Мне было семнадцать
Это было тысячу лет тому назад в Охотском море, где шла тогда осенняя путина кеты. Я оказался на рейдовом рыбнадзоровском катере, который пришёл из Магадана в Северо-Эвенск. Это северное побережье Охотского моря.
Команда катера «Голец», принадлежавшего Охотскрыбводу, состояла из семи человек. Капитан, старпом, стармех, второй механик, матрос 1 класса, матрос 2 класса (это был я) и старший инспектор Рыбнадзора, который считался начальником рейса. Судно почти всё время стояло в «ковше» - это бетонное укрытие от наката, поскольку в море делать было нам нечего. Промысел кеты шёл сам по себе, а для взимания взяток с промысловиков инспектору выходить в море было не обязательно.
Однажды, когда на судне находились только капитан, второй механик и я, а все остальные, включая старпома, ушли в бараки пьянствовать, я увидел какую-то очень важную даму городского типа, да ещё и в морской форме, которая с небольшим саквояжем уверенно шла по направлению к причалу. Я её в лицо не знал. А была она не больше, не меньше, как заместитель начальника нашей конторы, и только что прилетела в Эвенск из Магадана на самолёте, который недавно приземлился на посадочной полосе в километре от посёлка. Я видел, как этот самолёт заходил на посадку, но не придал этому никакого значения.
Итак, она подошла к сходне и спросила:
- Капитан на борту? – она так строго спросила, что даже я при моём малолетстве сразу понял: дело дрянь.
- Минутку, - сказал я. – Да вы проходите сюда, давайте я вам помогу, - и галантно подал её руку, чтоб она прошла по шаткой сходне, опираясь на эту надёжную руку старого морского волка.
- Так, ты вызови капитана, - сказала женщина.
- Ага, - сказал я. – Сейчас.
Я нырнул в каюту капитана, который спал тяжёлым похмельным сном, и стал его будить:
- Максимыч, начальство, кажется, из Магадана! Максимыч!
Старик сел на койке и некоторое время мутно рассматривал меня:
- Какое начальство?
- Женщина.
- В форме?
- Ага.
- Так, - сказал капитан. – Доигрались. Это Маргарита. Ну… - он какое-то мгновение собирал угасавшие силы и разбегавшиеся мысли.
Есть неистребимая привычка у людей экстремальных профессий, эту привычку нельзя пропить. В случае нештатной ситуации решение принимается немедленно.
- Где Валька? – он имел в виду механика. – Трезвый он?
- Н-н –у…. Он на камбузе, - а на камбузе у нас хранился спирт.
- Живо гони его в машину, и пусть оттуда носа не кажет.
Максимыч встал, нахлобучил мичманку, потом, подумав, снял телогрейку и надел китель. А на этом кителе была внушительная орденская колодка. И он, привычно дробно простучав сапогами по трапу, вылетел на палубу.
- Маргарита Николаевна! Заждалися, заждалися вас. Прошу ко мне в каюту. Там удобней будет, и не так качка замучит.
- Всё в порядке на пароходе? Мне сейчас нужно в море выходить, чтоб к вечеру быть в устье N, на рыбопункте.
Я позабыл уже название этой речки, но место, куда следовало доставить Маргариту Николаевну, было в хорошую погоду совсем недалеко на Юг от Эвенска.
- Вы, Маргарита Николаевна, пожалуйте в каюту. Прямо сейчас и выйдем в море. Чего нам ждать? У меня люди всегда на местах по штатному, как говорится, расписанию. Погодка немного неподходящая. Качнёт. Так я вам советую сразу лечь в койку, а то будет мутить. К вечеру будем на месте.
- Да, и, пожалуйста, мне чайку… и ещё ведёрко. Я, знаешь ведь, укачиваюсь, Максимыч.
- Всё сделаем, не беспокойтеся. Чайку заварим крепенького. И это, знаете, с лимонном - оно оттягивает тошноту, у меня всегда запасено, самое верное средство. Идёмте, я вас проведу, трап шибко крутой. Мишка, - он мигнул мне, - живо беги за ребятами, скажи – уходим, - я сделал вид готовности бежать за ребятами, которых было не сыскать ни за какие деньги.
Никакой беды не чаявшая начальница спустилась в кубрик. Капитан постелил ей чистое бельё, поставил ведро. Принёс чаю. И…. отлучился, как он сказал ей, на одну секундочку. Знать бы ей, что увидятся они теперь только на рассвете.
- Ты рехнулся, - говорил ему еле продравший глаза механик. – Нельзя втроём, да ещё с малолеткой заместо матроса, выходить в море. Какие прогулки? Мы не знаем метеосводки. И я тоже… не в форме. Да и ты.
- Ну, если ты ребят хочешь подвести под рапорт, и уволят их на х…. А про Серёгу (инспектора) и говорить нечего. Как бы из партии не вылетел. А его-то сейчас и грузовой стрелой не подымешь. И где он?
- Ох, гляди, ох, гляди!
- Ныряй в машину. Не глуми мозги!
Двигатель застучал, я убрал сходню, отдал концы, прыгнул на борт, споткнулся под матерную брань капитана, и мы вышли в море, которое на мой неопытный глаз ничем страшным на этот раз не грозило нам. Небо было ясно. Ветер как-будто не расходился сильно. Я знал, что нам не больше трёх-четырёх часов ходу. Что случится?
- Мишка, - хрипло сказал Максимыч, он что-то никак не мог прокашляться. – Всё время будь рядом со мной. Сейчас сгоняй в мою каюту и принеси мне фляжку. Глянь, так ненароком, что там Маргарита делает. Хотя б она уснула. О, жисть! Спокою нет, проклятые, - как-то невнятно бормотал он. – В машине! - крикнул он в старинную медную переговорную трубку, предварительно свистнув в неё – Докладывай состояние на каждые полчаса, твою Бога мать! И не вздумай, Валька, спирту на язык взять. Вся, понимаешь ты, Европа на тебя смотрит. Чтоб нам не запороться.
Я принёс Максимычу фляжку с ректификатом, откуда он сразу же отглотил не меньше ста грамм. Ему стало полегче. Он, однако, ждал чего-то нехорошего.
- Мишка! Вон, гляди туда. Видишь сизое такое на горизонте, вроде как облако? Это шквал. Но его мимо пронесёт, и ты об ём не беспокойся. А как погода будет – это уж как Господь Бог. Да. Больше и некому.
Я смотрел, как легко он едва-едва ворочает штурвал, не уклоняясь от курса, и тревога его, мне непонятная, меня не тронула. Старик вздыхал и сонно качал хмельной головой. Мы уходили в открытое море. Меня это волновало тогда, будто вступление к торжественной симфонии. Первые брызги от встречной волны, разбившейся о форштевень.
- Становись и держи левее вон того мыска, - сказал мне вдруг Максимыч. – Становись, не бойся. Я пойду в кубрик с полчаса подремлю. Мне сегодня ещё.., - но он не сказал, что ему предстояло сегодня. - А как мы этот мыс станем проходить, ты меня разбуди. Не гляди на компас. Просто пускай мыс этот будет всё время справа по курсу у тебя. Близко к берегу не подходи. Дальше в море – меньше горя, - он ещё немного хлебнул спирту. – Давай!
Я остался в рубке один. Я управлял пароходом, его громада была послушна мне, каждому моему движению. Всё это было сказочно. За мысом, который указал мне Максимыч, что-то клубилось – это было очень красиво. Что-то седое, серебристое, сверкающее в лучах уже заходящего солнца. И это что-то – ширилось и поднималось до небес.
Наконец мыс оказался позади. Я и не заметил, как прошёл его. И сразу – удар. Катер зарылся носом в волну, и вода, беснуясь, накрыла его, схлынула, я увидел, как катер карабкается высоко на следующую волну, снова он ухнул вниз.
- Максимыч! – закричал я. Как он мог меня услышать?
Невыразимый ужас обжёг мне сердце, и оно забилось в груди, будто перепуганный птенец.
Раздался сиплый свист из переговорной трубки.
- В рубке! – сказал далёкий голос механика. – Машина работает полным. Неисправностей не наблюдаю. Максимыч, как там обстановка?
Сильная и уверенная рука легко отодвинула меня и Максимыч, который появился неслышно для меня, потому что грохот воды всё покрывал, взялся за спицу штурвала и сказал в трубку:
- Ветерок порядочный, и полоскает. Будем потихоньку бултыхаться. Но ветер этот усиливаться будет с наступлением темноты. Смотри за приборами, и спокойно, спокойно. Ход имеем достаточный. Я буду укрытие искать. Времени у меня час на это дело - всего про всё. Дальше будет ветер шквальной силы и нас с приливом нанесёт на камни. Как самочувствие, Валентин Петрович? – я в страхе слушал их неторопливый разговор. Спирту, будто и не было. Они переговаривались как-то незнакомо мне – серьёзно и важно.
- Самочувствие нормальное. Машина не подводит, товарищ капитан. Здесь укрытие есть, не больше мили еще на Юг. Бухта. Ты знаешь её, эту бухточку. «Машкина ловушка» зовут.
- Во-во! – отозвался Максимыч. – А я о чём? Я её найду, не проскочить бы только, видимость плохая. Слышь, Валентин, по-настоящему, хотя по карте она и безымянная, а название старое - бухта Мария. Так лучше будет.
Я глянул – белая муть почти вплотную к лобовому стеклу. Не видно воды, не видно гребней волн, не видно горизонта. И неба не видно. Только мы куда-то улетаем и куда-то рушимся раз за разом. И когда судно подымается на волну – корпус трясётся мелкой дрожью, будто живой. Стало совершенно темно, я сунул в зубы папиросу и достал спички из кармана телогрейки.
- Огня, дурак, не зажигай. Темнеет. Не слепи меня, - сказал Максимыч. - Мне, милок, сейчас видеть надо хорошо, всё видеть впереди. Жилет – надень.
- А ты?
- Мне зачем? Живой буду – так на зоне заморят. И виноватить будет некого. Надевай, - повторил он с мимолётной усмешкой. – Чего дурака зря валять? – я надел жилет.
Приблизительно через полчаса Максимыч свистнул в переговорную трубку:
- Внимание, машина! Выполняю поворот.
- Добро! – отозвалась трубка.
Вдруг вспыхнула установленная на верхнем мостике люстра прожектора. Максимыч резко положил руль на борт, судно накренилось, оказавшись лагом к волне. Внизу - в кубрике, каюте, на камбузе, в машине и трюме – что-то грохотало, падало, катилось. Я увидел вдруг ярко сверкающую пену лютого, свирепого прибоя, который, будто бесноватый, бился о голые чёрные скалы. И мне вдруг ужасно захотелось выжить. Потому что я вспомнил одну женщину. Не знаю, почему я вспомнил именно её, но мне показалось даже, будто лёгкие душистые волосы коснулись моего лица. Почему я её вспомнил - не мать, не отца, не бабушку? Не знаю. Я ни разу в жизни даже не поцеловался с той женщиной. И потом редко о ней вспоминал. Почему-то именно её? А сейчас хотел вспомнить, как звали её, и не могу. Забыл.
- Машина! Внимание, заходим в бухту. Будь готов, Валентин Петрович. Миша, приготовься, случай чего – сразу за борт и от судна подальше! Не бойся.
В гулком неистовом грохоте мы прошли какие-то узкие, тёмные каменные ворота, как мне показалось. И стало тихо.
- Стоп машина! Малый назад! Стоп! Мишка, якорь! – закричал Максимыч. – Прибыли. Вот она бухта Мария!
Я побежал по палубе и бросил якорь. Катер был небольшой, и обходились без брашпиля.
Почти совершенно круглая бухта не больше двухсот метров в радиусе. Её окружали отвесные скалы, на которых, укрываясь от урагана, прятались чайки и другие морские птицы. Редко-редко слышалось хлопанье крыльев или звук камня, скатившегося со скалы. Кое-где здесь лежал вечный лёд. Сюда никогда не заглядывало солнце.
Из машинного отделения показался Валентин.
- А мы нормально! – заорал он. – Они думали, мы уж пошли рыбе на закуску. А нам хотя б *** по деревне! – он не объяснил, кто это «они», но я легко понял его. Кто-то злой хотел погубить нас, а мы не дались. В тот момент мне было это очевидно.
Но это был ещё не конец. Из капитанской каюты показалось какое-то странное существо. Потребовалось усилие, чтобы сообразить, что это заместитель начальника Охотскрыбвода. Дело в том, что в каюте Максимыча на стеллаже лежали мешки с мукой, они слетели вниз и рассыпались. Там же опрокинулась бутыль с формалином, оставленная научной группой. И порвалась каким-то образом перьевая подушка. И всё это украшало несчастную Маргариту Николаевну вместе с размазанной по лицу губной помадой.
- Что это было, Максимыч? – спросила она.
- Не наша вина. Приштормило, Маргарита Николавна, - откликнулся он безмятежно.
Медведь! - закричал я. – Глядите, медведь, живой!
По крупной гальке вдоль кромки тёмной воды брёл огромный бурый медведь, изумлённо поводя носом, принюхиваясь к незнакомому исполинскому в сравнении с ним, остро пахнущему зверю, который внезапно возник перед ним. Валентин кинулся в кубрик за двустволкой.
Он выстрелил несколько раз, и туча испуганных птиц поднялась над нами с резкими криками. Медведь же исчез. Он оставил нам на память только круглые медвежьи лепёшки.
- Дурак ты, Валька. Ну, чего стрелял? Ты, значит, живой остался, а мишка – сдохни? Ла-а-а-дно!
- Скажите, что это было? – снова спросила Маргарита Николаевна. – Боже мой, что это было?
- А не наша вина, Маргарита Николавна. Приштормило, - повторил Максимыч. - Надо Бога благодарить. Больше некого.
- Максимыч, это ж ты судно сюда завёл. В такой ты узкости прошёл…, - сказал я.
- Не, парень, я тут не при чём. Это Господь Бог, больше некому, - сказал Максимыч.