Глава 5
Проснулась она в полседьмого отдохнувшей, полной сил и жизненного азарта. Предстоящие похоронные мероприятия почему-то ее совершенно не тяготили. Умывшись, долго рассматривала себя в зеркале. Трансформации еще не завершились, но результат и на этом этапе был уже ошеломляющим. Волосы каким-то образом неимоверно быстро отросли, прическа из подгоршечной превратилась в легкое каре с томной челкой валиком до бровей. Глаза, опушенные густым ресничным обрамлением, вспыхивали голубым самоцветным огнем. Кожа мраморно мерцала, будто, кто-то изнутри щедро подсвечивал ее. И вообще все было снова умопомрачительно и сверхобалдительно. И снова мир у ее ног, а можно сказать, и под ногами, и она его благодарно принимает, и возвращает ему свою любовь.
Птичьей трелью она перепархивала из комнаты в комнату, ничуть не смущаясь открытого гроба.
- А что, это же пустая человеческая оболочка, которую скоро вынесут из дома и предадут темной земле. Она будет частицей культурного слоя. Вот так из года в год, из века, в век, пухнет Земля, увеличивается в своем диаметре за счет произрастающей и гибнущей флоры, за счет рождающейся и умирающей фауны, включая человеческую популяцию. Как все-таки интересно жить на свете, ежеминутно думать о разных занимательных вещах, чувствовать живые частички своего тела! Надо, в конце-то концов, наконец, попить чаю, сходить в туалет, подобрать приличествующую случаю одежду, а то за стенами ее квартиры уже зашевелились люди, они, как упыри, хотят похоронных зрелищ и послепогребального хлеба. Дадим им это.
Через полчаса, после почтительного звонка в дверь бочком деликатно протиснулся Петрович. Был он до подкожной синевы истово выбрит, пах смесью сразу двух одеколонов. На одетую в темную, узкую костюмную пару, черную шелковую блузку с бантом, черные прозрачные чулки, и черные туфли на каблучке Клаву, он воззрился, как на инопланетянку, или, на худой конец, представленную должным образом, дочку Генерального Секретаря Коммунистической Партии Советского Союза, Леонида Ильича Брежнева, да сохранит и преумножит ее величество, Великая Атеистическая Эволюция его годы и здоровье! УРА, УРА, УРА!
А если без ерничания, то ее номинальный начальник, как мартовский снеговик вмиг растаял около ее обувных остроносых кончиков, испытывая сладостные мазохистские муки, при переходе в иное агрегатное состояние. Не дав ему насладиться свершившимся грехопадением, вторично затренькал звонок, это пришел предложить свою скромную помощь вчерашний фельдшер.
Его давешняя растрепанная бороденка приобрела Дон-Кихотский вид, усы тугим веретеном строго горизонтально простирались в разные стороны, пах он более изысканно, чем Петрович, неназойливым монозапахом без примеси спиртолуковых добавок. Воротник его рубашки был украшен не каким-то куцым селедочным галстуком на резинке, а настоящим, вручную завязанным, Шубертовским, атласным, глянцево-черным, с набивным рисунком галстуком-бантом. Без излишних комментарий было понятно, что он на полуобжитом глухом почтовом полустанке ранним утром, уже против своего обыкновения, спросил у какой-нибудь Глашки не рюмку водки, настоянной на корне девясила, а вовсе даже чашку крепкого кофею, и известил немногочисленную челядь о скорейшем отбытии в уездный город по важной казенной надобности, велев запрячь пару гнедых в рессорную коляску.
- Браво, какая милая, не без изыска, доморощенная эклектика. При виде Вас сразу хочется перетащить Венский Хофбург на Ла-Манческую равнину.
В ответ, вновь прибывший, только верноподданнически пучил глаза и вытирал большим батистовым платком похмельную испарину. На преображенную хозяйку квартиры он смотрел, как неофит на верховную жрицу, отправляющую заключительный акт религиозного культа. Если бы для дела нужно было вырезать его сердце, он, не колеблясь недрогнувшей рукой, выложил бы его на жертвенный алтарь вкупе с печенью и почками.
- Цирцея - простонал он.
- Она же Кирка с острова Эя, удерживающая Одиссея на коротком поводке целый год, пока он окончательно ей не осточертел – по лекторски прокомментировала эрудированная салонная львица. Не дав сгуститься восхищению и обожанию до взрывоопасных пределов, снова осторожно тренькнул звонок. На пороге, не осмеливаясь войти, стоял вчерашний милицейский капитан. Был он в черном пиджаке и белой рубахе с воротником навыпуск.
- Я тут, как говориться, для обеспечения долженствующего правопорядка со всеми вытекающими, так сказать в порядке личной инициативы, сугубо граждански, но могу и по служебной необходимости пресечь хулиганство, дебоширство и прочие негативные явления, к сожалению, еще проистекающие в нашем, так сказать обществе развитого социализма, противопоставляющем, как говориться, миру капитала моральные ценности и принципы демокра…
- Мы не на политинформации, милый капитан - с отеческими нотками проговорила Клава – спасибо Вам за неоценимую помощь на поприще благородного ремесла. И тот бескорыстный вклад Вашего, порой невидимого труда, золотыми скрижалями впишется в нетленный свиток поступков, которым гордится, и будет гордиться просвещенное человечество.
Если бы подбавить эхо Колонного зала Дома Союзов, по благовейным позам и лицам собравшихся в темноватой прихожей можно было реально представить церемонию награждения медалью «Золотая Звезда» и «Орденом Ленина» посмертно капитана милиции, какого-нибудь Лыкова П.П. в сипловато-дребезжащем исполнении Председателя Президиума Верховного Совета СССР Подгорного Николая Викторовича.
Из происходящего Клава вынесла только одно, все остальное автоматически теряло значимость, «КАКАЯ ЦИКЛОПИЧЕСКАЯ СИЛА СКРЫВАЛАСЬ В ЕЕ САМОМ ПОВЕРХНОСТНОМ ВЗГЛЯДЕ». А если прибавить чуточку заинтересованности в него, то за последствия никто бы знающий не поручился.
- Милые кавалеры, пожалуйста, не напоминайте мне группу астероидов на перигее эллиптической орбиты, другими словами, в соответствии со сложившейся ситуацией, не будем забывать, что сегодня не празднество по поводу коронования Марии Терезии, а удельно-поместные похороны рабы Божьей Аграфены. Засим, прошу каждого заняться своим делом и далее не досаждать ни мне, ни друг другу различными пустяками. Еще раз примите мое наиискреннейшее чувство почтения к Вам за то, что почтили своим вниманием мою скромную персону в тяжелый жизненный момент.
- Это лучший монолог, который я слышал - верноподданнически прижав руку к сердцу, промолвил потрясенный фельдшер.
Все, паритет между соискателями был установлен.
Как на великосветском приеме, после послов, потянулась к монаршей ручке всякая дипломатическая шелупонь, при этом блюститель порядка зорко доглядывал, чтобы не нарушался протокол. Иными словами, в не закрывающуюся дверь потянулись бесконечные бабки, тетки, и прочие существа, как падальщики, высматривающие хоть какую-нибудь добычу: информативную, энергетическую, овеществленную. Тут, как нельзя, кстати, пригодилась многолетняя выучка блюстителя порядка, пресекшего вынос металлических клещей вкупе с молотком из кладовки и воровство двух нераспечатанных пакетов с одеждой из Клавиной комнаты. Расхитители были с позором выгнаны, но при этом, никто из ухажеров не утерял бдительности. Медработник, подобно верному мамлюку у чертогов арабской принцессы с рукой под сердцем простоял около двери спальни, буквально, до выноса тела.
К хозяйке церемонии подошла давешняя скамеечная сиделица со словами – а де Клавка-то?
- Вы лично изволите с ней разговаривать.
- Ой-ё, ты лищоль? – ужаснулась бабка - дак мы разумели, щё Вовкина родня из Москвы прикатила.
Ошеломленные открытием, подруги Егоровны и многочисленные соседки, стали держаться от Клавы на почтительном расстоянии, издалека посверкивая паучьими глазками, обворачивая ее липкой паутиной взглядов, но объект сглаза, зная и чувствуя это, легко рвал невесомые тенета.
Наконец Петрович скомандовал общий сбор каких-то безликих молодцов с повязанными льняными полотенцами на рукавах и вынос гроба с телом из квартиры. В этот момент он был по-особому собран и одухотворен. Все три адепта заметно приободрились, отпадала потребность доглядывать за вороватыми присутствующими.
Предусмотрительный начальник отдела геодезии и тут не подкачал. После непродолжительной панихиды, состоящей из унылого короткого стояния на почти, летнем солнцепеке, он срочно прокурировал погрузку гроба с приживленной крышкой в выклянченный у производственного начальства автобус, разрешил посадку крайне ограниченному людскому контингенту, таким образом, в корне отсекая возможность наличия на погребении и последующих поминках различных разночинцев и люмпенов.
Автобус, сначала почтительно выкатился из двора, потом, будто спеша на обед, набрал порядочную скорость на асфальтовой дороге. Затем, когда началась гравийка, водитель вынужден был сбавить скорость, а то, как-то не по-похоронному заклацали вставные челюсти у старушечьей прослойки ограниченного контингента во время преодоления встречающихся ухабов и рытвин.
Клава никогда не была на кладбище, она с интересом осматривала чуждый ей мир, в котором тоже был свой порядок и иерархия. Ее пытливый ум впитывал информацию даже с самых переферийных участков города мертвых.
Наконец все выгрузились, шофер, было, заторопился назад, но короткий Клавин взгляд, буквально, прибулавил его, как водомерку к экспонатному стенду.
- Только бы не переусердствовать, еще пустого шоферюги мне не хватало в рыцарях хранителях платка Прекрасной Дамы, хотя, может для кое-чего, транспортного и сгодится.
Она оглянулась и слегка поощрила глазным высверком нахохлившегося, застывшего детину. Тот сразу обмяк и залоснился. Чувствовалось, что даже угроза витающей смерти, не сгонит его с доверенного поста.
- Надо на склоне дня покопаться в своем арсенале на предмет наличия ингибиторов, подавляющих силу обольщения, в крайнем случае, найти что-нибудь для забвения, а то, скоро, мне в нашем городке попросту не дадут и шагу ступить.
Процессия развернулась в боевой порядок и в нужном темпе стала продвигаться к последнему обиталищу бренных останков. Последние полчаса прошли скучно и однообразно. Единственным просчетом Петровича был чересчур строгий отбор участников действа. Во дворе явно остались все профессиональные плакальщицы, а из бабок-соседок невозможно было выдавить и слезинки. Рядом тоже кого-то предавали земле. Клава присмотрелась и увидела знакомую конторскую служащую Олимпиаду. Она не в пример, Клавдии уж больно шибко убивалась, как выяснилось по своему супругу. Еще всезнающие бабки шептались, что в дальнем углу кладбища час назад спешно захоронили убитых беглых заключенных, то ли застреленных особистами, то ли, всемогущий таинственный мститель сверху подбросил уже лишенные жизни тела прямо во двор милиции, огражденный высоким забором с колючей проволокой.
Мужчины в едином порыве сноровисто закидали гроб красноватым, липнущим к лопатам суглинком, утрамбовали могильный холмик, водрузили временную, сбитую из досок, удлиненную пирамидку с лаконичной табличкой и худосочный венок. Не теряя ритма, запасливым Петровичем была извлечена прямо из-под земли бутылка водки, граненые стопарики, нарезанный хлеб и сало. С особой кладбищенской солидарностью не чокаясь, были бережно до последней капли выпиты четко отмерянные граммы драгоценной жидкости. Как полагается, один стаканчик, налитый до половины, накрытый посоленной хлебной краюшкой осторожно вписали в могильную композицию. Все, теперь похоронные формальности были соблюдены, впереди, самая приятная часть ритуала – поминки.
На обратном пути они обогнали похоронную группу с Олимпиадой. С трудом, узнав в московской штучке Клаву, она еще раз всплакнула на плече товарки по конторе. Выяснилось, что поминки они справляют в той же столовой. Клава предложила подвезти их. Завидев приближающуюся хозяйку грез, пребывающий во временном отупении шофер сноровисто открыл дверь, чуть ли не на руках внес объект обожания в автобус.
- Он кто? Твой жених?
- Да нет, час назад впервые увидела его.
- Ну, ты даешь.
Но Клава неотступно думала – что же все-таки надо вкладывать во взор, чтобы искомый субъект сразу потерял всякий интерес ко мне?
И вспомнила свое первичное состояние во время посещения магазина готового платья. Там шла в ход личина невидимки и забитой перезрелой дурнушки. Конечно, надевать тесноватую жалкую маску на лик богини, чей профиль должны печатать в монетных дворах ведущих стран мира, как-то не с руки, но если дело требует, можно и снизойти до этого.
- Что ты говоришь про жениха? – возобновила она прерванный разговор. Молодые женщины явно симпатизировали друг другу. Они, как хранительницы значительного секрета, настроившись на одну волну, казалось, забыли о сегодняшнем трауре.
Наконец обоюдно вспомнили, зачем они здесь. Олимпиада поведала, что мужа задавила упавшая листвянка. Его привезли вчера, ранним утром. Смерть наступила за день до этого. Боясь, что труп начнет разлагаться, его тоже без вскрытия решили быстрее захоронить. С мужем у нее вообще не было общих тем, жили каждый сам по себе, конечно, если бы были дети, все обстояло по-другому. Чувствовалось, детский вопрос уже измучил Олимпиаду.
На поминках, хотя сели за разные столы, ходили «брататься». Обе женщины, отрицательно относившиеся к алкоголю, позволили себе расслабиться.
Петрович с умилением глядел на внезапно подружившуюся пару, фельдшер же, отчаянно ревновал Клаву к ее новой подруге, но геодезист поведал ему, что вдова и дочь, потерявшая мать, давно знакомы.
Милиционер за столом обмяк и подобрел. Он уже не стрелял по сторонам настороженным взглядом. Пил строго по полстакана и запивал компотом. Каким-то образом в начавшую редеть компанию затесался шофер, видимо он ухитрился сдать круглосуточно эксплуатируемый диспетчерский автобус своему сменщику. Он, бордовый от бурлящей, венозной крови, полубоком втиснулся за стол поближе к предмету поклонения. В его большой руке, оказывается, произрастал маленький цветник анютиных глазок. Отчаянно конфузясь, чувствуя, что не к месту, все же вручил его оробевшей Клаве.
- Боже, ведь это первый букет в моей жизни! - подумала она. Не сумев совладать с нахлынувшими чувствами, она послала ему благодарный взгляд.
- Ой, что я наделала, теперь, пока он не съест меня, не успокоится. Однако ничего экстраординарного не происходило, парень просто церемонно склонил голову, потом вернул благодарный взгляд обратно.
Фельдшер чутко уловил ситуацию, со словами – в нашем полке прибавка личного состава, как зовут?, а-а, Николай - налил вновь прибывшему полный стакан водки. Тот хотел встать, потом, поняв, что не на дне рождения, все-таки пожелал Клавдии Владимировне здоровья и большого личного счастья, затем, уже не волнуясь с провинциальным степенством, выпил содержимое, обстоятельно закусил половиной столовского шницеля и снова с благодарностью посмотрел на нее.
- Подожди, подожди, это что же получается. Колюня, после моего благодарного взгляда, одномоментно перековался из пылкого воздыхателя в верного друга? Стало быть, если во взгляд вложить конкретное, и главное, откровенное чувство, получатель начнет отвечать тем же. Значит все мои предыдущие зрительные посылы, вся эта белладонная бодяга – суть, призывы изголодавшейся сучки? А почему бы и нет. Что в этом плохого? Даже благоверная Олимпиада за четыре, или пять лет неисчислимое количество раз, воспользовалась своей супружеской возможностью, а я – Уралеанская дева, мне только меч в руки и обозначить каких-нибудь периферийных супостатов в качестве врагов. Одного уже грохнула и подбросила по воздуху в милицию, кстати, есть же тут под боком карманный правоохранитель, он и прольет свет на эту запутанную историю.
Бабки потихоньку куда-то подевались, как последние грязные сугробы, истаявшие под сильным солнцем. Разношерстная свита Олимпиады тоже рассосалась. Остались крепкий дед-боровичок, да свекровь, которых мужчины дружно перетащили за свой стол. К этому времени, ничуть не захмелевший милицейский работник, Степан Спиридоныч, взяв с них клятву о неразглашении, «только, по просьбе Клавдии Владимировны», гордясь оказанной честью, с некоторой рисовкой начал рассказ.
- Две недели это ваккурат было, из колонии строгого режима, убив охранников, сбежали два матерых рецидивиста, один, насильник, другой бандит - убийца, не знаю, почему, их к вышке не присудили. И ведь убили молоденьких конвоиров зверским образом; у одного было около шестидесяти колотых ран, у другого – ни одного живого места на теле, и голова проломлена, как грецкий орех. Забрали два АКа с полным боевым комплектом и подались в тайгу. Погоня по горячим следам ничего не дала, овчарки не брали след, видно беглые табачка не жалели, одно явно было, что они рвались туда, где побольше людей, где была еда, там, набравшись сил, можно было взяться за старое.
- Из области крупный особистский чин с командой прибыл. Был составлен план оперативно-розыскных мероприятий, и все без толку. Уголовники, как в воду канули. А тут, позавчера, в ночи, какой-то благодетель, или благодетели расстарались. Одного насильника, он уже прибился к какому-то дальнему родственничку, которого в картотеке не было, видно заскучавшего без любимого дела, вышедшего пошухарить на ночную дорожку, по которой влюбленные шатаются к водохранилищу, кто-то с невероятной силой и меткостью порешил, вогнав чем-то тупым и твердым его собственный правый глаз в мозги. Да мало того, он еще вытащил свой предмет убийства, или казни через правый висок. Какой же силой и умением надо обладать.
- На теле убитого следы насилия, или борьбы не найдены. Будто, кто-то на дикой скорости подлетел к матерому волчаре и вогнал железную дулю в подставленный глаз. Криминалист из области, очень начитанный мужик говорит, что это под силу только какому-нибудь архангелу Гавриилу, или Римской мифологической богине мщения – Фурии. Говорю Вам, ни здесь, ни в области такого замысловатого способа лишения жизни еще не встречалось.
- Второго – опасного бандита, видимо, этой же ночью, поскольку труп ранним утром был найден на железнодорожной насыпи в районе кладбища, мочканули не менее замысловатым способом.
- Сначала, ему сломали позвоночник в поясничном отделе, потом, будто сбросили с большой высоты, а где там эта высота, чё, его с самолета, што ли высадили? Все говорит на то, что он упал с товарняка.
- Был один с рудой, но его на сортировке досматривали, видно бандюкан уже за городом на него заскочил, да неудачно. Криминалист дока выяснил, что состав на этом участке пути всегда ходко идет. Большой ловкостью надо обладать, чтобы на полном ходу уцепиться за поручень, а само основное, труп, сорвавшись с поезда, несколько раз бы перекувырнулся, а этот, один единственный раз, правда с проворотом впечатался в насыпь, поломав почти все ребра и проломив череп. Опять-таки ни на одежде, ни на теле, ни следочка, ни отпечаточка. Правда, на внутренней стороне ремня, (если бы кто-нибудь обратил на Олимпиаду внимание, он бы поразился, как смертельно побледнело ее лицо, но, к счастью, внимание окружающих всецело было занято впитыванием криминальной информации) были найдены пальцы вроде другого человека, но они очень смазаны, и идентифицировать их не представляется возможным.
- Вот, так подфартило нашим органам, правда, репы у всех сильно чешутся насчет мстителей. Тут без вмешательства сверхъестественного, явно не обошлось.
Капитан, видимо, не один раз это рассказывал, уж больно гладко у него получилось, будто, домашнее задание на политинформации прочитал, но, все равно переволновался и к концу повествования слегка осип. Фельдшер сноровисто плесканул ему в стакан шипучки. Милиционер кивнул, залпом выпил и часто заикал.
Петрович и тут не ударил в грязь лицом. Уход уксусных существ пенсионного возраста, окончание потрясшего всех застольного рассказа доблестного капитана, он ознаменовал кулинарным всплеском на столе. Вместо съеденной сиротской поминочной разблюдовки, появилась глубокая сковородка со шкворчащим мясом, картошкой, луком и грибами, плошка, доверху наполненная венгерским баночным охотничьим салатом, тарелка с помидорно-огуречным маринованным болгарским ассорти. В довершение, по традиции, загадочно, прямо из воздуха материализовались две бутылки марочного, пятилетнего, армянского коньяка, явно, из директорского резерва.
Мужчины понимающе зацокали языками. Клава жарко зашептала в обволосенное ухо геодезического начальника.
- Спасибо, Вы настоящий добытчик, не беспокойтесь, я все компенсирую, у меня есть деньги.
На что новоиспеченный мажордом с приличествующим достоинством ответил - разлюбезнейшая Клавдия Владимировна, неужели Вы думаете, что я по крохоборски буду с Вас лупить пресловутые деньги? В самом деле, я сделал это по велению, тас-скать, своего сердца, да и директор столовой мой кум, а когда он вас увидел, с ума посходил, откуда, грит на нас свалилась эта штучка?
- И знаете, за кого-то просить, всегда легче. Меня, кстати величают Клавдием Петровичем, как-то имя подзабылось, все Петрович, да Петрович, и Вас Клавдия Владимировна. И вааще, где вы были все эти годы? Я имею в виду, что с Вами случилось, как так произошло? Я ведь видел Вас на геосъемке еще третьего дня, извините спящий овощ, правда, умеющий виртуозно материться.
Клавдия ответила вопросом – Петрович, прошу прощения, Клавдий Петрович, а Вы разве не заметили, что за короткий промежуток времени тоже изрядно изменились. Где Ваша забитость, подслеповатость, казенная незначительность? Даже Вашего истинного имени никто из сослуживцев не знал, а ведь оно, наряду с Юлиями – имя династии римских императоров.
- Ваша правда, мне, будто, кто-то, что-то засунул в мозги. Одно могу сказать, если бы Вы возглавляли какой-нибудь крупный главк в столице, а вы это можете!, я бы с удовольствием, если, конечно возьмете, пошел бы служить под Ваше начало. Чувствую в Вас силы необыкновенные, ой, как чувствую!
- Милый Петрович, эко Вас понесло, если я Вас приглашу, то в, сугубо приватном порядке, быть распорядителем поместья где-нибудь в провинции Орлеанне на реке Луаре.
- Во как! Это что, во Франции? И каким таким Макаром мы туда попадем из страны победившего социализма? Обменяем полугодовой выход добытой руды на это самое поместье?
- Попадем, Вы только берегите себя на работе, не занесите инфекцию при очинивании карандаша 7т, не заработайте пупочную грыжу при переноске нивелира, не нервничайте при ошибках проходки теодолитных ходов, а все остальное я беру на свои хрупкие плечи.
- Вы знаете, я почему-то безоговорочно Вам верю. Также, уверен, что в ближайшее время Вы заберете свою трудовую книжку из конторы, правда, абсолютно не представляю, чем в дальнейшем будете заниматься.
- Научусь жить, получать интерес и радость от осмысливания бесконечного процесса обновления. Передо мной весь мир в преломлении литературных классиков, да и внутренние потемки тоже небезынтересны. Кроме этого появилась у меня тяга к моделированию одежды, пойду на курсы кройки и шитья, кое-какие деньги на книжке имеются, от родителя остались, мамаша, будто знала исход, все в заначку складывала, так, что первое время, денежной нужды, точно не буду испытывать. А там, уже до сиятельного владения поместьем совсем не далеко.
- Тем не менее, если возникнет малейшая нужда в чем-либо, телефонируйте, тотчас прибуду. Если честно, только при Вас чувствую кураж и силу, и все потому, что востребован. Нет, правда звоните и без повода, а то буду сам надоедать. Кстати, напишите заявление на предоставление Вам очередного трудового отпуска, отгуляете, а там разберетесь, что дальше делать.
Видимо, остальные ухажеры еще не потеряли чувство деликатности, сообразно статусу застолья, даже после изрядно выпитого количества алкоголя, никто из них не переходил не то, что, черту фривольной дозволенности, а даже самый незначительный шажок сближения, мог ревностно расцениться, как проявление вопиющей бестактности, карающейся смертью на дуэли. Вот, так-то-с.
Оставшееся время, Клава всецело завладела вниманием Олимпиады. У нее к этому времени ощутимо изменился и тембр голоса. Появились нотки томного благородства, тепла, доверительности. Только один раз, услышав эти ласкающие, обволакивающие голосовые форманты, можно было идти за их носителем, хоть на край света. Олимпиада все никак не могла поверить, что перед ней сидит вчерашняя носильщица рейки.
- При случае обо всем расскажу - загадочно пообещала Клава. Договорились встретиться в самое ближайшее время.
Засим, автору позволительно опустить все докучливые подробности окончания вечера с неизбежными объяснениями о самых высоких и благородных чувствах, уверениями в слепом обожании и принесении на алтарь жертвенности всего себя без остатка. Прикроем это вместе с квартирной дверью Клавдии Владимировны, которая действительно нуждается в покое и отдыхе.
Уже в некоторой расфокусировке можно увидеть группку осиротевших мужчин, которых на время сплотила початая бутылка коньяка. Они, под, почти зенитной луной, отбрасывая короткие угольные тени, тихонько позвякивают стеклом, привлекши лишь мимолетный интерес, отраженный в глазном расплаве ночной кошки, пробирающейся по своим безотлагательным делам.
Глава 6
Проснувшись утром, Клава захотела ВСЕ, или, почти все.
Есть, пить, сходить в туалет, сменить имя, научиться рисовать, петь, шить, играть на всех музыкальных инструментах, красиво танцевать, быть безумно богатой, путешествовать по миру, иметь много друзей, любимого мужчину, читать книги, черпать все мировые знания, окружить себя негой и роскошью. Маленький человечек пока не вписывался в творческий акт познания мира.
У нее для достижения этого есть время, деньги, здоровье, чудовищный по силе дар убеждения, и, не очень прикладной, но очень милый, да что там милый, бесценный дар левитации. Надо немедленно сделать ремонт, обновить мебель, купить телевизор, приемник с проигрывателем, фортепиано, холодильник, сменить это мерзкое постельное белье, достать книги по искусству и начать новую полноценную жизнь.
- Вставайте герцогиня, у Вас впереди великие дела! Пора писать новые страницы красивым, летящим курсивом. Что касается смены имени, я бы воздержалась. Чем Вам претит мое имя? Да, оно в переводе с латыни обозначает – хромая, но я ведь преодолела свою хромоту в самом широком смысле, да и в стране, где будет находиться мое поместье на реке Луаре всех Клав принято называть более благозвучно Клаудиами, Клод и Кло.
На кухне ее вновь накрыла волна жалости к себе и к матери, - доем всю еду, купленную Аграфеной Егоровной и, особенно, когда провожу в звездный путь ее душу, окончательно успокоюсь. Аминь.
- «И хорошее настроение не покинет больше Вас..», что для этого нужно сделать женщине?, правильно – купить побольше красивой, хорошей и практичной одежды. А для покупки одежды, обстановки, ремонта квартиры нужны еще деньги. Клава сноровисто спустилась в подвал, выкопала еще два крупных золотых ореха, посетовала, что осталось уже двенадцать клещенков, со словами – надо непременно съездить на то болотце - поднялась наверх, сплющила самородочки, оделась не в пример, лучше, чем во время давешнего визита к зубнику, с удовольствием посмотрелась в зеркало и выскользнула за дверь.
Уличные подъездные бабки отсутствовали, как социальное явление.
- Всего два движения, и ты освобожден от взглядных примочек, от взорного обволакивания, шлейфных пересудов, от создания паразитарных энерго-информационных сущностей, прилипающих и мешающих жить.
Внутри невидимый оркестр, вкупе с хористами репетировал еще ненаписанную симфоническую ораторию. Дирижер то и дело отсылал музыкантов к началу произведения, к его панорамной увертюре, где, как в увеличительном стекле сфокусировались основные темы будущего музыкального полотна.
- Ну и ладненько, ну и замечательно.
Клод захлебывалась в приливах невыносимой жадности к жизни. Ей непременно хотелось сделать все и сразу, начиная с незначительной покупки какой-нибудь безделицы, до скрупулезного вникания в процесс кроветворения и отслеживания распределения ферментных и гормональных потоков в организме. Она в запальчивости, чуть не перешла в режим «летучей ходьбы», но вовремя остановилась.
- Поменьше экспрессии, побольше сосредоточенности.
Мыслеформа, как заклинание, вмиг остудила ее суету.
- Сейчас надо все шаги тщательно прогнозировать, сверять с внутренним контролером и помощником. Например, не сразу бросаться в зубные объятия, а внимательно послушать себя, ведь уловила же я опасность на ночной дорожке к озеру?
С этими опасениями она подошла к калитке врача. Настроив себя на глубокую локацию, почувствовала, что в доме, кроме хозяев, еще кто-то есть, но явно не опасный, а даже наоборот, сам, чего-то опасающийся.
- Мне теперь не нужна маска опереточной примадонны, я сама Софья Львовна Перовская и королева Шарлота в одном лице.
Было слышно, как за основательной калиткой сопит и поскуливает собака, на звонок вышел с небольшой задержкой сам хозяин. Он застыл каменным изваянием в дверном проеме, за его ногами всем телом подобострастно извивался сторожевой пес.
Вместо приветствия, он спросил – что Вы сделали с собакой? Это злобное существо со скверным характером, в определенных обстоятельствах без зазрения совести загрызло бы меня, своего хозяина, а при виде Вас, оно, подобно библейскому льву, возлегло рядом с кротким агнцем.
Клава для надежности плесканула на дно самую малость сепии, и осьминожно окуталась флером таинственности.
- У цепных собак, на самом деле, очень простая психология, они признают и преклоняются только перед существом, намного сильней себя. Через мгновение он явит в пароксизме верноподданичества, свое самое незащищенное место – живот, таким образом, давая понять, что вручает всего себя без остатка прихотям и капризам нового лидера. Может, войдем в дом, там, кстати, Ваш пациент переживает насчет недовеса золота в его коронках, Вы перед цементированием протезов, взвесьте на весах его ротовое богатство.
- Откуда Вы знаете? – в мистическом ужасе выдохнул зубник.
- Я много чего знаю, потому печальна и нетерпелива. Препроводите же свою гостью в дом, неучтиво держать ее так долго на улице.
Врач, наконец, стряхнув оцепенение, запоздало засуетился
- Пройдемте сразу в лабораторию, итак Вам нужны деньги, их есть у меня, как говорят в Одессе, перед Вами я не моги и не хоти ничего утаить. Ни в какой пробирной палате Вас так щедро не одарят, как здесь. Ауром при Вас? Хотя я и без него снабдил бы Вас любым количеством потребных для Вас денег. Зачем Вы плющите самородочки? Мне и так все понятно, я даже могу сказать из какого района это золото – казалось, стрекоту Бунтмана не будет конца.
- Этих денег Вам хватит на покупку автомобиля, хотя, зачем Вам привлекать к себе внимание? Вы должны ходить по улицам этого городка в серой легпромовской одежке, с черными очками на носу, иначе история может, бесконтрольно перерасти в сюжет из волшебной сказки, о каком-то дудочнике, за которым выстроилась гигантская очередь зачарованных крыс, уж поверьте не очень старому, но опытному еврею.
- Мысль, конечно хорошая и, главное, своевременная, про очечки надо не забыть, зайти в аптеку, спросить какую-нибудь модную оправку с дымчатыми стеклами. Умная нация, ничего не скажешь.
- Там дудочник выводил вредных крыс из города.
- Какая разница, вредных, или не вредных, мы говорим об абстрактной силе влияния. Может, и, скорей всего, безвредные крысы легче подпадают под чары. И, вообще, безмерно жалко, что я Вам нужен только для эквивалентного обмена двух человеческих ценностей.
- А разве этого Вам недостаточно? Неужели, Вы можете допустить в работу хорошо отлаженного механизма, функционирующего даже в условиях социалистического хозяйствования, сбой от кратковременной потери рассудка. И, покорно простите, что бы Вы предложили объекту своего воздыхания для вещественного закрепления чувственной прелюдии?
Казалось, врача сейчас хватит удар, он по-рыбьи, часто открывал рот, забывая при этом дышать.
- Вы все-таки запустите в легкие азотно-кислородную смесь, ей Богу, не помешает – посоветовала Клава.
- Ну, Вы и даете, так элегантно, не потеряв, царственного достоинства, спуститься с Олимпа в наш мир, мутных, рачьих ценностей.
- Если мы подобны богам, почему бы им, не уподобиться нам?
- Достойный ответ. Так Вы говорили насчет работы какого-то механизма? Я бы недрогнувшей рукой, не то, что сбил этот прецезионный механизм, я бы самолично, разрушил его, если бы знал, что эта жертва будет порукой моей будущей неземной совместной жизни с Вами. Но ведь этого не будет, даже если Вы поклянетесь мне. Я, всего лишь – ЗАПЯТАЯ в Вашем повествовании. Правда, большая и жирная, и не только для пунктуации, а, для передыха, обогащения легких азотно-кислородной смесью, и, может, смею надеяться, для маленькой чувственной прелюдии – одной из бесчисленных количеств эмоциональных всплесков, встретившихся на Вашем жизненном пути. Видите, как я хитро вплел в свое повествование Ваши цитаты, мне всегда говорили – Исай, ты виртуозно используешь в своих целях интересы других людей, как бы ты не поплатился за это когда-нибудь.
- А, если, подробней, насчет чувственной прелюдии, я бы назначил Вам свидание в областном городе у памятника одного незначительного революционного деятеля. Сводил бы Вас в оперу на что-нибудь итальянское, порадовал шедеврами Джаккомо Пуччини, Джузеппе Верди. В антракте, я бы предложил Вам фужер-другой шампанского под бутерброд с отварной белугой.
- После этого мы бы снова пили шампанское, теперь, с икрой и крабами в шумном, дымном ресторане. Я бы Вам подарил кольцо, конечно, не из одутловатого красного золота с раухтопазом, а из деликатного белого, с умытым, небольшим и немаленьким бриллиантиком.
- А затем, гуляние по аллеям сквера, совместное, восторженное вдыхание упоминаемой ранее азотно-кислородной смеси, настоянной на запахах цветущих левкоев и душистого табака.
- Потом перегруженная аляповатым декором спальня в номере люкс, смятое шелковое постельное белье, приглушенный свет торшера, благословенный скрип пружин и божественная нега…
- Великий Боже, в Вас пропадает дар рассказчика и искусителя в одном лице. Вы знаете, я всенепременно подумаю над Вашим предложением. Больше всего я умилилась от упоминания о великих итальянцах – этот триумф бельканто в оперной романтике Гаэтано Доницетти, да и смятые шелковые простыни на фоне балконной прохлады с оттенками благоухающих левкоев очень хороши. Скрип пружин тоже реален, хотя бы потому, что после такого эмоционального прессинга просто необходимо передохнуть, приняв горизонтальное положение для повторного переживания увиденного и услышанного. Альтернативная трактовка сего далеко обещающего звука пусть будоражит только мужское воображение, в противном случае, моя женская добродетель будет несколько фраппирована.
- Ай-яй-яй! Какие речи слышит мое огрубевшее от обыденных слов ухо! Я готов сейчас же вбить все сегодняшние мосты и коронки обыкновенным плотницким молотком в зубы и рты их потенциальным владельцам. Заказать на станции литерный поезд с одним-единственным вагоном и, распугав клубами пара вокзальную челядь, слыханное ли дело, не по графику, умчаться с Вами в вагоне с бархатными шторами и тридцатью шестью подстаканниками в большой город с тренькающими трамваями, завывающими троллейбусами и клаксонирующими таксомоторами.
- Вы знаете, память мне подсказывает, что левкои, другое название - маттиолы, еще не распустились в том городе. Они обычно цветут, начиная с середины июня, так, что времени у нас еще в избытке. Для увещевания Вас в серьезности моих намерений, я бы попросила Ваш номер телефона, хотя, что я говорю, он же есть в телефонном справочнике. Теперь видите, как Вы взволновали меня, я даже забыла очевидный факт.
- Тогда сделаем так: как только Вам станет доподлинно известно, что растение из семейства крестоцветных зацвело в том сквере, Вы немедленно звоните мне вот по этому телефону. Да, еще желательно знать месячный репертуарный план оперного театра. Думаю, обмен золотого веса на денежный объем привел к запланированному удовольствию высоких договаривающихся сторон. Не пытайтесь разубедить меня в обратном, относительно себя. Не говорю «прощайте». Если нанесет визит Римский Папа, кланяйтесь ему от меня, если – уполномоченный КГБ, думаю, нелишне будет проявить скромность, хотя бы в общении, ибо она, как ничто другое, украшает человека. Только, пожалуйста, без особой надобности прошу не звонить.
После ухода гостьи, зубной врач забегал вокруг своего рабочего стола, как зоопарковский шакал по периметру клетки, он внезапно останавливался, что есть силы, бил правым кулаком в распахнутую левую ладонь, и снова начинал бегать. Потом подскочил к надраковинному зеркалу и стал скалиться и вращать глазами, наконец, вспомнив, что его ждет клиент, вприпрыжку убежал к нему, не забыв выполнить предписание загадочной женщины, чье имя он даже не знал.
Между тем, Клава, удаляясь от дома зубника, думала – конечно, не Аполлон из Бельведера в исполнении Леохара, но что-то в нем есть отличительное от населяющих здешние окрестности аборигенных простолюдинов, хотя бы Синайский разрез глаз с маслинно-роговичными вставками и непотопляемое достоинство гонимой нации. Везет мне на потенциальных любовничков; то пропойца, то сухарь, то долдон, то пролетарский подросток, то забредший зуболекарь с душевными финикийскими потемками, кто следующий? Где он, виртуозный музыкант, который разбудит дремлющую лютню? Где душевный щипатель ее струнного инструмента, где настройщик с тщательно подобранным колковым ключом? Ладно, будем ждать. А сейчас, для начала проверим аптечные арсеналы на предмет наличия красивой оправы, закрома универмага, на присутствие дефицита. От самого слова дефицит, уже начинает марципанно ныть душа, в предвкушении чего-то многообещающего, неведомого.
Аптечный заведующий сначала предлагал мадам золоченые, а ля Политбюро невесомые очечки, потом безропотно отдал личную, но почему-то неношеную, с ценником, тонкую, роговую, итальянскую оправу, с уже вставленными, бездиоптрийными, немецкими, слегка дымчатыми стеклами. Он пояснил, что стеснялся их надевать. Очки нельзя было назвать ни мужскими, ни женскими. Они, как произведение искусства, были достойны, и маститого Парижского модельера, и мировой кинодивы. Они, в качестве пропуска в эталонную, звездную жизнь, должны были одеваться только, для получения «Золотой пальмовой ветви» на Каннском фестивале, таком заоблачно далеком и волшебном празднестве для обитателей 0,1666мировой суши.
Каким чудом они попали на этот, неохваченный киношным неореализмом и экзистенциализмом континент, Клава не стала задумываться. Она только поняла, что кажущийся небольшой их вес, отягощен спудом утонченного заморского греха, стоило только примерить дивное лицевое украшение. Продвинутый провизор даже в мистическом ужасе закрылся руками от обольстительного зрелища. Правда, цена их была сравнима со стоимостью двух дверей от «Волги», но где в просвещенном мире, Вы найдете за меньшие деньги такой продукт?
Гардероб и без очечного воздействия пополнился бесконечным количеством предметов белья, одежды, обуви. Венцом коллекции были Французские осенние сапожки, и первый аромат оттуда, где вызревают прованские травы, завязываются виноградные гроздья, играет аккордеон - небольшой флакончик «Диориссимо».
Перерыв на обед, звонок безотказному Петровичу относительно проведения скорейшего ремонта, повторное десантирование на вражескую, охраняемую, торговую территорию, в самое сердце эшелонированной обороны, где обитают хозяева и распорядители дефицита.
Здешних сановных небожителей, обретающихся за пятью, шестью дверями, с прослойкой из дрессированных секретарш, белладонной и сепией не возьмешь. Тут нужен замес, из мало понятной, даже для автора, интриги, постановка которой нуждается в усилиях и умениях, потребных в своем эквиваленте, скажем, для внедрения шпиона в персонал с особым допуском, на секретный завод по производству баллистических ракет «Polaris». Но натиск, чудовищная сила убеждения, и, конечно, таинственное бликование очковой «цейссовской» оптики, плавило броню, холодные предубежденные сердца и льдистые взоры.
Последний, самый грозный громовержец из снабженческой когорты, самолично начертав резолюцию об отпуске со склада новейшего телевизора «Сигнал–2», гостиного гарнитура «Джильда», спального гарнитура «Маркиза» производства Румынской Социалистической Республики, кухонного гарнитура «Габе» производства Германской Демократической Республики, холодильника «Зил», двух шерстяных ковров отечественного производства, Чехословацкого столового сервиза, пятирожковой люстры Богемского стекла, гэдээровской швейной машины «Веритас», хрустального набора из пятидесяти двух предметов, мельхиорового, вилочно-ложково-ножевого набора на двенадцать персон и пианино «Урал», уподобился разве кардиналу Ришелье, подписавшему леди Винтер исторический рескрипт, позволяющий делать, все, что заблагорассудится ее буйной натуре.
Отпуска такого грандиозного транша в одни руки за наличный расчет торговая контора еще не знала. Мало того, весь ее штат, включая придурковатого кладовщика Игнатова в едином порыве, перегорел бы, как пентодная, приемно-усилительная электронная лампа в этом самом суперновом телевизоре «Сигнал-2», увидя греховную пропасть, в коей пребывал безо всякого желания вылезти оттуда, директор Алексей Михайлович Моторин.
Всяк, знающий в прошлом веке Леопольда фон Захер-Мазоха, тотчас признал бы его во всколоченном Алексее Михайловиче, успевшем за пятнадцать минут хлопнуть несколько больших рюмок коньяка. Размазывая соплеслезы по красному лицу, тот просил невозмутимую гостью в голом виде принадеть подаренную норковую шубку, и нанести ему пару ударов «вон, хотя бы тем гроссбухом».
- Вот, извращуга подколодный! - в сердцах подумала «Венера в мехах», вслух, произнесшая – успокойся, дурачок, ведь ты – невинный, слегка пьяненький мужчинка, с немного расторможенной психикой. Сейчас я тебя поглажу, и ты уснешь, и приснится тебе сон о том, что ты танцуешь мазурку с дочерью португальского посланника. Все, баинькай и ни о чем не думай, встретимся за завтраком у принца Александра Оранского.
Бывший грозный начальник по окончании Клавиного монолога мгновенно осоловел, воззрившись вовнутрь себя, как буйно помешанный после двойной дозы галоперидола.
- Алексей Михалыч просил до конца работы его не беспокоить – сказала посетительница ошарашенной секретарше.
- Хорошо, что шубу эту не взяла, вот крику-то было бы с обвинениями в противоправных действиях. Скорей оплатить в кассе пожалованный с барского плеча дефицит и вывезти это в неизвестном направлении.
Вечером вся «нора» и большая часть зала была занята крупногабаритными ящиками и коробками. С утра в квартире появились присланные Петровичем специалисты мастерка и кельмы, обойных кистей и малярных флейцев и закипела работа.
Глава 7
К поминкам Аграфены Егоровны позорная ночлежка преобразилась. Все старье и мебель было беззастенчиво вывезено на свалку, или роздано соседям. Весь рижский гарнитур на буковых слоновьих ногах был обменен на большое венецианское зеркало для прихожей у портнихи Лиды Зубехиной. С особым остервенением была сбита метлахская плитка, вытравлены тараканы, выброшена желтая с черными оспинами ванна, заменены поющие трубы, хрипящие краны, сантехприборы, проводка. Вместо лимонных, вызывающих кислую оскомину стен с примитивным накатом, в двух комнатах и коридоре появились, не какие-нибудь, а импортные обои. Были распакованы коробки и ящики, и мир содрогнулся в экстазе от новоявленных полированных мебельных чудес.
Хрустально-фарфоровое содержимое гармонично заполнило внутреннее пространство. Еще заинтересованный соглядатай, узрел бы множество новых книг по искусству, художественную и справочную литературу, приемник с проигрывателем и коллекцию пластинок, стоящих на полочке, рядом с фортепиано. Два широких жеста, и скатанные ковры расстилаются на паркетных полах, радуя взгляд своим рисунком под ярким светом богемской люстры. Диван со шкурой, два кресла, торшер, телевизор. А в спальне от будуарно-вызывающих красот холодеет нос, пульсируют виски, подгибаются ноги. Все здесь, розовато-зеркальное, подчинено неге, истоме и телесной эйфории. Здесь тебя никогда не покинет уверенность, что в этой комнате живет, спит, и занимается чем-то неведомо-небесным, как минимум существо, не ниже Афины и Афродиты. А в это свежевыкрашенное окно из преображенной спальни в глухое ночное время прописанная богиня вылетает по своим горним надобностям.
Теперь квартира приобрела цивилизованный вид, под стать своей владелице. Для искусствоведческих гурманов в спальне в целях усиления эффекта витающего женского романтизма, была повешена довольно неплохо выполненная Рафаилом Постниковым свеженаписаная масляная репродукция картины прерафаэлита, сэра Джона Эверетта Миллеса «Офелия».
На поминках собрались те же персонажи. Они, категорически не допускаемые до конца ремонта, сейчас торчали сталагмитными изваяниями посреди прихожей. Первым отреагировал Петрович. Со словами – у Вас, Клавдия Владимировна там, на речке Луаре будет так же? Я даже не могу допустить, что где-то может быть красивей, чем здесь.
Фельдшер по-прошествии некоторого времени не утратил своей склонности к эклектике. Сейчас в его основной испанский образ капельно влился персонаж прискучившего ловца чувственных наслаждений с Белграв стрит в Лондонском вестэнде. На это указывали некоторые немаловажные детали туалета, например, темный галстук его, был повязан поверх поднятого воротника, в левой глазнице поблескивал монокль в позеленевшей оправе, в руках он держал сложенный длинный, черный зонтик, хотя на улице, вопреки самым лживым прогнозам, на неделю установилась предельно ясная погода, на что, Клава тут же отреагировала.
- Боже, милый Викентий Сергеевич, сегодня Вы прямо рыцарь печального образа, Чайлд Гарольд Новокастильский, так и не договорившийся с королевой Викторией о переносе родового гнезда в Сент-Джеймс парк, поблизости от Букингемского дворца!
- Дас-с - с прискорбием констатировал медицинский работник – Британского островитянина из меня не получилось.
Чувствовалось, что его слегка зарубцевавшаяся душевная рана снова начала кровоточить.
- Вам, от идальго с разбитым сердцем – сказал он, вручив букет маленьких, рябеньких гвоздик.
- Ах, мэрси! Вы, неверный, завели себе прекрасную цветочницу с бульвара Капуцинок?
Милиционер своим обликом напоминал огурец сорта Неросимый, такой же твердый, хрусткий, пупырчатый, весь устремленный в неразборчивое фаллоподобие.
- От имени и как говориться по поручению органов (так и хотелось добавить «половых»), Вам привет и бутылка сладкого вина, чтобы жизнь была красивой, как на курорте.
- Оиньки, Степан Спиридоныч, до чего шарманисто! – восхитилась распорядительница вечера.
Петрович деловито материализовал два сосуда с полюбившимся армянским коньяком и бок копченого кижуча.
- Наш Клавдий Петрович всегда держит высокую планку в любом деле - поощрила его хозяйка.
Робко прожужжал дверной звонок. (Надо сказать, что при замене входной двери, Клаве предлагался в безраздельное владение остромодный агрегат, в качестве звонка проигрывающий мелодии Мишеля Леграна. Но просвещенная ремонтная производительница, как ценитель музыки талантливого француза, с негодованием отвергла китчевую электрическую шарманку и удовольствовалась простым зуммером.)
На пороге смиренно стоял румяный, пшеничнобровый шофер Коля.
- Вам, Клавдия Владимировна от меня и младшего брата – изрек он, вручив смешанный букет ромашек и львиных зевов, а также детскую картинку с нарисованным автобусом, в окнах которого счастливо и холосасно улыбались тетя и дядя, маниакально напоминающие Клаву и Колю.
- Как непосредственно и интригующе – закатив глаза, простонала счастливая соискательница.
- В нашем полке обратно прибавка в виде кадета бронетанковых войск – оживился фельдшер.
- Господа – капризно пропела хозяйка – мыть руки и за стол, кто не видел плодов моей последней жизнедеятельности, прошу на экскурсию. В этот момент она была воистину великолепна, проста и сиятельна.
Если в гостиной, кухне, туалете и ванной комнате гости вели себя экскурсантами со степного Поволжья в версальском Большом Трианоне, то в спальной их разом хватил коллективный апоплексический удар. Особенно пострадал чувственный медицинский работник. Воображение мигом перенесло его из присутственной избы на почтовом полустанке в покои императрицы Анны Иоанновны, где он застыл в религиозной оторопи. Особо волнующей подробностью были тапочки отделанные бисером с меховыми помпончиками, полузадвинутые под кровать. Это были осовремененные Гоголевские черевички! Чародейство, да и только!
На столе поверх ломкой крахмальной скатерти почтительно выстроились отливающие фарфоровым перламутром и хрустальным пересветом судки, сотейники, соусники, подтарельники с тарелками, фужеры, рюмки, разнокалиберные вилки и ножи. Накрыто было профессионально и хлебосольно. Автору позволительно открыть секрет гастрономической изысканности и изобилия. Дело в том, что в ближайшем и единственном городском ресторане Клаву в одночасье, с тяжелой руки директора, Станислава Матвеевича Троепольского стали величать Клавдией Владимировной, только очень пожилому почетному работнику пищевой промышленности Еревана Карпису Гамлетовичу, невесть, как попавшему в далекие холодные края, разрешено было запросто и ласково звать ее джаной.
При этом Клавдия Владимировна, не обремененная никакими обязательствами, как конкубинатного, так и матримониального свойства, напротив, могла в любой момент дня, ночи, месяца, сезона, года, потребовать всего овеществленного и бесплотного от подателя сего благоутробного заявления со всеми вытекающими последствиями. Договор, правда, был устный, но Клава этим была полностью удовлетворена. По приказу всесильного директора был спешно откомандирован на дом заказчице самый опытный официант, а группа поваров взялась за изготовление кулинарных изысков.
Воистину, имей сто рублей и сто друзей – мужчин, (такая пословица действует на все сто процентов только в случае, если женщина обладает такой же чудовищной по силе харизмой, как у нашей героини).
Единственно, от чего она отказалась, так это, от наличия прислуживающего халдея, который никак не хотел уходить. Конечно, был соблазн, оставить расторопного человечка, но, это уже вызывающе и непонимаемо, другое дело там, в ста километрах южнее Парижа, сей фигурант, был бы хорошим интерьерно-экстерьерным дополнением.
Если, милые гости думают, что этот хрустальный графин обработан пескоструйным аппаратом, то конечно ошибаются. Он заматовел от наличия внутреннего хладоагента – мерзлой водки, так подходящей к этим соленым груздям, холодцу с тертым хреном, полупрозрачной от внутреннего жира селедке с неразлучным сотоварищем – мясистым луковым кольцом, расстегаям с хариусами и тайменями, холодной жареной нельме, горячим, маленьким, юрким пельменьчикам, сдобренным сливочным маслом, неведомым говяжьим медальонам с соусом из болотных ягод и, вот к тому, в удлиненных тарелочках с высокими краями. В одной покоится неисчислимое количество маленьких, рыжих, глянцевых, праздничных шариков; содержимое другой так напоминает мелкую дробь в ружейной смазке. Всяк, знающий вкус этих деликатесов, неминуемо увлажнится глазами, заставит кадык сделать возвратно-поступательное движение, потянет руку к налитой рюмке, ставшей матовым подобием графина, вполуха, не отрывая восторженного взгляда от объекта вожделения, прослушает тост, торжественно проглотит водку, и, только через минуту-другую робко зацепит вилкой небольшую порцию.
Не мы, ли, творцы повседневности, вольны неуловимым взмахом талантливой руки слегка видоизменить эту повседневность, раскрасить ее в причудливые цвета не без помощи царствующего воображения. Легкий штришок, мазок, и какое-нибудь рутинное действие превращается в экзальтированное отправление захватывающего ритуала!
Когда отполыхали первые эмоции, Петрович, блюдя традиции, подобно Гашековскому фельдкурату Отто Кацу, деловито отслужил походный поминальный молебен. Упоминались нешуточные добродетели усопшей, тернистый жизненный путь, неизбежные прегрешения, кротость и терпимость. Но как ни витийствовал со своего амвона проповедник, все равно его извивистое повествование привело к велеречивому описанию главного подвига жития преставленой Аграфены. А именно – зачатию, вынашиванию, родам, вскармливанию, выращиванию дивного человеческого цветка, светлейшей Клавдии Владимировны. Да приумножатся ее годы, проведенные в нетленной красоте, производительной деятельности, холе, неге, достатке, обожании близких людей и всего просвещенного человечества. Да будет так!
Договорились, за первую часть тоста не чокаться, выпить, налить, чокнуться, чуть не обломив хрустальные ножки, и немедленно снова выпить, тем самым, подтвердив победу торжествующей жизни над смертью.
Найденный компромисс оживил и развеселил компанию, единогласно было принято решение весь вечер посвятить несомненной царице застолья. Вердиктом этому была еще одна спешная здравница и содержимое третьей рюмки благодатно повысило телесный градус собравшихся.
Первая, рождающая заикание ажитация спала, и можно было собраться с силами, обдумать будущую оду и, наконец, закусить. Умная, и, как всякая женщина, любящая заслуженные комплименты, хозяйка от теплых слов буквально искрилась радостью и весельем. Ей все больше нравилось купаться в мальвазии всеобщего обожания. Да и скажите мне премилостивейшие государи, кто из Вас, однажды вкусив этого волшебного зелья заслуженного обожания, добровольно отказался от него? Я не говорю о случаях, когда в силу неспособности далее побуждать репродукцию, волшебные ключи иссякают.
Так же и всякие перезаслуженные мастера слова, пения, извлечения трогающих душу звуков из разных музыкальных инструментов, родив посыл, получают взамен на первый взгляд неовеществленный зрительский выхлоп. Но тогда, скажите мне, почему престарелых прим и донн ну просто-таки никак не выживешь со сцены? Да потому, что они подсели на этот напиток, ведь это незримое коллективное «кундолини» просто нечем заменить. Многие спиваются, наркомствуют, многие, еще в процессе получения обожания, делают миксты с подмешиванием барбитуратов, амфетаминов, галюциногенов. Одним словом, сам Конфуций ногу сломит, разбираясь в человеческих несуразностях.
- А для кого накрыт еще один прибор – поинтересовался дотошный фельдшер.
- Опасаюсь, что славу и привилегии, через самый короткий промежуток времени мне придется делить с другой достойной представительницей рода человеческого, Вы ее конечно помните.
- А, эта, с просвечивающей кожей и с глазами жертвенной телки – съязвил ревнивец.
- Филологически красиво, но не сопоставимо с фактами, ибо у этой жертвенной телки бьется сердце, как минимум рыси. Почему рыси? Да потому, что она собственноручно эту рысь и завалила. У нее остались рубцы на плечах и запястьях от горячей встречи. С самого раннего детства, она пропадала с дедом – опытным охотником в тайге, говорят, даже мыла золото. Вот так-то, а Вы ее определили в травоядные. У нее самой не дрогнет нож при заклании алтарного барашка.
- М-м-м – неопределенно промычал фельдшер, но было без слов понятно, что в его пантеон, где безраздельно царствовала Афродита, одной ногой робко ступила охотница Диана.
Вскоре, как и обещала Клава, их компания пополнилась. Сначала Олимпиада, войдя в дверь, хранила на лице своем печать траура, навеянного семейным поминочным собранием, потом морщинки разгладились, взгляд потеплел, сердце оттаяло, и она впервые за долгое время слабо улыбнулась. Можно было бы свернуть в меру идиллическую повествовательную картинку в трубочку для потребного хранения, но один эпизодик нуждается в пролитии света.
В разгар вечера, когда обильная закуска, несмотря на изрядное количество выпитого, стала гарантом вполне трезвого и веселого общения, милиционер, вдруг вспомнил о деле убиенных душегубов.
Чтобы лишний раз подчеркнуть свою значимость в глазах хозяйки, он преамбульно предупредил всех об ответственности за неразглашение, «только из уважения к Клавдии Владимировне», и приоткрыл завесу над загадками следствия.
Оказывается, заезжий областной криминалист, всерьез, заинтересовавшийся этим делом, не терял попусту времени. Он изучил характер повреждений как костных, так и мягких тканей у жертв падений с различной высоты, и пришел к выводу, бандюкан этот явно приложился об землю в результате незадавшегося полета с высоты, примерно 40–50 метров. Это приблизительно высота колокольни нашей заброшенной церкви. Он внимательно обследовал окрестности и обнаружил большую елку с обломанной верхушкой, не поленился туда слазить, весь ободрался и испачкался в смоле, но установил, что срез облома еще свежий. Единственно, что не укладывается в картинку преступления, это высота елки, она составляет 20 метров, и большое расстояние от нее до места приземления трупа.
Криминалюга этот даже замахнулся на гипотезу, дескать, если были следки на обратной стороне ремня и характерный облом верхушки елки в сторону железнодорожной насыпи, то, «значить», кто-то, привязанный к тросу летательного средства с нечеловеческой силой, держащий за ремень выродка, в потемках наткнувшись на оголовок елки, выпустил его, так сказать, в свободный полет. Вот тогда, прибавляя к высоте дерева начальную скорость, получим схожий характер повреждений. Да вот только, где взять этот неведомый летательный аппарат и фигуранта с железной хваткой? Кстати в метрах пятнадцати на насыпи обнаружилась заточка, которой был убит конвоир.
Олимпиада, сидевшая рядом с Клавой, слушая монолог Степана Спиридоныча, напряглась, как тягловая лошадь, вытаскивающая неподъемный груз на кручу яра. От лица ее, как в прошлый раз, отлила кровь, она безотчетно вцепилась в кисть подруги.
- Со вторым насильником вроде все ясно. Как я Вам докладывал в прошлый раз, смерть наступила от снайперского проникновения какого-то тупого, твердого предмета в левую глазницу и проталкивания его же глазного яблока в мозг. Этот областной дока извлек полураздавленный глаз и уволок его к себе на экспертизу. И знаете, что он там нашел? – Теперь у Клавы похолодели руки и, наоборот, прилила кровь к щекам.
- В склере криминалист обнаружил микрочастичку черемуховой косточки! Как она туда попала? Только с предмета, с помощью которого было совершено убийство. К тому же, черемуха только отцвела, и, ясно даже не ботанику, что косточка у нее еще не вызрела, значит, это частица как минимум прошлогодней ягоды. А теперь скажите, для чего применяется измельченная черемуховая ягода? Правильно, любой второй коренной житель нашего городка пояснит, что это, любимая начинка для сладких пирожков. А как готовится эта любимая начинка? Опять правильно, через мясорубку, или, в ступке. Мясорубочные осколки косточки большие и грубые, так, что подавляющее большинство наших хозяек готовят ее в ступке. Это дольше, но вкуснее, да и у живущих здесь, всегда уйма свободного времени. Стало быть, смертельный удар нанесен пестиком от ступки. Конечно, этот кухонный прибор обретается в каждом втором доме, но домов-то и квартир порядка пятнадцати тысяч, так, что еще не все потеряно.
- Вот у Вас, к примеру, Клавдия Владимировна явно есть ступка с пестиком.
- Ошибаетесь, Степан Спиридоныч – как-то чересчур торопливо ответила Клава.
- Вот видите, уже один, кхе, подозреваемый отсеялся - с видимым облегчением ответил милиционер.
- Да, много загадок нам встречается даже в простой, повседневной жизни – подвел итог медицинский работник – но, тем не менее, провидение хранит наш разум, облекая таинственное, с помощью здравого смысла в привычные формулы, а, то и, задвигая самое необъяснимое в дальние уголки сознания. Все равно, всему происходящему, есть свое объяснение, просто, у нас, порой, нет необходимых знаний для его трактовки, поэтому, я предлагаю, более не заморачиваться услышанными детективными историями, и выпить за наших присутствующих дам стоя!
Все мужчины в едином порыве вскочили, чуть не опрокинув стулья. Отставив локти на девяносто градусов к корпусу, вращая горящими глазами, шевеля лицевыми местами, на которых должны расти усы, торжественно замолчали, держа приличествующую паузу, словно доблестные вояки, одержавшие блистательную победу на поле брани, и, готовящиеся прокричать громоподобное «Ура», в ответ на прочувственную поздравительную речь императора. Они действительно гаркнули «Ура» и, храня изумленно-почтительное выражение, выпили по полной рюмке.
Олимпиада, воспользовавшись паузой, шепотом просительно поинтересовалась, можно ли ей сегодня остаться у подруги, на что Клава с восторгом захлопала в ладоши – конечно!
- О чем это Вы? – ревниво поинтересовался фельдшер.
- Любезный Викентий Алексеевич, все о том же, женском - уклонилась от ответа хозяйка застолья.
Не в силах долее терпеть подвыпивших занудных мужиков, автору даровано отпустить их с миром, с пусть даже спутанными мыслями, не реализованными амбициями и, чуть заторможенными движениями. И делает он это без сожаления, ибо у каждого есть свой жизненный уголок, семья, когда-то впопыхах сколоченная без оглядки на будущее.
Воистину, каждый – формовщик своей собственной судьбы, все зависит от того, насколько он будет руководствоваться велениями наперед, всезнающего, чуткого сердца.
Глава 8
Оставшись одни, женщины задержались в затемненной прихожей в немом присутствии много повидавшего венецианского зеркала, причем, их взаимный разговор адресовался зеркальному собеседнику.
- Скажи, а ведь, правда, бандит на железной дороге, твоих рук дело?
- А душегуб с продавленным глазом – твоих?
Обе удовольствовались взаимным ресничным ответом.
- Что, ступку выбросила от греха подальше? Я помню, как в прошлом году пробовала у тебя черемуховый пирожок на работе.
- А у тебя железная хватка, без которой не перенесешь этого бугая на значительное расстояние, вон, у меня от твоих переживательных захватов на руке остался синячище.
- Признайся, это ты ночью висела у воды в конце мая?
- А ты пролетала высоко надо мной, я еще подумала, что за опоздавшая перелетная птица торопится по своим делам?
- Когда ты научилась летать?
- Совсем недавно, как раз в тот вечер, когда ты увидела меня, а ты?
- Еще год назад, правда, тогда очень слабо, а по настоящему, тоже в тот же вечер.
- Тебе не кажется, что это не случайное совпадение? В одну и ту же ночь научиться неподвластному для «человека прямоходящего» способу передвижения?
- Я даже чувствовала, что кто-то с еще более высокого неба наблюдал за мной и, даже трассировал мой полет.
- Задвинем это, как говорил наш просвещенный медработник подальше в кладовку непознанного до лучших времен? Или будем ломать голову в думах?
- Время покажет – загадочно ответило Олимпиада.
- Наверно, ты права, давшему дар, не обязательно сыпать стеклярус перед умными зверюшками. Будем довольствоваться благом, и ждать вестника перемен. Почему ты дрожишь?
- Еще год назад я во сне через помехи услышала слово «ЖДИ».
- Ну, вот и хорошо, теперь будем ждать вдвоем, ведь это намного легче. Главное, не творить зла и стремиться быть счастливой. Ведь тому наблюдателю потребен именно счастливый отправитель его воли. И, в этом двойное счастье наше, отныне мы не степные высохшие кусты, гонимые бестолковым ветром по бескрайним безжизненным пустошам, а, пусть, пока не понимающие о своем предназначении адепты, но впоследствии, по крупинкам собравшие свой индивидуальный калейдоскоп.
- Как тебе кажется, кто тот с высокого неба, плохой или хороший?
- Конечно хороший, глупыха, ведь плохой не допустил бы нашего радостного, светлого счастья. Я, когда летаю, всегда представляю себя большой, сильной и доброй птицей, а не каким-нибудь нетопырем, ушаном, летучей собакой, хотя, они тоже вполне добродушные твари, которых молва огульно окрестила исчадиями ада. Он, к тому же, сделал нас карающими десницами, проверив в благом деле. Я думала, что, убив того негодяя, буду всю жизнь ходить с тавром убийцы, но, буквально, через пять минут, как ни в чем, ни бывало, любовалась игрой ночной рыбок на поверхности водохранилища. Слушай! Давай слетаем на совместную ночную прогулку! Как это сумасходительно! Через часик демос окончательно устаканится и почиет баинькать, а мы, прибрав место пиршества, после охочих до девичьих прелестей гусаров, вылетим в эфир, который, как известно, струит зефир.
- А не наоборот?
- Не вижу большой разницы, главное – вылетим.
- Покажи, как ты летаешь?
- Только вместе с тобой. Ой, не бодай меня, я боюсь щекотки. Ух, как грациозно ты обогнула люстру. Смотри, а я струна, натянутая меж невидимыми колками, поиграй на ней. Да не так, мягче, нежней. Давай, все хоздела выполним, не касаясь, пола. Кто заденет, тому штраф в пятьдесят три тысячи серебряных сестерций, плюс щелчок по носу и поцелуй, идет? По рукам? Дорого? Ладно, давай без сестерций, только потому, что я не помню, как они выглядят. Много посуды за один раз не бери, фарфор нынче дорогущщый, да и за хрусталь, в кабинете одного торгового раздолбая, надо было в голом виде отходить его по харе толстенным гроссбухом. Я бы согласилась, да вот дала себе зарок, не поднимать ничего тяжелого, кроме золотых изделий, да и психология его рабская мне не понравилась. Пообщавшись с такой братией, начнешь на мужика смотреть, как на объект помыкания.
- Извини за бестактный вопрос, ты, конечно, можешь не отвечать.
- Валяй, у меня от тебя секретов нет.
- Скажи, а как вот ты в одночасье осилила ремонт, купила дорогую обстановку? Я помню, заходила по какой-то надобности к тебе года два назад: вонючая берлога без лучика света в темном царстве, а теперь, в модном журнале такого шика не увидишь.
- Я нашла немного золота, продала Бунтману.
- Почему, именно Бунтману? Есть и другие скупщики рыжья, в основном, конечно зубники, но некоторые берут по хорошей цене и в больших количествах. Говорили, еще, что Бунтман постукивает уполномоченному.
- Да ты что!
- А то.
- Не, у меня не забалует.
- Много ты знаешь о загадочной Ветхозаветной душе?
- Совсем не знаю, только знаю о себе немного, но, думаю, этого достаточно для уверенности.
- Ладно, замнем. Я ведь с дедом облазила все окрестности в радиусе сорока верст. Думаешь, мы зверя промышляли? Соболек, куница еще котировался, а белки, бурундуки эти прилипучие расплодились в лесу не без нашего участия. Нас интересовало только золото и камешки. Камней мало в нашем краю, а вот золотишко попадалось, в основном, россыпное. Как ныли руки от холодной воды, чуть ревматизм не подхватила. Самородок видела, грамм на двести.
- Ха, у меня намного больше.
- Да ладно?
- Ну да.
- А там еще есть?
- Думаю, есть. Все нет времени на экспедицию. Хочешь, тебя возьму? Ты ведь спец по этому делу?
- Ну, ты даешь. Конечно!
- Завтра что у нас, воскресенье? Вот и выедем, как говорится у импрессионистов, на пленэр с травяным завтраком, заодно проверим недра. А у тебя на ваших с дедом заимках, есть, что в закромах?
- Кое-что есть, но жила бедная, надо много трудиться артелью, чтобы получить хороший результат. Дед все хотел проверить выше по течению и вправо к распадку, но вот обезножел. Так-то здоровый, бычка завалит, но коленки совсем не гнутся. Если хочешь, слетаем.
- Обязательно. Ты знаешь, дуракам везет. Я про себя, не беспокойся.
- Да я и не беспокоюсь. Лишний раз дурой походить, не велика потеря.
- Ты в институт-то поступаешь?
- Какой институт? С этой смертью нелепой, теперь уж на следующий год. Время будет, хорошо подготовлюсь.
- У меня, представляешь, такая память прорезалась, помню все уроки астрономии, факультативы по математике, книги целыми абзацами могу цитировать, симфонические оркестры закатывают вечерами внутри головы филармонические концерты, правда, пока композиторов и дирижеров не объявляют, но, думаю, скоро откроется еще и лекторий по музыкальной литературе. Английский язык из глубин вылезать начал, правда, тюбичными порциями, думаю, на волне этой надо закрепить его и заняться французским.
- Да, уникально, особенно если вспомнить тебя, ты конечно извини.
- Мне даже интересно, пожалуйста, расскажи, я вот у мамаши весь вечер выпытывала подробности о себе. Что поделаешь, из-за этого алкоголирующего придурка, споившего мне прислащенный денатурат, просидела самые интересные школьные годы, пору пубертатного созревания, со всеми этими скомканными, полумокрыми платочками в черной яме с перископом и звуковыми датчиками. Не стесняйся, режь косуху без тумана, вместе похохочем. Там явно без уморы не проходило урока, да?
- Н-ну, было немного. В классе шестом ты особенно дундучная была. Нравилась тебе история, география. Тут проявлялась твоя цепкая память. У тебя тогда любимая присказка была «эта-а-а». На уроке истории ты с жаром без поводыря странствовала по хроникам пунических войн, в конце каждой фразы вставляя неразлучное «эта-а-а». Историк млел, слушая твой взволнованный монолог: «Ганнибал во главе Карфагенян, «эта-а-а» одержал блистательную победу при Тразименском «эта-а-а» озере в 217 году до нашей эры «эта-а-а». Весь класс сидел с лицами синими от удушья, нельзя было смеяться, историк сразу двойку поставит в журнал. Уж больно он тебя любил. Потом, когда ты довольная после полученной пятерки возвратилась за свою парту, тебе наш классный шалопай и ветрогон Юра Барынкин подсунул записочку, о содержании которой знал даже тихий двоечник Женя Барцев. Там было написано: «Клава я тебя люблю приходи в шесть часов к кинотеатру «Север» пойдем в кино если не придешь я умру».
Ты долго читала, что-то смекала, потом повернулась с отстраненным и, тем не менее, красным лицом к нему, сильно оттолкнула его руками и проговорила: «Уди дурак, «эта-а-а». Тут весь класс просто попадал с мест, хохотал даже историк. Он нашел себе оправдание, говоря: «Правильно Клавира, так его шкварчка, будет знать свое место в истории».
- Ой, умора, я из-за твоего рассказа проиграла пари, представляешь, если бы пришлось выплачивать тебе эти сестерции, попала бы в долговую яму. Наверно на такое количество денег можно было бы вооружить и прокормить в течение года пять Римских когорт, а это, пол-легиона Сципиона Старшего, победившего Карфагенян при Метавре в 207 году до нашей эры. Давай свой щелчок, поцелуй за мной.
- У, вреднюка, больно, куда целовать? А, не сейчас, хорошо.
- Слушай дальше. Потом уже к классу девятому для сохранения незыблемости своего суверенитета, ты навострилась фигурно ругаться, но как-то искусно обходила острые рифы общепризнанной матерщины. Начала с каких-то неведомых пильвунов, хрустяков, муразвонов, мразевак, раздолдонов, гастрижопов. Потом появились определения: дылдастый, отсрученный, давястый, говнивый. Глаголы: фасонить, отгнуть, отклязить, захатить. У тебя особенно получались фразы, отпугивюще-отвлекающего характера. «Отгни зараз (зараза мужского рода), фасонь клептоз (никто наверно не узнает, кто же все-таки был таинственный клептоз), отсрученный скотосклад. Без объяснений это слушается весьма органично, итак, снова: «Отгни зараз, фасонь клептоз, отсрученный скотосклад»! На всех это производило неизгладимое впечатление. Я до сих пор все помню. Апофеозом, конечно, была твоя тронная речь, много позже уже на работе, когда ты убрала этого басмачка-шоферюгу. «Рахитный офуетелыш, упыристый кишечный глист..»
- Ты слышала? Ты же закрывала уши.
- Только не тогда, когда слушала тебя.
- Ну вот, как говорила мамаша, «городки-то собрали, мусор в поганое ведро, в избе, ровно, кака чистотка прошлась, света эко место только жгём, кономить надо, все люди, как люди, помолились, и спать, а мы на ково пахнем, токо с собаками лаять и выть на луну. Глаза-то белые уставили. Сгокали вон скоко, одново вина белова, сдавать тару, не сдать. А скоко за раз кисловтоких мужиков это вино хлебало. Вон люди-то как, Юлля-то Тавролиха, высерется, да оглянется, нельзя ли на квас».
- У меня приблизительно так же выражаются и свекровь, и мама, что поделаешь, здешний сленг невытравим. И имена нам дали какие-то посконно-премудрые. Что это такое: Клавдия, Олимпиада. Тебя хоть по-простому можно назвать Клавой, а меня только Олимпиадой.
- Не скажи, во-первых, ты дочь Олимпа, во-вторых, тебя можно ласково называть Липочкой.
- И что это за имя такое? Сразу возникает недоверие к его носителю, всем известно, что «липа» - это подделка, туфта.
- Успокойся хотя бы тем, что я на латыни вообще хромая, и имя у меня гораздо неблагозвучней, приблизительно, как у мамашки – Аграфена – Груня. Я смирилась с ним, только когда произнесла его на Французский манер Клаудиа, Клод, Кло. Тебя тоже можно назвать, типа Олли. Идет? Я – Кло, ты –Олли. И красиво, и быстро произносимо.
- Какая ты Кло затейница, я полностью с тобой согласна. Да и насчет французского, о чем ты с Петровичем шушукаешься?
- Да вот, хочу купить поместье во Франции, где-нибудь, поблизости от Орлеана на реке Луаре, там, где много замков здешней знати.
- Ничего себе, заявочки, а где столько франков возьмешь?
- А золото на что? Его никто не отменял в качестве платежного средства.
- Тогда, можно мне тоже хотеть избушку на когтистых, петушиных Галльских ногах в окрестностях твоего замка?
- Сколько угодно, был бы металл.
- Значит, найду.
- Я знаю, что ты – суперупрямая девушка, что втемяшишь в голову, обязательно выполнишь. Так что, полетим на прогулку?
- Конечно, полетим.
- Ты в чем обычно передвигаешься?
- Да в чем придется, последний раз, правда, одевала лесную брезентуху. А ты, кстати, как я успела заметить женским взглядом, была обряжена в какой-то ритуальный балахон.
- Во память и наблюдательность! От тебя не скроешься, наверное, даже в толще воды. А насчет ритуального балахона ты хорошо придумала, на мне был Китайский халат с драконами и кое-что еще, тоненькое и изящное. Я, долгие годы, лишенная всего женского, буквально за последние недели, наградила с лихвой себя. Пойдем в спальню, покажу, и тебе с барского плеча перепадет. Как знала, купила еще один шелковый халат, цвета разбавленного мерло, только с цаплями и бабочками.
- Ой-ёй-ёй, как прелестно, и все это можно у нас купить?
- Да ты что! Где ты видела такую красоту в магазинах. Там же все позорноцветное, коломторчащее, натирающее нежную женскую кожу. На вот, примерь бордовый комплектик, чулочки к нему, туфельки на каблучке. Будешь Дамой Лилии Бордо, а я, так и быть, останусь в старом лике Дамы Черной Розы. Для подкрепления образа надену французские сапожки с острыми шипами каблучков. Смотри, у нас даже рост одинаковый, только я потемней, ты – посветлей.
- Ой-ёй-ёй, я схожу с ума, какое все скользкое и гладкое, нежное и приятное! Неужели это я?
- Конечно ты. Олли. Возьми еще тоненькие лайковые перчаточки в тон, исключительно, чтобы, впредь, не оставлять отпечатки для любознательных следователей. А я возьму черные. Ну что, сумасходительно, сверхобалдительно, разумопомрачительно? Увидя нас, любой мужик, в стремлении, потерять девственность, потерял бы к нему еще и рассудок. Единственный минус этих добродетельных костюмов, что их применение ограничено временным фактором в наших северных широтах. В скором времени пошью нам какие-нибудь аэродинамические, обтягивающе-сексуальные комбинезончики для весны и осени, как в Американских комиксах, видела тут у одной модницы. Швейную машинку специально купила. Для зимы, конечно надобен космический скафандр. Я думаю, до этого не дойдет, во Франции очень мягкие зимы. Все, гасим свет, осторожно открываем окно, внимательно изучаем окрестности. Смотри, не наши ли давешние кавалеры отсиживают задницы вон на той скамейке? Ах, они решили допить свой коньяк. Что им, бедным еще остается делать, как не дрызгать свой мужественный напиток?
- Дело плохо, они явно вросли в скамеечные рейки.
- Ничего, есть окно из гостиной на другую сторону, окно из подъезда вообще во двор.
- Не знаю, Кло, я бы демонстративно вылетела из окна спальни, покружилась вокруг липы, под которой они сидят и уже потом, полетела по своим надобностям.
- Олли, не забывай, Степан Спиридоныч пьет много, но дело свое разумеет ох как туго! Завтра их версия обретет уже четкие, разумные очертания.
- Да, ты, как всегда права.
- Давай сиганем из гостиной, там тоже маленькая створка окна хорошо открывается. Оно в торце дома.
- Вроде все спокойно.
- Так, грациозо-монументале, цепляться за шпингалеты совсем не обязательно, вылетай, пообвыкнись, осторожно, там коварный карниз, подожди меня, свечуем вверх вместе.
Наверно, в подзвездном мире еще никто не видел такой дерзновенно-обольстительной картины, кроме равнодушного месяца, который торчал стоймя в верхней, левой части небосклона, напоминая всхуднувшее, довольно яркое коромысло. Две балахонистые темные фигуры с ловкостью завзятых акробаток, преодолели узкий оконный шлюз, приняли вертикальное положение, на предельно малой скорости, как в замедленном кино обогнули длинный карнизный свес и, наконец, не удержавшись, весело, вполголоса взвизгнув, парусно трепыхнув складками, маслянисто блеснув высверком шелка и кожи, кометно устремились в черный, перевернутый дуршлаг неба.
Как покойно, широко и торжественно в открытом небе! Будь оно панбархатным, цвета мрака, со стальным отливом от нержавеющих звездных опилок и мглистого полусвета, зажженного людьми на земле. Будь оно атласным, цвета розового, винного пурпура от запаленной зари. Будь оно набивной шпалерой, цвета полуденных летних облаков, с пропущенной золотой, солнечной нитью и пронзительной просинью высокого, хладного свода. Всегда, видя эту благодать, хочется пасть ниц перед Создателем в немой благодарности за содеянное им.
Остановились, когда вестник близкого космоса – вселенский холод, ощутимо выстудил разреженный воздух. Не сговариваясь, они, будто хлебнув по глотку обедненного газа, нырнули вглубь атмосферы. Притормозили и зависли на полпути. До привычной тверди было порядка трех километров. В безоблачном пространстве под ними далеко внизу тлели огоньки человеческой цивилизации, правее, отсвечивала под луной зеркальная, чуть шероховатая, сплющенная амеба водохранилища, за ним насторожился безбрежный таежный океан. Далеко, на полпути к горизонту полыхали раздутые уголья крупной железнодорожной станции.
- Как хорошо, что в табельную летную одежду входят перчатки, руки – моя слабость после золотоискательских работ.
-Я рада, что ты оценила. Посмотри, вот она, прослойка, вздрагивающей от озноба пустоты перед дремлющей в тяжелом дурмане земли, которой не дают покоя суетящиеся люди, ковыряющие ее кожу в поисках топлива, металлов, самоцветов.
- Земля давно привыкла к тому, что ее пашут, засеивают, выкашивают, топчут ногами и копытами, поливают водой, кровью, закапывают в нее органические останки – задумчиво произнесла, одетая в темное мерцающее одежное облако, с изящными, плененными кожей конечностями, грациозная, сильная и, будто напружиненная женщина. Ей вторила другая, более мягкая и ведомая в похожем шевелящемся одежном сгустке – такова ее судьба. Ты всерьез думаешь, что она живая?
- Трижды безусловно.
- Покажи рукой, где ты нашла самородки?
- Дай сориентироваться. Вон там. Левее на ладонь от горстки белых огней, это семнадцатая шахта.
- Знаю. А мои прииски в противоположной стороне, видишь Становую сопку со щепоткой фонариков Копыловки, так от нее, строго на запад к Кажлаевскому увалу, километров двенадцать. Видишь, все довольно близко для нас, «людей прямолетящих».
- Понятно. Нет, здесь довольно пустовато, давай слетаем на озеро, послушаем оду «К радости», где вместо Бетховена, Шиллера, Бостонского симфонического оркестра под управлением Стоковского, произведение исполняют одуревшие от предкоитусного состояния, местные лягушки. Полетели наперегонки.
Но лететь поспешно и суетливо им уже не хотелось, хотелось, напротив, прочувственного полета, с какими-нибудь пируэтами и кульбитами.
- Тогда давай танцевать парный танец, хотя бы вальс – перекрикивая ветер, предложила Клод.
- Здорово – восхитилась Олли. Они склонили головы в церемонном поклоне, обхватили друг друга и заскользили по невидимому паркету.
- Ты опять вся дрожишь, тебе холодно, страшно, предобморочно?
- Нет, мне не холодно, не страшно, а обморочно от дикого плотского возбуждения. Были у меня два кратеньких амурчика, был один продолжительный Гименей, но этот танец со знакомой полетессой, кстати, единственной в мире, кроме меня, доволит и доводит до состояния давленой клюквы. Много ядреного сока, который уже не запихнешь в ягоду.
- Как поэтично и горько.
- Скорее кисло, - невольно рассмеявшись, одна заразила другую. Так хохоча, они продолжали кружиться под безмолвную музыку.
- У тебя что играет?
- Какие-то волны, то ли Амурские, то ли Дунайские, а у тебя?
- У меня девятый вал, то ли Шопена, то ли Айвазовского.
- Кто-то мне должен поцелуй.
- Ах, поцелуй, извольте.
- Ну, это чистая халтура, так целуют тетушку, от которой узнаешь, что она завещала свое наследство другой племяннице.
- Ты же тогда, в комнате не хотела.
- А сейчас, дико хочу, видно воздух посвежел, и болотом потянуло.
- Ты всегда так чувствительно реагируешь на болотный воздух?
- Только с тобой.
- Ну, так получай, дикая варварка, или варварица.
Снова хохот, щипки, щекотка и внезапное молчание. Энергично-раскрученное бинофуэте еще долго вертит слившуюся, в обоюдно-высасывающем поцелуе пару. Отсутствие паркетного сопротивления делает этот призрачный полет-верчение практически бесконечным, что с восторгом принимается танцорами.
- Слушай, это уже не танец, это поза ленивца, спасающегося от хищника и взобравшегося на дерево. Причем дерево – это я, а ленивец, соответственно – ты. И долго так будешь сидеть?
- Пока не получу от дерева, все, что хочу.
- А может надо сначала спросить у дерева?
- Я и спрашиваю, скажи-ка дерево? Нет, не буду у него спрашивать, потому, что оно – эвкалипт, значит, мужского рода. Лучше спрошу непосредственно у Клод. Скажи-ка Клод, ты, будучи самой красивой, самой умной, самой притягательной тетенькой в мире, до сих пор девственна?
- М-м-м, понимаешь, когда я выбралась из блиндажа, розовое время, запрограммированное для деятельности по формированию семьи, с его первыми опытами, пробами, ошибками, безвозвратно кануло в Лету. Теперь же, когда я взорвала гормональную преграду и компенсировала застой мощным прорывом вперед, передо мной на данный момент открылась довольно унылая картина. Повторяю, у меня на носу не было, и нет розовых очков. И что я вижу. Окружающие меня мужики, не просто, не подходят моей капризной натуре, они, как, впрочем, и женщины, не подходят, или, вернее, отстают от общечеловеческого прогресса. То ли грамоты у них маловато, то ли с культурой затрудняк.
- Возьми нашего меда, он, явно приезжий, с хорошими закладными приоритетами. Первое время явно еще трепушился, потом один раз хлебнул стоялой жижи местечкового болотца, второй, третий, постепенно заполнил организм до состояния зависания, и сейчас у него уже нет ни сил, ни хотения воспарить к желанным высям. Да и что это за выси такие? Там ведь также светит солнце, цветет жасмин, воздух, может даже хуже, чем здесь. Он не понимает, что выси должны строиться и преодолеваться внутри себя!
- Сейчас он до предела заполнит свой организм, не побоюсь сказать, ядом. Завтра на работе откроет заветный стеклянный шкафчик, извлечет тяжелую склянку со спиртом, плеснет на донце стакана, подумает, еще добавит чуток, потом разбавит подкранной водой, переждет минуту, плотно закрыв ладонью горловину стакана, отлепит руку, еще не поднося ко рту наболтанное содержимое, привычно скривится и с этой миной выпьет приготовленную экспресс-водку. Потом сядет за чистый стол, крытый листом оргстекла и будет ждать превращений. И все, жизнь закрутилась по новой. Через полчасика процедура повторится, это же медицинский курс, прописанный сложившимися традициями. Потом, в исходящий потом от вспрыснутых углеводов организм, будет введен не менее традиционный крепкий чай.
- Общетуловищный тремор исчезает, картинка проясняется, за окном цветет жасмин, вызовов сегодня, к счастью пока нет, «не болейте дорогие граждане», кругом понимающие улыбки медсестер, «вон, как одна смотрит, явно хочет, у-ух коза-дереза»!
- И где эти ваши выси, милостивые государи, жизнь и так прекрасна, и живешь уже не в долине, а на плоскогорье! Так чо преодолевать? Уже все пре-преодолено..
- Если уж хотеть мужика, то, непременно королевича, с законченным высшим, хорошим воспитанием, без ханжества, с ответными чувствами.
- Положим, ответные чувства ты в нем пробудишь, не сосчитав и до трех, а, в остальном, где ж таких брать? В каком, таком, пробирном цехе, пансионе для гомункулусов, гидропонной теплице?
- Искать и ждать.
- А жизнь проходит.
- Она тебя впоследствии наградит с лихвой. Смотри, под нами уже озеро, незаметно так докрутили до него. Спустимся, послушаем хоралы?
- Давай.
- Что-то ты грустная.
- Ты меня все время сгоняешь со своего дерева.
- Еще насидишься и належишься на нем.
- Ура!
- Давай, спускаемся. Отлипай от меня.
- А так, в прилипе разве нельзя слушать эти хоралы?
- Ну ладно виси, тем более, ты ничего не весишь.
- Мерси, а лягушек чего-то не слышно.
- Они, наверно отыграли свои свадьбы, отметили все за пиршественными болотными столами, помедовоночествовали, произвели плановые зачатия и вступили в фазу ожидания потомства. Тут уж не до шума.
- Слушай, у меня такое же чувство, что во мне внепланово что-то зачали. Когда было последнее семейное соитие? Дней тридцать назад. Ой, меня аж в пот бросило, как твоего похмельного меда. Неужели слово ЖДИ не греза. «И родится у вас мальчик, и назовете его Симеоном Прозорливым»
- Он же Сенька Мурковод.
- Ой, я сейчас сорвусь со своего Олимпа и упаду, хохочущей беременной фурией, прямо в липкую лягушачью икру. Она забьется в мои Евстахиевы трубы и через девять месяцев из меня полезут разумные головастики.
- Во-первых, не в Евстахиевы, а, в Фаллопиевы, во-вторых, фу, как омерзительно, нам еще не хватало жаб, рассуждающих о смысле жизни. Если серьезно, то это, действительно, благая весть.
- Завтра же, нет, завтра воскресенье, послезавтра, нет, воскресенье уже сегодня, я совсем запуталась от волнений, в общем, схожу в женскую консультацию. «Пусть меня научат», насчет материнства, или младенчества, не знаю, я видимо перекрутилась, сидючи на твоем дереве.
- Да не волнуйся ты так, родим твоего сыночка, найдем ему хорошего папу из селекционных парников.
- Я щас преждевременно рожу что-нибудь неподходящее от твоих смехопровокаций.
- Не родишь, тебя еще не научили. Лучше подумаем, как назовем дитятю. Может, спросим Рафаила Постникова? Он такой дока в детских именах, придумает какого-нибудь Легессика, что будет означать: летающий Герой Советского Союза… Ты что, давишься там, у меня на плече, хохочешь, или тренируешься в родовых потугах? Не тряси меня, а лучше отлепись. Ах, не можешь, судороги в пальцах? Ты мне ухо расплавишь своим кипяточным шепотом, отгрызешь от меня фрагмент драгоценной мякоти, и кому я сдамся с откусом в пол лица. А-а-а-а-а-й, это что вода, почему так быстро, мои сапоги, халат, куда ты меня тянешь? Давай вверх!
Вся озерная живность, если бы могла смеяться, увидев произошедшее, сначала бы оцепенела, потом зашлась в гомерическом хохоте до колик в воздушных, рыбьих, подъемных пузырях, кожистых лягушачьих мешках, с помощью которых издаются квакающие звуки, в дыхательных альвеолах водяных жуков и донных опарышей. Но больше всего веселились сами потерпевшие. Их русалочий, переливистый смех долго, беззаботно оглашал пустынные окрестности. Только метрах в трехстах в травяном шалаше заворочались одуревшие от браги косцы. Один даже встал, выпил ковшик воды, долго щурился слезящимися, опухшими от гнуса и выпивки глазками в сторону озера, вроде разглядел, или почудилось в неверном свете нарождающегося месяца, на фоне посверкивающих звезд двух слившихся больших темных бабочек, кружащих у самой воды. Они-то и издавали звуки, от которых расправляла крылья душа, замурованная в ороговевшую человеческую оболочку. Косцу на миг стало дурно, он захотел немедленно умереть, чтобы возродиться дивным мотыльком, покинув это изработанное, искалеченное дурной эксплуатацией тело. Но наваждение длилось лишь миг, снова накатило бремя скотоподобного бытия. Он закряхтел, выпрямляя спину, не сходя с места, шумно помочился во влажный болотный куст, подошел к кострищу, подбросил на нодью свежей травы, шумно, сначала из одной, потом, из другой ноздри высморкался, еще для проформы прислушался, но от воды доносились лишь сиротские жабьи рулады, да изматывающий нервы, комариный писк. Махнув рукой, как бы стряхнув наваждение, на карачках влез в шалаш, повозился там и затих.
- Смотри, какой дымище поднялся вон там, не спугнули мы кого?
- Успокойся, это косцы, время-то самое покосное, нодью палят, она всю ночь горит. Если им сейчас показать явление града Китежа, все равно не поверят и не разглядят. Может, просохнем?
- Дымно очень. Потом вся летная экипировка провоняет, полетели уже баинькать, я тебе спою колыбельную.
- У-у, если колыбельную, то, не знаю, как ты, а я, уж точно, опережу звуки собственного визга.
- Мне что-то жалко шалашных аборигенов, они, наверное, такие дикие, запущенные, нечесаные и дурно пахнущие.
- Ты еще кого-нибудь из них на себе приволоки в свою вылизанную квартирку, отмой в ванночке с Финским шампунем и положи спатеньки в свою королевскую кровать. Он от чистоты такой сразу наблюет тебе на подушку, смердячно пропотеет и, будучи половослабленным, от красы твоей дивной и сопутствующих переживаний, вообще станет законченным импотентом. Так, что не торопись делать добро.
- Может, им на похмелочку пару «Столичных» притаранить?
- Может кофею со взбитыми сливками? А-а-а-а, ты что, я тоже боюсь щекотки! Мы их точно разбудим, и ты поймешь всю глубину твоего заблуждения. Ты куда? Подожди меня, я с тобой!
Глава 9
Лавочников под липой уже не было. Залетели сразу в двухстворчатое окно спальни. Олли, как не поспавший днем ребенок, капризно затянула канитель о немедленном баиньканьи, на что Клод, непреклонно раздела ее и загнала в ванну. Сама аккуратно разложила для просушки невесомое белье и обувь.
- Клодинька, потри спинку, и вообще, мне скучно без тебя – раздался умоляюще-заискивающий пионерский голосок из ванной комнаты.
- У-у, точно капризуля-затейница.
- И-и-иди сюда, мне холодно в этой белой, бездонной ванне, как в заснеженном карьере. Я боюсь здесь потеряться, только ты меня спасешь. Вот ты пришла теплая, большая, с полными подойниками молока, оно тоже белое, как ванна.
- Это плохо?
- Нет, если с тобой, то хорошо.
- Ну и ладненько, давай помоем головку и тельце.
- Так меня даже мама не купала. Помню только ее большую грудь, закрывающую все мое лицо, когда она, перегнувшись через меня, терла мне плечики и спинку. Стенки баньки с въевшейся копотью, мгновенный, злючий пар, даже смерч жара от каменки, когда на нее выплескивался ковшик воды. Тазик с плавающими льдинками, в который для надежности еще подмешивали никак не тающий снег. Потом снова снег, теперь тающий под телом, навзничь, упавшим в сугроб. Снег, планирующий с тихого, кроткого неба на живот и плечи. Ты видела медленно падающий снег, так, как если бы твои видящие глаза положили прямо на землю?
- Как пронзительно ты рисуешь сто раз виденные и прочувственные картинки.
- Это не я, это из меня вытесняет и заостряет образы моя поэтическая душа, исключительно в корыстных целях понравиться твоему эстетскому нутру. Я сама могу запросто отфанарить в твой адрес какую-нибудь гадость, типа: от тебя иногда исходит такая сфера влияния, что хочется отдать кому-нибудь напрокат свои ноющие зубы.
- Наверно, ты в это время так же пронзительно не любишь меня, как и рисуешь картинки.
- Неправда! Неправда! Я люблю тебя, как языческую богиню, хотя воспитывалась в христианской вере. У меня не хватает знаний, чтобы идентифицировать тебя с какой-то из них. Ты явно не входишь в известные Греко-Римские пантеоны, тебе близко что-то Шумеро-Аккадское, или Ацтекское. Ты переменчива; то ты богиня плодородия, домашнего уюта, то воительница, то покровительница всех философов, то лесная нимфа. Рядом с тобой мне хочется быть любящей, немножко капризной девочкой. Вот.. Слушай, а мы все равно, из какого-то другого теста сделаны, чем эти, хотя бы косцы. У нас, у тетенек, какой-то, что ли, более тонкоматериальный замес. А?
- И да, и нет. Вспомни, хотя бы Аграфену Егоровну. Ладно, о покойнице не будем, тем более, она уже вручила ключи души на золотую переплавку и с нее списали, числящееся за ней всего неполных пятьдесят шесть лет тело. Тут половая принадлежность не играет значимой роли. Просто некоторые здешние мужики, их не так много, и они на виду, в силу национальных стереотипов, сезонности, грубости работы, потребной для прокорма себя и семьи, сначала глядя на себе подобных, потом для обманчивого стимула, потом по привычке примитивно спиваются.
Если бы ему нужно было сидеть за столом часовщика и целый день пялиться в сильную лупу, собирая прототип Швейцарского механизма, безусловно, он трижды подумал, хватануть ли домашней браги натощак. Конечно, есть феномен замачивания в алкогольное корыто и людей сильных, образованных, как мой родитель, но это другая история, и у нас с тобой здесь не диспут об алкоголизме.
Возьмем любую особь, обретающуюся в этом городе. В подавляющем количестве, в любом возрасте, статусе, положении, уровне базового образования, в лучшем случае она, просто живет, не отравляя никому существования. Замечательно, живет по библейски, сниская на хлеб насущный непосильным трудом. Весь частный сектор живет так. Жизнь госслужащих на первый взгляд иная, но если вглядеться в нее, она ничем не отличается от аграриев. Ну, белые воротники, партикулярные платья, производственные отношения, кадровая круговерть, государственное планирование. Соцобязательства, трудовой энтузиазм. Лицемерие, рейсовый автобус, дверь подъезда, ужин, газеты, телевизор с одной программой, сон. И так изо дня в день. Конечно, бывают отпуска, курортные и производственные романы, но они, как редкие спрятанные пуговицы у Китайского шерстяного реглана.
Теперь вспомни себя. Ты была существом, примерившем маску замужней женщины. Но из тебя все время выпирала сущность открывательницы загадок, которых ты в избытке напродуцировала в себе. Какое тут замужество с неинтересным дядькой, да еще без долгожданного ребенка? Это сейчас, когда у тебя открылось бесплатное справочное бюро, тебе легко и позволительно превратиться в маленькую почемучку. Также я. Если есть хотя бы один клиент, справочное бюро работает! Зачем я собирала информацию? И если бы даже у нас не было летательного дара, мы, что думаешь, оскудели бы?
- Не оскудели, но с даром лучше.
- Таким, как мы, много дается, но многое спрашивается. Ты думаешь, так просто быть счастливой? Этот хрусталь надо тщательно сварить, чтобы он был без трещин и каверн, а то звук его не будет радовать ни тебя, ни окружающих. Чтобы быть счастливой, надо постоянно работать с собой. Вот возьмем простой пример: бездумно шататься по лесу, распугивая бурундуков, явно скучное, неблагодарное занятие, а вот пойти в лес нарвать ягод, грибов, собрать диковинных кореньев, сфотографировать редкое насекомое, записать дивную птичью мелодию, или искать и найти в таежной речке горсть необработанных корундов. И что думаешь, ты не обратишь внимание на цветущий куст жимолости? Что касается меня, то я сейчас – собирательница человеческих образов, и не факт, что на чем-то остановлюсь, просто выберу полсотни потребных, мимически привыкну к ним и, все равно буду искать что-то новое. И ты, и я, находимся в постоянном движении. С нас, запросто можно писать роман, и, знаешь не хуже будет читаться «Наследника из Калькутты», хотя у нас с антуражем победней.
Знаешь, какая мне мысль пришла в голову, коли, я упомянула часовщиков? Все эти косцы, их жены, помет их многочисленный вообще не имеют часов, а, если бы и имели, все равно на них не смотрели, как на синь раннелетнего неба. Им они не нужны, они ориентируются по примитивным биоритмам. Бездумно рождаются, не отдавая себе отчета, с небольшими вариациями, растут, взрослеют, стареют и помирают, подтверждая аксиому: «Из земли вышли, в землю уйдем».
Все остальные, немного оторвавшиеся от земли, имеют часовые механизмы различной стоимости и сложности, но они у них не ходят. У каждого индивида часовая и минутная стрелка находится на произвольном месте, поэтому, они, зачастую, не понимают друг друга. Зато, о радость: два раза в сутки их часы показывают правильное время.
У нас же с тобой, как и у некоторых, редких счастливчиков, часики ходят, правда, они могут отставать, забегать вперед, или регулярно капризничать, их надо постоянно сверять с совершенным временем. Специально не хочу знать истину о носителе совершенного времени. Кто он? Это каждый чувствует по мере глубины своих знаний и веры.
Что-то я не на шутку, заговорилась с тобой. Не знаю, сколько на твоих часиках, но на моих уже утро. Вот тебе махровая простынка, обтирайся и спать, я тебя догоню.
- Клодинька, я подожду тебя здесь.
- Ну, хорошо, хорошо.
- Ты знаешь, у меня сейчас такое же состояние, как после школьного выпускного вечера. Осталась усталость, тоска, пустота, будто без наркоза из меня вытащили орган скопления всех прежних пережитых чувств, во рту вкус, словно полчаса сосала горсть двухкопеечных монет. Сплевывать нельзя, и глотать мерзко.
- Бедненькая, видимо, это я, случайно качнула немного твоей энергии, подожди, сейчас верну.
В зашторенной спальне было прохладно, самую малость умиротворенно от воробьиного галдежа.
- Клодюшечка, тебе не кажется, что воробьи знают о днях недели, например, во вторник, их чириканье было бы, не в пример, тише сегодняшнего.
- У тебя девичья фамилия, случайно не Пришвина? А может, Бианки? Спи, давай, орнитолог-натуралист. Ой, ты что, паришь над кроватью? У тебя на ночь не вырубается вертикальная тяга? Во, дела…
- Знаешь, когда хожу, сижу, все нормально, стоит лечь, сразу зависаю в десяти-двадцати сантиметрах над кроватью. До сих пор, не могу отрегулировать зазор. Можешь положить на меня руку или ногу.
- Хорошо, положу, а как с мужиками? Им всем будешь рассказывать о своих способностях, опять-таки свекровь увидит, ее же че-нибудь хватит, а может, ей че-нибудь, не хватит, типа воздуха от волнения.
- А мне, что прикажете, всю жизнь жить со свекровью? Как-то все, мне кажется, образумится.
- Да конечно, че там, летунчика еще не чувствуешь?
- А как его почувствуешь, если он сам ничего не весит.
- Наверно, когда его родишь, обретешь вес в горизонталке, а к нему придется привязывать какие-то грузики.
- Смотри, как бы это не оказалось правдой.
- А если и будет правдой, можно подумать, ты этому сможешь помешать.
- Есть хочу-у.
- Не канючкай, через несколько часов будем царственно завтракать.
- А я щас хочу.
- У-у троглотётина, сейчас принесу по бутику с икрой.
- Хочу с тобой на кухню.
- Пошли.
На кухне, на покатом наружном оконном сливе, царапая когтями заматовевшее оцинкованное железо, громко гукали голуби.
- Милицейского сладкого вина выпьем для засыпу? По Степану Спиридонычу, это символ беззаботной, куртуазной жизни.
- С тобой хоть уксус, сулемы глоток, гнилой кровищи кубок выхлестать готова.
- Во-во, меня на этом самом месте, недели три назад несло верлибром преизрядно, теперь твоя пора шекспирить мне в ответ.
- Изволь, за мной не заржавеет, в предсластье черного кавьяра, три скальпа я сниму недрогнувшей рукой, преподнесу в обмен за угощенье.
- Постой, вот этот скальп шатенки пожилой, она тебе не теткой будет?
- Что из того, иль тетки нынче не в ходу?
- О небеса, какой цинизм? За что мученье тетке принесла?
- Могла бы дядьку и кузена, но к счастию для них, уехали они верхами в Йорк, там грузы корабельные пришли с Ямайки.
- Отроковица! А мне, положим, в случае того, что недодам, или совсем не дам тебе кавьяра, снесешь полчерепа одним ударом палаша, иль ятагана?
- Скорей себе я вырежу желудок, чтоб голодом не изводил меня, чем трону волос на главе твоей, царица грёз и поставщица слез к глазам моим. А с убылью всех слез моих, в глазницах высохнут живые очи, и горькую, пороховую мумию, взамен веселой, беззаботной девы, ты будешь плача и стеная прижимать к себе, коря свою гордыню за бессердечье и отсутствие ответных чувств.
- Приди ко мне, и выслушай меня дитя. Ты столь чудовищной ценой хотела выкупить не бутерброд с икрой, а благосклонность сердца моего, но мне претит кровавый дар, так просто брошенный к ногам моим. С убийцей не могу делить ни кров, ни ложе. Что делать мне, ведь я прониклась всей душой к тебе? Мне остается сердце на замок закрыть, а ключ забросить в волн бушующих, пучину, принять обет в монастыре среди послушниц, в высокой башне на ветристом берегу, в холодной келье в затворстве прозябать, отринув все мирское!
- Кумир мой, светлоречивая богиня, по простоте душевной, хотела я снискать признание, взывая к темным и зазубренным вершинам столь тщательно скрываемой геенны черного порока. Великий Боже, как я ошибалась, в Вас нет и тени, проецируемой злом. И в случае таком, открою тайну этих скальпов. Вы помните игрушку во дворце у дяди моего – лохматую лежащую собаку с искусственно-искусной шерстью?
- Конечно, помню, в каминном зале возлежит она, привезена с Китая, челночницей из Ричмонда, по-моему, Гертрудой, иль Сабиной, по крайне мере, так дядя величал ее. К чему ты клонишь, дитя греха?
- Возьмите в руки волосы, не брезгайте, они отнюдь не мерзки. Вот будет мне от дяди за порчу дорогой беспошлинной игрушки. Скальп тети – срез с брюшины, не скоро родственник мой хватится пропажи, скорей заметит он пятно на шее, где явит миру, ноздристость белый поролон без доброго куска отхваченного меха. А третий скальп с хвоста. Там даже глаз, снабженный лупой Галилея, не разглядит пропажи шерсти.
- Ах, милое созданье, в Вас, после сей тирады, законник, моралист, святоша, не заподозрит ни на йоты, в греховном попирании крупицы добродействий. А с дядюшкой твоим я разберусь, в ответ на гнев его, направленный в твой адрес, я, тотчас же осирочу американский стэтсон, так любимый им, нещадно вырезав плюмаж, которым он гордится, принадевая сей убор в сезон открытья ежегодных скачек в графстве Кент.
- Все разрешилось, была б мужчиной, венец на голову законной, преданной жены надела я, а так, друзьями будем мы, ты Дама Лилии Бордо, я – Дамой Черной розы снова. Носиться в воздухе мы будем, гонимые ветрами, пассатами, муссонами от Лотарингии, Шампани, до северной Шотландии, Уэльса, через Ла-Манш от Дувра до Кале.
- Я принимаю сей удел, но прежде, чем лететь, творить добро, наказывая зло, Вам надобно лишь покормить меня. Деликатесы можете припрятать к случаю победы, но ложечка овсянки подкрепила бы меня, и вас, я думаю. Или богини пищу не приемлют, довольствуясь заоблачным нектаром?
- Конечно, трапезу я разделю с тобой. Вальдшнепа грудку, томленную под фенхелем и паприкой в меду, я с удовольствием вкушу. О наважденье, не в замке родовом я, на бывшей кухне Аграфены, в стране, где торжествует не наступивший коммунизм. Открой глаза, Олимпиада, ты с Клавдией общаешься, А-У…..
- Олли, не забывай, нам сегодня надо скататься по делу, хотя бы на одну заимку, где нас дожидаются доверчивые золотые клубни. Они нам откроют дорогу в Британию, где высятся суровые сквознячные замки на берегах Северного моря и в Бретань, где благоденствуют теплые, прогреваемые поместья с очаровательными лесами, парками, стоячей водой, которую так любил Клод Моне.