Киев. 1918.
Трагические события Гражданской войны в России волнуют меня и просто невозможно не говорить о них. Жестокость того времени просто ужасает, просто немыслимо, что такое могло происходить с русскими людьми. Я решил описать некоторые эпизоды той страшной бойни, которая развернулась в нашей стране в те «окаянные дни», как называл их великий русский писатель и Нобелевский лауреат Иван Бунин. Мой первый рассказ – о том, что творили украинские националисты в Киеве в 1917 – 1919 годах. Всё это – на примере отдельных судеб, которые прекрасно иллюстрируют время.
У большевика Георгия Пятакова (позже репрессированного по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра») был брат Леонид, тоже большевик.
Окончил Киевское реальное училище (1904 год) и Киевский политехнический институт (1908 год), служил в армии вольноопределяющимся, под влиянием брата Георгия стал марксистом, вёл революционную пропаганду среди солдат. С 1914 года Леонид работал инженером в Донбассе, был уволен за "попустительство" рабочим, с началом Первой мировой войны призван в армию как рядовой (из-за "неблагонадёжности" не получил звание прапорщика), участвовал в боях на Юго-Западном фронте; за храбрость награжден георгиевскими крестами. В связи с болезнью в 1916 году переведён инженером на оборонное предприятие в Баку, где установил связь с большевиками и вступил в РСДРП.
Чем-то напоминает мне Телегина - инженер, в 14-м году уволен с завода из-за того, что не препятствовал забастовкам рабочих, пошёл на фронт, правда не правпорщиком, а рядовым. В плен не попадал, но в 1916-м также как и Телегин из действующей армии переведён работать на завод.
После Февральской революции 1917 года вернулся в Киев. Возглавлял Военную организацию при Киевском комитете РСДРП(б), участвовал в создании Красной Гвардии. 3 августа избран членом Киевского комитета РСДРП(б). 27 октября был избран председателем Киевского ревкома по руководству восстанием, 28 октября арестован юнкерами, 1 ноября освобожден восставшими рабочими. 30 ноября вновь арестован, 1 декабря освобожден в результате забастовки протеста рабочих Киева. На 1 Всеукраинском съезде Советов (Харьков, 11-12 декабря) избран членом Всеукраинского ЦИК. Также избран от большевиков членом Учредительного собрания.
25 декабря 1917 года был арестован неизвестными казаками и уведен. Центральная рада в лице генерального секретаря военных дел Николая Порша заявила о своей непричастности к аресту, однако созданная 2 января 1918 года специальная следственная комиссия в июне 1918 получила показания ротмистра Украинского гусарского полка Я.Б.Журавского, что приказ об аресте был получен от правительства и Пятаков убит его казаками. Тело большевистского лидера со следами зверских пыток было найдено близ Поста-Волынского под Киевом 15 января 1918 года.
"На месте сердца была глубокая воронка, просверленная, очевидно, шашкой, а руки были совершенно изрезаны: как объяснили врачи, ему, живому, высверливали сердце, и он конвульсионно хватался за клинок сверлящей шашки..."
Это событие стало катализатором начала Январского восстания рабочих против Центральной рады. После установления Советской власти Леонида Леонидовича с большими почестями похоронили на Байковом кладбище в Киеве. Выступая со словами прощания на траурном митинге, его брат Георгий Пятаков торжественно присягнул бороться за дело революции далее за двоих — за себя и за брата...
Одно из самых знаменитых трагичных событий истории тех лет на Украине, в Киеве – описанная Булгаковым в «Белой Гвардии» оборона Киева от войск Петлюры и последующие расправы националов с русскими офицерами. Немало судеб оказалось в водовороте тех событий. Взять хотя бы самого Михаила Афанасьевича – он вывел себя в роман под именем Алексея Турбина. А прототипом Николки стал брат писателя – Николай Булгаков.
Учился в Александровской гимназии. В начале октября 1917 года Николай поступил в Киевское Константиновское военное училище и стал юнкером, однако, пережив драматические дни октябрьских боев, пробыл им недолго. 1 сентября 1918 года юнкер 1-го курса Алексеевского инженерного училища стал студентом 1-го курса медицинского факультета Киевского университета. В университете Николай Булгаков проучился чуть больше двух месяцев. Уже 14 ноября 1918 года в Киеве было объявлено военное положение и временно закрыты все высшие учебные заведения. Военная молодежь Киевского университета горячо поддержала формирование Киевской добровольческой дружины Национальной гвардии под командованием генерал-майора Кирпичева Льва Николаевича. Это дружина создавалась под патронажем министерства внутренних дел Украины и непосредственным покровительством министра Кистяковского, которому гетман Скоропадский предоставил неограниченные полномочия. В эту дружину вступил добровольцем Николай Афанасьевич.
После того, как немцы оставили Киев, стало понятно, что Киев Скоропадскому не удержать. Утром 14 декабря 1918 года добровольческие части оставили фронт и бросились в Киев. За ними по пятам, не вступая в бой, шли украинские части. Бойцы дружины Кирпичева сгрудились у здания Педагогического музея, где вынуждены были сдаться. Они стали пленниками, и были собраны в музее. Жена Николая позже рассказывала третьей супруге Михаила Афанасьевича Елене Сергеевне семейную легенду под названием «Как педель [гимназический надзиратель – Р.Б.] Максим спас Николку»:
«Когда петлюровцы пришли, они потребовали, чтобы все офицеры и юнкера собрались в Педагогическом музее Первой гимназии (музей, где собирались работы гимназистов). Все собрались. Двери заперли. Коля сказал: „Господа, нужно бежать, это ловушка“. Никто не решался. Коля поднялся на второй этаж (помещение этого музея он знал как свои пять пальцев) и через какое-то окно выбрался во двор — во дворе был снег, и он упал в снег. Это был двор их гимназии, и Коля пробрался в гимназию, где ему встретился Максим (педель). Нужно было сменить юнкерскую одежду. Максим забрал его вещи, дал ему надеть свой костюм, и Коля другим ходом выбрался — в штатском — из гимназии и пошел домой. Другие были расстреляны».
В сентябре 1919 года в Киев вошли белые части и Николай Булгаков, как бывший юнкер-инженер, был призван в Добровольческую армию. Затем судьба занесла его в Одессу, оттуда он эвакуировался в Севастополь, был ранен в Крыму и вместе с товарищами по оружию отплыл на транспорте «Риона» в Галлиполи, где был произведён в честь дня тезоименитства барон Петра Николаевича Врангеля в прапорщики. Переехал в Загреб, в Югославию (сейчас Хорватия), оттуда – в Париж. Участвовал в Движении Сопротивления, был награждён Орденом Почётного Легиона. Умер в 1966 году в пригороде Парижа, прославившись как бактериолог.
Практически рядом с Николаем сражался и молодой уроженец Киева Роман Борисович Гуль, который в будущем прославится как известный писатель-эмигрант. В чине прапорщика воевал на Юго-Западном фронте, после Октября отбыл в Новочеркасск, где вступил в партизанский отряд полковника Симановского, который влился в Корниловский ударный полк Добровольческой армии. Симановский был командиром 467-го пехотного Кинбурнского полка 117-й пехотной дивизии, в котором командиром роты воевал Гуль, а затем стал и адъютантом командира полка. Позже Гуль вспоминал:
«Я… был полевым адъютантом командира полка — бравого полковника Василия Лавровича Симановского. В. Л. был кадровый боевой офицер, по крови чистый украинец, с «белым крестиком» — в петлице — за храбрость. Большевизм (да и Керенского!) он ненавидел совершенно люто. Оставался я на фронте до полного его развала, пока Василий Лаврович мне не сказал: «Ну, Рома, езжайте-ка домой в вашу Пензу!». И я уехал в Пензу в солдатской теплушке, переполненной озверелыми и одичавшими за войну, да еще пьяными, дезертирами… В конце 1917 года В. Л. Симановский (он был близок к генералу Л. Г. Корнилову) прислал ко мне в Пензу нарочного, зовя бросить все и пробираться на Дон к Корнилову. «Пойдём на Москву… наш полк будет охранять Учредительное собрание!». Увы, ничего этого не случилось: ни Москвы, ни полка, ни Учредительного собрания».
Вместе с отрядом Роман Борисович участвовал в Ледяном походе генерала Корнилова, ранен. Василий Лаврович Симановский, после гибели при штурме Екатеринодара 30 апреля 1918 года Корнилова, оставил Добровольческую армию и вернулся в родную Полтавскую губернию. В конце 1918 года Симановский был убит бандой какого-то атамана на улице своего города Кобеляки за то, что был полковником царской армии во время попыток усмирить бандитов, занимавшихся грабежом. Вот что пишет об этом Гуль:
«…случайно узнал и о гибели моего командира полка Василия Лавровича Симановского. Его самосудом растоптала на улице родных Кобеляк банда какого-то атамана. За что? За то, что был полковник царской армии. Вот всё его преступление»
В годы революции и гражданской войны бандиты буквально распоясались и налёты и убийства стали тогда самым обычным делом, как это не ужасно звучит. 6 сентября 1917 года на станции Грязи (Липецкий уезд Тамбовской губернии) озверевшая солдатня растерзала князя Бориса Леонидовича Вяземского, известного благотворителя, либерала, историка и орнитолога, а затем разграбила его имение Лотарёво. 16 января 1918 года в 4 км от Харькова был найден застреленным из револьвера Павел Николаевич Масальский-Кошуро (Кошуро-Масальский), бывший харьковский вице-губернатор и акмолинский губернатор. Он был арестован в декабре 1917 года и содержался в вагонах 7-й линии Южной ж/д, недалеко от штаба Антонова-овсеенко. Вероятно, что с ним расправились конвоиры, бывшие солдаты 30-го Сибирского полка, во время этапирования на суд в Петроград. Сам Харьков тогда был буквально наполнен самыми разными бандами, например, Ивана "Стёпы" Бондаренко. 9 января 1918 года банда анархистов совершила налёт на особняк графини фон дер Лауниц (ур. княжна Мария Трубецкая), вдовы бывшего харьковского уездного предводителя дворянства, убитого в 1906 году террористами в Петербурге. Ещё одной бандой при ограблении была убита семья Готман, при налёте на дом по улице Чайковской была изнасилована 13-летняя девочка, а в ночь на 3 марта ими же был совершён налёт на квартиру Кабакова на Садовой улице. 13 марта шайка из 5 человек ограбила несколько квартир в доме №8 по улице Монастырской. Банда Терешко из 40 человек совершила налёт на склад Харьковской губернской продовольственной управы. Вечером 25 марта шайка из 4 человек напала на столовую "Алаверди" по Москалевской улице.
У известного археолога Петра Петровича Ефименко была сестра Татьяна. Она писала стихи под влиянием Ахматовой и Кузмина, была знакома с Есениным, а в последние годы жизни увлекалась египтологией. В октябре 1917 со своей матерью Александрой Яковлевной (историк, этнограф, первая в России женщина — почётный доктор российской истории) Татьяна уехала на Слобожанщину к родственникам. Александра Яковлевна преподавала в сельской школе, вела интенсивную переписку по поводу создания учебника истории Украины с редакцией журнала «Внешкольное просвещение» и написала свою последнюю статью — «Письма с хутора». В ночь с 17 на 18 декабря (по другим источникам — 28 декабря) 1918 года на украинском хуторе Любочка Волчанского уезда Харьковской губернии Татьяна Ефименко и её мать Александра Яковлевна были убиты ворвавшимися ночью в их маленький домик бандитами. Та же судьба постигла и бывшего председателя Совета министров Российской империи министра внутренних дел Ивана Логгиновича Горемыкина. 11 декабря 1917 года он был убит во время разбойного нападения на его дачу в Сочи вместе с женой, дочерью и зятем. В январе 1918 года бандиты (т.н. "красные партизаны", громившие "помещиков и офицеров") напали на семью Нарбутов (хутор Нарбутовка,Черниговская губерния). Сергей Иванович Нарбут, офицер, недавно вернувшийся с фронта, был убит. Владимир Иванович Нарбут получил четыре пулевые раны, после чего в местной больнице ему пришлось ампутировать кисть левой руки. Когда выяснилось, что тяжелораненый литератор состоит в партии большевиков, нападавшие посетили больницу и принесли «извинения». В 1920 году бандиты убили К.К.Грушецкого, председателя Камышевахского волревкома Екатеринославской губернии (ныне - Запорожская область, Украина), дядю Ивана Самойловича Грушецкого, генерал-майора, Председателя Президиума ВС УССР (1972 - 1976).
После того, как Харьков был оккупирован немцами (8 апреля 1918 года), в городе начались аресты и расстрелы. Десятки человек были расстреляны, а к концу 1918 года в Холодногорской тюрьме содержались несколько сотен арестованных рабочих. Всем им не было предъявлено никаких обвинений. В городе начались грабежи. В ночь на 8 мая 1918 года произошёл налёт 5 украинских солдат на квартиру в доме №8 по колодезному переулку. 9 мая вооружённые люди ограбили квартиру Ефима Глязера (улица Нетечинская, 52). 12 мая произошёл налёт на дом №14 на улице Всесвятской. Был ограблен даже квартировавший там немецкий солдат, у которого отобрали винтовку.
В банды вливались люди, молодые и активные, которые хотели что-то делать, им хотелось приключений, славы и богатства. А время было такое, что всё это вполне возможно было получить. Брат будущего героя-пограничника Никиты Карацупы Григорий вернулся на Украину из Казахстана, куда семья переехала в 1913 году, вступил в одну из банд Махно и погиб во время Гражданской войны. Его брат Никита в 1917 году бежал из Щукинского детского дома и стал беспризорником. В 1919 году стал пастушком у одного местного бая - пас отару овец. Во время Гражданской войны территорию северного Казахстана заняли войска Колчака. Карацупа вступил в партизанский отряд, где выполнял роль связного. Он доставлял в подземные убежища партизан продукты и белье. Колчаковцы подозревали пастушонка, но выследить его так и не сумели. Такие разные судьбы одной семьи.
Роман Гуль прибыл в родной Киев осенью 1918 года, где служил во 2-м подотделе 2-го отдела дружины генерала Кирпичёва. Генерал-майор Кирпичёв Лев Нилович войну служил в лейб-гвардии Конной артиллерии. 24 октября 1918 года был назначен командиром Киевской добровольческой дружины и сводного корпуса в армии гетмана Скоропадского. О дальнейшей судьбе Кирпичёва сведения весьма противоречивы. По одним данным он в конце 1919 года находился в Берлине и Лондоне, а затем уехал к адмиралу Колчаку. По другим данным состоял в Вооружённых силах Юга России. Дату смерти также нельзя считать точно установленной. По одним данным он погиб с группой офицеров у берегов Японии, когда пробирался к Колчаку. По другой версии умер 31 июня или 22 августа 1928 в Луксоре в Египте. По третьей версии умер в 1928 году во Франции.
В Киеве записался в «Русскую армию» гетмана Скоропадского, а после захвата города Петлюрой оказался военнопленным. Находился в заключении в Педагогическом музее, превращённом в тюрьму. В начале 1919 года вместе с другими пленными из состава Русской армии, был вывезен немецким командованием в Германию. Находился в лагере для военнопленных Дебериц, а затем в лагере для перемещенных лиц в Гельмштедт в Гарце. Работал дровосеком, обдирщиком коры. С 1920 года Роман Гуль стал жить в Берлине. Так началась его эмигрантская жизнь.
Известной личностью и уроженцем Киева является монархист Василий Шульгин, известный своими антиукраинскими взглядами, которые заслуживают отдельного рассказа. Я же хочу поведать о его сыне – Василиде, семейным прозвищем которого было «Василёк». 19-летний Василид добровольцем записался в «Орденскую дружину», состоявшую в основном из учащейся молодёжи, и погиб, как и все 25 юношей из этой дружины, в бою со сторонниками Директории 1 (14) декабря 1918 года при обороне Киева, когда их забыли поставить в известность, что гетман капитулировал и они могут покинуть позицию (этот эпизод лёг в основу сцены боя на «Политехнической стреле» в романе «Белая гвардия»).
Из письма В. В. Шульгина от 6 (19) января 1919 года В. А. Степанову:
«… С тех пор как мы с Вами расстались, я потерял ещё сына. Утешение мне то, что он умер смертью честного, чистого мальчика, у которого слово не расходится с делом. Их было там на Святошинском шоссе 25 юношей. Их начальник уехал в город и не вернулся, поручив им защищать шоссе. Утром 1/14 декабря Киев был сдан. Соседние части стали отходить. Товарищ из соседней дружины подошёл к Васильку и сказал: «Мы уходим, уходите и вы». Он ответил: «Мы не можем уйти, мы не получили приказания. Зайдите к моей матери…»
Это были последние слова от него. Они остались…
Крестьяне видели, как, втащив на дерево пулемёт, они крутили его до последнего патрона. Потом отстреливались из винтовок. Никто не ушёл. Все до единого умерли, исполняя приказание. Когда-то, может быть, Россия вспомнит этих бедных детей, которые умирали, пока взрослые предавали.
Мать откопала тело его из общей могилы-ямы. Лицо было спокойно и прекрасно, пуля попала прямо в сердце, и, должно быть, смерть была быстрая. Почти накануне, после трёх недель на позициях, он пришёл домой на один день. Хотели его удержать ещё на один день. Он ответил: «В такой семье не может быть дезертиров».
А кто вынул его тело из груды других, кто, рискуя жизнью (их едва не расстреляли), откопал его из общей ямы? Четверо волынских крестьян из нашей деревни, которые знали его с детства, и ведь любили «помещика». Вот судьба. …»
Судьба семьи Шульгина и самого Шульгина трагична и драматична, но она заслуживает не то что бы статьи или главы, но целой книги. Это одна из множества судеб того страшного и трагического времени.
А судьбы иных прототипов героев Булгакова! Ведь они не вымышленные, они реальные. Один из прототипов Мышлаевского Николай Николаевич Сынгаевский, который «перед приходом петлюровцев пошёл в юнкеры». Служба Сынгаевского у Скоропадского свелась к следующему:
«Пришел Сынгаевский и другие Мишины товарищи и вот разговаривали, что надо не пустить петлюровцев и защищать город, что немцы должны помочь… а немцы все драпали. И ребята сговаривались на следующий день пойти. Остались даже у нас ночевать, кажется. А утром Михаил поехал. Там медпункт был… И должен был быть бой, но его, кажется, не было. Михаил приехал на извозчике и сказал, что все кончено и что будут петлюровцы»
Ещё один прототип Мышлаевского – друг семьи Булгаковых Пётр Александрович Бржезицкий, который был офицером-артиллеристом и участвовал в тех же событиях, про которые рассказывал в романе Мышлаевский. Об этом свидетельствует такой документ, как показания Бржезицкого на допросе в ОГПУ:
«Протокол допроса.
1931 года февраля 3-го дня.
Я, Уполномоченный ДТО ОГПУ ЮЗ’а Безкровный допросил сего числа обвиняемого Бржезицкого Петра Александровича, который показал:
В предыдущем моем показании мною укрыта служба в армии Гетмана, укрываемая до последнего времени по причине своего малодушия. Из Киева уехал эшелоном в Германию. При Гетмане служил сторожем при автомобильном гараже Кр. Креста. Затем попал в организацию для защиты Киева от Петлюровцев. В ней служил около месяца в качестве рядового. Был на позиции у Красного трактира и недалеко от станции Жулян. Затем самовольно бросил позицию и ушел в город, а дней через десять уехал в Германию с эшелоном».
Прототипом поручика Шервинского стал ещё один друг Булгакова — Юрий Леонидович Гладыревский, певец-любитель, который служил (правда, не адъютантом) в войсках гетмана Скоропадского, впоследствии он эмигрировал. Его судьба не менее драматична – да они почти все были таковы в те тяжёлые времена. Уроженец Либавы, потомственный дворянин, окончил Ярославский кадетский корпус и Александровское военное училище. Подпоручиком выпущен в Лейб-гвардии 3-й Стрелковый Его Величества полк. Это было элитное подразделение, атак которого боялись немцы и прозвали этот полк «сердитым». После разложения частей и ухода с фронта остатки Гвардейской Стрелковой дивизии снежной и холодной зимой декабря 1917 — января 1918 года двигались на Киев через Винницу и Жмеринку (ту самую, где в Шервинского влюбилась графиня Лендрикова). В штабе дивизии никого из старших офицеров не оставалось и фактически, дивизию вел подпоручик Гладыревский. Офицеры стремились в Киев, чтобы остаться в городе и укрыться от ужасов начавшейся гражданской войны. Солдаты же намеревались объединиться в Киеве с большевистскими войсками, ведущими борьбу с Центральной Радой. 10 февраля 1918 года полки Гвардейской Стрелковой дивизии вошли в Киев. Подавляющее большинство офицеров, а вместе с ними и Юрий Гладыревский, остались в Киеве. У Юрия Леонидовича в Киеве, в Диком переулке (рядом со Львовской площадью) жили мать и брат. Солдатами Гвардейской Стрелковой дивизии были брошены в городе дивизионные обозы и склады. Все они попали в распоряжение подпоручика Гладыревского, как одного из последних руководителей дивизии. На эти материальные запасы Юрий Леонидович смог не только прокормить себя, но и устроить в городе многих офицеров своей дивизии. Во время правления гетмана Павла Скоропадского Гладыревский отказался служить в его армии и появился в обществе семьи Булгаковых.
Юрий Леонидович действительно был офицером штаба князя Александра Николаевича Долгорукова (у Булгакова – Белорукова), но не адъютантом. Генерал Долгоруков в ноябре-декабре 1918 года возглавлял войска, действовавшие на Украине против Директории УНР. Этот штаб был переполнен множеством старших офицеров, а потому Гладыревский не играл там никакой заметной роли. В начальные дни войны князь командовал Кавалергардским полком, с которым отличился в знаменитом сражении при Каушене-Краупишкене (о нём отдельный рассказ), за что награждён орденом Святого Георгия IV-й степени и зачислен в Свиту. Командовал 3-й Донской казачьей дивизией, был командиром 1-го кавалерийского корпуса. В августе 1917 года арестован в Ревеле матросами по делу Корнилова, помещён в Петропавловскую крепость, потом освобождён. 26 октября 1917 года он прибыл в Киев. 29 апреля 1918 года был зачислен на службу в армию Украинской державы. После ухода немецких войск, 19 ноября назначен заместителем командующего русскими добровольческими частями на Украине графа Келлера, а 26 ноября – главнокомандующим русскими добровольческими частями на Украине. В декабре 1918 года убыл в Германию вместе с частью немецких войск. Оттуда он, в сентябре 1919 года прибыл в Эстонию к командующему Северо-Западной армией генералу Родзянко и поступил в распоряжение командира 2-го корпуса. 16 сентября 1919 года был назначен командиром 4-й стрелковой дивизии 2-го стрелкового корпуса. Уже 30 сентября в штыковом бою заставил отступить советские войска и захватил переправу через Плюссу. В октябре его дивизия была переброшена под Гатчину. После поражения северо-западников (о которых будет ещё отдельный разговор), в ноябре 1919 года вернулся в Эстонию вместе с отступающей Северо-Западной армией. После роспуска армии в январе 1920 года находился в эмиграции в Ревеле, а уже в начале 1921 года цехал во Францию. Свои дни он закончил в Марокко.
Однако вернёмся к Гладыревскому. После вступления в Киев 31 августа 1919 года белогвардейских частей он получил за какие-то заслуги звание капитана Добровольческой армии, то есть перешагнул через несколько званий с подпоручика. При белых Гладыревский вернулся в свой Лейб-гвардии 3-й Стрелковый полк, который возрождался в Киеве в составе Добровольческой армии. В октябре 1919 года Гладыревскому пришлось защищать Киев от войск красных. В уличных боях, длящихся три дня, Гладыревский получил лёгкое ранение. Зимой 1919—1920 годов с белыми войсками капитан Гладыревский совершил отступление в Крым. В начале 1920 года Гладыревский вновь попал на фронт и удерживал крымские перешейки перед превосходящими частями красных. В конце мая гвардейские стрелки участвовали в белом десанте в Северной Таврии. Во время боев за деревню Эристовка 26 — 31 июня 1920 года погиб почти весь взвод Гладыревского, сам он чудом остался жив. В полковой реляциии о гибели взвода гвардейских стрелков сообщалось:
«Вечером Таганрогский полк снова сосредоточился в д. Эристовке, но охранение выставил не на хуторах, а на ближайших буграх; в лощину же, что к востоку от деревни, для своевременного обнаружения конницы противника, был выставлен взвод от гв. Стрелковой роты под командой кап. Гладыревского. Ночь прошла спокойно. Рано утром 16 июня, подтянув свежие части, красные снова перешли в наступление, на этот раз бросив на д. Эристовку пять полков (от № 198 до 202) при громадном количестве пулеметов. Густые цепи их стали теснить наше сторожевое охранение от главных сил. Однако роты успели перейти гать под сильным пулеметным огнем противника. В то же время Таганрогцы, отойдя к д. Эристовке, заняли позицию на южных буграх, причем участок 3-го батальона находился на правом фланге полка, несколько уступом вперед. Чтобы не дать противнику быстро пройти гать, полк. ф. — Эссен приказал взводу капитана Гладыревского задержаться на мосту. Батальоны в это время должны были осмотреться и окопаться на занятых позициях. Тем временем конница красных стремительно атаковала взвод кап. Гладыревского. После небольшой схватки часть взвода была изрублена, часть взята в плен. Пленных большевики предали истязаниям: по занятии нами обратно деревни, их нашли замученными, причем у двух на груди были вырезаны Георгиевские кресты, а в переносицы вбиты нательные кресты. Из всего взвода удалось спастись только кап. Гладыревскому и фельдфебелю, которые бросились в сторону и, пробираясь по хатам, добрались до батальона».
13 ноября 1920 года на транспорте «Саратов» оставшиеся в живых офицеры российской Императорской гвардии оставили родину. Гладыревский эмигрировал во Францию, где и обосновался.
Непростой была судьба прототипа Василия Лисовича («Василисы») – Василия Листовничего. Архитектор, гражданский инженер, из семьи купцов первой гильдии выходцев из Черниговской губернии, он женился на Ядвиге Викторовне Крынской — представительнице старого польского дворянского рода, внучке по матери военного руководителя польского восстания 1863 года, генерала графа Иосифа Хлопицкого. За заслуги Листовничему было пожаловано дворянство и звание почётного гражданина Киева. Во время Первой мировой войны Листовничий был в звании полковника и имел в своем распоряжении служебный автомобиль — длинный открытый «Линкольн», который постоянно маячил под окнами его дома. Он получил этот чин полковника, хотя до этого не имел даже звания прапорщика. В связи с тяжелыми неудачами Юго-Западного фронта и риском сдачи Киева Листовничего назначили начальником III-го укрепрайона фронта и он строил оборонные сооружения на подступах к городу.
После установления в Киеве власти большевиков, в ночь с 6 на 7 июня 1919 года он был арестован ЧК в качестве заложника (как богатый домовладелец). Во время ареста у Листовничего изъяли рукописи книг над которыми он трудился «История Польши» и «Матери великих людей», начиная с матери Гая и Тиберия Гракхов. Накануне отхода красных Листовничего водили на расстрел. По семейному преданию его выводили к стенке трижды. Расстреливать водили почему-то далеко от Лукьяновской тюрьмы — на Печерск, на ул. Садовую, 5, в Кирпичные конюшни. После ликвидации советской власти киевляне ходили туда и видели на стенах кровь и мозги. В одной из камер Лукьяновской тюрьмы позже его дочь Инна Васильевна нашла нацарапанную на стене надпись:
«В ночь на 31.VII.19 г. без обвинения, суда и следствия расстрелян гражданский инженер В. П. Листовничий»
Листовничий был уверен, что его расстреляют. Но Василия Павловича не расстреляли и в качестве заложника решили увезти из Киева вместе с отступающей Красной армией. 14 августа 1919 года с группой арестантов его в последний раз провели по киевским улицам от Лукьяновской тюрьмы до Днепра. Рядом с колонной арестантов от тюрьмы до Днепра шла его семнадцатилетняя дочь Инна и всю дорогу плакала. Листовничий в тюрьме поседел, оброс длинной седой бородой и усами. Потом Листовничего посадили на пароход и повезли на север вверх по течению по реке Припять в концентрационный лагерь. Со слов участника событий, инженера Нивина, он и Листовничий пытались бежать ночью с парохода, для чего они решили одновременно выпрыгнуть за борт с разных бортов. Листовничий вылез из окна уборной по одному борту, а инженер Нивин — по другому. По ним начали стрелять. По-видимому, Листовничий был застрелен в воде и не доплыл до берега.
Пожалуй, впечатляющей, трагической сценой романа было знаменитое истребление в Софиевской Борщаговке под Святошиным подотдела (взвода) 2-го отдела дружины Кирпичёва (из которых 5 человек было убито на месте и 28 расстреляно, причем трупы их были изуродованы крестьянами). Вот как об этом писал Булгаков:
«Желтые длинные ящики колыхались над толпой. Когда первый поравнялся с Турбиным, тот разглядел угольную корявую надпись на его боку: «Прапорщик Юцевич».
На следующем: «Прапорщик Иванов».
На третьем: «Прапорщик Орлов».
В толпе вдруг возник визг. Седая женщина, в сбившейся на затылок шляпе, спотыкаясь и роняя какие-то свертки на землю, врезалась с тротуара в толпу.
— Что это такое? Ваня?! — залился ее голос. Кто-то, бледнея, побежал в сторону. Взвыла одна баба, за нею другая.
— Господи Исусе Христе! — забормотали сзади Турбина. Кто-то давил его в спину и дышал в шею.
— Господи… последние времена. Что ж это, режут людей?.. Да что ж это…
— Лучше я уж не знаю что, чем такое видеть.
— Что? Что? Что? Что? Что такое случилось? Кого это хоронят?
— Ваня! — завывало в толпе.
— Офицеров, что порезали в Попелюхе, — торопливо, задыхаясь от желания первым рассказать, бубнил голос, — выступили в Попелюху, заночевали всем отрядом, а ночью их окружили мужики с петлюровцами и начисто всех порезали. Ну, начисто… Глаза повыкалывали, на плечах погоны повырезали. Форменно изуродовали.
— Вот оно что? Ах, ах, ах…
«Прапорщик Коровин», «Прапорщик Гердт», — проплывали желтые гробы.
— До чего дожили… Подумайте.
— Междоусобные брани.
— Да как же?..
— Заснули, говорят…»
А вот что пишет об этом Мария Антоновна Нестерович-Берг в своих мемуарах под названием «В борьбе с большевиками»:
«На путях собралась толпа, обступили открытый вагон: в нем навалены друг на друга голые, полураздетые трупы с отрубленными руками, ногами, безголовые, с распоротыми животами, выколотыми глазами... некоторые же просто превращены в бесформенную массу мяса».
«Киев поразили как громом плакаты с фотографиями 33 зверски замученных офицеров. Невероятно истерзаны были эти офицеры. Я видела целые партии расстрелянных большевиками, сложенных как дрова в погребах одной из больших больниц Москвы, но это были все — только расстрелянные люди. Здесь же я увидела другое. Кошмар этих киевских трупов нельзя описать. Видно было, что раньше чем убить, их страшно, жестоко, долго мучили. Выколотые глаза; отрезанные уши и носы; вырезанные языки, приколотые к груди вместо георгиевских крестов, — разрезанные животы, кишки, повешенные на шею; положенные в желудки еловые сучья. Кто только был тогда в Киеве, тот помнит эти похороны жертв петлюровской армии».
И наряду с этим – гибель одного из командующих русскими солдатами в Киеве генерала Келлера, прототипа Най-Турса. Рассказ о нём, графе, Георгиевском кавалере, участнике Русско-турецкой и Первой мировой войн, гусаре, «первой шашке России», убеждённом монархисте Свиты Его Императорского Величества генерале от кавалерии Келлере Фёдоре (Теодоре) Артуровиче (Августовиче) стоило бы написать отдельную книгу, но в данном случае я расскажу только о последних днях его непростой жизни.
Летом 1918 года в Харькове генерал-лейтенант Казанович Борис Ильич тщетно убеждал Келлера уехать на Дон, в Добровольческую армию, на территорию только что образовавшегося Всевеликого Войска Донского. Келлер ответил Деникину следующее:
«Каждый Ваш доброволец чувствует, что собрать и объединить рассыпавшихся можно только к одному определённому месту или лицу. Вы же об этом лице, которым может быть только прирождённый, законный Государь, умалчиваете. Объявите, что Вы идёте за законного Государя, и за Вами пойдёт без колебаний всё лучшее, что осталось в России, и весь народ, истосковавшийся по твёрдой власти».
В то же время собравшиеся в Киеве монархисты желали видеть Келлера во главе Южной армии, создаваемой при помощи германских военных. Келлер также отказался:
«Здесь часть интеллигенции держится союзнической ориентации, другая, большая часть — приверженцы немецкой ориентации, но те и другие забыли о своей русской ориентации».
Отклонил предложение правых русских кругов возглавить прогерманскую Астраханскую армию (в итоге её возглавил Данзан Давыдович Тундутов, полковник, калмыцкий князь-нойон из рода чорос, правнук Джамба-тайши Тундутова, первый из калмыков, удостоенный ордена Почётного легиона – он также заслуживает отдельного рассказа). В начале ноября получил приглашение гетмана Скоропадского командовать его войсками на Украине. 5 ноября был назначен главнокомандующим войсками на территории Украины с подчинением ему гражданских властей. Однако уже 13 ноября он был снят с должности и назначен помощником нового главнокомандующего ген. князя Долгорукова (о котором уже рассказывалось выше). В конце ноября в Киев из Пскова прибыли офицеры-монархисты с предложением возглавить Северную армию, создававшуюся на территории Псковской и Витебской губерний при помощи германской армии и имеющую яркую монархическую окраску — по окончании формирования чины армии должны были принести присягу «законному Царю и Русскому государству». В полках вводились старые уставы и прежняя униформа с добавлением нашивки — белого креста на левом рукаве. Патриарх Тихон благословил Келлера, послал ему с отцом Николаем (Анисимовым) просфору и Державную икону Божией Матери. Келлер принял предложение, обещав «через два месяца поднять Императорский штандарт над священным Кремлём». В Киеве при новом командующем был сформирован монархический «Совет обороны Северо-западной области» во главе с Фёдором Безаком.
Однако уехать в Псков Келлер не успел — к Киеву приблизились повстанцы Симона Петлюры. Келлер взял на себя руководство обороной города, но ввиду невозможности сопротивления распустил вооружённые отряды. Германские военные предложили ему снять форму и оружие и бежать в Германию, но Келлер не хотел расставаться ни со своими погонами, ни с полученной от императора наградной шашкой. Он совершенно открыто поселился в Михайловском монастыре с двумя адъютантами, Андреем Андреевичем Пантелеевым и Н. Н. Ивановым. Когда петлюровцы явились в монастырь с обыском, вопреки уговорам монахов он сам через адъютанта сообщил о себе пришедшим. Патруль объявил всех троих арестованными.
Андрей Пантелеев происходил из дворянской семьи, служил Кавалергардском Её Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны полку и Нежинском драгунском, участвовал в Русско-японской войне, отличился и был награждён орденом святой Анны IV-й степени. Реагируя на революционные события 1905 года, Пантелеев вступил в монархическую организацию, создававшуюся в полках гвардии. В Первой мировой войне командовал четвертым эскадроном Кавалергардского полка в звании полковника. После Октябрьской революции, когда Кавалергардский полк был расформирован, Пантелеев стал членом тайной монархической организации Николая Евгеньевича Маркова (имевшего прозвище «великий жидоед» за свой патологический антисемитизм) «Великая единая Россия», занимая должность одного из помощников Маркова по военной части. Он был направлен в Киев, где вошёл в армию Украинской Державы гетмана Скоропадского, а затем стал адъютантом штаба генерала Келлера, командующего русскими добровольческими частями на Украине.
В ночь на 8 (21) декабря 1918 года был получен приказ о переводе Келлера и его спутников в Лукьяновскую тюрьму. Их вели вдоль стен Софийского собора, мимо памятника Богдану Хмельницкому, когда из ближайшего сквера раздался залп по арестованным. Стрельба была продолжена патрульными, добивавшими раненых выстрелами и ударами штыков в спины. Вот что вспоминала об этом княгини Е. М. Кантакузин, графиня Сперанская:
«14 декабря Киев пал… Началась охота на людей, вновь потекли потоки крови… На улицах шла настоящая охота за офицерами, их безжалостно расстреливали, оставляя лежать на мостовых… Генерал граф Теодор <Фёдор Артурович> Келлер и два его адъютанта, полковники Пантелеев и Иванов, были жестоко убиты во время перевода из одной тюрьмы в другую…»
Завершить этот скорбный рассказ я хотел бы стихотворением поэта, офицера-кавалериста, убеждённого монархиста, участника Первой мировой войны, участника покушения в марте 1922 года в Берлине на лидера кадетов Павла Милюкова, в результате которого погиб Владимир Дмитриевич Набоков (отец писателя), потом сотрудничавшего с нацистами и окончившего жизнь в Аргентине (не менее интересная личность, заслуживающая отдельного рассказа) Петра Николаевича Шабельского-Борка, которое он написал в Париже в 1928 году:
Витязь славы
Когда на Киев златоглавый вдруг снова хлынул буйный вал,
Граф Келлер, витязь русской славы, спасенья в бегстве не искал.
Он отклонил все предложенья, не снял ни шапки, ни погон:
«Я сотни раз ходил в сраженья и видел смерть» — ответил он.
Ну, мог ли снять он крест победный, что должен быть всегда на нём,
Расстаться с шашкой заповедной, ему подаренной Царём?…
Убийцы бандой озверелой ворвались в мирный монастырь.
Он вышел к ним навстречу смело, былинный русский богатырь.
Затихли, присмирели гады. Их жёг и мучил светлый взор,
Им стыдно и уже не рады они исполнить приговор.
В сопровождении злодеев покинул граф последний кров.
С ним — благородный Пантелеев и верный ротмистр Иванов.
Кругом царила ночь немая. Покрытый белой пеленой,
Коня над пропастью вздымая, стоял Хмельницкий, как живой.
Наглядно родине любимой, в момент разгула тёмных сил,
Он о Единой — Неделимой в противовес им говорил.
Пред этой шайкой арестантской, крест православный сотворя,
Граф Келлер встал в свой рост гигантский, жизнь отдавая за Царя.
Чтоб с ним не встретиться во взгляде, случайно, даже и в ночи,
Трусливо всех прикончив сзади, от тел бежали палачи.
Мерцало утро. След кровавый алел на снежном серебре…
Так умер витязь русской славы с последней мыслью о Царе.