«Князь Потемкин» не претендовал на звание шикарного ресторана и не пользовался особой популярностью у эмигрантов, несмотря на расцвеченную огнями вывеску и усиленный динамиками разудалый призыв: «Только у нас вы отведаете любимые блюда императора Петра Первого и Екатерины Второй, а также иные яства, коих даже оные не едали! Обслуживание быстрое, скидки небывалые, музыка «живая», танцы до упаду, работаем до последнего клиента!..»
Жители близлежащих улиц и сотрудники расположенных неподалеку офисов почти не заглядывали на этот «русский островок» посреди Тель-Авива, их не интересовала ни богатая славянская кухня, ни колоритная славянская публика. Свободное от работы и домашних дел время они коротали в небольших кафе, где за чашкой чая, стаканом сока и вазочкой мороженого могли просидеть целый вечер, беседуя с друзьями, родственниками или коллегами, решая личные или служебные вопросы, поглядывая на своих детей и собак, играющих рядом, и следя, чтобы ни те, ни другие не выскакивали на проезжую часть. Молодые и не очень, состоятельные и не очень, все они отдыхали тихо, аккуратно и уверенно, зная, что завтра их не уволят с работы и не лишат жилья, что завтра будет новый день и новый вечер, когда они снова соберутся вместе и продолжат свое локальное общение. И на клиентов «Потемкина», поначалу спокойных, но ближе к вечеру все более и более шумных, аборигены не обращали никакого внимания.
Собственно, русские рестораны в Тель-Авиве ли, в Хайфе или в Эйлате, да в любом городе Израиля, не больно уж отличались контингентом. Работный люд, пролетарский класс (а кем еще может стать здесь репатриант из России или сопредельных земель, будь он там хоть трижды академиком), по верному определению революционного поэта-трибуна, жажду заливает не квасом. Этот поэт был пророком даже в своем отечестве…
У входа бычился двухметровый охранник в черной форме и с массивной нижней челюстью. В его лопатообразной ладони с наколкой «Вова» карандаш казался тонкой спичкой. Вова разгадывал кроссворд в газете «Секрет». Обязанности Вовы предполагали не столько тестирование входящих на предмет взрывчатки, сколько наблюдение за тем, чтобы все посетители оплатили свою выпивку-закуску и не смылись халявно. Поэтому охранник Вова стоял не спиной ко входу в ресторан, а лицом к таковому.
«Потемкин» гудел. Грохотал ударник, ухали басы, визжал саксофон и плакала-рыдала скрипка. Смазливая блондинка в длинном узком платье, идеально подчеркивающем фигурку, вопрошала, заламывая руки: «Виновата ли я, виновата ли я, что люблю?..» Хотелось посочувствовать наивной, и тут же разъяснить, что нет, не виновата, но все-таки зря позволяла себя целовать в эту лунную ночь, когда все о любви говорят. В центре зала праздновали то ли юбилей, то ли встречу бывших земляков, застолье близилось к кульминации. Кавалеры уже откровенно тискали своих соседок, те целомудренно отмахивались; кто-то, держась за стул и пошатываясь, провозглашал очередной тост; кто-то, охватив ладонями щеки и закатив глаза, пытался подпевать невиноватой блондинке…
Марк выбрал столик в углу у окна, подальше от чужого праздника. Тут же подскочившая официантка быстро приняла заказ и упорхнула. Ей явно понравились новые посетители, попросившие двести грамм водки, триста вина и «чего-нибудь фирменного». Это «чего-нибудь», а именно смоленские рябчики, осетровая икра и байкальский омуль вместе с двенадцатью видами салатов, предполагало неплохие чаевые.
А Марк мучительно подбирал слова, чтобы начать беседу. Обозначить, и, тем более, развить тему никак не удавалось, и с каждой минутой он все больше терялся. Лера в такт музыке покачивала головой и с вопросительным ожиданием глядела на Марка.
-- Славно здесь, -- наконец констатировал он.
-- Ага, -- согласилась Лера и рассмеялась. – Спорю: вы не знаете, о чем говорить, и поэтому страдаете. Я тоже не знаю. Будем мучиться дуэтом?
Марк чувствовал себя полным болваном. Уж на втором-то свидании серьезный мужик так себя не ведет. Он улыбнулся, пожал плечами и брякнул:
-- Давайте, как малознакомые англичане, вести светскую беседу.
-- Например?
-- Ну, например, о месте любви в человеческой жизни…
И снова замолчал.
-- Тогда уж о первой любви, -- пришла на выручку Лера. – После нее все жизненные события уже не имеют значения, как справедливо заметил кто-то из древних философов. По-моему, Сократ.
-- А Сократа отравили цикутой…
-- Но, по всей вероятности, он жертвою пал в борьбе за что-то другое, а не за это открытие. А у нас с вами тема – первая любовь!
-- Вот как? – ухватился за соломинку Марк. – И с кого начнем?
-- С вас, конечно. Вы мужчина…
Марк облегченно вздохнул, однако постарался, чтобы этот вздох выглядел как обреченный. Он готов был сразу признаться, что ему, как девяти из десяти мальчиков, с первой любовью сокрушительно не повезло. Но, если восемь из этих девяти, перетоптавшись, тут же находили новый объект вожделения, то он, Марк, выпал и из этого числа. Он решил, что никогда и никого больше не полюбит – так искренне, страстно и чисто, как эту свою одноклассницу Виту Рябинину. Однако женился неожиданно для себя на соседке по подъезду, которая давно уже строила ему глазки. Развелся через два года, не выдержав придирок еще нестарой, но уже вдовой и самолюбивой тещи, которая полагала, что вместо недотепы, да еще и еврея, дочь могла бы выбрать «что-нибудь серьезное и твердо стоящее на ногах – зря ли маменька цветочек лелеяла…» Потом были мимолетные, эпизодические моменты то ли с замужними женщинами, то ли с молоденькими коллегами по «Ленинской смене»… Во всяком случае, Марк не видел того идеала, с кем можно было бы вместе идти по жизни. Перед глазами стояла все та же Виточка Рябинина с огромными лучистыми глазками и вздернутым носиком, смутившая и возмутившая, из-за которой он в юности и начал писать стихи, дабы утвердиться в ее глазах. И эти поэтические пробы, и лирические новеллы, и юмористические миниатюры охотно печатали местные издания, позже появились репортажи и очерки – когда он уже стал корреспондентом областной молодежной газеты. «Журналистика убьет тебя, -- вспоминал он слова своего тезки Твена, -- но, пока ты еще жив, она даст тебе кусок хлеба, а уж если повезет, то и стакан молока…»
А Марк писал исключительно для Виты. Полагал наивно, что если ей в руки попадет газета со статьей, под которой будет стоять его фамилия, то Вита хотя бы вспомнит о нем и вдруг «наберет затерявшийся в памяти номер»… Напрасно полагал и зря старался. То ли семейство Рябининых не уважало местной прессы, то ли Виточка напрочь забыла и самого Марка, который там, в далеком Харькове, носил имя Митя, и его фамилию.
-- Первая любовь, говорите, -- он оглянулся на пьяную компанию, которая, подпевая красивому тенору-солисту, хором повествовала о том, как молодой парень вышел в донецкую степь... – О первой любви можно говорить много, но я бы откомментировал ее коротко: одних она ломает, а другим закаляет характер.
-- Вот как? Обоснуйте, и будем развивать дискуссию, -- улыбнулась Лера и кивнула на спиртное. – Только для начала…
-- …врежем по стопарю, -- согласился Марк.
«И в забой отправился, -- выводил солист, -- па-арень молодой…» -- «В запой! В запой отправился!..», -- хохоча, громко перебил другой голос. На секунду стало тихо, но тут же грохнулся опрокинутый стол, загремела посуда, зазвенело стекло.
-- Убью! Урою! Ур-род, у-ублюдок!!! – возопил обиженный тенор.
Марк вывернул шею, с интересом наблюдая за происходящим.
-- Испортил песню, -- пояснил он. -- Сейчас начнется…
Перекрикивая друг друга, гости орали вразнобой, широко используя ненормативную лексику. Назревала драка в истинно русском варианте, когда уже безразлично, кого и за что бить, главное – не растеряться и вовремя въехать соседу в глаз, а если еще удастся повалить, то от души попинать ногами. Трещали резные стулья, раздираемые на части, их ножки тут же превращались в крепкие деревянные дубинки. Длинно и истерично визжали дамы; охранник Вова, размахивая пистолетом, ввинтился в кучу-малу; метрдотель врубил звуковую сирену, дабы привлечь полицию…
-- Русский бунт, -- сквозь зубы процедил Марк. – Бессмысленный и беспощадный. Вот она, суровая реальность бытия. А вы говорите – первая любовь!
Он залпом опорожнил рюмку «Абсолюта», отметив машинально, что «Аляска» при тех же сорока градусах кажется забористее и ядренее на вкус, и снова обернулся к побоищу.
-- А тост? – запоздало напомнила Лера, держа в маленькой ладошке бокал с вином. Ее, казалось, совершенно не интересовали бурные события в близлежащем пространстве. – Без тоста в ресторане пьют только алкоголики…
-- Извините, увлекся, -- тряхнул головой Марк и снова налил себе полрюмки. – За первую любовь! Ее звали Вита, -- неожиданно для себя пояснил он и опустил голову на ладони.
…Розовая пелена застила глаза, он упорно моргал и морщился, борясь со слезами и стараясь отогнать, развеять внезапные видения. Школа. Смеющаяся Вита. Отец… Отец, ученый-химик, орденоносец и лауреат, мечтающий, чтобы сын его вырос настоящим мужчиной…
***
-- И в кого ты такой мямля? В кого ты такой хлюпик, что даже в школу ходить не можешь – дети, вишь, обижают! Дед беспризорником-вором был, я – хулиганом, из милиций не вылезал, а ты даже в рыло не схватил ни разу…
Израиль Львович гневно метался взад-вперед по комнате, сжимая и разжимая кулаки и бросая уничижительные взгляды на Митю. В такие минуты Мите хотелось, как в раннем детстве, залезть под стол и пониже стянуть скатерть, спрятаться от всех, чтобы никто его не видел и не слышал. Но теперь он уже большой, и под столом вряд ли поместится…
-- И как ты жить дальше будешь, с таким характером, как у грудного младенца?! – бушевал отец. – Да столкнут тебя на первом же повороте, и постоять за себя не сможешь! А все начинается с детства, с детства! Ну, подерись с кем-нибудь, мусорку подожги, что ли, окно разбей в конце концов, будь нормальным пацаном, а не… Боже, да если бы меня хоть раз в школу вызвали из-за тебя, я был бы самым счастливым человеком…
-- Чему ребенка учишь? – тихо огорчалась мама.
-- Жизни учу, Софочка! А то засте-е-енчивый такой растет – идет и за сте-е-енку держится, чтоб не заблудиться… Да чем он от девчонки отличается – разве что мотню расстегивает в сортире, а девчонка платье задирает. Вот и вся разница! Велосипед ржавеет, клюшка гниет, а как рогатка выглядит – так он вообще без понятия. И это пацан, я спрашиваю?!
Митя машинально перечитывал одну и ту же строчку в учебнике по природоведению, покрываясь румянцем и кусая губы, чтобы не заплакать.
-- Ну, хоть рассердись на меня! – требовал Израиль Львович. – Закричи, затопай ногами! Обзови как-нибудь! Покажи, что есть у тебя самолюбие! Эх!.. – и уходил в свою комнату-кабинет, хлопнув дверью.
А мама долго гладила Митю по голове, и от этого плакать хотелось еще сильнее. Софья Александровна никогда не перечила мужу, во всяком случае, при Мите. Лишь один раз, рыдая в подушку после очередного отцовского наставления, он случайно услышал голоса за стеной: «Я добра ему хочу, добра, чтоб не вырос тряпкой! – кричал отец. – Вот встанет он перед выбором, и что? Да забьется в уголок и закроет глазки: авось пронесет… Мало того, что его все будут шпынять за недотепство, так плюс ко всему еще и еврей!» -- «Пока что шпыняешь его только ты», -- жалобно отвечала мама. «И дай Бог, чтобы только я! – шипел отец. -- Но Он не даст, не даст, вот увидишь…»
Мите было обидно и стыдно. Но ни драться, ни поджигать мусоросборники он не хотел.
И всю жизнь прожил без рогатки.
***
Как хорошо: тело невесомо, шаг – и летишь над морем, едва касаясь волн, словно Фрези Грант, да еще фильм такой был, Маргарита Терехова снималась, одна из первых ее ролей в кино…
Марк потянулся, разминая спину и блаженно улыбаясь. По телу разлилась сладостная волна, приятное головокружение сменилось желанием смеяться и говорить глупости – такое состояние было у него много лет назад, в столице, когда его, слушателя курсов журналистики, одногруппники угостили «косячком» с сушеной коноплей…
А сейчас Марк оказался за рулем своей старенькой «Хонды»… но нет, какая «Хонда», -- в руках у Марка штурвал болида «Экспресс-Штурм»! Майкл Шумахер плачет и рвет волосы, Харли Дэвидсон в отчаянье отшвыривает шлем и матерится по-английси… На си-бемоль поет двенадцатицилиндровый движок, о ветровое стекло в кляксы плющится мошкара, кипят и плавятся протекторы, стрелка спидометра твердо уперлась в ограничитель и, задрожав, изогнулась…
Нужно сбавить скорость, -- подумал Марк. Чтобы спокойно, без приключений, добраться до своего дома, поставить машину, выключить фары, заглушить мотор и уснуть, обняв рулевое колесо, ткнувшись в него лбом…
***
Он очнулся словно от легкого, но внезапного толчка – так бывает, когда при беспокойном сне ощущаешь вдруг, что упустил какую-то мысль, и эта мысль сейчас -- именно сейчас! -- оказалась неизмеримо важной. С колотящимся сердцем открыл глаза. Во мгле маячило светлое пятно; постепенно уменьшаясь и обретая контрастность, оно оказалось ярким прямоугольным светильником с названием улицы и номером дома: «Марголин, 17» -- на иврите и английском…
Я около своего подъезда, -- сообразил он, удивленно крутя головой.
Небесную темь, сверкая точками-иллюминаторами, медленно и натужно прорезал тяжелый «боинг», он заходил на посадку в аэропорт «Бен-Гурион». Бледная луна то выглядывала, то скрывалась в обрывках поспешно плывущих туч.
Взгляд упал на приборную панель. Тридцать четыре километра, судя по счетчику, проехал он с тех пор, как в последний раз вставил ключ в замок зажигания. Контроль пробега давно стал привычкой: если стрелка топливного индикатора доползала до середины шкалы, и при этом счетчик километража показывал «100» или меньше, -- значит, расход бензина существенно превышен, даже для такого слабого автомобиля. Следовательно – жди очередной проблемы с двигателем, давно выработавшим свой моторесурс, и собирай денежку на очередной ремонт. Неплохо бы заодно и карбюратор прочистить, и бензонасос отрегулировать. Старая машина – как старый мужчина: то там засбоит, то там засвербит, то там усохнет или увянет…
Светящиеся часы на щитке управления показывали 00:14. Четверть первого ночи.
Четверть первого!
Марк передернулся, словно в ознобе. Он сунул руку в карман, помня, что в пачке оставалось три или четыре сигареты. Но ни сигарет, ни даже пустой пачки не нашел. Когда он успел их выкурить?..
Вспомнил, что из «Потемкина» они с Лерой вышли в начале одиннадцатого.
Два часа назад.
И тридцать четыре километра.
Куда подевались эти два часа, и откуда взялись тридцать четыре километра?!
Он пошевелил затекшей шеей и обнаружил, что правое сидение пусто. Леры нет. Нет ее и на заднем, нет и на полу – не свернулась калачиком, хихикая, чтобы подразнить или разыграть Марка…
Два часа, целых два часа. Где же он был, что делал? Скорее всего, отвез Леру в Рамат-Ган. Или не отвез?.. Ну да, от ресторана до Лериного дома, а оттуда до Ришон ле-Циона так и получится порядка тридцати -- тридцати пяти километров. Хоть здесь что-то увязалось. Но два часа все-таки выпали из памяти, а значит, из жизни. Он не мог найти никакого объяснения, и это пугало.
А вот и что-то новое. С правой стороны лобового стекла – густая паутина трещин. Казалось, тронь пальцем – и стекло осыплется тысячей мелких осколков.
Попал в аварию? По окну кто-то ударил? Что-то упало сверху?..
Лишь с третьей попытки удалось выбраться из машины – тело оказалось ватным и невесомым, ноги подкашивались, пришлось даже подержаться за открытую дверцу, чтобы восстановить равновесие и отдышаться. Дичь, -- подумал он. Никогда такого не было. И выпил-то за весь вечер грамм двести, слону дробинка, да и закусил плотно. От такой дозы никто не может ни обрести амнезию, ни утратить рассудок. Даже дорожная полиция, если и остановит, вряд ли сможет унюхать и придраться.
Он сделал шаг, зажмурился и сдавил виски ладонями, стараясь унять дрожь.
Что-то мелькнуло в его мыслях, связанное с подобной потерей реальности, но мелькнуло быстро, коротко, и он даже не успел осознать, что именно.
…Подобное чувство, необъяснимое чувство растерянности и беспомощности он испытал в тот день, когда навсегда покидал родной город. Взгляд скользил по зданию вокзала «Харьков-Пассажирский», невольно задерживаясь на стеклянных дверях. Он стоял на перроне, ожидая поезда на Одессу, откуда пролегал морской путь на новую родину. На Земле Обетованной его должен был встретить дядя Солик, Соломон Абрамович, а здесь, на вокзале, он был одинок в толпе отъезжающих и провожающих, которые улыбались и печалились, плакали и смеялись. Вчера он устроил «отходную» для немногочисленных друзей и близких, с каждым попрощался и каждого заверил, что провожать его не нужно. Каждому он обещал, что напишет на электронную почту или позвонит, как только приедет и устроится, не будучи, впрочем, уверенным, что кто-то будет особо ждать его сообщений или звонков.
Отец не пришел на прощальный вечер. Не пришел и на вокзал, хотя ему, единственному из всех, сын назвал время отправления и номер вагона.
Израиль Львович так не понял сына. И не простил.
Тяжело, очень тяжело было на душе…
-- Ай, красавец, говорила тебе, -- вдруг раздалось за его спиной. – А не верил мне, а почему? Аль позабыл меня вовсе?..
Он почувствовал, как по спине поползли капли пота.
Еще тогда, при первой встрече, она обратилась именно так…
* * *
-- Ай, красавец, оставь кусочек!..
Митя оглянулся. Старая-престарая цыганка погладила его по ладони, сжимающей огрызок беляша, обернутый в салфетку.
Пивная на Клочковской, именуемая уже тремя поколениями харьковчан «Коробочкой», славилась не только своим неразбавленным (а если и разбавленным, то лишь в меру и по совести) пивом, но и вкусными горячими беляшами с густым мясом, от одного вида которых слюнки сами текут по подбородку, а желудок, урча, липнет к позвоночнику...
«В лесу было накурено», -- едва лишь переступая порог этой пивнухи, вспоминал Митя фразу афориста-хохмача, вычитанную в каком-то юмористическом сборнике. Здесь все было сине от табачного дыма, а на стенах размещались репродукции известных полотен – «Березовая роща» Левитана, «Утро в сосновом бору» Шишкина и другие шедевры живописи на тему зеленого друга. Исключение составляла, пожалуй, лишь васнецовская «Аленушка», так как здесь на переднем плане было изображено болото. Болото, в котором утонул братец Иванушка. Не пей, Иванушка, козленочком станешь… Но не послушался глупенький, вот и нажил приключений.
-- Оставь кусочек, аметистовый, чистую правду скажу…
Митя всем корпусом повернулся к собеседнице. В ее глазах он не прочитал ничего, кроме мольбы. То, что лица «цыганской национальности» -- умный и ушлый народ, да к тому же многие из них обладают даром гипноза, рассказывать нет потребности. Уж кому-кому, а Мите, заведующему «криминальным» отделом областной газеты, не раз приходилось писать об изощренном мошенничестве, коим славятся представители этой этнической группы. Помнил и статью-исповедь одного из доверчивых земляков, которую он, Митя, несколько лет назад печатал в своей «Ленинской смене» почти без правок. А в том дело было, что шел себе мужичок по Сумской, да вдруг оказался в окружении целой компании цыганок разного возраста – от десяти до ста на вид. Да и приостановился, чтобы подать копеечку деткам голодным, чумазым и оборванным. Очнулся лишь на следующий вечер. И обнаружил, что лишился всех документов и наличных денег, из квартиры чудесным образом исчезли все украшения родной супруги, а сберегательная книжка огорошила своим нулевым счетом. Так тебе и надо, не будь такой болван…
-- Всю правду про себя я и так знаю, -- кивнул Митя, отодвигаясь. – И чистую, и грязную. С меня не обломится.
-- Жадный, да?..
-- Не-е, справедливый. Поскольку кусочек этот, -- Митя любовно оглядел остатки своего беляша, -- была и есть моя личная собственность. И не отдам никому, и никто не вправе ее у меня отнять. А сделаем-ка мы вот чего…
Он подошел к Валюше-поильщице и купил свежий дымящийся беляш.
-- А вот это с сего момента есть твоя личная собственность, -- икнув, сказал он, вкладывая покупку в ладошку старой цыганки. – И хиляй отседова.
Он сам не мог объяснить этого своего поступка. Может быть, пожалел попрошайку, а, скорее всего, захотел просто отделаться от нее. Чтобы рядом не топталась и не клянчила, упрямо заглядывая в лицо. Но та, без слов благодарности сунув подарок за пазуху, вдруг медленно произнесла:
-- Добрый ты. Знаю, денег мало у тебя, а вот поделился. От доброты твоей, скажу, и судьба твоя недобрая, оборонить себя не умеешь. Жены у тебя нет, на службе не ценят тебя, и с родителем ты не в ладах…
Митя ахнул, едва не захлебнувшись пивом.
Откуда знать ей, что именно «родитель» и остался у него, что мать, Софья Александровна, умерла несколько лет тому назад?.. И отношения с отцом, Израилем Львовичем, нельзя назвать слишком теплыми – не хотел отец, чтобы сын женился на соседке-гойке, с которой и развелся, пожив всего-ничего… И с работой угадала: кресло замредактора, к которому давно уже примеряли Митю, вдруг оказалось занято пришлым инструктором горкома комсомола…
-- И еще скажу, бриллиантовый: вот минет зима, лето, и еще зима, и будет у тебя служба хорошая, и дом наладится. Да станет это не здесь, а после дороги дальней через три моря. Иудей потому что ты, вот как. И родитель твой на чужой земле окажется, да не по своей воле-то. Злые люди возьмут его, и вспоминать заставят, что было и чего не было…
-- Чепуха, -- неуверенно отозвался Митя, чувствуя, что язык вдруг начал ворочаться с трудом, а перед глазами все поплыло. – Нам и здесь хорошо, даром что иудеи.
-- Ай, нехорошо тебе тут. В день последний стоять будешь со скарбом своим около поезда-вагона, так и вспомнишь-увидишь тогда меня, вот так-то дело и будет…
…И вспомнил ее Митя в день отъезда. Да не только вспомнил, но и увидел.
Старая цыганка снова коснулась его ладони, как тогда, в прокуренной пивнухе на Клочковской.
-- Добрый ты, -- вздохнув, покачала головой она. – И родитель твой добрый, помиришься с ним, не будет ссоры между вами. И дед твой добрый был, Левушкой звали…
И пошла прочь. Митя безучастно смотрел вслед. Лишь когда скрылась она в толпе, дошли до его сознания последние слова Катерины Червони. Он понял, что это была именно она, мама Катя, уж о ней-то дедушка Лева столько рассказывал… Но Митя представлял ее совсем другой – молодой, ловкой и задорной. Расталкивая людей, он бросился вдоль платформы. Рюкзак хлопал по спине, чемодан больно был по щиколоткам, на Митю смотрели как на полоумного, кто-то заметил, смеясь: «Цыганка его обмишурила…» -- «Где она?» -- задыхаясь, спросил Митя. -- «Та-ам», -- последовал кивок в конец платформы. Митя рванул в указанном направлении и остановился у края, вертя головой. Но мама Катя исчезла, словно сам воздух поглотил ее…
А к перрону уже подходил поезд «Москва -- Одесса».
* * *
Марк вздрогнул, услышав позади чей-то голос:
-- Здра-асть… Полуношничаем?
Рядом стоял Натан, сосед со второго этажа. Он держал на поводке русскую лайку Дэзи. Та крутилась у ног, повизгивала и виляла хвостом. Она знала, что Марк – друг-знакомый хозяина, имеет неопасный запах, всегда поглядит по ушам и на прощание пожмет лапу, выразив таким образом уважение и признание.
Как всегда, Натана слегка пошатывало: выгуливая свою любимицу, он не забывал пару-тройку раз наведаться в кафе к Моше -- на предмет двухсотграммовой емкости с этикеткой «Аляска», которую любовно именовал словом «пунфырик». Иногда он напунфыривался так, что без помощи Дэзи мог бы и не найти своего адреса…
-- Дамочку проводили, а на сам-один спать не хочется, ясно-дело. Дома ждет холо-одная посте-ель… -- пропел Натан, довольно похоже скопировав голос известного барда, и сочувственно цокнул языком.
Марк похолодел.
-- Какую дамочку?
-- А с коей наведывались… -- Натан икнул, -- …в свои пенаты. Какие розы при ней были! – он покачал головой. – Огромадный букет. Таких простым знакомым не дарют. Нешто судьбу свою нашли, а, Марик? Поздравляю и завидую светлой и доброй завистью…
Какой букет? Какие, к черту, розы? Марк никому не дарит роз, он их ненавидит за скользкие и колючие стебли: после каждого укола долго мучают волдыри на ладонях – аллергия с детства. Уж лучше тюльпаны или гвоздики. Да мало ли что может привидеться запойному дурачку! Наташка-алкашка, -- так называла Натана соседка Вера Михайловна.
Марк открыл было рот, чтобы спросить: «А вы уверены, что это был именно я, и что это были именно розы?», однако Натан вдруг протяжно свистнул, глядя на правое крыло Марковой машины:
-- А-яй… В бочку с вином, что ли, въехали? А-ля «бордо»?..
Марк медленно обошел «Хонду» спереди (каждый шаг давался с трудом), и снова замер, чувствуя, как на висках выступили капли пота.
Свежая вмятина, разбитая фара и… бурые пятна, капли и смазанные брызги на капоте!
Дерево боднул, -- догадался Марк, вспомнив случай, произошедший с его напарником по работе. Разворачиваясь на узкой лесной дороге, Йоси зацепил ствол то ли пальмы, то ли еще чего-то, леший его знает, и помял багажник. Мягкие плоды посыпались градом, разбиваясь о металл и стекло, вмиг превратив светло-кремовую «Мазду» в грязно-красную, липкую и противную…
-- О-о, -- Натан лишь сейчас заметил разбитое стекло. Переведя уже более осмысленный взгляд на Марка, неуклюже попятился. – Вы это… Сшибли кого, ага?
-- Нет, в бочку с вином въехал, -- раздраженно пояснил Марк. – Слышьте, Толик, -- забыв, что сосед просил никогда не называть его «русским» именем, продолжал он. – Вы гуляете с песиком? Вот и гуляйте с песиком. А свои проблемы я уж как-нибудь сам разрулю.
-- Понял, не отсвечиваю. Пошли, Дэзинька, собачурочка моя родненькая, не любют нас тут. Все одно правды никто не скажет, а сам чего дознаешься – дык сам же ж и виноватый будешь на веки веков и по гроб жизни. Пошли по пунфырик…
И Натан почти идеальным зигзагом двинулся прочь. Дэзи оглянулась на Марка, словно поясняя смущенным взглядом: «Что поделать, такой уж он, мой хозяин. Но я все равно его люблю и нипочем не брошу…»
Марк облокотился о дверцу машины и даже сморщился, пытаясь напрячь память, выдавить из нее если не все, что случилось за бесследно сгинувшие два часа, то хотя бы мелкие эпизоды до той секунды, как очнулся и определил свое местонахождение. Но ничего не реанимировалось – ни в памяти, ни в воображении. «Об этом я буду думать завтра», -- так сказала героиня какого-то бледного телесериала. Поколебавшись, Марк согласился с этой мыслью. Еще раз оглядев битую «Хонду» -- теперь ущерб уже не показался таким кошмарным, как на первый взгляд, -- Марк поднялся на свой этаж, открыл дверь и включил свет.
Роскошный букет алых роз, упакованный в целлофан и снабженный витыми подарочными лентами, возлежал на тумбочке для обуви.
Букет алых роз.
***
Подрагивающей рукой он выцарапал из кармана мобильник и, несмотря на позднее время, набрал номер.
-- С вами все в порядке? – спросил, едва услышав сонное «алло».
После паузы прозвучал удивленный ответ:
-- Да… А в чем дело?
Теперь запнулся Марк. И прошло не менее полминуты, прежде чем он спросил:
-- Вы как добрались?
-- Я? Ну, знаете… -- голос Леры зазвучал напряженно и растерянно. – А с вами все в порядке?
-- Откуда розы? – проигнорировав вопрос, настойчиво поинтересовался Марк.
-- Что?..
-- Розы, говорю, откуда?
-- Какие розы?!
Марка затрясло, зубы дробно стучали. Он с трудом разжал челюсти и молчал, стараясь унять дрожь. Выходит, Натан видел его не с Лерой. А с кем, с кем же тогда?..
-- Вы пьяны, -- с сожалением произнесла Лера. – Проводили меня и напились, да? Странно... Ну что же, очень жаль.
-- Лера, я объясню. Здесь все не так…
-- Все именно так. На эти грабли я уже наступала. С моим бывшим мужем. Он продержался полгода после свадьбы, потом пошел куролесить. Оказался хроническим алкоголиком. Полагаю, нам нет смысла встречаться.
-- Подождите, Лера, подождите, я не пьян! – отчаянно выкрикнул Марк и поразился своему голосу, таким беспомощным и жалким он оказался. – Просто я ничего не помню, -- решил признаться он, понимая полный кретинизм своих слов. Но иного выхода не было, иначе он никогда не выяснит, что же произошло за время, выпавшее из сознания.
-- Марик, все хорошо в меру, извините. Спокойной ночи.
В трубке зазвучали гудки отбоя. Марк бросил ее на диван и, не разуваясь, прошелся по комнате. Теперь он пожалел об этом звонке. Ничего не узнал, лишь выставил себя придурком. Он попробовал поставить себя на место Леры. И по голосу Марка, и по его словам Лера вполне могла быть уверена, что с собеседником что-то неладно – он то ли перепил, то ли психически ненормален. И не удивительно, если девушка в самом деле не захочет с ним общаться. Конечно, нужно попытаться все ей объяснить, но не сейчас, разумеется, не среди ночи.
Он закурил, прислонился к подоконнику и по привычке отыскал взглядом свою «Хонду». Тяжело вздохнув, отвернулся. Ремонт влетит в ощутимую копеечку и обойдется куда подороже, чем реальная цена самой машины, если бы Марк захотел ее продать. Даже если бы Марк застраховал ее по полной программе, на все случаи, все равно ни одна израильская страховая компания не согласится даже частично компенсировать ущерб, если обстоятельства аварии останутся невыясненными… Эти барыги все соки из тебя выжмут, прежде чем расстанутся хоть с какой-то денежкой. Не по личному опыту, а по примеру своего напарника Йоси, знает Марк, как тяжело выбивать финансы при страховых случаях. После той мелкой, но памятной аварии, когда новенькую «Мазду» испоганили тропические плоды, Йоси (не ведая, что этого делать нельзя!) сразу погнал на автомойку – стыдно было появляться в городе на такой «разукрашенной» машине. И адвокат страховой компании тут же придрался: зачем уничтожил вещественные доказательства, братан? Теперь покажи-ка мне то дерево, я должен убедиться, что на нем след именно от твоей машины…
Но у Марка не та ситуация. Он никогда не оформлял полной годовой страховки, которая едва ли не вчетверо превышала бы стоимость «Хонды»…
Сто-оп!
В воспаленный мозг ударила страшная мысль: на капоте – кровь! Не вино, не краска – откуда им взяться на городских дорогах, не пальмовые плоды – какие к черту плоды в середине апреля, а именно кровь!.. И упившийся Натан предположил это сразу, лишь увидев следы столкновения. А Марк не догадался. Его мучил вопрос о двух часах и тридцати четырех километрах…
Девушка!
Девушка с букетом ненавистных роз, девушка, с которой Натан видел Марка! Вот, кто может прояснить ситуацию, если не всю, то хотя бы частично!
Марк глянул на часы – после его встречи с Натаном прошло минут двенадцать. Если больше, то ненамного. За это время сосед мог дохилять до кафе к Моше, обрести свой очередной пунфырик и, пожалуй, уже хряпнуть его.
Коль уж Натан будет возвращаться тем же путем, то появится здесь не более чем через десять минут. А если захочет погулять, да потом решит, что необходим еще один пунфырик? Завтра – шабат, выходной, на работу спешить не надо. Марк поймал себя на мысли, что он даже не знает, где работает сосед-алкаш, и работает ли вообще. Хотя, при его взаимной любви с «Аляской», просто невозможно не работать. Чудак он, этот Натан: ведь пять шкаликов этой водки стоят в полтора раза дороже, чем литровая бутылка. Вот и взял бы себе литр, гуляй с собачкой, похлебывая, экономя трудовые шекели да не напрягая бедного Моше тремя-четырьмя визитами в час. Ладно, чужая душа – потемки, а влезешь, как говорит тот же Натан, то сам же и виноват будешь…
Пересекая стоянку, к подъезду неспешно двигалась соседка по этажу Вера Михайловна, тоже, как и Марк, бывшая харьковчанка. До приезда в Израиль она обитала где-то в Роганском массиве, Марк никогда не бывал в этом районе новостроек. Знает лишь, что где-то там есть пивзавод «Рогань», что его продукция довольно качественная, почти на уровне «Новой Баварии», хотя на вкус и цвет существуют диаметрально противоположные мнения…
Подняв голову и увидев Марка, Вера Михайловна кивнула, Марк слегка приподнял руку, обозначая приветствие, и снова уставился в проем между соседними домами, где с минуты на минуту мог появиться Натан. Где же тебя носит, пьянь серая, чего дома не сидится? Не бегать же мне по кварталу, тебя изыскивая…
Марк дернулся от громкого звука, но тут же поняв, что сработал не телефонный звонок, а дверной, бросился в коридор.
-- Вижу вы еще не спите, --- Вера Михайловна смущенно улыбнулась, переступая порог. – У меня один маленький вопрос, Марик, очень быстро… Или я не вовремя?..
-- Что вы, всегда рад, Верочка…
-- Я вот о чем подумала, Марик. Давайте-ка обменяемся телефонами, по-соседски. Мало ли что…
-- Без проблем, -- кивнул Марк. – Странно, что мы не сделали этого раньше. Случись чего, вдруг трубу прорвет…
-- Типун вам!
-- Записывайте.
Вера Михайловна аккуратно ввела в свой мобильник номер соседа и подняла взгляд:
-- Вот еще одно… Понимаете, у меня недавно гостил племянник. Я показала ему ваши книжки. Он имеет отношение к издательству…
-- В Харькове? – спросил Марк, недовольный тем, что его отвлекли от наблюдения за двором.
-- Ну да.
-- Боже, избавь!..
-- Но почему? Получите гонорар, книги раскупят… тем более, вы пишете о наших земляках…
-- Нет, нет. Ни в Харькове, ни вообще в Украине я их переиздавать больше не буду. Попробовал раз, получил сущие копейки за «Бандитов Тель-Авива» и головную боль за свою глупость. Спасибо, увольте.
Вера Михайловна вздохнула и развела руками.
-- Что ж, извините. Спокойной ночи.
Марк хмыкнул. За последние десять минут уже вторая женщина таким же тоном пожелала ему спокойной ночи, перед этим попросив прощения. Разочаровывает Марк милых дам...
Он запер дверь и поспешил к окну. И вовремя: Натан, описывая по двору круги и восьмерки, постепенно приближался к дому. У ног хозяина, поскуливая и повизгивая, крутилась Дэзи, волоча за собой поводок. Натан добрался до палисадника перед подъездом, опустился на одно колено, потом на другое, и тихо улегся ничком, пристроив кулак под щеку. Пару раз грустно тявкнув, Дэзи прибилась хозяину под бок, только хвост ее подрагивал. Неужели он и собаку водкой поит? – покачал головой Марк.
Ладно. Подождем до утра. Все равно сегодня уже ничего не узнаем.