Главный редактор отложил рукопись и посмотрел в окно: по голубой ели сновали белки. Две… Нет, вон три. Одна, застыв, смотрела прямо на него. Какая неправдоподобная картина для Москвы! Он встал и открыл окно, чтобы вдохнуть свежести, — белки прошуршали вниз и запрыгали по газону. Да, бесподобно!.. Бесподобно, если бы не это чертово главное редакторство. И надо было ввязываться? Не надо. Он закрыл окно, вздохнул и пошел к редакторам.
— Машенька, — обратился он к своей любимице — умненькой упрямой студентке полиграфического института, — вот вы недавно замуж вышли. Скажите, ваш муж матерится?
Девчонки захихикали.
— Стас, ты в уме или без ума? — спросила Анна Евгеньевна, с которой главный начинал еще в советском издательстве. — Ты о чем девчонку-то спрашиваешь?
— Да просто хотел, чтобы ее муж мне написал — если матерится, конечно, — в каких выражениях можно удивленно материться.
— Стасик, ты определенно без ума! — возмутилась Анна Евгеньевна.
— Ну почему, Анна Евгеньевна? — сказала Машенька. — Это и я знаю, без всякого мужа.
— Правда, Машенька? Ну и как? — спросил главный.
— Стас!..
— Хорошо, Анна Евгеньевна, хорошо. А вы знаете?
— Я-то знаю, а тебе-то зачем?
— Да я сейчас у автора по фамилии Наташкин прочел: «Все стояли и удивленно матерились на Серегин джип». Ну и как это — удивленно?
— А ты выйди к хозяйскому «бентли» — слова сами придут. А то интеллигенция, бляха-муха!.. И вообще, не придуривайся.
— Согласен. В смысле — сейчас пойду на «бентли» смотреть. Пункт второй: объясните мне фразу… Сейчас… — Он пошел к себе в кабинет и вышел с листком. — Вот: «Поэзия начинается там, где разыгрывается в лоне первоначальной незамутненности драма личного бытия». А?
— Знаешь, Стасик, — улыбнулась Анна Евгеньевна, — лучше пойдем я тебя научу матерно удивляться.
— Вы мне лучше объясните, дети мои, что нам вообще с этим барахлом делать?
— А вы взятки с них берите, Станислав Витальевич, — сказала Аллочка.
Аллочка хороший редактор. Да и вообще у него все девчонки хорошие — работящие, умные. За что же им достается такую дрянь в порядок приводить? Это значит, что он плохой главный. Эх, сейчас бы цензуру!.. Ну хотя бы в рамках одного, отдельно взятого издательства. Ну для себя, для души!..
— Вы же знаете, Аллочка, какие деньжищи они нам отваливают — только напечатай. Я им скоро сам буду взятки давать, чтобы не писали.
— Опять жалуется? — спросил художник Владимир Алексеевич, зашедший узнать, как они сегодня с обедом. — Что ты все жалуешься да жалуешься? Бедный мальчик, весь в дерьме, все ему неловко. Лучше взял бы да сам чего-нибудь накропал. Придумал чего-нибудь незамутненного и всех бы сам удивлял. Издам я тебя красивенько. Да и бесплатненько, поди…
— А что, Алексеич, — сказал главный, — и фамилия у меня подходящая — Шедраков. Не какой-нибудь там Нефед Гиппопотамов, прости господи! Или — помните, Анна Евгеньевна? — Зезюлькин.
— А вспомни еще: Мешалкин и Кадыгроб.
Все засмеялись.
— Им смешно, Анна Евгеньевна, а мы тогда еле отбодались.
— Так у тебя уже тогда рога были, Витальич? — засмеялся художник.
— Да откуда я знаю? Вам, небось, лучше знать… Ну вас, — сказал главный, — пойду сам роман писать.
— С рассказа начните, Станислав Витальевич.. И тема есть: удивленно… на джип…
— Точно, Машенька! — сказал главный. — Пошел!
Он закрыл за собой дверь, убрал в стол Наташкина, посмотрел в окно и написал: «Главный редактор отложил рукопись и посмотрел в окно: по голубой ели сновали белки. Две… Нет, вон три. Одна, застыв, смотрела прямо на него».
Далее он припомнил только что состоявшуюся беседу и приправил ее рассуждением, что мечта каждого издателя — найти своего личного гениального автора. Текст он отправил знакомому главреду газеты, попросив поставить псевдоним — Рассказов. Знакомый главред тут же ответил: «Пусть Рассказов еще пишет, мне понравилось, хоть и незатейливо».
Шедраков описал свой семейный ужин — напечатали, описал поездку в деревню — напечатали. Оказалось, что писатель Рассказов видит юмор в любой ситуации и умеет вовремя остановиться. Но никто не знал, что это умение он вырабатывал, постоянно оглядываясь на Наташкиных, Мешалкиных и пр. и отрабатывал не только слова, но и знаки препинания, удивляясь тому, как многоточие, поставленное вместо точки, меняет смысл написанного. Он часто думал: «Это вот Аллочке понравится… А это Анне Евгеньевне…»
Через год он издал сборник рассказов, разошедшийся неплохим тиражом, и перестал скрывать свое авторство. Издательство разрекламировало книгу, пошли кое-какие деньги. Главный уволился из главных и теперь не видел белок, зато, сидя в деревне, наслаждался свободой и видел всякую другую живность — коз, коров, овец, ходил за грибами, разговаривал с деревенскими и во всем отыскивал сюжеты. Иногда он брал свои книжки и перечитывал — и ему самому часто было смешно и легко на душе.
— Как же ты это на старости лет в писатели-то подался? — спрашивали его приятели и издатели. — Да еще и успех!..
— Вам скажи — вы все писателями станете, — улыбался бывший главный, потому что ему казалось, что писать смешно — это действительно очень просто.