые снимки, много лет хранимые то ли у Ленки, то ли у Катьки. Хотя какое теперь это имеет значение. Сука эта Ленка, во, сука, -- подумал он. И удовольствие, выходит, получила на ровном месте, заодно и дело сделала. Приятное, так сказать, с полезным!..
Лишь сейчас он заметил, что парень внимательно наблюдает за ним. Улыбка была пошлой и заинтересованной, разве что слюна не капала с подбородка.
-- Оно?
-- Оно, оно... -- пробормотал пожилой. -- А пленочка?
-- Вот именно с пленочкой и накладочка, -- засмеялся парень. -- С пленочкой сложнее.
-- Но, простите, был уговор...
-- Был, кто спорит. Был. Только вот ситуация, говорю, изменилась, и в самую худшую сторону. Мы с вами сейчас в равном положении. Разрешите?..
Он взял фотографии, щелкнул зажигалкой и молча приблизил ее к снимкам, переворачивая ленту и поджигая один кадр от другого. Когда догорал последний, парень прикурил от него сигарету и, медленно повернувшись к собеседнику, снова улыбнулся:
-- Вы их не видели.
-- Но позвольте...
-- Я знал, что вы не будете их у меня выхватывать. Пленка в другом месте, -- теперь парень улыбался с жалостью. -- Вы ее, конечно, получите, но нам снова нужна ваша помощь. Короче, вы должны исправить свою же ошибку.
-- Какую?
-- Которую вы допустили несколько дней тому назад, и этим усложнили все дело. И от того, как скоро вы ее исправите, зависит ваша проблема тоже. Не говорю уже о нашей.
-- Это шантаж, -- спокойно заметил пожилой. -- Я передал все, что от меня требовалось, ведь так?
-- Не шантаж это, а непредвиденные осложнения. Так что мы с вами или корректируем условия, или прощаемся. Вам выбирать.
-- Вам палец дай, так вы руку отгрызете... Что вам еще нужно?
Парень искренне улыбнулся.
-- Ну, наконец-то.
Он присел на корточки, потом, сдув пыль с бетонной плиты, опустился на нее.
-- У вас ведь есть концы в областной прокуратуре?
-- В прокуратуре?
-- Ага, в ней.
-- При чем здесь прокуратура? Что вы еще задумали?
-- Да не мы это задумали. Идея изначально была ваша. Но план ваш оказался недоработанным и более сложным в воплощении. Короче, нужно замять одно уголовное дело. Закрыть, ликвидировать – как вам будет угодно.
-- И дело это связано... -- после паузы промолвил пожилой.
-- Да, это связано, связано-повязано. Такова суровая реальность, и изменить ее мы не в силах.
Пожилой был в замешательстве, но старался скрыть свое состояние. Это удавалось, многолетняя практика давала себя знать. Однако он понимал, что излишнее спокойствие тоже может насторожить... Будь он лет на двадцать моложе, показал бы этому усатому негодяю! Но сейчас, оценив ситуацию, пришел к выводу, что спорить бесполезно, пока не ясна суть этого самого «дела», которое просят «замять». И кто знает, что там в кармане у недоросля. Кастет, финка или что-то посерьезнее. Вполне вероятно, судя по почерку этой компании.
А здесь, на заброшенной стройплощадке труп смогут обнаружить, дай Бог, лишь через год-полтора, и паренек это прекрасно понимает. Интересующие их документы из архива Службы безопасности они уже получили, руки у них развязаны, поэтому особенно церемониться никто не будет. Ладно, поглядим, чего они еще хотят...
-- В областной, говорите, прокуратуре? -- пожилой задумался, коснувшись ладонью лба. -- Надо подумать.
-- Вот и хорошо. Подумайте, только не здесь, -- длинно сплюнув, парень поднялся на ноги.
-- А где, извините?
-- Говорю же вам, в другом месте. Пойдемте. Да не дергайтесь вы так...
***
Чижиков шагнул в кабинет, держа перед собой показания Демина. Шифман поднял голову:
-- Ну, и какие же новости в нашей... гм... области?
-- В области? -- хмыкнул Чижиков и, копируя голос радиодиктора, бесстрастно процитировал утреннюю закрытую сводку: -- На Салтовском жилмассиве обрушилась часть нового жилого дома -- погибло семь человек, восемнадцать ранено. Железнодорожная катастрофа под Люботином: товарняк столкнулся с пассажирским -- погибло четверо, травмировано девять. Взрыв на складе боеприпасов танкового училища — погибли двое курсантов и прапорщик. Ну, и всяческие мелочи -- шесть разносортных убийств, одиннадцать изнасилований, двадцать семь тяжких телесных...
-- Чего ты такой радостный?
-- А, понял, -- хохотнул Чижиков, кивнув на радиодинамик. -- Холодно на севере, тепло на юге. И вообще, хочу в Одессу, на пляж.
-- Там сейчас эпидемия сифилиса.
-- А кто об этом знает? Газеты молчат, курорты работают, денежка бежит, олигархи богатеют...
-- Чиж! Выкладывай, не тараканься! Поздно уже. Домой хочу.
-- Ну, тогда извольте, сэр, -- Чижиков бросил на стол объяснения Демина, два десятка страниц. -- Еще мудрый товарищ Паскаль сказал: «Было бы у меня больше времени, то я написал бы куда короче...»
-- И что же наваял наш Паскаль?
-- Агнец Божий, как и Литвинов. «Приключения Незнайки и его друзей». Я его колю, а он мягкий...
-- Что? -- не понял Шифман.
-- Ну это так, из классики.
-- А, ну да, ну да... Это ж ты у нас самый умный.
Шифман молча просмотрел записи Демина. Перевернув последнюю страницу, отодвинул в сторону.
-- Анекдот такой есть. Шарапов спрашивает у Жеглова: «Глебушка, ну отпусти ты гражданина Груздева! Он же не виноватый, а до сих пор в тюрьме сидит...» А тот говорит: «И будет сидеть, я-а сказал-л!» -- «Ну, тогда подсоби, Глебушка, как правильно пишется: РОСКИЗДЯЙ ФУИВ или РАСКЕЗДЯЙ ФУЙОВ?» Жеглов подумал и говорит: «РАСКИЗДЯЙ ФУЕВ. А зачем тебе, Володенька?» -- «Да вот жалобу на тебя пишу. За незаконный арест гражданина Груздева»...
-- Тоже хорошо. Больше ничего не скажешь?
-- Почему же. Скажу, -- Шифман кивнул на показания Демина. -- Чушь собачья. Знает он Звонарева.
-- Вовсе необязательно. Могло ведь быть и так: Демин сегодня пришел в квартиру Звонарева по вызову, не ведая, что вчера бухал с ним же -- ведь сегодня самого Звонарева в квартире не было. Ну, не совместил это в башке.
-- Чушь, -- повторил Шифман. -- Такой большой, а в сказки веришь.
-- Не забывай, -- продолжал Чижиков, -- что Демин с Литвиновым -- сотрудники, а Литвинов со Звонаревым -- старые приятели... Вчера вечером все трое встречаются, Литвинов знакомит Демина со Звонаревым...
-- Не называя имен, -- недоверчиво усмехнулся Шифман. -- Спорю.
-- Не называя фамилий, -- уточнил Чижиков. -- Какой, извини, хрен при первой же встрече станет выкладывать свои анкетные данные? В таких случаях ограничиваются именами. Ну, иногда телефонами. Звонарев мог представиться просто Вадимом, Вадиком. К тому же, Демин с перепою мог действительно многое забыть.
-- А ведь не забыл же?
-- Будем надеяться.
-- За уши все это притянуто, Чиж. Белыми нитками, вилами по воде и сказано бабушкой надвое.
-- Но ведь могло быть?
-- Могло, конечно. Теоретически. Да и то, если один глаз закрыть, а другой сильно прищурить. Тогда, глядишь, можно рассмотреть, да и то не сильно...
Скрипнула дверь.
-- Благородные сограждане, -- на этот раз Костя Зиновьев сжимал в ладони жестяную банку из-под чая «Липтон». -- Извините, что к вам обращаюсь, поимейте милосердие...
-- Что опять?! -- взвился над своим столом Чижиков.
-- Четыре ложечки кофе. Верне, пять. А лучше – шесть или семь, а короче -- восемь...
-- Пошел вон!!! -- одновременно рявкнули оба капитана и тут же удивленно переглянулись.
-- Ой... -- Костя метнулся к двери, налетев на вошедшего Хромакова, и пулей вышмыгнул в коридор.
Замначрозыска остановился на пороге, с интересом оглядел пулемет, хмыкнул и сел перед столом Чижикова.
-- Стрелять пробовали?
-- Ага, -- ответил Шифман и уткнулся в бумаги.
Ему давно надоели подначки сотрудников по поводу пулемета. Кто-то даже предлагал укрепить «максим» на подоконнике или поставить прямо перед дверью, стволом ко входу, чтобы отпугивать посетителей.
-- Так что там у вас, пинкертоны? Чего нарыли за день?
Шифман протянул начальнику показания Литвинова и Демина, но тот отмахнулся.
-- Прочитать успею. Ты перескажи, и с выкладками.
Вздохнув, Шифман начал:.
-- Второй медвытрезвитель сообщил, что у клиента Литвинова, работника Дзержинского отдела охраны, в кармане обнаружено восемь золотых украшений. На каждом -- бирка магазина «Янтарь».
-- Визитная карточка, -- скривившись в ухмылке, прокомментировал Хромаков. -- Восемь штук, значит?
Словно угадав мысли Хромакова, Чижиков заметил:
-- А неизвестно еще, Сергей Афанасьевич, сколько колечек действительно было у клиента, пока он не попал в трезвяк.
Хромаков махнул рукой.
-- Этого мы не узнаем, да теперь и не обязательно. Одного за глаза хватит. Пока лишь ясно, что колечки-сережки, сколько бы их ни было, оказались именно там, где оказались -- в кармане у задержанного. Ведь вытрезвитель мог нам вообще ничего не сообщить, верно? А сообщили -- и на том спасибо. Дежурный проявил бдительность. Продолжай, капитан.
-- Основываясь на сегодняшних показаниях Литвинова, а также на объяснениях Демина, директора «Янтаря» Курцевой и старшего опергруппы пульта Жичигина...
-- Ты проще, проще, -- поморщился Хромаков. -- Не на оперативке.
-- Семнадцатого июня, -- продолжал Шифман, -- в своей квартире был задушен электромонтер пульта Бреславцев. В обслуживаемую им зону входил магазин «Янтарь», -- привыкший к рапортам и докладам, Шифман не мог в присутствии начальника сразу перейти на обычную человеческую речь.
-- Труп обнаружил именно Литвинов, -- напомнил Хромаков.
-- Да. Объяснения Литвинова по этому поводу в деле имеются. Через несколько дней группа электромонтеров пульта была направлена в «Янтарь», чтобы капитально проверить и отладить всю сигнализацию в магазине, так как в последнее время участились случаи ложных срабатываний. Сверку с пультом проводил Литвинов, именно он звонил из кабинета директора. То есть, две-три минуты он находился в кабинете один. Это проверено.
-- Ну, пока ты никакого свежака не принес. -- Хромаков достал из кармана трубку и принялся выдавливать в нее табак из папиросы. -- А ключи Курцевой в это время валялись в ящике стола...
-- Она утверждает. За это время Литвинов мог спокойно снять слепки.
-- Домыслы -- потом. Итак, Курцева неосмотрительно оставила кабинет, когда там находился посторонний...
-- Во-первых, она не считала работника охраны посторонним. А во-вторых, ее вызвали в торговый зал -- разборка с покупателем...
-- И покупатель оставляет жалобу, -- Хромаков исподлобья глянул на Шифмана. -- С адресом. То есть, еще одна визитка. Так?
-- Так...
-- Потрясающе. И что имеем с гуся?
-- Человек с этими данными действительно существует, но в то время он был в командировке, в Красногорске. И до сих пор пребывает там. Запрос послан.
-- Ответа еще нет, -- вмешался Чижиков. -- Но, что интересно, этот командировочный -- сосед и Бреславцева, и Вадима Звонарева, с которым вчера надрался Литвинов. Все в одном подъезде живут...
-- Ты погоди, -- остановил его Шифман. -- Дойдем и до них. Демин был на вызове в квартире Звонарева. В рабочей тетради Демина есть эта отметка с подписью Звонаревой. Кроме того, с Деминым я столкнулся на лестнице, когда шел к этому... командировочному.
-- Ах, как здорово, как мило, -- покачал головой Хромаков. -- Ты прямо наступаешь им на пятки...
-- И здесь начинается интересная вещь. По словам Демина, в квартире Звонарева он встречается со своей бывшей одноклассницей Верой, в девичестве Беловой, с которой когда-то очень дружил. Школьная любовь, так сказать, -- недоверчиво пояснил Шифман, с укором и предупреждением глянув на Чижикова. -- Да еще с детсада знакомы. А накануне, вчера то есть, Демин выпивает со Звонаревым, и клянется: понятия не имел, что Звонарев -- и есть муж его бывшей пассии.
-- Лирическая драма, -- не выдержал Хромаков. -- В духе Цвейга. И о чем они звездели, святая троица эта в кафе?
-- Оба расписали подробно. И Литвинов, и Демин. Почти слово в слово. Обычный пьяный треп, дружеский.
-- Ну да, кто не пьет – тот или больной, или падлюка. А что Литвинов объясняет о колечках?
-- Ничего не помнит. Но, говорит, что до пьянки их не было, да и откуда бы он их взял?..
-- Может, и не было, -- сказал Хромаков, чадя своей трубкой. -- Красиво, а? Одно лишь не ясно: как они вообще попали к Литвинову? Ветром надуло? Звонарева тряс?
-- Вызвал повесткой на завтра. Сегодня его дома нет, я звонил.
-- Нехер звонить! Отловить его и давить! Почему до сих пор этого не сделал?
-- Но я не мог, не успел физически, -- растерялся Шифман.
-- Ах, ты не мог? Тебя откачивали в реанимации? На тебя наехал самосвал с битумом?!
Чижиков закашлялся так громко, что Хромаков вздрогнул.
-- Значит. Завтра. Колоть. Всех троих, -- твердо отчеканил замначрозыска. -- До. Поросячьего. Визга. И, главное, чтобы ваш Литвинов обязательно вспомнил, как к нему попало золото. Утром на оперативку можете не приходить, считайте, она уже проведена.
И вышел из кабинета.
Шифман и Чижиков переглянулись.
-- Молодец у нас шеф полиции, -- грустно хмыкнул Шифман. -- Пришел, послушал, приказал. А вы, два гауптмана, арбайтен.
-- Ну да, ну да. В темноте не разберете, где свои, где чужие -- расстреливайте всех. А мне завтра в СИЗО к Трофимову, -- сказал Чижиков. -- За что хвататься?
Шифман поднес огонек к погасшему окурку и выдохнул дым.
-- Святой троицей я завтра сам займусь. Ты давай дожимай Трофимова. А в СИЗО можем вместе пойти, я к Литвинову наведаюсь. На четырнадцать у меня Звонарев. Ну, а как с ним закончу, буду снова пытать и душить Демина. Гут?
-- Зер гут, -- кивнул Чижиков и поморщился: на его столе зазвонил телефон. Он поднял трубку и тут же протянул ее Шифману: -- Тебя. Дама.
-- Извините, -- услышал Шифман. -- Это Курцева из «Янтаря».
-- Слушаю, Елена Павловна.
-- Мне... Я хотела бы завтра с вами встретиться.
-- Пожалуйста, -- Шифман обреченно глянул на Чижикова.
-- Только, если можно, строго конференциально. С глазу на глаз.
-- Конфиденциально, -- машинально поправил Шифман. -- Что-то вспомнили?
-- Я не могу по телефону.
-- Хорошо. Буду ждать вас завтра... та-ак... -- Шифман задумался, пытаясь мысленно вырвать хоть полчаса из плана работы на завтра. -- В половине второго устроит?
-- Вполне. И еще, -- Курцева явно воодушевилась. -- Вы должны мне пообещать, что о нашем разговоре никто не узнает.
-- А вот этого я обещать не могу. Я же не представляю, о чем вы хотите рассказать. Если ваша информация может представить интерес для следствия, то я просто обязан буду ею воспользоваться.
-- Нет, -- уверенно сказала Курцева. -- Эта информация может представить интерес только для вас. Лично. А воспользоваться ею вы все равно никогда не сможете, да и вряд ли захотите.
-- Даже так?
-- Так. И вы поймете, почему.
-- Я заинтригован, -- признался Шифман. -- Тогда жду вас в тринадцать тридцать.
-- До завтра.
Шифман положил трубку и обратил внимание, что Чижиков с интересом прислушивался к этому разговору.
-- Чего она хочет? Интимного свидания?
-- Таки да. Из нее уже апельсиновый сок течет. Или яблочный, по крайней мере.
-- Это я понял. А конкретнее? Или у вас с ней уже общие тайны? Ну-ну...
-- Очен-но сдается мне, Чиж, что ты был прав. Она что-то знает. И раздумывает -- выкладывать или нет. И хочется, и колется, и мамка не велит... Риск.
-- Знание -- страшная сила, -- задумчиво промолвил Чижиков. -- А без риска даже бабу не трахнешь: или с конца закапает, или претензии предъявит, или благоверный вернется из командировки невовремя... Жизнь вносит коррективы в любые планы.
-- И не говори.
На листке перекидного календаря, между записями «10-00 — СИЗО, Литвинов» и «14-00 -- Звонарев», Шифман вставил: «13-30 -- Курцева».
-- Все, -- сказал он. -- Сваливаю, и не ищи.
-- На оперативный простор?
-- Не, домой. Работа -- не Алитет, в горы не уйдет...
-- Женьке привет. Если она от тебя еще не сбежала.
-- Скажешь на ночь... Хотя и недалек ты от истины.
-- Что? -- спросил Чижиков, но Шифман уже закрывал за собой дверь.
«Все до конца предусмотреть невозможно, -- вспомнил он одну из любимых фраз «фантомаса», -- но необходимо все предусматривать до конца...»
***
Ныряя в подворотни, пересекая древние дворовые площадки, обвитые, словно паутиной, бельевыми веревками, обходя песочницы с брошенными детскими игрушками, они через несколько минут оказались на центральной улице Слобожанска. Здесь текла совершенно иная жизнь -- гудели автомобили, грохотали троллейбусные дверцы, торопились по своим делам пешеходы. Середина рабочего дня, время перерывов, и оживленная Сумская, словно река, подхватывала и ускоряла бег всякого, кто оказывался на ее тротуарах. Даже не верилось, что вот только сейчас, две-три минуты назад, эти двое продирались сквозь полутемные, сырые и грязные дворы с проваленными дорожками и покосившимися деревенскими домиками...
Молодой шофер-частник подбросил к станции метро «Спортивная». Сунув ему деньги, парень повел пожилого к троллейбусной остановке.
-- Не понял...
-- А вы хотели, чтобы он высадил нас у самого дома? Второй подъезд, третий этаж?
-- Вижу, человек вы осторожный.
-- Осторожность еще никому не мешала. Без нее даже в сортир не зайдешь – провалиться можно.
-- Понятно.
Пожилой подавленно замолчал. Он принял условия игры, пока еще непонятной, но неизбежной. Ишь, как командует, шмакодявка! Знает, что я у них на крючке. А попадись ты мне тогда, лет двадцать назад, я бы тебе печень вырезал и съесть заставил... но это тогда, не сегодня, когда портреты мои уже на всех стенах, во всей прессе, а интервью на всех каналах телевидения...
Да пленка эти, пленка. Ведь именно пленка пока еще у них. Да и курточка у пацана странно топорщится... А я же кроме расчески ничего не имею -- надеялся на порядочность. На чью!?
Стараясь не очень наглядно прибавлять шагу, пожилой семенил за спутником. Но тот лениво перепрыгивал через кусты, скакал по жердочке через ручеек и словно забыл, что бежит за ним не сверстник, а человек едва ли не втрое старше, с больным сердцем, почками, легкими...
...Их долго рассматривали в дверной глазок. Парень, сняв свои очки, пригладил волосы. Лишь после этого защелкали замки и дверь открылась.
-- Прошу.
Хозяин квартиры провел гостей в комнату и усадил в кресла. Его сухую, поджарую фигуру подчеркивал домашний халат, который при каждом шаге обнажал тонкие волосатые ноги.
-- Коньяк? Ликер? Кофе?
-- Пожалуй, кофе, -- решил за всех парень. -- Мне, если можно, покрепче.
«Пацан командует», -- определил гость, следя взглядом за хозяином, который привычным жестом бросил на стол асбестовую плитку, установил на ней диск с треногой, водружая сверху кофеварку. Потом поджег таблетку «сухого горючего» и пояснил:
-- Когда идет интересный разговор и все хотят кофе, то приходится готовить в присутствии друзей, чтобы не бегать. Мы ведь с вами друзья? Или не согласны? А? Не слышу ответа!
-- Я понял, что это ваш... руководитель? -- кивнул парню пожилой, глубже усаживаясь в кресло.
-- Вы все верно поняли, -- улыбнулся хозяин. -- А вы, коли не ошибаюсь, есть товарищ подполковник Симонов? Тот самый Игорь Константинович?
-- Тот самый.
-- Ах, помню, знаю! -- всплеснул руками хозяин, улыбаясь и покачивая головой. -- И в глубоком очаровании, с самого детства, клянусь. Нет, правда, я восхищен. «Жди меня, и я вернусь, только очень жди...» -- вдруг пропел он. -- И стихи, и прозу -- «Живые и мертвые», «Солдатами не рождаются», и кинофильмы. «Чужого горя не бывает»... А поэзия его для меня всегда была Библией, особенно поэмы — «Первая любовь» и «Пять страниц». Увы! А помните вот это:
Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то... --
ах, какие слова! Классика, правда? Я еще в школе...
-- Погодите, -- поднял руку Игорь Константинович. -- Я никакого отношения не имею к писателю Константину Симонову.
-- Вот как? -- искренне разочаровался хозяин. -- Жаль, жаль. Весьма жаль. Великодушно прошу прощения. Но тогда, может быть, ваш незабвенный предок был связан со стрелковым оружием?..
-- Я ценю вашу иронию. Но самозарядный карабин системы Симонова разработал совершенно другой человек, хотя и однофамилец. И даже Симон Петлюра никогда не был моим родственником. Так что я -- совершенно отвлеченная личность. И интереса в историческом плане не представляю.
-- Жаль, жаль, -- развел руками хозяин. -- Весьма жаль. Я-то думал, и даже надеялся, что в народные избранники лезут великие люди. Или же потомки великих людей. Ошибся. Ну, с кем не бывает. Карл Маркс, вон, тоже ошибся, сотворив фантастический триллер-бестселлер под названием «Капитал». Но из-за этой ошибки погибли миллионы и миллионы людей. Так что моя ошибка по сравнению с этим -- тьфу...
-- Не понимаю, -- сказал Игорь Константинович, поочередно глядя то на хозяина квартиры, то на паренька. -- Не могу понять предмета нашего разговора. Вы пригласили меня, чтобы отследить мою родословную? Так она вас разочарует. Если это -- все, то позвольте откланяться. Но сначала -- пленку.
-- Вот оно как, -- задумчиво проговорил хозяин. -- Тогда, Вадюша, -- обратился он к парню, -- выдь-кось на минутку. И дверь прикрой поплотнее. А то мухи налетят.
-- Есть, -- картинно поклонившись, парень вышел в кухню.
-- Я слушаю, -- Игорь Константинович проследил за руками хозяина, который прикуривал сигарету.
-- Он вам все рассказал? На ваш взгляд?
-- В общих чертах, -- ответил Игорь Константинович. -- Но главного я так и не понял. Кстати, нам с вами пора бы и познакомиться. Не так односторонне, как сейчас. Потому что меня это в некоторой степени коробит. Не возражаете?
-- Александр Никитич, -- хозяин протянул гостю тонкую, но крепкую ладонь.
-- Приятно, -- сказал гость. -- Меня вы уже знаете.
-- Еще кофе, Игорь Константинович?
-- Спасибо.
-- Спасибо -- да, или спасибо -- нет?
-- Спасибо -- нет.
-- Ну, на нет и суда нет...
Александр Никитич издевался. Он был хозяином не только квартиры, но и положения.
-- Послушайте, -- гость, по примеру Александра Никитича, отвалившись на спинку кресла, медленно проговорил: -- Я вижу, вы человек серьезный. И должны понимать, что наше время работает против нас же. Может, перейдем к делу? Чего вы хотите?
-- Чего я хочу... -- Александр Никитич замолчал, наливая себе в кофейную чашечку новую порцию кипятка. -- Хочу сделать одно доброе дело, товарищ подполковник. Чтобы вызволить нас обоих из беды. И это в ваших силах, дорогой Игорь Константинович. Я думаю, что придется начать наши отношения с чистого листа и минуты молчания.
Симонов хмыкнул и покачал головой. Он снова старался взвесить свои шансы. Угрозы для жизни здесь нет, но хотелось если и выйти из игры окончательно, то, по крайней мере, с несколькими козырями.
-- Так что же от меня еще требуется? Или вы забыли, о чем речь? Мое выдвижение... или невыдвижение, может отразиться и на вашей судьбе. Очень по-разному. Ваш этот, -- Симонов небрежно качнул головой в сторону кухни, -- соображает быстрее вас, уж извините.
-- Мы не забыли, -- ответил Александр Никитич. -- Мы не забыли, о чем речь. И сделали все, о чем вы нас просили. А пленка очень близко.
-- У вас, в квартире?
-- Нет, что вы. Кто бы держал у себя дома такие вещи? Разве что камикадзе, -- ехидно прищурился Александр Никитич. -- А вдруг воры? Или пожар, землетрясение, цунами, а?..
-- Понимаю.
-- Так вот, у нас возникли некоторые помехи. А что, мальчик вам ничего не говорил?
-- Что-то говорил, но вскользь. Нельзя ли конкретнее?
-- Мокруха вышла, дорогой Твардовский... то есть, извините, Симонов, -- сокрушенно покачал головой Александр Никитич. -- И она вплотную связана с нашим общим делом...
-- Убийство?!
-- Оно. То ли искус, то ли совпадение сути.
-- Да вы... -- Симонов вскочил с кресла. -- Вы безумец! Вы хоть понимаете, чем это пахнет сейчас, сей-час?!
-- Сядьте, успокойтесь. -- Александр Никитич насмешливо скривился. -- Все это, как вам, надеюсь, было сказано -- издержки. И издержки эти были обусловлены, к слову говоря, вашими же действиями. Вы нас торопили? Торопили. А куда вы потом исчезли на целых три дня? Кроме ограбления магазина, простите на слове, нам пришлось и комедию ломать с книгой жалоб, чтобы сделать ширму...
-- Какую еще ширму?
-- Ну, «громоотвод». Подменить человечка, то есть. И есть такой человечек -- монтер сигнализации. Сделано все чисто, и все собаки — на нем. А вы? Где были вы, когда нам нужна была ваша помощь? Тогда и не пришлось бы кончать того пацана, понимаете?
От возбуждения Александр Никитич прошелся по комнате, глубоко дыша. Резко обернувшись к Симонову, остановился:
-- Мы вас искали, ждали прикрытия!
-- Но такой момент оговорен не был! Кто будет отвечать?
-- А вы как думаете?
-- Думаю, что не я! -- Симонов тоже встал на ноги. -- Я не убивал никакого пацана и не грабил никакого магазина. Я передал вам ваши документы об афганской операции, и теперь требую пленку. Свою пленку, которую вы мне обещали. Где она?
Симонов демонстративно протянул руку.
-- Ах, вы об ответственности, -- захохотал Александр Никитич, вплотную приближаясь к Симонову. -- А вы знали, на что шли. И не мне хочется стать депутатом, а вам! Так вы им станете, черт подери! Но именно с моей помощью. С нашей помощью. Вы же не школьник, вы прекрасно знали, к кому обращаетесь. Вы знали мои гарантии. Но вы меня подвели, и теперь мы все вместе должны исправить вашу ошибку. Все вместе. То есть, при вашем непосредственном содействии. А лично я никогда не нарушаю тех законов, в которых не разбираюсь. Ни-ко-гда.
-- Человек в прокуратуре? Чтобы замять убийство?
-- Да, теперь вижу, что Вадюша вам не все сказал. Молодец парень. Не только замять убийство. А... сделать виноватым «попку». Виноватым во всем, понимаете? Во всем!
-- Этого я не обещаю, -- сказал Игорь Константинович.
-- Вас что, учить нужно, то-ва-рищ? В-вы! Да если бы ты тогда был на месте и пошел по официальным каналам своей конторы, то «мокрухи» этой никто бы не заметил, ты понял, нет? Сколько их, трупов находят на улицах, в квартирах, в метро... -- Александр Никитич снова сел в кресло и нервно загасил окурок. -- И казуса с «Янтарем» никто бы не заметил. А где ты был?..
Симонов молчал, потирая пальцами виски. Александр Никитич, красиво поддерживая чашечку, поднес ее ко рту, но вдруг рука его остановилась.
-- Ты приказ выполняешь, -- нежно сказал он. -- Присяга там, за Родину вперед, понимаешь ли, жизнь положить и прочее... Это все можно понять, а мне -- так тем более. Но разница какая между нами, а? Огромная разница. На тебя, Игорек, еще давят погоны, а на меня — уже нет! Я лишь грузчик магазина «Янтарь» при Центральном универмаге. И -- нет никакого гэбиста Александра Никитича Ярославова! Есть грузчик дядя Саша. Имя твое засекречено, подвиг твой бессмыслен.
Александр Никитич резко опустил чашечку на столик, в руке осталась лишь изогнутая фарфоровая ручка. Покрутив обломок перед собой, бросил его в пепельницу.
-- И народным, так сказать, избранником, -- продолжал он, -- не я хочу стать, а ты, Игорек! Хотя на хрен тебе это нужно -- не понимаю. Чего тебе еще не хватает?
-- Послушайте, уважаемый Александр Никитич, -- спокойно процедил Симонов. -- Если вы и работали когда-либо в нашем ведомстве, то, наверное, не штукатуром и не водопроводчиком. Надеюсь, кофе не отравлен, -- он критически оглядел свою чашечку и пригубил. -- Ваш этот... Вадюша. Он все знает?
-- Приблизительно. И что?
-- Ничего, -- опустив взгляд и задумчиво покачав ногой, процедил Симонов. С сожалением посмотрел на Александра Никитича. -- Ваш Вадюша -- просто герой. Герой нашего... сумасшедшего времени. Но он сам этого не понимает. Давно еще некий Миша Булгаков заметил: нет ничего опаснее, чем что-то знать «приблизительно». Не так ли? Изнт ит, как говорили в Туманном Альбионе?
-- Извините, -- пробормотал Александр Никитич.
-- Не поняли?
-- Не понял...
-- Сейчас поймете, -- Игорь Константинович кивнул на раскрытую пачку «Винстона». -- Можно?
-- Да-да...
Симонов едва уловимым движением пальца крутнул сигарету, и она, описав в воздухе лихую акробатическую фигуру, оказалась у него в губах.
Александр Никитич, склонив голову, с изумлением уставился на Симонова.
-- Вуаля! -- произнес Игорь Константинович, сжимая в правой руке коробок спичек, и через долю секунды между его пальцами с шипением вспыхнул огонек. Прикурив и отведя в сторону свободную ладонь, небрежно бросил коробок на стол. -- Лондон, Биг-Бен, кофейня, осень. Липы отцвели. Я вас тоже не сразу узнал, а лишь когда вы чашку сломали. Стареем...
-- Ты... Вы?!
Казалось, Александр Никитич сейчас задохнется. Это был тот самый жест-пароль, старый, давно забытый пароль, по которому он должен был узнать советского агента 7-Б-24 там, в Лондоне, в маленькой кофейне недалеко от Биг-Бена...
-- Какой маленький земной шар, -- улыбнулся Игорь Константинович и положил едва зажженную сигарету в пепельницу. -- Извините, что испортил, но я не курю. И тогда, кстати, тоже не имел такой тяги, но, сами понимаете – был приказ: курить! Погоны давили... Ну, так где же наша пленка-пленочка?
-- Пленка, -- медленно поднял голову Александр Никитич. -- А вот пленочки пока что и нет. Ничто так не иллюзорно, как надежда на близкую удачу...
-- Значит, в областной, говорите, прокуратуре? -- прищурился Симонов.
-- Ну вот, а вы выделывались, -- улыбнулся Александр Никитич.
Он уже овладел собой -- несмотря на возраст, многолетний опыт работы пригодился ему и сейчас. Он молча рассматривал человека, который лишь один раз мелькнул перед ним больше трех десятков лет тому назад, в далекой Англии, когда... «Когда мы были молодыми...» -- вдруг возникло в его памяти, -- «...и чушь прекрасную несли...» Ах, как все они верили в эту прекрасную чушь! Некоторые до сих пор верят, хотя почетное место среди их книг занимают тома Солженицына и Набокова, о которых раньше не то что сказать, а и подумать можно было, лишь оглянувшись вокруг. И тогда информатор с чужой стороны именовался не иначе как шпионом, а наш -- разведчиком, которого влюбчивые восьмиклассницы отождествляли с бессмертным Павлом Кадочниковым...
Ярославов не любил себя в этой роли. Он любил себя в те годы. Он любил себя того, молодого, и любил то время, когда был молодым. И сейчас, через столько лет встретив живого свидетеля своей молодости, устыдился своей мгновенной растерянности. Но Симонов не вернул его ни в молодые, ни в зрелые годы, не вернул его в то состояние фанатика, борца за свободу во всем мире, за которую стоило жить и отдать жизнь. Этот забытый агент 7-Б-24 вернулся для того, чтобы жить дальше, жить в новой стране и в новом обличии. И радоваться новой жизни, несмотря на упадок и распад этой страны, однако твердо веря, что когда-нибудь и белка обломится, и свисток без проблем, и мир будет во всем мире, только бы жить, несмотря на слова знакомого прозектора -- «Все проблемы из-за живых...»
Боже, как раньше все было проще и понятнее!..
-- Надеюсь, это ваше последнее условие, -- нарушил молчание Симонов. -- Время. Вот только Вадюша ваш меня очень смущает. Смущает своей осведомленностью.
-- Мальчик будет молчать, -- заверил его Александр Никитич.
***
Ему очень нравился «наган». Хотя сегодня этому револьверу пошел второй век. Бельгийский, а позднее и российский «наган» Тульского Императорского оружейного завода, которым до сих пор вооружены контролеры и стрелки спецохраны, -- он не мог сравнить с нынешними «макаровыми», «стечкиными», не говоря уже о ТТ. Любой револьвер, в отличие от пистолета, -- оружие чисто механическое: при возможной осечке его не нужно перещелкивать-передергивать вручную, тем более, судорожно вталкивать в рукоять новую обойму, когда на счету каждая секунда, а то и меньше... Опять же -- пуля у «нагана» не имеет ни острия, ни скругления, она почти ровная, как стержень. Поэтому она не просто пронзает противника насквозь или застревает в теле -- она еще и отшвырнет его на два-три метра... «Наган» не выбрасывает гильзы, она остается в барабане, поэтому бесполезно искать ее «на месте преступления» для идентификации.
И хотя нынешние подразделения Службы безопасности вооружены так называемыми сверхплоскими пистолетами шириною лишь 18 миллиметров, не раз испытанными и проверенными в действии, -- Симонов все равно любил добрый-старый «наган». Да, пусть тот же ПМ удобнее сидит в ладони, пусть прицельная дальность у «стечкина» выше, но в диверсионной работе именно «наган» незаменим по своей надежности...
Симонов усмехнулся вспомнив свою первую боевую группу. Почти все уже на пенсии. И по возрасту, и по здоровью. Никто не знал друг друга по именам. Лишь по номерам. Отделение, звено, ячейка... Кому-то нравился АКМ -- пожалуйста, вот тебе «калаш». Кому-то – израильский «узи», так возьми себе «узи»... А был и такой, что выбрал американский штурмовой автомат М-16. Хотел, наверное, быть похожим на супермена из кинобоевиков. Только трусоват оказался, провалил последнее задание. Хотя каждый раз фотографировался с этим автоматом наперевес, когда остальные скромно держали оружие или на боку, или за спиной.
Как ни пытался Симонов отбросить воспоминания, они все равно всплывали в воображении. Это была молодость. Молодость, оторванная от всего -- от семьи, от постоянного жилья, от собственной свободы и собственных желаний. Тогда ему нравилась такая жизнь. Он и не представлял себе другой, потому что другой жизни не знал. Да, было все, кроме свободы. Были деньги, были женщины. С одной прожил в браке больше трех лет, представляясь работником «Внешторга», объясняя свои внезапные отлучки командировками в развивающиеся и прочие страны. Он не обманывал. Но занимался он там вовсе не внешторговской деятельностью. И вовсе не помогая этим развивающимся и прочим странам.
В миниатюрном «дипломате» Симонов хранил складную винтовку «ягуар» -- подарок командования за операцию в Гонконге. Лишь один раз опробовал ее в лесу. Пошел не на охоту, он и не надеялся встретить никакой дичи. Да и не так уж много осталось ее в окрестных лесах. Он с удовольствием пострелял, отводя душу, по найденным между деревьями бутылкам: и прицельно, и навскидку, и с плеча, и все пули точно ложились в цель. С приятным звоном разлетались пустые емкости от портвейна, мадеры и водки, звук этот был ничуть не тише самого выстрела -- надежный глушитель снижал удар до короткого и резкого шипения лопнувшего воздушного шарика...
...Выйдя из подъезда, Симонов глубоко вздохнул. Только сейчас он почувствовал, насколько устал за день. Медленно двинулся по улице, глядя под ноги и стараясь отбросить наседавшие мысли. От нервного возбуждения перехватывало горло -- такого с ним давно не случалось. Хотелось действовать именно сейчас, немедленно, с точностью калькулятора просчитывать возможные варианты, строить дальнейшие планы.
Но пленка, пленка! Именно она может стать бикфордовым шнуром в его судьбе...
...Симонов испытывал двойственное чувство при этом воспоминании. Подробно, до секунды, восстанавливал эпизод, и каждый раз им овладевало сладкое томление, неизбежно сменяющееся страхом, доходящим до паники. Ведь всего лишь несколько секунд потребуется этой женщине, чтобы привести его к полной катастрофе, когда уже не помогут ни звания, ни положение, ни награды, ни связи, особенно сейчас, накануне избирательной кампании. В его жизни Ленка была тем самым чеховским ружьем, которое рано или поздно обязано выстрелить.
Она прочно держала его в руках, но ничем не напоминала о себе, и эта тишина порой успокаивала его, а порой доводила до отчаянья. Иногда казалось, что все уже забыто и он может вздохнуть спокойно, посмеявшись над своими многолетними страхами, но потом вдруг понимал, понимал всем существом, что страшная развязка еще впереди, но -- когда? На каком этапе его карьеры? Каким именно образом она захочет воспользоваться фотопленкой, а главное -- ради чего?
Ради чего?!
Его бесила бессмысленность Ленкиной затеи.
Если тогда, в ту ночь, ей вздумалось удариться в шантаж, то он давно бы это понял. Жертва шантажа всегда знает, чего от нее хотят, почему ее держат на длинном поводке, и может хотя бы приблизительно просчитать действия шантажиста. Бесило и молчание Ленки. За эти годы он сменил четыре звездочки капитана на две подполковничьи, побывал в двенадцати странах, защитил закрытую кандидатскую, издал (конечно, под псевдонимом) три тонких, как лезвие ножа, сборника стихов... За удачей следовала новая удача, но каждая, пусть даже небольшая победа снова и снова возвращала к прежней мысли: а что, если Ленка ждет его очередного взлета, чтобы врезать побольнее, свалить его с еще большей высоты?
Но чего она этим добьется лично для себя? Что ей от него нужно?! Может быть, все это было лишь дикой девчоночьей шуткой, дурной выходкой, которая не имела и не будет иметь реальных последствий?
Но оказалось, что все намного сложнее, чем представлял себе Симонов. И началось все гораздо раньше.
...При расследовании малозначительного дела -- дела, к которому Комитет госбезопасности имел весьма отдаленное отношение, тогда еще молодой капитан Игорь Симонов наведался в универмаг «Слобожанск», где провел предупредительную беседу с директором, полнеющим и лысеющим Геннадием Борисовичем, и уточнил обстоятельства у виновницы происшествия -- насмерть перепуганной кассирши обувного отдела Лены Курцевой, которая, выбивая чек на покупку девятирублевых босоножек для никарагуанского студента Карлоса Тереса, ухитрилась обсчитать последнего на целых два рубля. Проступок этот можно было легко уладить на месте, но твердый и принципиальный революционер Карлос, прихватив босоножки, ценник и чек, направился прямиком в Областное УКГБ, где уже несколько месяцев работал внештатным информатором...
Рыдая и вытирая платком красные глаза, Лена Курцева написала объяснение, в котором клялась, что эта страшная ошибка была допущена не по злому умыслу и не по политическим мотивам. Попробуйте-ка сами отработать две смены и при этом ни разу не ошибиться! Она принесла искренние извинения представителю дружественной страны, борющейся за свое освобождение, однако лишилась премии и обрела взыскание.
Дело было благополучно закрыто за отсутствием состава преступления, никарагуанскому студенту Карлосу Тересу детально разъяснили, что промашка с босоножками не является террористическим актом и не может быть поводом для громкого международного процесса. Растрогавшийся Карлос отказался от своих претензий и на прощание даже поцеловал ручку обидчице.
Через несколько дней Игорь, по привычке зайдя после работы в кафе «Юность» и заказав бокал коктейля, увидел за соседним столиком ту же Лену в обществе Кати Реутовой -- девушки, тоже знакомой по универмагу «Слобожанск». Еще тогда ему на мгновенье показалось, что встреча эта не совсем случайна, но «Огненный шар» отвлек и заглушил подозрения. Вскоре они уже втроем дружно уплетали шоколад, закусывая апельсинами и запивая коньяком. Рыжеволосая Катька хохотала над каждой остротой Симонова, по-птичьи запрокидывая голову да прищуривая и без того маленькие глазки.
Был момент, когда Игорь четко понял, что пора уходить, что его ждут дома, что завтра на работе нужно быть свежим, но... Он остался, наслаждаясь накатившим вдруг чувством свободы, и такими мелкими показались ему житейские и служебные проблемы, когда сладкий хмель кружит голову, из динамиков гремит стереофонический голос еще полузапрещенного, но уже популярного Александра Розенбаума, а рядом откровенно клеятся два весьма привлекательных длинноногих создания... Ну, ошиблась одна из них, перепутала невзначай купюру, всяко бывает. И стукачок этот залетный перетоптался бы -- мог просто потребовать свои два целковых не отходя от кассы, и не поднимать бучу на уровне КГБ и ЦК КПСС. А девчушечка настрадалась, да и как тут не перепугаться, когда два поганых рубля грозят обернуться двумя годами тюрьмы!..
-- Ой, не могу, -- вдруг простонала Лена и, поднимая на Игоря умоляющий взгляд, забормотала: -- Домой... и в туалет... Сейчас вырвет. Плохо...
-- Ну все, все, -- засуетилась Катя. -- Сваливаем. -- И, обращаясь к Игорю, полуутвердительно спросила: -- Проводишь?
-- А далеко?
-- Рядом, две остановки. Общага Горпромторга. А то она действительно сейчас отключится.
-- Идемте, -- Игорь решительно отодвинул свой стул от столика.
Дорогу он помнил с трудом. В памяти возникали оборванные картинки: Ленка, смеясь, выбегает на мостовую, пытается остановить трамвай... Катя сердито оттаскивает ее за руку... Игорь обнимает их за плечи, пытаясь сунуть руки обеим за пазуху и горячо объясняя, что пока он с ними, то нечего бояться... На проходной в общежитии он показывает свое удостоверение, потом ведет девчонок вверх по лестнице, нагибаясь и поглаживая Катьку по полненьким ляжкам, а та брыкается и хохочет...
А потом была сумасшедшая ночь -- Ленка громко орала и извивалась под ним, а он, кроме неистового возбуждения, испытываемого от близости с новым, еще неизведанным телом, был безгранично доволен от того, как быстро все получилось, как легко он поймал почти незнакомую девчонку. И -- сверкание фотовспышки, словно бесшумная автоматная очередь, и -- презрительные лица совершенно трезвых Ленки и Катьки...
* * *
-- Чего ты хочешь?..
-- Подумай.
-- Денег?
-- Примитивно и вульгарно, -- рассмеялась Курцева. -- Все зло на свете из-за денег... ну, иногда из-за любви. Любовь наша была да сплыла, а деньги мне не нужны. Я хочу распечатать снимки, отсканировать, снабдить комментариями и разослать твоим конкурентам.
Остальное они сделают сами, -- понял Симонов и, справляясь с дрожью в голосе, поинтересовался:
-- Что это тебе даст?
-- Ничего, кроме чувства глубокого удовлетворения и торжества справедливости. Уж такое я дерьмо, как сказал скорпион черепахе. Кроме того, Катюшка Реутова на подстраховке. Как говорят, «если со мной что-нибудь случится...»
На осторожный вопрос, можно ли как-нибудь остановить нежелательное действие, Симонов получил отрицательный ответ.
-- Но пленка ведь у тебя, -- догадался он. -- А я ее вырву...
-- Ага. Хотелось бы посмотреть. Если ты ее тогда не вырвал у Катюшки из рук, в общаге, то... Долго ждать придется. Смерть на острие иглы, игла в яйце, яйцо в утке...
Симонов бросил трубку. Он ликовал, несмотря на свое положение. Последней фразой Ленка выдала себя, стараясь запутать – ан нет, не на того напала. Квартира отпадает, как слишком доступный вариант. Что остается – сундук в пещере? В Слобожанске нет пещер, а сундуки ушли в прошлое. А вот рабочий сейф, который можно использовать как личный... яйцо, утка...
Умный пилот никогда не развернется сразу же, как только выбросит шпиона-парашютиста в заданной точке. Он будет держать прямой курс, чтобы сбить с толку радары контрразведки. А умный контрразведчик будет искать шпиона не там, где самолет повернул, а по всему курсу. Эх, Ленку бы в чекисты! Цены б не было... -- так думал он минуту назад. А вот со «смертью Кощеевой» она позорно прокололась!
Курцева все эти годы вожделенно упивалась своей полной властью над ним, ныне подполковником безопасности, ничего не требуя и не напоминая о себе. С чисто женской необъяснимой беспощадностью и непредсказуемостью она выжидала подходящего момента.
И этот момент наступил. В той же авиации это называется «точка принятия решения» -- миг, после которого врубай форсаж и рви только вперед, потому что назад уже не хватит горючего. Не остановиться и не вернуться…
Снова услышав в телефонной трубке ее голос, он с первых же слов понял, что хрестоматийный курок уже напрягся, готовый сорваться и коротко ударить по капсюлю-детонатору.
Он начал действовать. Действовать отчаянно и решительно, не останавливаясь ни перед чем, чтобы ошибка многолетней давности не превратила в прах все его прошлую и будущую жизнь.
Мысль о том, что Курцеву придется устранить привычным способом, отпала, едва лишь успев оформиться. Мертвая она могла только помешать — да, именно помешать, как ни странно! Ведь конверт подписан, а яйцо в утке. Ну, не весь, далеко не весь народ любит своих работников незримого фронта!
Нет, Курцеву нужно беречь. До тех пор, пока не удастся отнять у нее пленку. А вот Реутова... С ней нужно что-то решать. И решать немедленно.
...Войдя в свой кабинет, Симонов сел в кресло и закрыл глаза. Несколько минут посидев без движения, давая телу и мыслям успокоиться, потянулся к одному из телефонов.
Спецслужба аэропорта ответила мгновенно.
Через три минуты он набрал другой номер.
Со старым приятелем, работником областной прокуратуры, он не общался давно, и сомневался, помнит ли его Юра Шестаков. Но выяснилось, что Юра уже несколько лет служит не в областной, а в Генпрокуратуре, и прекрасно помнит Игоря Симонова, у которого в годы студенческой юности списывал конспекты. Не имей сто рублей, -- улыбнулся Симонов, -- особенно если учесть низкий курс родной валюты...
Он произнес лишь несколько слов. Теперь можно было не спешить — на ближайший авиарейс он в любом случае успевал.
***
Шифман не ожидал такого везения: в ответ на запрос о беседе с подозреваемым ему сегодня же позволили встречу. И не в СИЗО, как бывало в других случаях, а прямо здесь, в прокуратуре. Литвинов был доставлен в серо-синем автозаке, при двух конвойных. Краснощекий следователь прокуратуры Гладышев настороженно глядел на Шифмана, время от времени переводя задумчивые глаза на подследственного. Дело об убийстве гражданина Бреславцева с самого начала вела городская прокуратура, поэтому Гладышев с профессиональной ревностью следил за ходом дознания, вертя головой, словно болельщик на соревнованиях по большому теннису.
Шифман понял, что снова попал в тупик. Кроме слов «не помню», от Мамочки нельзя было добиться почти никакой информации. В определенной степени Шифман верил Мамочке: так обожравшись водкой, можно и имя свое забыть... Пьющий в таком случае не пропадет, пьющий адаптирован, он всегда доберется домой, не вызывая подозрений у патрульно-постовой службы, хотя и сам может ничего не соображать. А вот человек, скажем, порядочный, встретившись с друзьями в компании, после третьих «ста грамм» почти всегда теряет контроль, и вполне может, подзуживаемый не вполне трезвыми друзьями, натворить дел, о которых по утрянке даже не вспомнит...
Со всем этим, кивая, соглашался Шифман, выслушивая односложные ответы Мамочки. Гладышев пытался вмешиваться в разговор, но, после нескольких многозначительных взглядов капитана, с неохотой замолчал и начал листать очередное уголовное дело.
-- Ну, хорошо, -- терпеливо проговорил Шифман. -- Давай еще раз с самого начала. Значит, шли вы с Деминым по улице Гиршмана...
-- Сперва по Пушкинской, -- буркнул Мамочка, уныло разглядывая свои колени.
-- По Пушкинской. Говорили о чем-то? Или молчали?
-- Нет, почему. Говорили.
-- О чем?
-- О «Янтаре», о допросах. Нас же всех таскали. И еще о Бреславцеве.
-- Версии строили, так?
-- Ну да.
Казалось, Мамочка до сих пор страдает от похмелья. Его тяжелый взгляд исподлобья, медленная реакция на вопросы, долгие паузы чуть ли не после каждой фразы раздражали Гладышева, который делал вид, будто не прислушивается к диалогу. Мамочка сидел на привинченном к полу стуле, разбитый и измотанный, без шнурков, пояса и часов -- без всего, чем мог бы нанести себе «телесные». Хотя следственный изолятор — это еще не тюрьма, и Мамочка еще не преступник, но все же... Сколько их, вот таких агнцев Божьих, было выпущено отсюда на свободу лишь за недостатком улик, и сколько их вскоре снова попадало сюда же, но уже с «полным комплектом»...
Гладышев глянул на Шифмана, еле заметно усмехаясь. Ну, давай, давай, раскалывай, капитан. А вот не выжмешь ты из него ни рожна. Потому как не помнит он, да и вряд ли вспомнит. Амнезия. Такая себе короткая амнезийка с перепою. Колечки-золотишко -- это уже по твоей, брат, части. Вали его на колечках. А вот убийство... Это уж я сам-один расстараюсь, будь уверен. Может, и скажет он тебе про колечки, но сам ведь прекрасно понимаешь, что все тяжкие преступления, как ни крути, а парафия именно прокуратуры. Долбай его, сердешного, а вот убийство принесешь мне же на блюдечке. И -- кто раскрыл преступление? А? Да я же, я -- следователь прокуратуры Гладышев! Вот только послушаем, послушаем...
Шифман продолжал:
-- Итак, шли вы по Пушкинской, потом свернули на Гиршмана. Так?
-- Ну...
-- По правой стороне двигались или по левой?
Мамочка поднял голову.
-- Если от Пушкинской считать, то по левой.
-- Так, так. Теперь подробнее.
-- Он... Демин считает, так он говорил, что случай с «Янтарем» имеет прямое отношение к Силь... к Бреславцеву. Что, вот, сперва убили Бреславцева, а потом ограбили его «Янтарь». И что сработки сигнализации перед этим были не случайны.
-- Это Демин говорил?
-- Да, и еще говорил, что все это абсолютно ясно.
-- Й-асно, значит, -- с завистью промолвил Шифман.
Ему-то пока ничего не было ясно. Он положил на стол авторучку и покосился на Мамочку. Тот умоляюще глянул на Шифмана:
-- У вас нет закурить?
-- Навалом. -- Шифман достал сигареты. -- Возьми пачку, пригодится.
Некурящий Гладышев поморщился, но ничего не сказал.
-- Потом? -- дождавшись, пока Мамочка несколько раз глубоко затянется дымом, спросил Шифман.
-- А потом встретили Звонарева.
-- Вот тут, извини, стоп. -- Шифман выставил ладонь перед собой. -- Встретили как -- случайно?
-- Ну да, -- оживился Мамочка. -- Он шел по той стороне, ну, где «Пирожковая». А как только увидел нас...
-- Он вас первым увидел, или вы его? Кто кого окликнул?
Гладышев затаил дыхание. Неужели все так просто? Звонарев, выходит, банально выследил Литвинова с Деминым, заманил на выпивон... Гладышев черкнул на бумаге несколько слов, чтобы не забыть ударившую мысль.
-- Извините, извините, -- подал голос он. -- Звонарев и Демин, судя по вашим же словам, давно знают друг друга?
-- Я этого не говорил, -- удивился Мамочка. -- Это не мои слова.
Шифман бросил на Гладышева раздраженный взгляд.
-- Они тогда не были знакомы. Мы...
Гладышев торжествовал. Сейчас он покажет этому капитану-милицианту, как нужно вести допрос, как надавить на подследственного, как заставить его разговориться!
-- Значит, -- продолжал Гладышев, -- именно вы познакомили Демина со Звонаревым?
-- Ну да...
-- И пьянку затеяли, чтобы их знакомство... закрепилось? Зачем?
-- Я не затевал, мы только... -- растерялся Мамочка и замолчал, подыскивая нужные слова. -- Просто решили зайти в кафе...
-- Я уже знаю, что вы решили! -- бросил Гладышев, многозначительно кивая.
С трудом подавив желание оборвать Гладышева, Шифман поднял взгляд на Мамочку:
-- А кто кого окликнул? Ты Звонарева или Звонарев тебя?
-- Я забыл, -- Мамочка снова охватил свои колени. -- То ли я сперва увидел, как он мне махал, и закричал: «Эй!», то ли я сперва ему закричал, а потом уже он рукой махал...
«Вот на этом мы тебя и зацепили, -- подумал Гладышев, -- Ты сам захлопнул свой капкан, только пока еще ничего не заметил. Ну-ну...»
-- И захотели, значит, все втроем водочки выпить, -- резюмировал он. -- За встречу, за приятное знакомство? Вернулись почему-то на Пушкинскую, в так называемые «Три дуба», хотя совсем рядом, на той же Гиршмана, находится «Пирожковая», где также продают на розлив...
-- Ну да, так, -- ответил Мамочка, прикуривая новую сигарету.
-- А почему пошли именно на Пушкинскую, так далеко, а не в ту же «Пирожковую», которая совсем рядом?
-- Так мы же сперва не собирались.
-- Чего вы не собирались? -- с участием спросил Гладышев.
-- Ну, выпивать.
-- Скажи, Литвинов... -- начал было Шифман, но Гладышев снова перебил.
-- Надо понимать, -- следователю не терпелось перехватить инициативу, показать розыскнику, кто здесь главный. Ишь, злится, менток, аж желваки ходят... -- Надо понимать, что Звонарев и ты, Литвинов, старые друзья. С общими интересами, заботами... И раньше вы с ним часто встречались, правда?
-- Нет, не так чтобы очень часто...
-- Но все-таки встречались, -- твердо констатировал Гладышев. -- Ты же сам только что сказал! Мне ведь не могло послышаться, я же не сумасшедший? А между друзьями, как водится, секретов не бывает. Например, захотели бы вы с другом разбогатеть. Вполне естественное желание, ничего предосудительного здесь нет. И что бы вы надумали по этому поводу?
-- Ну... у нас не было таких разговоров.
-- Каких разговоров?
-- Насчет разбогатеть.
-- А ты не нервничай, а вспоминай, вспоминай, -- подбодрил Гладышев. -- Допустим, на убийство бы вы не пошли, так? А на ограбление? В шутку, конечно, только лишь на уровне веселой беседы для хохмочки. Например, сбербанк или касса... Вспомни.
-- Да нет, мы о зарплате, о шабашках... Кто где может еще подзаработать. Многие же оформлены и по совместительству, и на полторы ставки...
-- Значит, все-таки говорили о деньгах? -- обрадовался Гладышев. -- Хорошо. Об этом позже. А пока скажи: о чем вы вчера беседовали все втроем? Общий ведь интерес был какой-то? Для всех троих?
Шифман едва сдерживался, чтобы не оборвать Гладышева на полуслове. Но, в отличие от следователя прокуратуры, он соблюдал непреложный закон дознания: ни в коем случае не спорить в присутствии подозреваемого. Шифман лишь прикусил губу и ждал хотя бы короткой паузы, чтобы включиться в разговор.
-- Ну, мы... -- промямлил Мамочка, -- Вадик говорил, что хочет поменять свою машину на новую. Я говорил, что с работой не очень ладится...
-- А Демин? -- быстро оборвал его Гладышев.
-- Демин больше молчал.
-- То есть, в основном, говорили вы со Звонаревым?
-- Ну да...
Стараясь вспомнить новые подробности, Мамочка наморщил лоб. Молчали и Шифман с Гладышевым, и под их перекрестными взглядами Мамочка сам себе казался мышью, загнанной двумя котами в угол.
-- Литвинов, -- медленно, словно нащупывая новую тропинку в непроходимом лесу, которая может вывести на свет, проговорил Шифман. -- Ты можешь припомнить самое последнее, о чем вы говорили, что вы обсуждали перед тем, как ты вырубился? -- И, снова свирепо зыркнув на Гладышева, повторил: -- Самое последнее, ну?
Он замер, ожидая ответа. Неясная мысль, словно смазанные кадры видеопленки, вдруг появилась в его мозгу. Только бы разгладить, распрямить и отобразить расплывчатый сюжет, и -- любая мелочь, которая кажется нелепой лишь на первый взгляд, сейчас обретет форму и сделает хрупкую пирамиду монолитной! Шифман даже отодвинул от себя протокол допроса и выключил диктофон -- пойми, мол, Литвинов: то, что ты сейчас скажешь, если, конечно, вспомнишь, нигде зафиксировано не будет, ты сам себе поможешь, ты поможешь и нам, следствию, -- ведь я верю, в конце концов поймет и Гладышев, что ни к убийству, ни к ограблению магазина ты отношения не имеешь! Вспомни, вспомни, пусть не сейчас, пусть через полдня, через сутки!..
Стараясь придать своему лицу безразличное выражение, Шифман выудил очередную сигарету и принялся медленно разминать ее пальцами, но вдруг Гладышев, коротко кашлянув и вперив в Литвинова натренированный «пронзительный» взгляд, поднял подбородок и выпалил:
-- Прокуратура -- это не кражи из карманов, понял? Мы расследуем убийство, убийство твоего же товарища! И если вот он, -- Гладышев кивнул на Шифмана, -- если он, добрый, интересуется золотишком, то я, злой, интересуюсь исключительно убийством. И ты у меня, -- Гладышев выбрался из-за стола и подошел вплотную к Мамочке, -- уже доказан, остальное — дело времени, понял?! И нехер запираться, признавайся, пока не поздно, суд учтет! Сам напишешь, или мне протокол вести?
Шифман успел. Он быстро вскочил на ноги и подхватил подмышки Мамочку, который начал сползать с привинченного стула и валиться на пол.
-- Коз-зел, -- задыхаясь от ярости, прошипел Шифман, пытаясь удержать Мамочку на стуле. -- Ану, вызывай санчасть, или как там оно у вас называется, твою мать...