БОМЖ

1

Кто постоянно рано утром ждет автобус на этой остановке, чтобы ехать на работу, его приметили дня два или три назад. Небольшого роста мужчина, на вид лет шестидесяти, худенький, с заметно трясущейся головой. Одет он, хотя и в мятую, но чистую и когда-то недешевую  одежду: черный старомодный бостоновый костюм, белая хлопковая рубашка, поношенные коричневые туфли из натуральной кожи, скорее всего фирмы "Саламандра".
Иногда он то лежал на лавочке остановки, то сидел, разговаривал сам с собой.
- Весной запахло, пора бы им приехать… Я есть хочу…  Со следующим автобусом приедут…
Посидит, посидит, пряча зачем-то под лавочку ноги, и вновь:
- Приедут, а меня нет… Обидятся, гляди…
Потом вроде бы кому-то рассказывал:
- Дочка у меня красавица… В мать вся… Сын умница… Нет, я на него не гожусь… Палата ума, а не голова…  Но поесть мне принести почему-то не догадается…
   Сначала люди на остановке думали, что дед перебрал малость, потому и буровит, а в его голову, видно, белая горячка заглянула. Некоторые пожилые женщины косились на него и думали с горечью, что и их непутевых мужей тоже такая же судьба в скором времени ждет, как и этого алкаша. Были среди мужчин, а как же без них-то,  на остановке и те, которые ухмылялись, вспоминая свои похождения, когда и к ним – в сильном подпитии, бывало, невидимый собеседник присосеживался – разговорчивый такой со словами-прилипалами. Мысль и у них вспыхивала, что дед после получения пенсии гастроном посетил, а до дома добраться – ноги голову не слушают.
А кое-кто с жалостью думал, что дед, скорее всего, бомж. Если бы у него была квартира, то не ошивался бы тут несколько дней. Заметили как-то, что он в мусорном баке копается, наверное, что-то из съестных отходов ищет.
Молодая женщина принесла ему однажды утром кусок хлеба, покрытый двумя ломтями сырокопченой колбасы. Не взял. Даже вроде обиделся:
- Я сыт… Мне вчера дочь обед привозила… Сегодня сын должен…
Та в растерянности спросила:
- А что же, дедушка, вы их тут ждете? Квартира-то у вас есть?
Но вместо ответа последовало бормотание:
- Она у меня добрая… Мать ее любила… и я… Борщ хорош… У сына башка варит…
Женщина даже не знала, как на его слова реагировать. Посмотрела на людей, ожидающих автобус, развела руками, мол, ничего она не понимает: странный какой-то дед.
Ей на выручку подошел парень лет двадцати, с кейсом в руках. Видно, студент.
- Дедушка, давайте я вас до дома провожу, - и хотел помочь подняться  старику со скамейки.
Дед вскочил на ноги не по годам шустро:
- У Бога дом нараспашку… -  и отстранил решительно руку парня.
Парень от неожиданного поведения пожилого и на вид нездорового человека опешил, подумал: "А может, у него в голове не все дома?.."
- Бог все видит, - бормотал старик.
Молодой человек снисходительно посмотрел в его сторону:
- Тогда пусть вам Бог и помогает…

2

Отец не знал, что дочь и сын стали между собой чуть ли не врагами  из-за него…
Алла небольшого роста, личико кругленькое, румяненькое. Редко кто в ее глазах грусть замечал – всегда они вроде бы излучали необъяснимо-наивную доброту. Грудным мягко-бархатистым голосом она произносила так слова, что, казалось, вот-вот на ее глазах выкатится влажный бисер. Такие девушки после замужества и рождения детей обычно становятся лениво-медлительные и с пышными фигурами, но Алла унаследовала подвижность отца, хотя никогда худобой, как он, не отличалась. А характер впитала весь до капельки своей матери – Валентины Сергеевны, тихой и скромной учительницы, которая никогда никому не дала повода сказать о себе, что она "первая леди" села – жена директора совхоза. Стояла в очередях в магазине, как и все односельчане, если надо было ехать в соседний город по каким-то личным делам, пользовалась рейсовым автобусом. Ее за это даже "чудной" называли.  Такою же представлял свою сестру и Артем – тоже немного чудной из-за ее вроде бы скромности и покладистости. Эта ее чудинка в его душе до определенного момента вызывала особую братскую теплоту. 
А вот Артем - зеркальное отражение отца: худой, маленького роста. Его голос постепенно становился грубовато-хриплым, как у много лет куривших мужчин или женщин, хотя он, как и отец, - Виталий Егорович, не знал вкуса сигаретного дыма. Когда Артем разговаривал, кадык на его длинной, как соломинка, шее ходил вниз - вверх, вверх – вниз, словно регулировал громкость властного голоса. Рядом со сверстниками он, как постоянно и Виталий Егорович с людьми, высоко поднимал голову, вытягивал до предела в струну свое тело и  старался приподниматься на цыпочки, носил только высокую прическу "ёжик". И нравом сын от отца мало, чем отличался: резкий, уверенный в своих решениях и действиях.  О таких обычно говорят, что они к окружающим их людям относятся снисходительно-высокомерно.
Но заметное внешнее отличие, разность характеров не мешали сестре и брату быть в детстве дружными, заботливыми друг о друге, без серьезных ссор. По крайней мере, такое впечатление складывалось у родителей. Да и пример им было с кого брать. Дети никогда не замечали и не слышали, чтобы отец и мать по какому-то поводу искристо ругались или до фонтанов слюны спорили.
Алла родилась на четыре года раньше Артема, и всегда окружала его, чуть ли не взрослой заботой вместе с бабушкой Клавой.  Родителям-то вечно некогда было детям внимания уделять. Мать в школе, как говорила бабушка, "пропадала": уроки, внеклассная работа, посещение неблагополучных семей, общественные нагрузки. А отца ребята вообще редко видели. Он, директор совхоза, испарялся из дома, когда дети еще спали, приходил с работы усталый и отрешенный от семейных забот, каких-то детских успехов и неудач. А чаще всего Виталий Егорович перешагивал порог квартиры из ночи, когда Алла и Артем посапывали сладко во сне.
Пошел Артем в школу, Алла ему помогала уроки делать. Она была круглой отличницей, все делала, чтобы и у брата дневник не краснел от троек, а уж о двойках - позорище и говорить нечего.
Когда сестра поступила в технологический институт мясомолочной промышленности, он скучал без нее. К ее приезду на выходные готовился, как с нетерпением ожидаемому празднику или важному событию, придумывал с матерью и бабушкой, какой ей оригинальный, пусть и недорогой, подарок преподнести. А она не переставала ласкать его слух с обволакивающей мягкостью голосом, что самый дорогой подарок для нее – хорошее здоровье брата и его отличная учеба в школе. И он не подводил сестру.
Но в старших классах Артем преодолел какой-то невидимый внутренний барьер, когда понял, какую власть имеет в селе его отец. Иначе, почему заискивающе смотрят в его глаза директор школы и учителя? Одноклассницы были не прочь с ним дружбу завести, а там, чем черт не шутит, может, и романтичные отношения. Но школьные очаровательницы, имевшие в старших классах соблазнительно-рельефные фигуры, к тому же, чуть ли не на полголовы выше его, вызывали в нем озлобленность. Он же был вынужден смотреть в их струившиеся бархатным огнем глаза снизу вверх. Потому в школе Артем ни одной из них даже за руку не подержался.
К шестнадцати-семнадцати годам, разбросала обида первые свои семена в его душе и к сестре, и к отцу.
К Алле покрывались ледяной корочкой отношения за то, что она, хотя и была невысокого роста, но не ниже, чем он, все больше становилась женственной и привлекательной. А тут еще в институте она познакомилась с однокурсником Виктором, а вместе с дипломами о высшем образовании получила и свидетельство о браке. Своим поведением, настроением, сиянием больших глаз Алла словно кричала на весь белый свет, что счастливее ее не может быть никто, не исключение и брат.  Это в  душе Артема вызывало сначала серую зависть, а потом и скрытно-щемящее недовольство. Он почему-то решил, что отношение к нему сестры все больше напоминает прогоравший костер, постепенно превращающийся в серый и холодный пепел.  И в ее ежедневных заботах жены, матери, домашней хозяйки, а позже и руководителя кафе с магазином не оставалось времени на внимание к брату, к его жизненным интересам и проблемам.
А отца Артем скрытно, но болезненно для себя, упрекал за то, что тот наградил его генами роста и худобы, считал их комплексом своей неполноценности. И только в учебе он на какое-то время об этом забывал. Учился Артем с жадностью, стараясь всем доказать, что он знаниями превосходит одноклассников. Ожидаемо никого не удивило, что парень окончил школу с золотой медалью, как и сестра. Поступил в политехнический институт. После его окончания не остановился на получении красного диплома, а продолжил учебу в аспирантуре. И только в аспирантуре он почувствовал себя мужчиной, а потом и мужем со своей Ларисой. Она, как и он, тоже была аспиранткой и работала над диссертацией кандидата технических наук. Они походили друг на друга и фигурами, и ростом, и, казалось, содержанием мышления, остротой критичного восприятия окружающих их людей. Лариса так строила с Артемом отношения, что он забывал днем о том, что они с женой страстные любовники, а ночью – супруги. Это еще больше вымарывало из его памяти когда-то теплые братские отношения к сестре. А об отце он все реже вспоминал.
Но неожиданно в семьи Аллы и Артема ворвались одно за другим  несчастья. Как-то тихо и незаметно ушла на тот свет бабушка.  Потом, словно снег на петровки выпал, от рака умерла мать. А примерно через год после похорон Валентины Сергеевны отца парализовало.


3

Неприятный, напряженно-ожидаемый разговор между сестрой и братом начался после посещения ими больницы, в которой лечился Виталий Егорович. О возврате его на работу пока не могло быть и речи. Около месяца врачи все делали, чтобы поставить его на ноги. Лекарства привозили из областного центра, Москвы, назначали процедуры, какие только можно и возможно было применять в условиях сельской больницы.
Да, он начал вставать с кровати самостоятельно, но с костылем и большим трудом добираться до туалета, который находился в его персональной палате (была такая в терапевтическом отделении: с телевизором, холодильником, кондиционером). Но его лицо так и оставалось перекошенным,  левая его сторона с расширенным глазом словно просилась полежать на правом плече. Правая рука не могла держать даже ложку, и фактически была бесполезным придатком тела. На левую ногу он мог наступать, но вместо обычного шага она волочилась по полу вслед за костылем.
Он все понимал, о чем старались с ним разговаривать врачи, медицинские сестры, но общение с ними не получалось, казалось, что во рту у него вместо языка какие-то шарики перекатываются. Его бессвязная речь больше напоминала бормотание в бреду.
Виталий Егорович, понимая, что недуг его не отпускает, а может, и до конца дней с ним не распрощается, нервничал. Ему хотелось как можно быстрее покинуть больничную палату. Пусть к нему, известному в районе руководителю, относились медики с особым вниманием, но все же он - пациент, который должен ежедневно оголять задницу перед медсестрой со шприцем в руках. Все реже и реже медсестра называла его Виталием Егоровичем, а обходилась, обращаясь к нему, холодно-канцелярскими словами: "больной, на процедуру" или "больной, давайте в ягодицу сделаем укол", а ему трусы опустить перед ней было и неловко, и не так-то просто, если половина тела отказывалась повиноваться его разуму, желанию, нужде. Он никак с этим не мог свыкнуться. Сколько лет был всемогущим руководителем крепкого хозяйства, и вдруг в его адрес звучало унизительное – "больной", значит, немощный, не способный за собой, как следует, ухаживать человек. Левая рука неловко выполняла его команды, когда он хотел побриться, неуклюже она справлялась с одеванием носков, майки или рубашки, тех же трусов…
Виталия Егоровича угнетал, болезненно терзал нервы недуг не столько физически, сколько морально. Унизительная беспомощность вызывала в нем острое отчаяние. У  него вскипал протест к медикам за то, что те, якобы, с равнодушием относятся к его боли. Не мог он и без неприязни воспринимать обстановку, в которую он попал, специфический больничный воздух, сдавливающий его легкие, заставляющий учащенно и со злостью биться сердце.
Нет, нет и нет!
Как только приедут дети, он потребует, чтобы они его отсюда забрали. Куда? К дочери или к сыну?  Это для него было неважно. Он относится к ним одинаково по-отцовски, трепетно и заботливо. Потому ехать ему в Воронеж к дочери или в Липецк к сыну  - все равно. Только бы подальше от этой проклятой палаты, этих медсестер, которые, как ему казалось, издевательски ухмылялись, когда делали очередной укол в его костлявую и маленькую, не больше двух нормальных мужских кулаков, ягодицу.
А работа? А что работа? Ему недавно исполнилось шестьдесят два. Более сорока лет трудового стажа. Хватит! Когда - никогда, а надо уходить на заслуженный отдых. Болезнь подкосила на рабочем месте, не ждать же смерти где-нибудь на проселочной дороге при объезде ферм или полей. Кого он этим удивит? Никого! Только найдутся и такие, которые назовут его с насмешкой дураком за то, что своей голове, сердцу и душе покоя не дал до самого тупика жизни.
Так что, он дышать удушливым, густо пропитанным лекарствами, больничным воздухом даже лишнюю минуту не собирается.
Это он объяснил, как смог, дочери и сыну. Те переглянулись между собой, потом, потупив головы, ответили на просьбу отца уклончиво. Мол, надо им с врачами посоветоваться, как бы ему хуже не стало вне больницы. Тут все же и лекарства, и процедуры, и уход профессиональный. А в домашних условиях что? 
Примерно об этом они разговаривали и с врачом, лечащим отца. Тот однозначно не рекомендовал забирать больного домой, но если дети на этом настаивать будут, – выпишет его. Но пациент может и продолжать курс лечения в областном санатории реабилитации.  Хотя пояснил, что медикаментозное и процедурное лечение в ближайшее время вряд ли поставит его на ноги. Чудеса, конечно, случаются, но уж очень редко. Потому надо готовиться к тому, что отец еще длительное время останется с последствиями инсульта. А дальнейшая его судьба будет зависеть от того – остались ли силы в организме Виталия Егоровича, чтобы перебороть коварный недуг или нет… 
Когда Алла с мужем и Артем с женой пришли из больницы в родительский дом, долго не затрагивали разговор о просьбе отца. Они, каждый по-своему, пугались главного вопроса – кому и куда его забирать из больницы.
Алла под предлогом, что пора бы и перекусить, хлопотала с женой брата на кухне. Артем и Виктор в гнетущем для обоих молчании зачем-то осматривали дом и усадьбу вокруг него, вроде бы их раньше никогда не видели.  Обычно так делают покупатели или продавцы, когда решают, какую цену дому определить.
Особняк стоял в живописном месте, где раньше по весне буйно пенился в бело-розоватой дымке  совхозный сад. Плодовые деревья, когда Виталий Егорович почему-то облюбовал этот уголок под личную усадьбу, под предлогом их безнадежной старости вырубили, выкорчевали на площади около гектара. Участок тщательно спланировали, перемешав жирный чернозем с перегноем. После постройки двухэтажного дома, а третий этаж был подвальный, двух гаражей, бани и рядом с ней бассейна, летней крытой беседки, сарая, посадки фруктовых деревьев и устройства дорожек из тротуарной плитки остальной участок засеяли газонной травой. Усадьбу огородили высоким забором из бетонных плит, по периметру которого поставили мощные фонари освещения. Внутри дома (он строился в конце девяностых годов) применили оригинальную   планировку и так называемую "европейскую" отделку. Не поскупился Виталий Егорович и на приобретение модной по тем временам мягкой мебели и бытовой техники…
- Ребятки, обед готов! – позвала громко Артема и Виктора Алла.
Те с удовольствием закончили молчаливую, если не считать каких-то незначительных фраз и реплик, прогулку по усадьбе. Ведь каждый с беспокойством думал: "Если с отцом случится…что-то, как быть с домом? кому он достанется?" Артем точно знал, что отец завещания не составлял, Виталий Егорович даже не думал об этом по простой причине – внезапную болезнь он не ожидал, думал, что ему и сносу никогда, по крайней мере, в ближайшие лет двадцать, не будет.
- Идем! – подал весело голос Артем.
- Давно пора! – поддержал его Виктор.
Когда закончился обед, Алла спросила:
- Что будем делать, Артем?
- Что ты имеешь в виду?
- Отцу яснее ясного уход нужен. Не вечно же ему в больнице или санатории оставаться.
- Ты дочь, женщина, в конце концов, тебе сам Бог велел за отцом ухаживать, - постарался, как можно спокойнее ответить брат.
Лицо сестры налилось кровью:
- У меня две маленькие дочери, а у тебя детей пока нет. Вот и пусть у тебя поживет, а дальше видно будет.
Артем чуть ли не подскочил со стула, резко отреагировал на слова сестры:
- Мне или Ларисе надо аспирантуру бросить и про кандидатские диссертации забыть? Ты это предлагаешь?
- Тогда мне что ли с работы уйти? Или Виктора в няньку превратить?
- Тебе и без работы бабла хватит…
- Ты свои деньги считай, Артем! – вмешался в разговор Виктор. – А в наш карман заглядывать нечего.
- Я не с тобой, дорогой зятек, разговариваю. Ты кто тут есть-то? – зло огрызнулся Артем.
- Он мой муж! - чуть ли не взвизгнула Алла. Ее глаза округлились, губы чуть подрагивали. – А ты память свою ученую растерял, да? Не тебе ли папа четырехкомнатную квартиру в центре города купил? Не ты ли от папиной автомастерской, как ты выразился, не хилое бабло стрижешь? 
- Ой, ой! А тебя отец вроде бедной сиротой оставил? Магазин и кафе в центре Воронежа он разве не на тебя оформил?
Сестра зло смотрела на брата, он со злорадной ухмылкой уставился на нее. И она, и он были в одном правы – им отец обеспечил явно не бедную жизнь. Да и такой враждебно-резкий разговор между ними вспыхнул впервые. А что если болезнь не отступится от отца?  Кому родительский дом достанется? Есть что и кроме дома делить…
Неловкое молчание за столом прервала Лариса, которая никогда раньше не вмешивалась в деловой разговор мужа, с кем бы он ни происходил:
- Давайте успокоимся. Алла и Артем, вы же самые близкие люди. И мы с Виктором вам не чужие. Прекратите споры и ругань. Никто Виталия Егоровича еще из больницы не выписывает, тем более его направляют в специальный санаторий.  А когда деваться будет некуда, что-нибудь придумаем в спокойной обстановке…
- Да, с твоим мужем придумаешь что-то, - огрызнулась Алла.
- И ты, как оказалось, далеко не ласково-пушистая…
Виктор решил поддержать Ларису:
- Дело вам человек говорит. Погасите, наконец-то, свои страсти.
Лариса загадочно сказала:
- Да и у меня предложение есть. Но его надо хорошенько обдумать…
- И что же это за предложение? – с недоверием спросил жену Артем.
- Я пока не готова вам его озвучить. Но оно имеет место быть…
Родня разъехалась, так и не погасив обиду друг к другу.
По предложению той же Ларисы согласились встретиться в родительском доме через недельку-другую и окончательно определиться с судьбой отца.



4
Его в палате санатория все угнетало, раздражало. Мебель скрипучая. Свет от светильника мертво-рыжий. Шторы на окнах линялые грязно-розовой расцветки. Не холодильник, а не отрегулированный трактор – гудит громко и вздрагивает нервно, когда отключается. Дверь из палаты в коридор настолько тонкая, что через нее шарканье шагов больных слышно. В туалете "присобачили" раковину высоко, и унитаз неудобный. С отоплением что-то происходит неладное: в палате то жара нестерпимая, то от холода под одеяло надо в трикотажном костюме ложиться.
Но самое главное, что жалило его душу, - он спеленат, спутан недугом. Виталий Егорович Водопьянов оставался пока (а что если навсегда?) унизительно беспомощен. А в непривычной  для себя бездеятельности, он начинал разговаривать, спорить, ругаться с самим собой. Нервы у него все больше напоминали струну, которая от постоянного натяжения вот-вот выстрелит…
…Сколько раз ему приходилось слышать, а кое-что  прочитать из высказываний  мудрецов и философов, что деньги, мол, не имеют никакой морали. Есть и такое мнение: в природе денег вроде бы нет ничего, что могло дать человеку счастье. Так могли выражаться только нищие мудрецы и чокнутые философы. В этом Виталий Егорович никогда не сомневался. Он пока не видел счастливым ни одного голодного, полураздетого или бомжа. А для него счастье – нечто наглядное, почет и уважение окружающих, и оно, счастье, на стороне того, кто доволен жизнью, имеет достаток.
Доволен ли жизнью Виталий Егорович?
Этот вопрос, когда он работал главным агрономом, директором совхоза, к нему близко не подкрадывался. Он же от земных забот, как от мух назойливых, еле успевал отбиваться, сколько сил и ума хватало, разгребал бесконечные производственные завалы.  А в больнице, теперь вот в санатории, когда болезнь его к койке припечатала, сутки в одну длинную и  тягучую резинку превратились, вопросы и мысли, что табун молодых лошадей  на привольном лугу, в голове понеслись вскачь какие куда. 
Доволен ли он жизнью? А черт ее знает.
Человеку вряд ли когда угодишь, все ему чего-то мало, что-то не так, что-то и кого-то он преждевременно теряет, ненасытные желания так и норовят оглобли судьбы в более заманчивую сторону повернуть. Но и обижаться на то, что он имел и имеет, - грешно.
У него была любимая и заботливая жена. После ее смерти понял, что без нее дышать тяжело, цветы в саду не такими яркими и пахучими кажутся. Но он неописуемо рад, что она ему  родила дочь и сына. Алла подарила двух очаровательных внучек. Нет сомнения, и сын осчастливит его потомками. Есть куда придти после работы и не думать о нужде или каких-то бытовых неудобствах. Он обеспечил безбедную жизнь себе и детям. Устроил свое существование так, как душе угодно было. По работе и службе никогда не был в числе отстающих руководителей. А последние полтора десятка лет являлся одним из авторитетных в области. Что еще-то нужно?
Здоровье сбой дало? Так и железные механизмы из строя выходят. Ничего, болезнь он сумеет одолеть, надеется отпугнуть ее своим упорством и неутолимой жаждой к жизни. И он еще на многое способен.  У него такие задумки зреют, пальчики оближешь!
Но не пора ли на покой, на пенсию уйти, а то ведь не хитро и под каток борьбы с коррупцией угодить? Вроде бы и спрятал он концы в воду, но пушок-то на его  рыльце, словно серебристо-седой  ковыль  на  фоне  сочной  зелени, о   себе  знать  дает,  колышется по - предательски.
Но Виталий Егорович не виноват ведь, что коррупция расползается по матушке России с незапамятных времен, и она, как проказа, пока никакому лечению не поддается. Так что, власть еще задолго до него  разложилась, как гнилая от постоянного и обильного пота  рубаха на спине крестьянина. И он не собирается свою совесть штопать или будить.  Истлевшую материю не сошьешь, как и фарш обратно на мясо не перекрутишь.
Он же никогда и ни от кого не требовал взятку. Сами несли. А у него не хватало увертливости, а потом и желания от ее соблазна в сторонку юркнуть…
… В первый же год работы директором ему в начале октября бригадир строителей, которые все лето занимались ремонтом животноводческих помещений, сделал подарок. И повод для этого подстерег внимательный армянин – день рождение Виталия Егоровича. Подарок на первый взгляд уж очень скромный – книга Чернышевского "Что делать?", только в ярко-красочную упаковку завернута. Был бы тот армянин один такой внимательный, а то ведь не обошлось и без подарков работников конторы, специалистов, которых он угощал в конце рабочего дня в столовой.
После веселого застолья водитель Водопьянова собрал все подарки, привез их на квартиру директора (дом-особняк тогда рисовался только в мыслях директора) и передал их Валентине Сергеевне. Для нее, учителя  русского языка и литературы, самыми ценными подарками являлись книги. Она-то первым делом и ухватилась за роман Чернышевского. Обложки книги были оформлены в подарочном варианте – прекрасно!  Но когда открыла книгу, руки у нее задрожали, она с ужасом закричала:
- Витя, что это?
Тот, смотревший последние известия по телевизору, вздрогнул от неожиданности. Повернул голову в сторону жены  и с раздражением спросил:
- Ну что там стряслось?
Валентина Сергеевна выронила из рук раскрытую книгу. Она упала на пол, и из нее, словно разноцветные и большие бабочки, закружили по комнате денежные купюры.
- Витя!.. - только  и могла произнести женщина.
Виталий Егорович вскочил с дивана, бросился к книге. Он увидел, что в ней на толщу всех листов вырезан прямоугольник. Размеры этой своеобразной "шкатулки" совпадали с длиной и шириной купюр, и она была до краев заполнена деньгами.
- Ничего не понимаю? - искренне удивился Водопьянов.
- Кто ее тебе подсунул? – испуг метался в глазах Валентины Сергеевны.
- Бригадир строителей…
- Он тебя за что-то купил? – женщина не находила места своим рукам, глазам.
Муж со злостью отреагировал на ее вопрос:
- Ты, какую чушь несешь? Я об этих деньгах понятия не имею.
- Тогда как они у нас оказались?
- Как, как! С книгой – вот как…  Но я завтра разберусь во всем…  А, может, у армян принято таким образом подарки дарить…  Разберусь… Успокойся… - а сам, грешным делом, подумал: "Деньги – не баба, всегда нужны". В глубине души даже улыбнулся от такой внезапно налетевшей мысли.
Когда он начал разбираться с бригадиром армян, почему тот так поступил, а при этом у самого робко тлело желание возвратить ему деньги, кавказец поднял руки и сделал обиженным лицо:
- Вы что, дорогой? Это ваша доля от строительства. Такой раньше был уговор с вашим предшественником. Обижаешь, дорогой! Мы же от чистого сердца…
Виталий Егорович подумал: "Что я из себя недотрогу строю? Подарок – он есть подарок. С какой это стати у дареного коня зубы пересчитывать?.."
Но предупредил бригадира:
- Ты, когда следующий раз надумаешь подобные подарки дарить, со мной посоветуйся. Договорились?
Тот с облегчением выпалил:
- Конечно, конечно, дорогой!..
…А разве мог он игнорировать предложение директора спиртового завода?
Тот случай из его памяти никакой инсульт не сотрет.
И он всплыл из прошлого тогда, когда Виталий Егорович решил свои бока от постоянного лежания на койке малость размять. Прошелся по палате туда сюда, подошел к окну, открыл форточку. С улицы на него дохнула зима.  За окном, как ему показалось, было тепло, туманно. Радовали его глаза ветки деревьев, они набухли от инея, искристо серебрились.
Точно такая же погода стояла и тогда, когда в кабинете руководителя совхоза "Победа" неожиданно в середине декабря появился директор спиртового завода.
- Можно зайти, Виталий Егорович? – Николай Михайлович вкатился в кабинет. Он был среднего роста, лицо полное, всегда красное и с прочно приклеенной  улыбкой.
Водопьянов быстро поднялся из-за стола и шагнул на встречу гостю:
- Встречи с вами, Николай Михайлович, всегда рад!
- Взаимно, Виталий Егорович! Привет!
- Здравствуйте! Какими ветрами в нашу глушь занесло?
- Не скромничайте, Виталий Егорович. Если ваше хозяйство - глушь, то, что о других говорить...
Директор завода лет на семь-восемь был старше Водопьянова. В районе руководители хозяйств к нему относились с уважением, а иногда и заискивающе. А как же иначе? Начиная с осени и до поздней весны, с завода завозили на животноводческие фермы барду. Коровы пили ее с удовольствием, молока больше давали. А это очень важно для отчетности руководителей хозяйств перед районным начальством. Но для всего поголовья района барды не хватало. Ее отпускали по разнарядке, которую в первую очередь утверждал Николай Михайлович.
Выручал директор спиртового завода руководителей совхозов и колхозов тогда, когда в разгар уборочной страды небо дырявым становилось, зерно на токах от дождей серо-зеленым налетом гнили покрывались, и оно, естественно, становилось непригодным для отправки на хлебоприемные пункты. Но в переработку на спирт оно шло. Вот тут-то и кланялись в пояс руководители Николаю Михайловичу, чтобы то зерно сдать на завод. И таких челобитчиков оказывалось немало. Но производственные мощности единственного в районе подобного перерабатывающего предприятия не могли принять некачественную продукцию полей от всех хозяйств. А кто окажется среди счастливчиков – зависело опять же от Николая Михайловича.
А уж готовая продукция завода, спирт, в те времена всегда была в большом дефиците. Что греха таить, "нужда" заставляла иногда руководителей хозяйств и за спиртом к Николаю Михайловичу обращаться. Пусть роль просителя немного унизительная, но зато роль дающего всегда заглавная, весомая, уважаемая. Куда от этого денешься? Такова она действительность…
И вот такой "большой" по районным масштабам человек оказался в кабинете Водопьянова. Он, зная положение дел в животноводстве "Победы", был в курсе с обеспечением его кормами собственного производства, заговорил как-то загадочно:
- Вижу, Виталий Егорович, не голодает у вас скот.
- Пока не жалуемся, - не без гордости ответил Водопьянов. И тут же настороженно спросил, - а что это вас, Николай Михайлович, наши буренки беспокоят? – и уставился испытывающее на гостя.
- Да так…  Проезжал возле вашей центральной фермы и обратил внимание, что все емкости патокой переполнены. Вы что, ее в рацион скоту не включаете?
- Почему вы так решили? Мы патоку обязательно даем, - но вопрос директора завода ввел в замешательство Виталия Егоровича: "Что-то тут не так.  С каких это пор спиртовой бог рационами скота начал интересоваться?"
- И вы всю патоку с сахарного завода выбираете? – вновь последовал вопрос-загадка для Водопьянова.
Спросить Николая Михайловича: " А вам-то, какое дело?", он не мог, не ровен час, обидеть можно, но только не этого человека. Ответил откровенно:
- Урожай сахарной свеклы в этом году, сами знаете, у нас хороший. Почти полтора плана по ее сдачи выполнили. А поголовье стада по сравнению с другими хозяйствами небольшое, мы же совхоз – семеноводческий. Так что, всю патоку не выберем, да и она нам не нужна в объемах от сданной свеклы…
На какое-то мгновение в кабинете повисло неловкое молчание. Видимо, Николай Михайлович еще раз что-то обдумывал, чтобы продолжить странный, по мнению Водопьянова, разговор.
- Виталий Егорович, у меня к вам есть одно предложение. Но я его вам озвучу с одним условием… - он замолчал, наверное, еще и еще раз что-то взвешивал на весах своих мыслей.
- Вы меня интригуете, - улыбнулся руководитель совхоза.
Но тот вроде бы не обратил внимания на его реплику, продолжил разговор:
- Если посчитаете, что мое предложение для вас не приемлемо, то между нами этого разговора не было. Договорились?
- Откровенно, я не понимаю, к чему вы клоните…
- Вы не ответили на мой вопрос, - измерял взглядом собеседника директор завода.
- Договорились… - растерянно произнес Водопьянов.
- Вы хотите подзаработать хорошие деньги?
Этот вопрос прозвучал провокационно, насторожил Виталия Егоровича. Решил отшутиться и выиграть время на обдумывание намека о деньгах. Легкомысленно ведь сказать "да", и тут же от удовольствия руки потирать  в предчувствии длинного рубля.
- Николай Михайлович, вы не пробовали кроссворды составлять? – и улыбнулся гостю.
Тот был спокоен и сосредоточен.
- Я вам очень серьезное и выгодное дело хочу предложить.
- Слушаю вас внимательно.
- Вот это другое дело, а то кроссворды… - и на свое лицо вроде бы нехотя натянул улыбку. -  Я предлагаю патоку возить мне на завод.
- Вы что, ферму завели?
- Выслушайте меня внимательно… - недовольство почувствовал в его словах Водопьянов.
- Хорошо… Слушаю вас…
- Вы все равно патоку не выберете.  Так?
- Без сомнения, - быстро ответил Виталий Егорович.
- А я патоку на спирт переработаю… - опять озадачил Николай Михайлович директора совхоза. – Вы знаете, что из тонны патоки выход спирта составляет примерно около двухсот литров?
- Откуда мне это знать? – откровенно признался Водопьянов.
- Я выделю вам специальную технику для транспортировки патоки с сахарного завода. Все транспортные расходы беру на себя. Выработанный из вашей патоки спирт я реализую по своим каналам, выручку делим пополам, - видимо, непросто было озвучить свое предложение директору завода. На его полном лице выступили капельки пота. Он немигающими глазами смотрел на Виталия Егоровича.
На худом лице директора совхоза не скрывалась растерянность. Он старался отвести в сторонку от Николая Михайловича глаза.
- Но ведь это… - он даже испугался продолжить свою мысль.
Тот, как умелый рыбак, сделал "подсечку":
- Все будет нормально, тихо и спокойно. Поверьте мне! – в голосе чувствовалась уверенность и твердость.
"А чем в принципе я рискую? Патока совхозу не нужна. Все равно сахзавод ее кому-либо отдаст. Не соглашаться с предложением Николая Михайловича – врага в нем для себя наживешь…"
Директор завода постарался успокоить Водопьянова:
- Мы с вами, на всякий пожарный случай, договор заключим, что вы мне за транспортные услуги оплачиваете патокой. Взаиморасчет получается. Так что, все будет законно. Но кто в этом разбираться будет? Да и о нашей сделке мы знаем только двое. Ну, как? По рукам?..
Виталий Егорович робко протянул руку…
И эта выгодная переработка патоки в спирт продолжалась до начала девяностых годов - пока спиртовой завод не обанкротился. Николай Михайлович уехал в другую область. И с патокой концы навсегда в воде потонули.
А, Виталий Егорович "с божьей помощью", по его выражению,  купил  Алле в Воронеже четырехкомнатную квартиру, такую же, только в Липецке, - Артему.
А потом сына превратил во владельца авторемонтной мастерской, а дочь – хозяйкой кафе с магазином.
И пусть какой-то умник утверждает, что "в природе денег нет ничего такого, что могло бы дать счастье". На этот счет у него была любимая поговорка: "Мед едят большинство те, кого пчелы не жалят". Он-то, Водопьянов, знал, каким "медом" осчастливил своих любимых чад…
И это согревало его душу, когда он боролся с болезнью и в больнице, и в санатории, лежа на койке в бессонные ночи и в бесконечно липкие дни, надеясь, что в ближайшее время поселится у кого-либо из детей.

5

Наступила середина декабря.
В это время в городе уже всюду кружит приятной вьюгой предновогодняя суета. На площадях и в скверах появляются искусственные и натуральные елки, украшенные тысячами огней. В витринах магазинов, в окнах офисов организаций и учреждений сияют, подмигивают гирлянды причудливых очертаний и расцветок. Рекламные щиты одеваются тоже в особый праздничный  наряд. По улицам плещутся волны неонового света.
И все это отражается в глазах и на настроении людей. Предновогодние дни вроде бы гипнотизируют их. Лучики их мыслей сходятся в тугой пучок забот о предстоящем праздничном застолье, подарках родным и близким, а у женщин - еще и о прическах, платьях, украшениях…
Алла спешила на работу в свое кафе с названием подстать ее романтической натуре – "Очей очарованье".  Она любовалась  ранней утренней зарей, густым серебристо-искрящимся инеем на деревьях и кустарниках. Темно-зеленый горизонт к небесам становился чуть светлее. Потом он постепенно раскрашивался в розоватый цвет. Звезды с небосклона уже попрятались.  Золотисто-красное  солнце только начинало выкатываться из-за горизонта. 
Она всегда до работы шла пешком. Ей приятно было дышать подмороженным и с прозрачной голубизной воздухом, еще не загазованным машинами.  К ее лицу приливала кровь, тело приобретало упругость и легко-изящную подвижность.
Когда Алла подходила к кафе, солнце становилось каким-то странным – расплывчатым в центре и с мощными конусообразными столбами, которые устремлялись в небо и к кромке горизонта, а по бокам, справа и слева, яркий-яркий свет тоже конусообразно и мощно рассеивался вдоль горизонта. И настроение Аллы было светлое, цветастое.
Предновогодние дни и для нее были суматошные, хлопотные. В последнюю неделю декабря начинаются корпоративные предновогодние вечера. Поступили заявки и на проведение рождественских застолий вплоть до старого Нового года. Все эти заявки расписаны по дням и часам. А клиент сегодня пошел не простой, заказывает такие блюда, что работникам кухни, шеф-повару надо подключить на всю мощь свою фантазию и незаурядное мастерство по приготовлению и сервировке блюд, чтобы удовлетворить изысканные вкусы посетителей их заведения.  Для этого требовались не традиционные и не растущие в Черноземье экзотические фрукты и овощи, как и специальные закупки рыбных и мясных продуктов, кондитерских изделий, спиртных напитков. Богатые организации и клиенты, чтобы потешить от души свое удовольствие, не скупились.
Но эти заботы были то же своеобразным и приятным праздником для кассы и прибыли кафе, а, значит, и кармана семьи Аллы. И она с утра утонула с головой в организационных делах.
Ближе к обеду позвонил брат.
- Привет, Алл!
Она испугалась почему-то  этого звонка. Не поздоровавшись, спросила настороженно:
- С папой что-то случилось?
В трубке послышался легкий смех.
У нее на лбу выступил холодный пот: "Слава Богу!"
- Ты хотя бы поздоровалась, а потом вопросами пытала. Успокойся…
- Ну, слава Богу!  - выдохнула она с облегчением. – Здравствуй, Артем!
- Вот это дело другое. Но я тебя беспокою действительно по поводу отца.
- Ты от  меня что-то скрываешь? – вновь насторожилась она.
- Разве от тебя можно что-то скрыть? – и вновь в трубке смешок послышался. -  Мне вчера звонили из санатория. Отца выписывают через неделю, готовят документы на его инвалидность. Как мне сказали, он получит вторую группу инвалидности третьей степени. Я в этих тонкостях не разбираюсь, потому переспросил медиков, что это означает. Они пояснили, что такая группа исключает трудоспособность и требует посторонний уход. Вот так, сестренка. Что будем делать?
Алла не знала, что ответить. Она же понимала подтекст его вопроса. Он означал, без всякого сомнения, прежнюю позицию Артема – дочь, женщина, должна забрать отца к себе.  "Но он же знает, что это не приемлемо", - со злостью промелькнула у нее мысль. Но ответила с интонацией обреченности:
- Я не знаю…   Но почему бы тебе…
Брат не дал ей договорить:
- Ты опять поешь свою старую песню! – возмущение выплескивалось из телефонной трубки.
В кабинете у Аллы находились работники кафе, она до звонка брата обсуждала  с ними меню каждого предновогоднего вечера. Отреагировать резко на его замечание она не могла. Что о ней подумают подчиненные? Постаралась, как можно спокойнее ответить:
- Артем, давай я тебе вечером перезвоню. У меня в кабинете люди, - она решила, прежде чем что-то ответить брату, посоветоваться с мужем, может, вместе с ним они какой-нибудь выход из непростой ситуации найдут.
- Хорошо, - согласился тот, - только решай этот вопрос по совести, - и в телефоне послышались короткие гудки.
Обсудив с подчиненными необходимые и оперативные вопросы, она осталась в кабинете одна.  В ее ушах продолжали звучать слова брата: "…только решай этот вопрос по совести…" Она постаралась найти хотя бы какой-то выход из создавшегося положения, размышляя:
" По совести…   Да я об этой проклятой совести, чуть ли не сутками думаю после того, как отец попросил забрать его из больницы. Поступить по совести, как просит Артем, значит, забрать отца к себе. Не сомневаюсь, Виктор будет против этого. Действовать вопреки совести – свалить решение проблемы на брата или бросить отца на произвол судьбы.
Господи! За что же мне такое наказание?..
Отец…
Папа, ты же всегда отдалял от себя и меня, и Артема. Я не знаю как брат, но я по сей день боюсь тебя, трепещу перед твоим взглядом. Почему? А потому, что, как я себя помню с детства, боялась попасть под твой суровый взгляд, приучала себя к скрытности и в какой-то мере к лживости.  С мамой и бабушкой я могла утешить свои печали, рассказать о неудачах, проблемах. Они были для меня источником нежности, сострадания, жалости и прощения.  Мамины глаза, чаще всего тоскливые, охраняли меня.
А присутствие нас, детей, рядом с тобой, казалось, вызывало в тебе ледяную скуку.
Теперь ты, папа, ждешь только обязательную благодарность за то, что меня родил, вырастил, дал образование, по твоему распоряжению совершенно неизвестные мне люди вручили ключи от квартиры в хорошем районе Воронежа, почему-то ты оформил на меня кафе и магазин…
И если я тебя не заберу к себе, то буду неблагодарной тварью? Так что ли?
Папа, я с удовольствием за все с тобой расплачусь…
Конечно, ты привык, что тебе все без исключения должны. Бабки в глухой деревне обязаны  в пояс кланяться за то, что в убогих домах на пороге их смерти появился газ. Строители армяне – за возможность только им ремонтировать скотные дворы. Кто-то и чем-то тебе обязан за полученную и теплую должность.   А третьи и четвертые за что?..
По совести…   
Ах, если бы я знала, где от нее спрятан ключик.
А может, я действительно неблагодарная тварь?..
Виктор, помоги мне…"
…Виктор после окончания института по специальности работать не пошел, хотя его отец Михаил Александрович – директор завода по переработке молока – держал ему должность инженера в отделе главного технолога, естественно, с перспективой занять директорское кресло, когда сам уйдет на пенсию. Он был старой советской закалки и хотел, чтобы сын с низов начал осваивать тонкости технологического процесса переработки молока и вырос в настоящего руководителя.  У Михаила Александровича был контрольный пакет акций того предприятия, потому он и решал все кадровые вопросы так, как считал для себя нужным и выгодным. Но ему до пенсионного возраста оставалось еще  лет шесть, здоровьем обладал завидным, и вряд ли после шестидесяти он уйдет на заслуженный отдых. Такая перспектива сына не устраивала.
Виктор попросил отца помочь ему "втиснуться" (выражение сына) на какую-нибудь государственную службу. Михаил Александрович имел хорошие связи и в руководстве городом, и среди не самых последних чиновников области. И он пристроил Виктора начальником управления по труду и занятости одного из районов Воронежа. Надо отдать должное, сын отца не подвел. Через два-три года к Виктору Михайловичу ехали из других подобных управлений города перенимать опыт трудоустройства безработных и создания новых рабочих мест. Он попал в поле зрения и в резерв кадров чиновников городской администрации.
Вечером, когда Виктор возвратился с работы, Алла рассказала ему за ужином о звонке брата.
- Ну и что ты решила? – спросил он, тщательно пережевывая мясо.
- Ума не приложу… - озабоченность чувствовалась в каждом её слове.
Виктор всегда был доволен собой: ростом, тонкими и красивыми чертами лица, вьющимися волосами шатена, манерами разговаривать, особенно с особами противоположного пола, привлекать их интерес к себе. Но он любил жену и, как ни странно, не изменял ей с другими женщинами. А еще он купался в удовольствии, когда о нем и его работе говорили хорошо, ставили в пример другим руководителям управлений города. И разговор не о нем, не о его интересах все реже привлекал внимание Виктора. Потому слова жены он, занятый своей перспективной и очень важной для него проблемой, почти не услышал.
- Алла, а меня сегодня приглашали в горсовет, - Виктор так это сказал, будто проблема больного отца жены ни капельки его не интересовала. – И знаешь, по какому поводу?
Она смотрела не него непонимающе: "Надо забирать из санатория отца, а он…" – начинала злиться Алла и ничего ему не ответила.
Он продолжил информировать жену:
- В марте следующего года будут выборы в горсовет. Мне предлагают в них участвовать кандидатом в депутаты. Обещают всестороннюю поддержку. Как ты на это смотришь?
Обычно спокойная жена повысила голос:
- Вить, мне не дает покоя судьба папы, а ты о каком-то призрачном депутатстве мечтаешь.
- Но это же мой шанс стать депутатом горсовета, а потом и… - он ее и не собирался услышать и понять.
- Витя, опустись на землю. Ты вообще-то, меня слышишь?
Он, словно после глубокого сна, встряхнул головой.
- Я тоже не знаю, куда твоего отца пристроить.
- Что, значит, пристроить? – округлились до предела ее глаза.
Муж, наверное, понял, что выразился грубо, попробовал успокоить жену:
- А почему бы, твоему отцу не подыскать хорошую сиделку в своей деревне? У нас вот соседка присматривает за нашими дочками. Претензий к ней нет. И мы с тобой, дорогая, за них целый день спокойны. Так?
Алла немного остыла.
- Так-то оно так, но у нашего отца характер  не подарок. Ему мама старалась во всем угодить, но…
- Но ты же не бросишь кафе и магазин на чужих людей?
- Конечно… - ответила она задумчиво.
Виктор продолжал развивать свою мысль:
- И соседка наша, тетя Настя, с дочками, да еще и с Виталием Егоровичем сидеть не будет.
- Конечно…- зациклилась она на одном слове.
- Вот и пусть в селе отец подыщет себе сиделку.  Другого-то выхода я не вижу…
- Может, ты и прав…
- Да еще как! Тебе нет возможности за ним ухаживать, и у меня предвыборная кампания на носу…
Алла, молча и обреченно, смотрела на него: "Ах, как же я его люблю!.."

6

- Ты дозвонился до сестры? – спросила Лариса.
- Толку-то что? – нервничал Артем, хотя и обратил внимание, что лицо жены какое-то загадочное, глаза наполнены светом. С возмущением выплеснул из души эмоции, накопившиеся после разговора с сестрой. – У нее так и не выветрилась мысль – нам отца сбагрить…
Он после разговора с сестрой, не находил себе места. Строчки диссертации, над которой он усердно работал, плыли перед глазами. Мысли об отце отодвигали в далекий и темный закоулок все другие.
"Папа любил, а может, и продолжает любить нас с Аллой присущей, наверное, только ему любовью – снисходительной, которая вызывала какую-то необъяснимую душевную тревогу. Неужели он так и не понял, что мне-то, не знаю как сестре, от него хотелось только спокойного и искреннего внимания.
Но этого не было. А что было? Не знаю. Я вообще не могу понять тебя, папа. Ты же никогда даже попытки не сделал, чтобы заглянуть хотя бы в некоторые уголки моего внутреннего мира, моей души.
В то же время, ты в любое время суток мог сказать - сколько в совхозе построено квартир, какие на той или иной ферме привесы и надои. Ты же о своих доярках или телятницей мог рассказать всю подноготную.
А я не могу припомнить такого момента, чтобы ты не вскользь, между делом, а озабоченно и серьезно  спросил, как у меня продвигается работа с кандидатской диссертацией. Мне кажется, ты с безразличием воспринял новость, что я решил жениться на Ларисе. "Ну, подумаешь, не ты первый и не последний, кто женится и выходит замуж. Женился – дело твое. Она тебе нравится, не нам же с матерью с ней жить", - так ты, помнится, сказал тогда.
Неужели ты превратился в какой-то механизм системы, для которой не требуется душа, в которой лай не лай, а только хвостом перед вышестоящим начальством виляй? Вот и ты виляешь кому-то, и тебе усердно делают то же самое, кто рангом ниже тебя. Но этот "механизм" настолько далеко отъехал от меня, без сомнения, и от сестры, что мы его ни догнать, ни остановить не сможем никогда, а от совместной нашей жизни с тобой он же во многих "соединениях" заискрит!
Дай бог, чтобы я ошибался, но ты, если что-то ценишь во мне, то только то, что видишь во мне прежде всего себя, свой характер, свои гены. И если ты будешь жить вместе со мной, Ларисой, то никогда не перестанешь любить себя, свое высокое чиновничье "Я", будешь требовать заботиться в первую очередь только о себе. Ты же привык, чтобы все тебе кланялись, лицемерили, восхваляли тебя, беспрекословно и неукоснительно выполняли твои распоряжения, читали твои желания даже по взгляду или мимике на лице. Но я и Лариса не такие же "шестерки", как твои подчиненные.
Конечно, ты думаешь, что я должен осознавать, что всем тебе обязан. Да, я перед тобой в долгу. Но не сегодня и не сейчас я должен и могу выложить тот долг на блюдечке с золотой каемочкой. Если тебе лафа с небес свалилась, то у меня такой возможности нет и вряд ли, когда будет.  А может, папа, я в той же автомастерской отмываю твои руки от грязных денег?.."
Спасибо жене, что она своим приходом прервала его тягостные раздумья.
Лариса, вроде бы оборвала нить солидного клубка мыслей об отце. Но неожиданно заставила мужа широко раскрыть глаза.
- А я сегодня была в женской консультации.
- Это еще зачем? – искренне удивился он.
- У нас будет… ребенок… - она замерла, глядя ему в глаза. Лариса не хотела говорить напрямую, что она категорически против того, чтобы забрать Виталия Егоровича из санатория в свою квартиру и на свою шею. А начала издалека. Она забеременела, появится месяцев через семь малыш, значит, отцу Артема явно в их семье не место.
    В душе Артема творилось что-то невероятно туманное. С одной стороны – он гордился, что скоро станет самым счастливым отцом. В то же время это было какой-то пугающей неожиданностью. А тут еще проблема с отцом покоя не дает. Он не знал, что ответить жене. Спросил, словно извиняясь:
    - А как же аспирантура? Что будем делать с защитой кандидатских диссертаций?
    Она подошла к нему со спины, накинула на него венок из горячих-горячих рук:
    - Глупенький ты мой! Нам диссертации защищать в марте. А малыш, если Бог даст и будет все нормально, появиться в июле.
    Он вскочил со стула, повернулся резко к ней, бережно обнял (в голове мелькнула мысль, как бы ребеночку не повредить, если крепко обнять любимую женщину), поцеловал в губы:
    - Какая же ты у меня молодец! Спасибо тебе за такую новость!
    Но, отрезвев от поцелуев и, до отказа заполнивших душу, эмоций, растерянно спросил:
    - А как же нам поступить с отцом? К себе-то мы теперь уж точно его взять не можем…
    Будущий кандидат технических наук ждала от него этого вопроса. Радость в ее глазах еще не успела полностью испариться, лицо пылало румянцем. Нежно освободившись из объятий мужа, спокойно спросила:
     - Тём, а ты помнишь, я в доме отца намекнула, что у меня есть предложение по этому поводу?
    - Да, что-то припоминаю, - напряг он свою память.
    Она, как хороший заговорщик, его предупредила:
    - Ты только сразу его не отметай. Договорились?
    - Ларис, хватит меня загадками мучить. Ты объясни, что за предложение, а потом мы его и обсудим спокойно. Обещаю!
    - Вот и умница! – она перевела дух и насмелилась. – Если Алла с Виктором не заберут к себе отца, что вполне вероятно, мы тоже этого сделать не сможем. И у меня созрело предложение – определить Виталия Егоровича  в дом-интернат для престарелых…
    Артем от такого неожиданного предложения на какое-то мгновение онемел, не знал, как на него отреагировать. В его душе одновременно закипело возмущение и растерянность. Хотелось накричать на жену, но тут же мелькнуло в сознании: "Она же беременная…".
    Спросил, через силу сдерживая себя:
    - И долго ты над этим думала?
    Лариса не поняла – спрашивает он это серьезно или с сарказмом. Но решила ответить дипломатично:
    - У тебя есть более рациональное предложение? Поделись…
    Ответить что-либо вразумительное на ее вопрос  он не был готов.
    - Но этим мы убьем морально папу.   При живых детях - и в богадельню? – он себя чувствовал беспомощным сыном, мужчиной, просто человеком.
    Казалось, она только и ждала такого вопроса.
    - Но это не худший для него вариант…
    - Не понял? – он смотрел куда-то в даль, мимо жены.
    - Он всю жизнь проработал с людьми. Так?
    - Да…
    - И в интернате он будет ими окружен. Ему кроме ухода нужна еще и медицинская помощь. Ты можешь ее оказать?
    - Нет, - он отвечал на вопросы жены вроде бы в полусознательном состоянии.
    - И из меня медик, ты знаешь какой. Я обрезанный палец перевязать не могу, не говоря о применении каких-либо лекарственных препаратов…
    - А как на это посмотрит Алла? –  его голос вибрировал. - Да и папа вряд ли согласится…
    Лариса пошла в решительное наступление:
    - Тогда не будем с тобой копья ломать. Пусть приезжает Алла со  своим Виктором. Обсудим все вместе.
    Артем согласился с супругой.
7

    При встрече между ними сквозила прохлада. Вроде бы никогда не было той девочки, похожей на чеховскую Душечку,  добродушную и любящую брата сестру. И он, как в детстве, не ждал ее, студентки, приезда домой, не готовил для нее вместе с бабушкой и мамой оригинальный подарок,  от всей души не гордился ею.
   Алла и Виктор приехали на квартиру Артема. Квартира была четырехкомнатной, обставлена мебелью под красное дерево. Во всем чувствовался хороший вкус хозяев этого жилья. Цвет обоев, штор на окнах, даже цвет обивки мебели удачно гармонировали и создавали изысканный дизайн. У Артема и Ларисы имелись свои рабочие кабинеты, заставленные полками с книгами. Книги  в этой квартире попадались на глаза везде: на столе, на диване, даже на полу, они вроде бы находились в каком-то хаотичном разбросе, но это были рабочие и нужные для диссертаций книги.
    Алла подумала, если бы в эти комнаты допустить ее девочек, то они бы тут все верх дном перевернули, и еще больше книг оказалось на полу, да и где угодно. У нее непроизвольно мелькнула мысль: " А в какую же комнату можно поселить папу? Разве что в зал?"
    Неловкое молчание при встрече гостей из Воронежа прервал Артем:
    - Проходите на кухню. Перекусим, что Бог дал, чайку попьем, а уж тогда…
    - Это можно, - ответил за себя и жену Виктор.
    - Чай с дороги – это хорошо, - робко поддержала его  Алла.
    Но и за столом не произошло потепления между хозяевами и гостями. Витало в воздухе какое-то напряжение, нерешительность: кому начать разговор о главном, проблемном и всем, казалось, неприятном. После чая  вновь инициативу взял на себя Артем, видимо, на правах хозяина квартиры, а, может, и нервы были слабее и тоньше, чем у сестры.
     - И что же ты, сестренка, надумала?
     Алла, конечно, ждала и боялась такого вопроса. Если бы он ей его не задал, то тогда это сделала она. Но все равно он ее застал врасплох.  На какое-то мгновение за столом повисла неловкая тишина. Потом она все же решилась высказать свое мнение.
     - Если я тебя правильно поняла, то вы с Ларисой не собираетесь забирать папу к себе? - ее большие глаза впились в глаза брата.
    Тот не стал ходить вокруг да около:
    - Все ты, моя дорогая сестричка, поняла верно.
    - Почему? – последовала быстрая реакция.
    - У нас причин несколько, но я скажу о главных из них. Мы с Ларисой в марте защищаем кандидатские диссертации. Видите, какой в квартире тарарам, нам суток мало, чтобы к сроку закончить работу, - он старался говорить спокойно и веско, - так что за папой ухаживать ни Лариса, ни я не сможем. И еще. Мы с Ларисой ждем… ребенка…
     - Ой, какие вы молодцы! - не сдержала Алла чисто женских эмоций. Но уловила на себе строгий взгляд Виктора. Тут же успокоилась и обреченно сказала. – И мы с Виктором папу к себе взять не можем…
     - Это почему же? – голос брата показался сестре резким.
     Чувствуя неловкость, замешательство жены, в разговор вмешался Виктор:
     - Артем, мы с вами самые близкие родственники. И давайте все взвесим спокойно, придем к общему мнению. Согласен?
     - Только вы сначала объясните, почему не можете взять к себе папу?
     - Хорошо, - согласился Виктор. Алла была ему благодарна, что он освободил ее от неприятного и мучительного разговора с братом. – Алла, да притом в такое предновогоднее время, доверить кафе и магазин чужим людям не может. Завтра там все рухнет. Если у вас только ребенок намечается, а у нас их двое. Соседку нанимаем, чтобы за этими сорванцами было, кому присмотреть. Из меня явно нянька вашему отцу не получится. К тому же, у меня начинается предвыборная кампания. Меня выдвигают кандидатом в депутаты горсовета. Выборы, как и защита ваших диссертаций, будут в марте следующего года…
      Артем слушал длинную и оправдательную речь зятя на пределе терпения. Он и не думал с ним в дальнейшем вступать в разговор.
     - Алл, давай отца бросим в санатории. Может, найдутся сердобольные чужие люди и приютят его, - его глаза от злости и нервного напряжения покраснели.
     Не сдержалась и сестра:
     - То же самое, братик, я могу и тебе предложить. Почему ты все проблемы хочешь свалить только на меня? Они вроде бы тебя не касаются?
     На выручку мужу пришла Лариса:
     - Алла и Виктор, давайте не будем нагнетать обстановку. И у вас, и у нас нервы не железные. У вас есть какое-либо предложение?
     - Да! - опередил жену Виктор. - Мы предлагаем подыскать для отца хорошую сиделку в селе.
     Артем продолжал горячиться:
     - Вы думаете, он согласится на это?
     - Об этом надо спросить Виталия Егоровича, - спокойствию Виктора можно было только позавидовать.
     - А вы что предлагаете? – вступила в разговор Алла.
     И на этот раз за мужа ответила Лариса:
     - Виталию Егоровичу нужен не только хороший уход, но и квалифицированная медицинская помощь. Так? Так! – она никому не дала вставить в свою речь слово. – Он больше четырех десятков лет работал среди людей, в гуще людей.  Правильно? Без сомнения! Где эти факторы могут совпасть для Виталия Егоровича и с его общительной натурой, и с пользой для его здоровья? Ответ мы с Артемом нашли альтернативный вашему предложению. Если он не согласиться на сиделку в своем доме, тогда мы  предложим ему поселиться в Доме-интернате для престарелых…
     Лицо Аллы вспыхнуло красным пламенем:
     - Папа нас в три шеи погонит с такой идеей…
     - А у тебя есть какие-то другие варианты? – спросил Артем не без иронии.
     Она лишь вяло вздернула плечами…

8

    На перекошенном лице Виталия Егоровича появилось что-то похожее на улыбку, когда дети вошли в палату. Он попробовал подняться самостоятельно с койки, но это у него вызвало затруднение. Ему на помощь поспешил Артем.
    - Ну, как ты тут, пап, себя чувствуешь? – еле сдерживая слезы, спросила Алла.
    Отец и так еще не мог говорить разборчиво, а тут от волнения совсем дар речи потерял. Придя немного в себя, все же пробормотал:
    - Плохо…  Надоело…
    Алла и Артем поняли, что отцу разговаривать тяжело, рассказали ему о том, как продвигается работа по защите диссертаций, как растут его внучки в Воронеже. Виктор вот депутатом горсовета думает стать. Успокаивали его, что у них со здоровьем все нормально. Надеются, что, и он скоро поправится…
    И когда дети, Лариса и Виктор старались, как можно больше проинформировать его о себе, своих семьях, Виталий Егорович обратил внимание, что они почему-то словно приклеили глаза к полу и  боялись встретиться с ним взглядами. Подумал с тревогой: "Что-то они от меня скрывают… Что?"
     Ах, если бы не его одеревенелый язык, он бы все до мелочей выпытал у этих хитрецов. "Скрывают что-то дети, значит, так надо…" – решил старший Венков. Для него было главным услышать от них, к кому после санатория ему перебираться - к Артему или Алле. А секреты он и потом у них выпытает.
     Алла старалась допытаться:
     - Хорошо ли тебя, папуль, тут лечат, лучше ли стало?
     Он никогда в жизни так не волновался, как в этот раз при детях. В каких только жизненных переделках ему не приходилось бывать, но он всегда завидным внешним спокойствием отличался. Пусть внутри частенько кипело, как на раскаленной сковороде, но никому он не давал даже намека это заметить. А теперь, наверное, нервы все в клочья порвались, плакать хочется, в теле дрожь, каждое слово из себя с трудом выдавливать приходится.
    - Когда…вы…меня…заберете?..
    Дети вновь глазами будто начали гвозди в пол забивать.
    Алла, давясь слезами, попросила с дрожью в голосе:
    - Артем, прошу тебя, скажи папе о наших предложениях. Я не могу…
    Артем, избегая взгляда отца, с волнением рассказал ему о своих семейных трудностях, о проблемах семьи сестры, о том, что они вместе с Аллой ему предлагают.
    " Нет, они, наверное, решили меня разыграть, развеселить в этой ненавистной палате? – задавал он сам себе с тревогой вопросы. – Никто из них меня не может к себе забрать? Чушь какая-то…" Слова сына, как сухие березовые дрова, трещали в пламени его мыслей.
    Но ни Алла, ни Артем не смотрели ему в глаза. В них он бы точно прочитал истинные намерения детей.
    "Если Артем говорит это серьезно, а, похоже - да, то зачем они ко мне пришли? Добить меня? Такова их благодарность  за все, что я для них сделал?.." – от этой мысли до его сердца будто иголка добралась.
    После того, как Артем высказал мнение сестры и свое, Виктора и Ларисы, в палате наступила такая тишина, что дыхание отца казалось громким-громким и со стоном.
    Виталий Егорович пытался что-то сказать, но застрявший в горле ком, не позволял ему это сделать. Он пробовал рассмотреть лица дочери и сына, их глаза, но никого и ничего не видел.
    В его душе воспламенялся черный огонь, в глазах стоял густой и розовый туман,  обильные слезы еще глубже промыли борозды морщин на лице…

9

     Не тучи и облака затянули небо, а сплошной туман – густой, мутно-пепельный, который, словно плесень, налип на нежные весенние ветви. Солнце из-за мохнатого и зыбкого тумана было расплывчатым и казалось еле светящимся рыжим пятном.
     А в его душе моросил нудно-тоскливый и колючий дождь. Не дождавшись сына и дочери на автобусной остановке, он перебрался в зал ожидания автостанции. Смотрел каким-то застывшим взглядом на людей, которые заходили, уходили, суетились, ругались, радостно обнимались, прогнав разлуку и преодолев расстояния. В не прекращающихся  ни на мгновение шарканье, смехе, возгласах, иногда и  плаче живого и вроде бы монолитного потока людей он почему-то с особой остротой чувствовал их бездушие, безразличие к себе. Вроде бы его нет ни в этом зале, ни в этом городе, ни вообще на земле.  И в своем воспаленном сознании он нянчил мысль, что нуждается в бездушии этих безлико-холодных пассажиров: пусть себе спешат куда-то, словами, как камнями, не бросают в его душу, главное ведь – они разгоняют его одичалую тоску.
     Он тосковал по давно уже умершим своим родителям, по недавно покинувшей его и земное пребывание жене, детям, которых зачем-то ждет, казалось, целую вечность. Он соскучился по внучкам. Ему некогда было воспитывать своих детей, а с появлением внучек у него воспламенилось  такое чувство нежности, любви, которым он никак не мог напоить свою душу. И когда тоска и скука одновременно сплетались туго в его мыслях, то эти мысли напоминали подгоревшую манную кашу: сверху белую, снизу – черно-коричневую. Он надеялся, что его жизнь вот-вот лишится суеты автобусной остановки и автостанции, а с появлением детей в душе грянет салют. И он, вроде бы не теряя сил, плыл по бесконечной реке на белом теплоходе под трепетным названием "Надежда", и от этого не переставал, как ему казалось, манить его к себе далекий-далекий прозрачно-голубой свет.  И в его на какое-то мгновение просветленном разуме возникла мысль, что он самый счастливый на земле человек или обязательно им вот-вот станет…
     А то вдруг в рассудке наступал провал, и он не знал, зачем сидит в зале автостанции, сколько уже дней ничего не ел и голоден, как клоп, почему рассудок, не переставая, борется с туманно-расплывчатым чувством ожидания чего-то и никак не может его одолеть.  У его сердца был такой разум, который он совершенно не понимал. Не замечал, как иногда капли выскальзывают из его глаз и заполняют  до краев морщины, нарезанные безжалостным плугом лет. Его мысли все глубже погружались в темно-серый туман. Он начинал разговаривать неизвестно с кем.
     - Нет, что ты не говори, а старое искривленное дерево не выпрямишь.  А что молодое? Его гни куда хочешь… Почему не гнул?..  Все мечтал о чем-то… А мечты те обтрепались на ветру времени, в лоскуты превратились… И сам я обносок... жизни…
     На его сознание вдруг давила какая-то неведомая сила, в голове закипала боль, лицо словно иллюминация: то краснело, то бледнело, вновь делалось багряным и потным и тут же обесцвечивалось, будто в нем ни одной капли крови не осталось.
     Он теперь бормотал что-то бессвязное, бессмысленное:
     - Свет скользит во тьму… Добру со злом не справиться… Лучше зажечь свечу, чем проклинать темноту…  Почему их нет?.. Автобус в другую сторону юркнул?.. Яблоки с виду тоже румяные, а внутри червивые… Если враг голоден, дай ему хлеба… Дети, у вас кончился хлеб?..
     И если кто-либо прислушался к его бормотанию, то засомневался бы в  его здравомыслии. Слова этого старика летели неизвестно куда, к кому, к чему, словно сухие осенние безжизненные листья тихо и тоскливо искали вечного пристанища на земле.   Он, казалось, втискивал свое маленькое и худое тело в деревянный диван в зале ожидания автостанции и превращался в жалкое и грустное существо, напоминающее скошенное пшеничное поле в ненастную осеннюю пору.
     Он совершенно не обратил внимания на то, что к нему подошли две женщины и мужчина в милицейской форме, не слышал, как они тихонько переговариваются.
     - Это он.
     - Конечно, Водопьянов.
     Милиционер удивился:
     - Он с кем-то разговаривает…
     - Это с ним частенько бывает, - пояснила женщина, что была постарше другой своей напарницы. Окликнула старика, - Виталий Егорович, здравствуйте!
    Его глаза лениво отреагировали на голос. Он уставился на женщину, как будто первый раз ее видел. Но это была медсестра Дома-интерната для престарелых, из которого Водопьянов исчез несколько дней назад. Кого-кого, а ее-то он забыть так быстро не мог. Она ему делала уколы, давала таблетки, когда он жаловался на острые боли в голове. И другая женщина – санитарка тоже работа в интернате, убирала в комнате, в которой он проживал. И она ему казалась каким-то расплывчатым пятном. Это "пятно" спросило его:
    - Что вы тут делаете, Виталий Егорович?
    Он ответил так, словно от назойливой мухи отмахнулся:
    - Жду…
    Теперь к расспросам подключилась медсестра:
     - Автобуса? Вы куда-то собрались ехать?
     Он немигающими глазами смотрел куда-то вперед:
     - Встречаю… Ожидаю…
     Женщины переглянулись. Их взгляды говорили о том, что у Водопьянова, видимо, разыгралось больное воображение. Он воспринимает их, как незнакомых людей, хотя в Доме-интернате уже пробыл более полугода, ежедневно с ними встречался, разговаривал. Вроде бы был доволен и медицинским обслуживанием, и условиями проживания. Но, видимо, время пока не затянуло следы инсульта. За ним замечалось, что он при ходьбе пошатывался, а то и внезапно падал, иногда начинал бессвязно говорить. Ему нужен покой и покой. А он как-то незаметно  ушел из интерната. Его разыскивали возле магазинов, по больницам, заявили в милицию о внезапном исчезновении пациента интерната. Руководство отдела внутренних дел дало ориентировку участковым, чтобы те поискали Виталия Егоровича среди бомжей.   
      А он, оказывается, с одного конца города каким-то образом попал на другой, кого-то ждал или встречал на автостанции.
     Работники интерната, конечно, знали, что у него есть сын и дочь. Они-то и определили его сюда. Слушок дошел, что дети продали его дом, а при дележе денег чуть ли не передрались. За все время пребывания Водопьянова в интернате ни сын, ни дочь ни разу его не навестили. А кроме их ему ждать или встречать некого. Но почему он оказался на автостанции? С какой такой стати ждать ему детей здесь, да еще несколько дней подряд голодным и, наверное, без сна? А если сын или дочь все же решили бы проведать своего больного отца, то приехали в интернат.
    - Пойдемте отсюда, Виталий Егорович, - подошла к нему медсестра, - я вам помогу подняться.
    - А они приехали? – на его лице заплескалось волнение.
    - Кто?
    - Дети мои дорогие...
    Санитарка ответила неопределенно:
    - Они обязательно приедут. А вас ждет душ, чистая постель и хороший обед.  Вы когда в последний раз обедали?
    - Я не хочу. Где сын? Почему не заходит дочь? Они заблудились?..
    Женщины поняли, что с обитателем Дома-интерната происходит что-то неладное.
    В разговор вмешался милиционер:
    - Дедушка, давайте я вас до машины провожу.
    - Они меня на улице в машине ждут?.. – тускло заискрился свет в его глазах.
    -Да… - самопроизвольно вырвалась ложь из уст человека в форме лейтенанта милиции.
    Виталий Егорович с трудом приподнялся со скамьи. Но ноги его тут же подкосились, словно они были из сыпучего песка. Руки повисли плетьми.  Он начал клониться в правую, когда-то парализованную, сторону тела. И если бы  женщины каким-то чудом не успели подхватить его под руки, он рухнулся бы на пол, устланный метлахской плиткой. На помощь медсестре и санитарке поспешил милиционер.
     Почти невесомое тело Водопьянова они понесли к выходу автостанции…