Терехов сидел на скамеечке, поставленной в самой отдаленной части парка, окружавшего приют для одиноких и лишенных попечения граждан, в простонародье – дома престарелых. Серега растянул узел дорого галстука, расстегнул ворот шелковой сорочки, пошарил в кармане пиджака и нашел пачку «Marlboro», закурил. Тянул сигарету и машинально прокручивал в пальцах мобильник в серебристом корпусе, на ребре которого сверкала золотой витиеватостью надпись: « I love you, my babe»!
Скамейка стояла на площадке, подходившей к самому обрыву, и было слышно, как где-то лопочет невидимая река. А еще с этого места открывалась даль. Большак, по которому шли и шли машины, потом желтые поля, за ними лес, в котором уже нельзя было различить деревьев, но еще можно было заметить белесую прожилку между землей и кронами. За первым лесом вздымался второй, потом третий, и так леса уходили к самому горизонту, карабкаясь по невидимой лестнице в небеса, не закрытые серыми тучами, не загаженные заводскими выбросами. Он сидел и смотрел на Екатеринбургский тракт, вдыхал ароматный дым дорогой сигареты, над ним тихо шумели сосны, и летело огромное теплое небо.
– Сергей Тихонович.
Он не сразу сообразил, что окликнули его. А когда сообразил, напрягся и резко обернулся, машинально бросив правую руку под пиджак. В нескольких шагах от скамейки стояла медицинская сестра, приглянувшаяся Сереге с первого раза, когда он инкогнито очутился в приюте. Сначала он поразился детской наивности девушки, а потом обрадовался, благодаря мать природу за то, что и в двадцать первом веке она не разучилась лепить симпатичных дурочек.
–Сергей Тихонович, – медсестра двинулась к нему, увидев на его лице скользнувшую улыбку, подошла вплотную и протянула ученическую тетрадку с добела выцветшей обложкой, – вот!
– Что это?
– Тетрадь. Она у вашей мамы была. Когда её к нам определили, у неё были документы и вот эта тетрадь.
–Больше ничего?– Серега медленно опустил взгляд с миловидного девичьего личика на затрепанную тетрадку и тупо стал смотреть на выцветшую обложку, в центре которой просматривались округлые ученические буквы, сохранившиеся благодаря сероватой полиэтиленовой обложке, в которую мама всегда оборачивала его тетради.
– Она как знала, что вы вернулись, – услышал он над головой голос девушки.
Очнулся и вскочил. Взор его рыскнул в разные стороны. Сергей резко обернулся, окидывая пронзительным взглядом хищного зверя всю округу.
– Вы с какой целью ко мне пришли? – спросил он, глядя в упор на растерявшуюся девчонку, – Тетрадку какую-то принесли. Это что? Решили бабла срубить на человеческом горе? Сядьте сейчас же.
Девчонка испугалась и тут же села на скамью. Глаза широко распахнулись, губы подрагивали, свободной рукой она теребила краешек полы своего белоснежного халата.
– Проговорились? – он навис над ней.
– Н-н-нет! – выдавила медсестра.
– А про тетрадку откуда узнали?
– Так это ваша мама. Это она… Она с ней не расставалась. Она из рук у неё выпала, – выговорила девчонка, и слезы потекли у неё из глаз, – Она вас всегда ждала. И мы все знали, что вы там, – давясь словами, продолжала медсестра.
Теперь испугался он.
– Где, там?
– Ну, там. У них, – она кивнула головой в сторону, как бы показывая, где был Серега все эти годы. И, наконец, проглотив обиду, добавила, – первая категория секретности…
Сергей недоуменно посмотрел на медсестру, что-то сообразил, успокоился и кивнул.
– Да, знаете ли. Но это к делу не относится. Мама, как бы это вам сказать, должна была выразить последнюю волю. Для меня это очень важно. После стольких лет. Память. И об отце, и о маме, – голос Терехова слегка дрогнул.
Медсестра вскинула на него свои наивные глаза, полные новых слез, прикусила губу, и только через некоторое время проговорила:
– Когда вашу маму сюда привезли, у неё уже ничего не было. Только документы из соцпомощи и эта...– она не договорила и почему-то снова заплакала.
Он еще раз оглянулся по сторонам и сел на краешек лавочки, отвернулся. Прикурил и стал перелистывать страницы.
«Двадцать второе февраля.
Сочинение.
Кем я хочу быть.
Завтра вся наша страна будет отмечать праздник настоящих мужчин «День Советской Армии и Военно-морского флота», но это праздник не только наших дедов, отцов и старших братьев. Это праздник всех мальчиков. Потому что мальчики – это тоже будущие защитники Родины», – Сергей глубоко затянулся сигаретой.
Сейчас, по прошествии трех с небольшим десятков лет, было неудобно читать эти слова. Неужели тогда он так мог говорить, так думать? Наверное, мог. По большому счету, приспособленцем и лизоблюдом никогда не был.
« Я, как и все мальчишки нашего класса, обязательно пойду служить в армию. Только так служить, как мой брат, я не хочу. Мой старший брат служил в стройбате. Сначала он выпендривался перед своими друзьями, нацепив на себя всякие значки и белые шнурочки от пуговки до погона, но потом мы все узнали, что он два года пас свиней. Я своего брата защитником Родины не считаю. Мог бы вообще в армию не ходить, а идти работать на Краснополянский комплекс, мамка бы так не надрывалась. Я хочу служить своей Родине так, как показали в фильме «Мертвый сезон» или в кино «Операция «Омега» – я хочу быть разведчиком», – Терехов улыбнулся.
Все было правдой. Он оторвал взгляд от листа бумаги, задумался. И глаза его заблестели.
Вспомнился огромный, как медведь, неуклюжий и недалекий умом Ванька. Он вывалился из обшарпанного ПАЗика в серо-зеленых галифе, с висящей чуть не до колен мотнёй. В потертом кителе и голубом берете, лихо заломленном на бок.
Вечером, замахнув стакана три водки, Ванька сидел на диване, раскинув в стороны огромные руки, покрытые боевыми татуировками, и вещал:
– Не, пацаны, я вам конкретно говорю. Наш взводный перед каждым боевым выходом говорил: « Орлы, никто кроме нас!». И мы их, ребята, рвали. В натуре, рвали, как бульдоги грелку.
Кто-то из парней спросил: «А кирпич сломать можешь?»
И Ванька сокрушил красный кирпич, найденный во дворе. Потом еще о чем-то поспорили, и кто-то со всего маха саданул Ивана бутылкой по башке – мол, по телевизору показывали, как десантура о лоб бутылки колет. Но к этому времени Иван забыл, что был десантником, и мял парней чисто по-деревенски, широко размахивая руками и валясь вперед всем телом при каждом хорошем ударе. После драки выдернули из кармана военный билет и громко прочитали « военно-строительные войска». Но это было не так обидно, обидно было другое. В графе военно-учетной специальности фиолетовыми чернилами было выведено «свинач».
В Серегу попытались пару раз ткнуть пальцем. Пришлось защищать себя и Ваньку. В первом случае собственными кулаками, во втором, проявив недюжинные способности дипломатии.
Именно за второе Сергей Ваньку ненавидел больше всего. Но тому было как-то все равно, чем жил младший брат. Сначала Иван пошел работать, что называется, по специальности, на Краснополянский свинокомплекс, потом научился беспробудно пить.
Сергей дернулся, тряхнул рукой, сбросив с обожженных пальцев, окурок. Тут же потянулся за новой сигаретой.
« Я обязательно выучу несколько языков, чтобы враги не могли понять, из какой страны я на самом деле. Потом научусь метко стрелять из пистолета, классно водить машину и правильно драться. Мне назовут тайный пароль. На той стороне я встречусь с нашим другим разведчиком, чтобы сказать ему тайный пароль. А он мне передаст нужные сведения. Я не буду колебаться, если передо мною будет стоять враг. Я убью его. Потому что мне обязательно нужно будет доставить сведения на Родину. И еще никто не должен знать, как зовут другого разведчика. А если я не убью врага, меня могут схватить и пытать, как пытают нашего разведчика в фильме «Мертвый сезон» или в фильме «Операция «Омега». Но лучше никого не убивать. Я буду знать много языков, и на них расскажу людям в той стране, как здорово жить у нас. Они поймут и станут моими друзьями. И станут нам помогать. И мы победим. Вот так я хочу стать разведчиком и служить своей Родине».
Бросил тетрадь на скамейку, усмехнулся. Зажмурился, и гримаса болезненной иронии смяла лицо. "Хотел языки выучить, а только феню освоил". Сергей открыл глаза. Легкий ветерок лениво перевернул страницу в тетради.
Терехов еще некоторое время смотрел на кругленькие буквы, наклоненные в одну сторону, на черточки, вынесенные на поля – ошибки, допущенные в сочинении. Ошибок было достаточно, чтобы вкатить нормальную двойку. Но вопреки всему через строчку под последним предложением стояла аккуратно нарисованная пятерка. Она стерлась, потускнела, но не исчезла, как исчезла та Родина, за которую разведчик Терехов готов был сражаться, не исчезла, как исчезла та жизнь, в которой Серега был маленьким, и над ним величаво шумели сосны, и летело огромное свободное небо.
Сергей медленно снял с себя галстук и спрятал его в карман пиджака, расстегнул несколько пуговок рубашки – жарко сделалось на улице. Взбеленилось под осень солнце, объяло Родину неимоверным жаром. Затренькал телефон. Мужчина резко вскинул его к уху, бросил зло: «Отвали!» – свернул трубочкой тетрадку, сунул её во внутренний карман пиджака и поднялся. Осмотревшись, он медленно пошел вдоль аллеи к выходу. И не заметил, как с боковушки к нему навстречу вынырнула медсестра.
– Вы уходите? – спросила она.
Терехов очнулся, но не испугался. Он просто вернулся в существующий мир. Улыбнулся. Медсестра смутилась, глядя на Серегину грудь. Он знал, что тушь не успела еще потерять своей свежести, и купола сейчас сверкали новенькой зеленью, как первая весенняя травка. Куполов было пять. И весь храм на груди у Сереги был прозрачен и величественен.