Ласточка. Роман в стихах. Главы 0-10

 
                От автора

Понимаю, что романный объём требует ориентиров при чтении.
Если сухо обозначить мою мысль, то получится просто:
Училась. Любила. Родила. Растила. Работала. Хоронила. Думала. Старилась. Интересно ли это?
Но любая жизнь, изложенная пунктирно, покажется пресной и не нужной.
Однако мы живём! И догадываемся, что всё не напрасно.
Быть может, это я и хотела поймать поэтическим словом?


ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 0. Вопрос………………….2
Глава 1. Лежнёвка……………….5
Глава 2. Обретение……………...7
Глава 3. Русла…………………..11
Глава 4. Нить…………………...16
Глава 5. Дата……………………18
Глава 6. Попутчица….................21
Глава 7. Монета………………...23
Глава 8. Буратино………………26
Глава 9. Фифы………..................30
Глава 10.Мельница……………..33
Глава 11.Зов………….................36
Глава 12.Охота………………….40
Глава 13.Илья…………………...43
Глава 14.Улей…………………...45
Глава 15.Кнопка………………...47
Глава 16.Афиша………………...50
Глава 17.Расклад………………..53
Глава 18.Связной……………….56
Глава 19.Лямочка……………….60
Глава 20.Лики…………………..63
Глава 21.Фарватер……………...66
Глава 22.Отражение…………....72
Глава 23.Огарок………………...74
Глава 24.Развилка……………....76
Глава 25.Струна………………...81
Глава 26.Птенцы………………..84
Глава 27.Стога…………………..88
Глава 28.Вороны………………..91
Глава 29.Кресты………………...94
Глава 30.Дверь………………….99
Глава 31.Заповеди…………….102
Глава 32.Дыхание……………..108


Глава 0. ВОПРОС

И вот он, сам собой возник вопрос:
Быть иль не быть? Что проще в наше время,
Когда людей бесчисленное племя
Душою обмирает от угроз,
Которыми пронизано пространство?
Во всём теперь вокруг непостоянство,
И невозможно жить без глупых грёз,
Не возвращаясь в детство, словно в сказку,
Не вспоминая про любовь и ласку,
Которые дарила нам родня.
Никто из нас не проживает дня,
Не утонув на миг в далёком прошлом.
И то, что я туда теперь нарочно
Намерена войти, зовя и вас,
Наверно, будет не в последний раз.
Ушедшего невзрачные приметы
На многое дают теперь ответы,
А их ищу не только я одна,
Ведь все надежды выпиты до дна.

Быть иль не быть? И если «быть» – то как?
Найдётся в мире не один мастак,
Наученный в подобные вопросы
Не сунуть носа, а скользить по глади,
Себя оберегая, людям – гадя.
Вы не из тех? А то прощай-прости,
Ведь явно будет нам не по пути.
Я – из «совков, и над России картой
Всегда держу открыто свои карты,
И мухлевать не буду под столом,
Какой бы ни грозил в пути облом.
Смерть на миру – она красна от века
Для русского простого человека,
Когда она за родину, за мать.
И этого вовеки не сломать!

Но веник наш на прутья разобрали,
Пока мы с вами слушали, как врали
По всей планете вражьи голоса.
И, кажется, ещё бы полчаса,
И всё бы кончилось…
Мы замерли у края.
И очень далеко опять до рая.
Но кто-то уже начал выходить,
Чтобы вязать оборванную нить.
Её всегда хранили наши деды,
И потому так надобно проведать
Те холмики, что в памяти видны
На всех просторах раненной страны.

Мы все когда-то станем бугорками.
И влажными дрожащими руками
Потомки наши буду гладить крест,
Пока река забвения не съест
Последний островок былого мира,
В котором и тираны, и кумиры
Играли человеческой судьбой,
Но сами смерти проиграли бой.

И всё же, сознавая все печали,
Нам хочется, чтоб дети замечали
Заслуги наши на пути времён
И помнили хоть несколько имён.
И в этом я на вас вполне похожа.
И потому, земной свой путь итожа,
Оглядываясь на полсотни лет,
Рисую поколения портрет,
А от него во все концы, как нервы,
И лица тех, кто был в дороге первым,
И тех, кто только учится шагать
И выбирает – лгать или не лгать.

Вы не ловите родственные связи
В моей словесной напряжённой вязи,
Поскольку дело вовсе не в крови,
А в том, что предлагает мир кроить
Нам душу ради сытного кусочка.
Не стыдно ли, когда сынок и дочка
Все ценности духовные сдают
За гаджиты и барственный уют?
Отыщется у всех ответ особый,
А я же, как публичная особа,
Здесь предлагаю пробный образец.
Сейчас я подержу в руках резец,
Чтобы сточить шершавые края…
И – милости прошу в мои края,
В мои леса, дарующие негу,
Шагаешь ты по тающему снегу
Или бредёшь осеннею тропой
Туда, где был когда-то водопой
И жизнь текла, послушная заветам,
В глуши российской и зимой, и летом…

Я вам скажу в конце уже без позы,
Что вотчиной своей считала прозу
И не знавала тягостной неволи
Бежать на поэтическое поле.
Я собралась поплакаться о муже,
О том, что умер, но, как прежде, нужен,
Особенно ночами или в стужу.
Поплакаться…бумаге, ну, кому же?
И набросала я десяток строчек,
И в многоточьях много-много точек,
Мол, я вернусь и плач свой допишу…
Когда же спохватилась, что грешу
Я рифмой уже пятую страницу,
То поняла, что перешла границу
Приличий в отношениях цехов.
Ну, и пускай, сказала я, грехов
И без того имеется немало,
Но я тянуть не стану одеяло
Без явленной воочию нужды,
Не буду возбуждать ни в ком вражды,
Что отнимаю и кусок, и лавры.
Вот чудаки-поэты! Мне литавры
И прочие игрушки ни к чему,
Ведь просто я позволила уму
Извилины размять, играя рифмой.
А это оказался новый риф мой,
Я не могла его не одолеть,
Иначе просто стала бы болеть.

И развернула я своё сказанье,
Терпя потуги, словно наказанье,
И не было для отдыха ни дня,
Пока не минул месяц для меня
И я не ощутила пустоту,
Которая зияет за версту.

Два года я скрывала эти строки,
Хотелось, чтобы кончились все сроки,
Способные означить слабину
Или добавить крепости вину.
Вам пробовать теперь напиток этот
И по заслугам оценить мой метод
Передавать стихами жизни прозу
И не вставать в кокетливую позу.

Я времени не мало отниму!
И, если не осилите, пойму,
Что просто не похожи наши взгляды,
А потому читать меня не надо.
Да и писала я, в конце концов,
Для поколенья дедов и отцов,
А молодым что проку в песнях старых?
У них своих не стрижены отары,
Не принят ожидаемый окот
И не поставлен будущий рекорд.

А я пропела песню, как умела,
И мне по окончанье нету дела,
Поэма или повесть получилась,
Пока я правду говорить училась,
А за окном ждала свой миг весна,
И было мне по суткам не до сна.
Я на просвет рассматривала душу,
Старалась все её подсказки слушать
И поняла, что видит на  века
Доверье испытавшая строка,
Что нет моей заслуги в этом тексте,
Что вызревают, как в хорошем тесте,
И замысел, и образы, и боль,
Когда молитву носишь ты с собой.

И хватит. Разболталась. Можно в путь,
Ушедших благодарно помянуть,
Рождённым указать туда, где свет,
И высвободить истины завет.

Глава 1. ЛЕЖНЁВКА

Я любила его не земною любовью,
А ловила в лице чуткий отсвет небес.
И белеющий шрамик над серою бровью,
На виске эта венка с тихо дышащей кровью,
И смешливое слово, с улыбкой и без, –
Всё рождало во мне нескончаемый трепет
И манило изведать слияние душ.

А потом был сынишки неумолчный лепет
И гаданья о том, что со временем слепит
Из него эта жизнь…

Мне назначенный муж
Был не ангел совсем, а скорей наказанье
За давнишнюю страсть осужденья отца.
Долговязый, с бравадой, невзрачный с лица,
Чем сразил он моё не пустое сознанье?
И когда усыпил все мудрёные знанья?
Не сумею, похоже, понять до конца.
Но до самой последней горчащей минуты
Буду помнить я загнанный воющий взгляд:
Стариком над могилою мамы согнутый,
Посмотрел на меня он, как брат,
У которого сердце насилует ворог,
И до смерти осталось немного минут.
Никому в этом мире он больше не дорог,
Все твердят, что пропойца, охальник и плут.
Кроме мамы. Которой теперь больше нету!
И призвать никого невозможно к ответу!

Я его обнимала над свежей могилой,
А он плакал мальчишкой у меня на плече.
Мы не слышали оба высоких речей:
И друзья, и родные – всё было немило.
А когда в  е ё  доме закатной порою
Задремал на печи тёплый запах котлет,
Мы с ним были уже далеко, под горою,
В той избушке, где мягкий голубящий свет.
За столом спохватились, что нас рядом нет,
И, наверно, судачили мрачно и долго,
Полагая от смерти спасенье сыскать,
Если вслух говорить о любви и о долге,
И о том, что ещё не остывшая мать,
А они без зазрения… Ох, стыдобища!

Впрочем, всех насыщает различная пища,
Так что выбор не стоит у людей отнимать.
Их свело над могилой – и по свету развеяло
Проживать свои судьбы, свои тропы торить.
Но зачем для того, чтобы  н а м  сотворить
Эту встречу, такою бедою повеяло?
Неужели не мог наш Господь подобрать
Для решения этой задачи иное?
Двадцать лет промелькнуло, а сердце всё ноет,
Расцарапана  рана до смертного гноя.
Где сегодня мне новые силушки брать?

Впрочем, плачусь нарочно я и по привычке.
Мне с судьбою знакомы горячие стычки,
Но куда побежишь, призывая на помочи?
Упадёшь на подушку, провоешься  до ночи
И – с улыбкой поутру шагаешь вперёд.
Кто извечно печален, тот попросту врёт
И себе, и другим, а ещё прародителю.

Поколение наше строжили родители,
Приучали к порядку, свой суд сотворив.
В коммуналку теперь нашу дверь отворив,
Я вздыхаю счастливо, увидев уют
И здоровых потомков, что всюду снуют.
Моей тётке по маме не надо краснеть,
Ведь одежду по моде и разную снедь –
Всё они научились в достатке иметь.

Ну, а я избрала  п а п и н  корень к ращению.

Мой отец не желал бы назад возвращения,
К деревенским истокам, он был очень рад,
Что его приютил и взрастил Ленинград.
Он один из ровесников вырвался на люди
И сумел не разбиться на питерской наледи.
А родные его оставались на родине.
Не они бы – то как и пожить на народе мне,
Притулиться в ненастье к какому плечу?

Даже взрослая, снова по-детски хочу
На закате в колючем стогу кувыркаться,
А когда сытым августом будет смеркаться
И по небу раскинется звёздный ковёр,
Я, как раньше, хочу повести разговор
С отростёлками рода о том потаённом,
Что скрывалось до срока во взгляде иконном,
Что таилось в родительском взоре крутом,
Что прошамкала бабка слабеющим ртом,
Когда первый удар с ней в ночи приключился,
И о чём не сказал старый дед наш потом,
Когда в смертное летней зарёй облачился
И его провожали семейным гуртом.

Не объять, как ни силься, прожитые годы
Так, чтоб сгусток судьбы на ладонь уместить.
Будет память лежнёвку покорно мостить,
Несмотря на знобящую душу погоду,
Будет двигаться гать сквозь невзгоды и счастья,
Будет сердце усталое рваться на части,
Будут ноги дрожать от натуги в пути –
Всё равно не скажу, что не надо идти
По умершим просторам, колыша забвенье.
Пусть мой голос пробудит уснувшие звенья,
Пусть объявится миру  сплетенье дорог,
А меня поджидающий праведный Бог
Обнаружит, что верил в меня не напрасно,
Что в душе моей снова младенчески ясно,
И не знает она ни тоски, ни стыда,
И готова трудиться везде и всегда.

Глава 2. ОБРЕТЕНИЕ

Кабы воля моя, на погостах ветшающих,
Где по бедности нету увесистых плит
На могилах простых
и вослед вопрошающе
Упокоенный взглядом тебя не сверлит,
Я б велела кресты деревянные ласково
Украшать фотоснимками канувших лет,
Чтобы каждому возрасту был бы портрет
И мелькнувшая жизнь представала бы сказкою,
Как и виделась всем у истоков судьбы, –
Ведь никто бы не выбрал стезю голытьбы,
Приведись нам открыто тянуть свою карту.
А поди ж ты…

По талому серому марту
На погост приготовилась папина мать.

Что от сердца придётся её отрывать,
Я и думать не думала, видя в зачётке
Главный смысл тогда своего бытия.
Телеграммы два слова разрезали чётко
На две части судьбу мою.
И нынче я
Не могу и представить, как было б иначе.
Папин край захолустный так многое значит!
Дух мой там, на свободе, воистину зачат,
Там возникла иная, глубинная я.
 
А началом, библейски, и впрямь было слово.
Языка мы тогда познавали основы
И учились сердечные тексты писать.
Я ещё не умела от чувства плясать,
Чтобы фразы мои растревожили душу,
Чтобы было завидно товарищам слушать.
Как я мучилась, Боже, и сколько бумаги
Я отправила в печку! Хватило отваги
Попросить мне отсрочить тогда приговор.
Я себя ощущала, как пошленький вор,
Без раздумий попавший в чужое жилище:
Как я смела готовить духовную пищу
Для других, не имея таланта ни грана?

Судный день начинался тревожно и рано.
Хрупкий наст на дороге трещал, как на речке.
Я шагала, не помня, закрыла ли печку,
И не видя просвета ни в чём впереди,
Потому что мой долг душу мне бередил,
И хотелось совсем убежать с факультета.
Было не за горами беспечное лето,
Да и время подумать и перерешить,
И родителям внятно идею внушить
Про бездарность мою и ошибку в пути.
Я едва к электричке успела дойти
И прижалась в вагоне к окну – задремать.

И явились мне дед мой и папина мать,
За столом после бани, счастливо усталые.
К самовару за чаем, робея, привстала я
И цедила, цедила из краника в кружку.
Старики же, как будто не видя друг дружку,
Занимались своим: бабка сахар в горсти
Била толстым ножом, щуря взгляд под очками,
Дед пытал меня, долго ли буду гостить,
И в тарелку выкладывал красны бочками
Чудо-яблоки с дички, привитой самим.

Мне казалось тогда, что неправильно им
Доживать свои дни в позабытой деревне,
Хоть и прежде меня охмеляли деревья,
И особенно липа, которой сто лет.

А теперь вот сама здесь живу-поживаю,
Радуюсь каждому новому маю,
Знаю на всё однозначный ответ.

Матушка-жизнь! Как же ты нас ломаешь,
Пестуешь, лепишь, толкаешь к богам,
В нужный момент надавав по бокам!

Мёда янтарного полные банки
В сумку пихали мою старики.
Веяло влагой с далёкой реки.
Где-то под ласками доброй руки
Пел колокольчик последней тальянки.

И ведь сумел зацепить мою душу!
И удалось его правду подслушать
Много поздней среди злой суеты.
Праведный Боже! Я знаю, что Ты
Только Один призван всех нас стреножить,
Чтоб перестали ошибки мы множить
И нарушать заповеданный лад.
Знаю, надеюсь: мой сын будет рад,
Что родился он на родине предков,
Ибо нигде не научат так метко
В цель попадать в каждодневности дел,
Веруя в свой полноценный удел.

Есть ли во мне это зрелое чувство?
Твёрдо ли знаю - не может искусство
Нам заменить обаянье сердец?!

Там, где когда-то нарушил отец
Целостность рода,  деревню оставив,
Я поселилась, покорно растаяв
Вместе со снегом под хор соловьёв.
Только бы знать, что и дух мой здоров
Так же, как прежде он здравствовал в предках.
Ежели так – почему я нередко
Маюсь в моём деревенском раю,
Словно гадаю: мою – не мою
Выбрала я на сегодня дорогу?
Прячу сомненья, чтоб всякий не трогал
Боли моей, не изжитой сполна.
Только ущербная в небе луна
Знает об этом. И знала б бумага,
Кабы теперь не прислуживал всем
Умный компьютер, внучок эвээм.

……………………………………
Пламенный опус про бабушку с дедом
Вслух я читала (обычно по средам
Мы языком занимались тогда).
К горлу комком подступала еда,
Руки дрожали, а голос садился.
Только никто рядом не насладился
Счастьем моим, ибо что до него
Тем, у кого дополна своего?
Все прочитали свои сочиненья,
Все огласили незрелые мненья.
Мне приговор был во многом зловещ.

«Вы написали чудесную вещь! –
Гладя мне спину, как добрая матерь,
Наедине пела преподаватель. –
Плюньте на них, неразумных, ведь вы
Выше, поверьте, на три головы!».

Плакала я до закатной поры,
Словно над шеей моей топоры
Вдруг занесли и остался лишь миг.
Но незаметно в сознанье проник
Тёплый спокойный негаснущий свет,
Жизнь осветивший на множество лет.

Чистя теперь бугорки под сосною,
Радуясь тихому летнему зною,
Думаю, как неизбывно права
Корни пустившая в землю трава,
Как благодарно приветствует гостя
Каждый живущий теперь на погосте,
Как хорошо мне в родимом краю
Даже у жизни своей на краю.

А всё могло бы быть иначе:
Как все, купила бы я дачу,
Крутилась бы вовсю в верхах
И на родительское «ах!»
С большой плевала колокольни,
Ведь лёгкий путь – всегда окольный,
Но не понятный для простых.
А я, конечно же, из них,
Из голью шитых, горем битых
И жемчугами не увитых.
Зачем нам было во дворцы,
Куда не ринулись отцы?
Но ведь соблазны, но соблазны…
И, кажется, не безобразны
Уже и пошлость, и корысть.
«Да лучше будем землю грызть! –
Вскричали бы мои деды. –
Ведь так недолго до беды!
А в жизни главное – труды,
И ни туды, и ни сюды
Без этой, вроде, ерунды».

Ах, как теперь мне ясно это!
Но нет ответа, нет ответа,
Какой бы путь мой был прямей.
Вот и суммирую в уме,
Перебирая варианты,
Всё потому, что провианта
Хватает, в общем-то, с трудом,
И покосился старый дом,
И детям бы помочь неплохо…
Но знаю, это всё – эпоха,
Что, как ни меряй, как ни шей,
Как ни гони нужду взашей,
Но под рукой она всегда.

А я опять - как ябеда?

Нормально всё! Вполне терпимо.
Ведь я – была? – была любима!
И подняла двоих детей
Без лишних вздохов и затей.
А коль сейчас слегка канючу,
То это так, на всякий случай.
Нет-нет, да вдруг бывает жутко,
Что не случилась бы минутка,
Которая венчала нас,
И о н  свои бы прибаутки
Держал до смерти про запас,
Не знал бы он любви сынишки,
Не верил в преданность жены
И не читал запойно книжки,
В которых оды сложены
Такой любви, что нам послали.
И мы постель себе устлали,
Тоски не ведая ни в чём,
И старым дедовским ключом
Закрыли вход в семейный дом,
Чтоб то, что рождено с трудом,
Не смог нарушить бы вовек
Случайный глупый человек.

Глава 3. РУСЛА

Летят, летят густые хлопья…
И наша долюшка холопья
В ненастье много тяжелей.
Но тут жалей ли, не жалей,
А не найдёшь тропу иную.
И что сейчас опять в плену я
Сомнений тяжких, не беда:
Так начинается всегда
Рожденье новых сочинений,
И даже если ты не гений,
Потуги так же нелегки.

Я помню: были так мягки
Тогда его прикосновенья,
И будто ангельское пенье
Сопровождало наш полёт.
И вот, когда свекровь умрёт,
Во всём согласная с повесткой,
Не зная то, что я невесткой
Ей с этой даты прихожусь…
Пообождите…я сдержусь,
Чтоб не расплакаться прилюдно…
Да, это было обоюдно –
Мы оба не скрывали слёз,
Вновь обсуждая тот вопрос:
А что бы было бы, кабы
Мы повернули бег судьбы
И встретились давным-давно?
Ведь это было нам дано.

Ему всегда твердила мать,
Что надо долюшку «имать»,
Не разевать в дороге рот.
А вышло всё наоборот:
Отец, пристукнув кулаком,
Сказал, что он давно знаком
С хорошей девушкой ему,
А коль сынку не по уму,
Об этом лучше промолчать
И жизнь семейную начать.
Невеста хороша и в теле,
А что главней в постельном деле?
Но сын имел особый вкус,
Однако оказался трус,
Не отстоял свою зазнобу.
И вспоминал потом до гробу,
И сыну нашему твердил:
Бери того, кто будет мил,
Не слушая меня и маму!
Он не любил про эту драму
Особо часто вспоминать,
Но я не стала бы пенять
Ему за давнюю погрешность:
В его душе металась нежность
К своим родителям всегда,
И что отцовская беда
Висела над семейным ложем,
Об этом ведала я тоже.
Тот был контуженным с войны,
Поэтому его сыны,
Приёмный и который мой,
Спешили с ужасом домой,
Не зная, что сегодня ждёт.
И ясно, только идиот
Пошёл бы бате вопреки.
И нет у жизненной реки
Возможности потечь назад
И мужу отменить тот ад,
В который обратился быт.
Я понимала, не забыт
Тот ужас рядом и со мной,
И тихо выпускала гной
Из давней раны много лет.

Ну, а на тот вопрос ответ:
«Что было б, если бы кабы?»…
А собирали б мы грибы
В лесах сосновых не втроём,
А впятером! Вдесятером!
Я не устала бы рожать,
Детей и мужа обожать
И объявила бы я всем,
Что отрицаю эвээм!
Ведь музыка людских словес –
Как соловью весенний лес,
В котором надо заявить,
Что ты готов продолжить нить
Существованья во плоти,
А потому давай лети,
Кульбиты в воздухе крути,
К себе вниманье привлекай
И обещай совместный рай!
И всё. Всё будет хорошо,
Когда ты милого нашёл,
И нет потребы дальше петь,
А лишь любить, и лишь терпеть.

И я забыла бы, как петь,
Когда бы не  е  г  о  бы смерть.
Хотя  пою, не как весной:
К чему, ведь домик под сосной
Давно определён и мне.
Пою, и будто не во сне,
А въяве муж, и как живой,
И тягостный по маме вой
Опять ловлю своим плечом,
И разрубаю, как мечом,
Все путы прежние его,
И предлагаю моего
Источника касаться впредь,
Чтоб под ногами – только твердь,
А на душе всегда весна.

«Ты знаешь, сЫночка, она –
Моя подруга много лет.
На пароход возьми билет,
А ночевать ступай туда.
Чего стесняться? Ерунда!».

О, да! Какая ерунда:
Он не зашёл ко мне тогда!
И через год, и через два!
И на дворе моём дрова
Чужие тюкали мужи…
А и всего-то бы: скажи,
Шепни бы сыну мать на ухо,
Что я – подруга – не старуха,
Что вся, как ни на есть, в соку!..

Висит скворечник на суку
В моём усаде разорённом.
Я так мечтала, чтобы клёны
Шептались летом у крыльца
И чтобы не было конца
Той песне, что мы пели вместе.
Но посадила не на месте
Я клёна саженец, и вот,
Ни жив, ни мёртв который год,
Он распускается и вянет,
И деревом уже не станет.

……………………………………
Я красный диплом получила с почётом,
Не строя на завтра особых расчётов,
Не метя украсить собой Ленинград,
Хотя из приезжих любой был бы рад
Своим этот город назвать непременно.

А мне надоели домашние стены,
Укоры отца за отлучки до ночи
И всякие мелочи, глупые, впрочем,
Ведь главное, что потеряла я мать,
И грядки, хозяйство легли на отца.
И женщин, желавших прибрать молодца
К рукам вместе с домом и садом немало
В тот год я знавала.
Всего сорок пять подступало отцу.

Теперь я могу угадать по лицу
И возраст людей, и запросы их душ.
Когда же назначенный Господом муж
Возник предо мною, была я глупышка
И знала о жизни семейной по книжкам,
Поскольку не ведала званья жена
И дочку свою поднимала одна.

А было мне сорок. Ему – сорок пять.
Лишь тот, кто дожил до такого, понять
Способен, что это и вправду немного
И что человеческой нашей дороге
Лишь с этого времени в гору идти.
Такие различные, наши пути
Сошлись не случайно, а строго по карме.
Тогда мы не знали о ней и о дхарме,
Но твёрдо усвоили ясный ответ,
Что секса от века на родине нет.
 
Конечно, здоровое зрелое тело
Не только любви, но и ласки хотело.
Я бредила ночью о диких страстях,
О том, что однажды я на радостях
Опять понесу, и тогда, как у всех,
Мой дом будет полон любовных утех.

Я многих до мужа узнала мужчин.
Я думала прежде, что я-то морщин
Стыдиться не стану в солидных годах,
Иное важнее на лицах. Но – ах!
Опять обыграла злодейка-судьба.
Спасительно то, что одна лишь изба
Меня нынче видит, а ей всё равно.
Лицо – это просто наружу окно,
Стеклом или пластиком выделан блок,
Разведывать вряд ли намерится Бог.

Когда я к  н е м у  заглянула в «окно»,
То сразу заметила, как там темно,
И враз поняла, что давно он ничей,
Поскольку одни лишь огарки свечей.
Последняя пала из маминых рук.
Он был восприемником тягостных мук,
Которые грызли усталое тело.
Я помню, как на мотоцикле летела
Я с ним до реки, где спасители-раки,
Как люди едва удержали от драки
Его в тот момент, когда дух отлетел,
А он и поверить не мог, не хотел!

С кем биться, родимый? Не маме одной
Дорога проложена в город иной,
Туда, под деревья, в густую траву…

Пишу вот – и снова реву и реву,
Как будто бы только что, только, вот-вот…

Вот так и случилось тогда, что наш род
В обличье моём, как иная река,
Вошёл в  е г о  русло, и все берега,
Которые были чужими доселе,
Поприноровились, где надо, просели
И стали родными, как родина, речь.
На этом стою. И стараюсь сберечь
Осколочки счастья, как в радостном детстве,
Пытаюсь оставить назавтра, наследством,
Свои тайнички под прозрачным стеклом,
И рою ногтями суглинок, назём
И прочую почву, по коей ступаю.
Ни пяди забвению не уступаю.

Глава 4. НИТЬ

Незримое слово…
В душе, словно в матке,
Ношу его тайно.
Но, кажется, в прятки
Играет со мною оно то и дело:
Намечу одно, а оно вдруг задело
Меня по касательной и – улетело.

Судите и вы: силюсь я рассказать
О том, как узнала я мужнину мать,
Но слово за слово, и в жизненный лес
Уносится мысль. И я чувствую: без
Вот этих зигзагов и мой бы рассказ
Невольно лишился особых прикрас.
И с тем уступаю наитию волю –
Пускай увлечёт меня в дикое поле
Зачатых романов, стихов и поэм,
Где хватит сравнений и образов всем,
Кто полон фантазий и вызревших чувств,
Кто знает лечебную силу искусств.

Да, мне помогала судьба журналиста:
Она позволяла доступно и быстро
Войти в любой дом, открывая сердца.
Но благодарить я должна бы отца –
Не дал мне учить никаких филологий!

И вот уже скоро освою я блоги,
И письма по миру пишу без затей
Не хуже своих или прочих детей.
А кто я? Обычная пенсионерка,
Если судить по изношенным меркам,
Валенок рваный, истоптанный кед.
Польза – сомнительна, ладно не вред
Я причиняю своим прозябаньем.
Радостна, если истоплена баня,
Лук уродился, шиповник зацвёл,
Дочь позвонила, сыночек не квёл
И излечился от раны сердечной,
Если забылось на миг, что не вечны
Мы в этом мире напрасных страстей,
И нету под вечер плохих новостей.

А ну-ка я стала бы вдруг педагогом?
Видно, ходила я всё же под Богом,
Раз избежала и школьной тюрьмы,
И переводчика бедной сумы.

В пору тревожную распределенья
Все говорили тайком о деленье
Братии нашей на чернь и блатных.
Я предпочла деревенских родных
Видеть почаще средь будущих дел
И выбрала город, которому пел
Долго рулады потом коллектив:
«Где, где, где? В Вологде!».
Сладкий мотив
Душу мою станет долго терзать,
Ибо непросто мне было связать
В юной душе те резные дома
С домиком деда,  где штамп – Кострома,
Нейский район и село Михали.

Помню по фото, как мы ехали
Стылой зимой в крепкий дедушкин дом.
В годы далёкие можно с трудом
Было в округе машину найти,
А от «железки» вёрст двадцать пути
Нам до деревни. И дедов тулуп
Нас согревал, чтобы бабке не труп
Был бы доставлен в скрипящих санях.
Помню и частые хриплые «ах!»,
Взмах её рук, терпкий запах овец,
Сопротивление наших сердец
В день, когда мы собирались назад;
Закуржевелый у мерина зад
Знойно парил и готовился в рысь…

Господи, наша короткая жизнь,
Сколько в тебе было сладких минут!
Вот уже все они скоро минут,
Щедро оставив полозьевый след.
И сознаю я, что большего нет
В сердце желанья, чем миг сохранить,
Хоть бы за кончик схватить эту нить,
Где-то сплетённую в давних веках,
В слабых моих неготовых руках
Вдруг замеревшую: быть иль не быть?
И возмужавшее: выть иль не выть?

Вою. Не прячу ни горя, ни слёз.
Пухлых архивов моих старый воз
Вслед за собою вожу по земле.
Не был наш род принимаем в Кремле,
Не награждался сиянием звёзд.
Но неизбывно всегда во весь рост
Шёл по дороге своей без стыда.
Я осознала всё это, когда
Поколесила по разным краям,
Попримерялась ко всяким ролям,
Соли поела и трубы прошла,
Но ничего мне милей не нашла,
Чем тот сосново-берёзовый рай,
Где ввечеру канет солнце за край
Тёплой земли, подуставшей в трудах,
Где плавниками на тинных прудах
Бьют караси, просыпаясь с зарёй,
Где за пчелиный украденный рой
Можно навеки клеймо получить,
Где не считается нужным учить
Добрым поступкам любимых детей,
Ибо всем ясно, что, кроме лаптей,
Жирного блюда и крепких хором,
Есть на планете и праведный гром,
Метко карающий низких душой,
А бескорыстным предписан большой
Праздник в итоге душевных трудов
И угощенье на много пудов.
Надо ли что-то ещё добавлять?

Вот и  е г о  незабвенная мать
Тоже от роду таких же кровей.
Я не искала чего-то новей
И перспективней для будущих дней.
Я своё сердце доверила ей
С первой же встречи, и я до конца
Проникновенней не знала лица.

Глава 5. ДАТА

Есть безответная загадка
В моей истерзанной душе:
Зачем она всегда мишень,
Зачем настолько ей несладко
В священный для России день?
Зачем настолько ей не лень
Трудиться, надрываться, плакать?
Ведь за порогом грязь и слякоть
От наших слёз давным-давно,
И не горчит уже вино,
Не встанут из могил солдаты.
Но в памяти, огнём объяты,
Их судьбы, жгущие меня
В преддверии большого дня.

Про дочку ясно, ведь солдатом
Прошёл войну её отец,
И лишь когда придёт конец,
Для нас угаснет эта дата.
Другое?
Дед мой одолел,
От раны хромый, пол-Европы,
Но дальше жил без горьких  хлопот,
Хозяйство и семью имел,
И шестерых поднять сумели,
Хотя, понятно, были мели,
Овраги, прочие дела.
Когда была ещё мала,
Я трогала его медали.
Потом зачем-то их продали,
Когда ушёл в мир лучший он.
Наверно, побрякушек звон
Кого-то ранил безотчётно.
Но чтобы плакали причётно,
Тоску глуша в Победный день,
Не помню.

Быстро по воде
Несётся чёлн воспоминаний.
Кому-то не хватает знаний
Чужое горе ощутить,
Иным нет моченьки простить
Врагов за все их злодеянья.

Припоминаю одеянье
Старухи в северной глуши.
На те постыдные гроши,
Что ей дарило государство,
Не обустроить было царства
В её бревенчатых краях,
И даже если на паях,
Едино всё – не одолеть.
Всё потому, что это смерть
Забрала на войне кормильцев,
И покосились дома крыльца,
И тягостно вокруг смотреть.
Я ей читала похоронку,
Держа дрожащею рукой
Горячий жёлтый тонкий-тонкий
Листок…и где-то за рекой
Гремели взрывы, и сыночка
На плащ-палатке волокли…
Ах, почему не привлекли
За это никого к ответу?!
Но нету…нету…нету…нету
И отзвука на эту боль.
«Испробуй, это гоноболь», –
Она протягивала банку,
А я…я видела портянку,
Всю в бурой высохшей крови…

Ах, память, память, не трави
Мне больше сердце! Нету  проку
К чужому притулиться  сбоку
И полагать, что ты помог.
На белом свете только Бог
Способен обезвредить боли
И одарить нас сильной волей.

Когда мы были малыши,
Детсад возил нас на природу,
От пыли дальше и народу.
И в лесопарковой глуши
Вдали от тропок и дорог
Мы отыскали бугорок,
Заросший острою осокой,
Расплывшийся и невысокий.
Зачем он нас остановил?
Что растревожилось в крови
Ребячьей, горем не задетой?
Какою песнею неспетой
Вдруг огласился детский слух?

Мальчишки восклицали: «Ббу-ухх!»
И руки взрывом поднимали,
А нас, девчонок, обнимали
Две воспитательницы так,
Как будто рядом снова враг
И не избегнуть страхов адских.

Теперь пилотам ленинградским
Соорудили постамент,
И в тот возвышенный момент,
Когда страной овладевает
Раз в год минута тишины,
Мне кажется, что там слышны
Все наши детские шептанья
О том, что «Надо испытанья
Придумать перед входом в лес,
Чтобы никто не мог бы без
Такого листика пройти,
Который нелегко найти!».

Верится, что душеньки солдатов
Превратились в журавлиный клин.
И всегда печальной майской датой
Вздрагивают те, кто нарекли
Сыновей по имени убитых,
Не имевших простеньких гробов.

Я же опускаю на граниты
Листья распустившихся дубов.

Глава 6. ПОПУТЧИЦА

Я б не плакала, да не получится:
Хороша была моя попутчица
По земле людей,  Богом меченных
И правительством не замеченных.
Хороша была ты, свекровушка,
В моём сЫночке – твоя кровушка,
В моей памяти – твой обычный путь,
Разреши тебя снова помянуть.

Много езжено Вологодчиной,
Но твоя земля – моя вотчина:
Край ведрусовый, край санскритовый,
Край простых людей с душой открытою.
Их морщиночки – словно кружево,
Не забыть вовек пенья дружного
Во застолии да во праздники.
И детишки там – не проказники,
От мужских забав дом не рушится,
Хороводами счастье кружится.
Тихой уточкой, словно павушки,
По земле плывут наши бабушки,
Увлекая вслед своих внученек.
А в углах у всех – Никола-мученик,
Всем заступничек и помощничек.
Вышивают там девы рушничок,
Подают на нём с солью хлебушек
В память бабушек, в память дедушек.
И поют они в свадьбы прИчеты
Не по бедности, не по вычетам,
Как по всей Руси поразваленной.
Там бахвалятся обувкой валянной,
Сарафанами с красной прошвою,
Поклонением всему прошлому,
Тем корням, от которых живы мы,
Вопреки всему ново-лживому.

Не припомнить им теперь точненько,
Как спасли они те источники,
Кто сказать сумел слово первое,
Дрогнул кто тогда своими нервами.
Просто вечером как-то вдовушки,
Плат накинувши на головушки,
Вокруг лампочки керосиновой
Затянули вновь свой протяжный вой
По убитеньким, не обряженным.
Кто пришёл с шитьём, кто со пряжею,
Кто с пустым рукам изувеченным
Со скотиною да со печами,
Пока детушки подымалися,
Ума-разума набиралися.
Разгоралася  береста с берёз,
И привычное море женских слёз,
К излиянию подготовлено,
Было кем-то вдруг остановлено.
«Сколько нам теперь нашу душу рвать?
Чай, почти у всех стылая кровать.
Или  сразу лечь, как покойницам,
Раз лишилися мы повойницы?
Только это грех – умирать живьём!
Кто поднимет Русь со её жнивьём?
Кто взрастит внучат не безродными
И порадует огородною
Разной всячиной со моркошкою?
Кто их в лес сведёт со лукошками?
Значит, мы для них – это Оберег!».

Соглашаяся, билась о берег
Река Сухона полноводная.
Вот тогда беда всенародная
И сплотила вдов во народный хор.

А когда подрос и завил вихор
Мне назначенный, за баранкою,
Ввечеру ли там, спозаранку ли,
Стал он их возить из конца в конец
Этой вотчины, где его отец
Встретил мать его овдовевшую.
Не хочу признать надоевшее,
Будто «спелися да сплясалися,
Его детушки – так осталися!».
Видит Боженька – не украдено.
Это всё война, эта гадина,
Перепутала, исковеркала,
Занавесила в доме зеркало!

«А ну-ка, граждане, по леву сторону,
Я военную спою «Семёновну».
А раньше жили мы, цвела рябинушка,
Да защищать страну уехал милушка.
А мы простилися с ним под берёзою,
А он махал-махал букетом-розою.
А под берёзою да мы простилися,
А он махал-махал, а слёзы лилися…».

Я тянула к ней длинный микрофон,
А внутри гудел посторонний фон,
Набирая мощь, разрастаясь в крик…

Он теперь бы был, её муж, старик,
Улыбался бы, внуков гладил бы…
Это всё она, война-гадина!

«Эх, война-война, убила дролечку!
Посажу ему на память ёлочку.
Растёт ёлочка в зеленОй траве,
А мой  милёночек  лежит в сырой земле.
Растёт ёлочка, на ней иголочки,
Поверьте, граждане, как жалко дролечки!
Он пиджак носил, рубашка белая,
А он меня любил, я очень смелая…».

О, Боже-Боженька, уже который год
На части душу мне от этой песни рвёт!
Не заглушить внутри «Семёновны» мотив,
Ни позабыв его, ни запретив.

И долгим эхом через все века
Из женских слёз течёт, течёт река:
«Мы не всё вам рассказали, как устали от беды,
Умываемся слезами, не расходуем воды…».

Глава 7. МОНЕТА

Хватит. Довольно. Я очень устала.
Только начало судьбы пролистала,
Нате, а страсти полны короба!

Не говорил сын мой «Бабушка, ба!»,
Не окликал, раз её не знавал, –
Он керамический фотоовал
С детства видал.
Это ему я теперь собираю
В памяти снимки ушедшего рая
И, не боясь, временами играю,
Ибо я знаю:
Нету  у жизни начала и края,
Есть только миг обнажения чуда.
Я поняла и уже не забуду:
Если глубинно на вещи смотреть,
Счастью на свете предшествует смерть.
Не умерла бы свекровка моя,
Сын не попал бы в земные края,
Ибо себе не нашла бы я мужа;
А для его нарожденья, к тому же,
Лист похоронки тропу проложил,
Чтобы второй рядом с мамою жил,
Пусть и не дюж, а всё-таки муж.

Ну, а уж коли взялась я за гуж,
Если отважилась петь не вполсилы
И рассказать, как по свету носило,
Как вызревали под сердцем плоды,
Как я тащила беремя беды,
Надо держаться и высушить слёзы.

Думаю я, что наивные грёзы
Были подсказкою мне на пути
И помогали опору найти.

Я в дневнике написала в пятнадцать:
«Страшно самой себе в этом признаться,
Только мне хочется очень давно
Стать сценаристом, работать в кино».

Минуло двадцать годов с той поры,
И Магометом к подножью горы
Я прибрела на сценарные курсы.

Позже помогут (для рифмы!) дискурсы
Всё увязать в неразрывную нить.
Важно теперь, что звала я хранить
Наше наследство и очень резонно
Я на экзамене важным персонам
Всё доносила без тени сомненья.
Мне было просто высказывать мненье:
Я убеждала, что надо снимать
С песней «Семёновна» мужнину мать.
Правда, ещё мы не стали родными,
Но подружились, и славное имя
Я «раскрутила» в родимой газете,
Голос её сберегла на  кассете,
Той, что в архиве хранят областном.

Были, хоть чаще и кажутся сном,
Годы ученья киношной науке.
Наши свободные умные внуки
Вряд ли сумеют такое иметь,
Если в кармане у них только медь.
Нас же стипендией всех одаряли,
Мы без тревоги о семьях  ныряли
В омут киношный, гордыню растя,
Мы обмирали в тягучих страстях
Той перестройки, что счастьем казалась.
Чем же на деле она оказалась,
Кинема-док  знает лучше других,
Если снимать выбирает нагих,
А не пролезших в игольное ушко,
Даже имея солидное брюшко.

Бог с ними, Он и возьмёт по счетам.
Я никогда не работала там,
В центре колец, задушивших столицу,
Я не мечтала о Канне и Ницце,
Я не делила бюджетный пирог.
Если же мне доводилось порог
Переступать дорогих кабинетов,
Чтоб заработать случайно монету
И увезти её в сирую глушь,
Где дожидались сынишка и муж,
Как я краснела, терялась, потела,
Словно украсть у кого-то хотела
То, что мне вовсе не принадлежит.
Да и сегодня нередко бежит
По позвоночнику струйка печали,
Как постоянно бывало в начале
Жизни моей в деревенском «раю».
Век мой уходит, а я всё крою
Кожу шагреневу, веруя в чудо:
Что у моих соплеменников блюдо
Будет полно витаминных даров,
Что привезут им недорого дров
Или дотянут нам ниточку газа,
Что никакая вовеки зараза
Не обломает судьбу молодых,
Цены опять не ударят в поддых,
Не навалИтся военное иго,
Ну, а простая и честная книга
Снова подарком вернётся в дома.

Впрочем, читаю ли  нынче сама?
Ясно: очки, берегу своё зренье.
Макулатурное чтенье с презреньем
В сторону в библиотеке кладу.
Но большинство вообще не в ладу
С буквами русскими, проще - экран.
Он, несомненно, для дела нам дан,
Не для пустых или пошлых веселий.

Долго по стареньким клубам висели
Белые простыни, и в глубине
Маленькой сцены явились ко мне
Вместе с Тарзаном Бродяга и Вор,
Том, разукрасивший кистью забор,
Слёзы текли из Кабирии глаз,
В башне к побегу готовили лаз,
Вражий корабль садился на мель,
Кто-то подглядывал в узкую щель,
И партизаны взрывали тоннель.

Помню, однажды мой маленький брат,
Не понимавший родительских трат,
Переживаний о вечных долгах,
Боли в отцовых усталых ногах,
Маминой рези в хрипящей груди,
Начал не к месту нудить и нудить
То, что хотел бы сходить он в кино,
Ведь не бывал он там очень давно.
Папа отрезал: сейчас денег нет!
Он понимал, что, конечно, билет
Не подорвал бы наш скудный бюджет,
Но, если сказано «Нет!», значит – нет!
Долго висела в дому тишина,
Только хворавшая мама одна
Вдруг да вздыхала, взглянувши на нас.
Лишь через долгий томительный час
Было позволено брату идти…
Я и сегодня его в том пути
Всё представляю и плачу нутром.
Папой построенный каменный дом
Был вдалеке от киношных утех,
Да и сеансы тогда не для всех
Были доступными в избранный миг.
Словом, когда мой братишка достиг
Цели желанной, то было давно
В клубе окончено это кино.
Деньги из потной дрожавшей руки
Отдал отцу он. И, как желваки
Долго скреблись у того по лицу,
Я наблюдала. Но знала - яйцу
Не позволительно куриц учить!

Что ж моя память кричит и кричит,
Словно добытая с потом монета
В недрах души притаилася где-то?

Глава 8. БУРАТИНО

В жизни моей, наигравшейся в лето,
Были, конечно, подсказки, приметы,
Знаки, взывавшие: остановись,
Сядь и подумай – а надо ли ввысь
Рваться тебе, закусив удила?
Разве простого народа дела
Менее ценны на высшем суде?
Папа твердил, что всегда и везде
Главное совесть в работе сберечь.
Это о том, понимала я, речь,
Что неприлично людей  предавать,
Низко склоняться и взятки давать,
По ветру чуткими ушками прядать,
Ведь неизбежно придётся всем падать,
Кто не по чести пробрался в верха.
Только тогда наша жизнь не плоха,
Коль по одёжке протянуты ножки,
Коль не трещат с ожиренья одёжки,
Спится ночами, не тягостно днём,
Душу тебе не съедает огнём
От сожаленья о подленьких сделках.
В старости звать не придётся сиделку,
Если детишкам ты был не чужой.
Деды – они в своё время вожжой
Жизни учили, и были правы.
Каждый при встрече всегда с головы
Шапку ломил и здоровался шумно.
Только давно заросли наши гумна,
Съели лошадок – какая вожжа?!
А по дорогам Руси, дребезжа,
Кони стальные несутся вперёд,
Зряшно гадая, что завтра нас ждёт.

Ах, не зрели б мои очи
Эти тягостные ночи,
Эти муки среди дня!
Из родных и всяких прочих,
Память чья всегда короче,
Милый ближе, чем родня.
Сердцем к сердцу, телом к телу.
Так пятнадцать пролетело
Незабвенных вместе лет.
И студёною порою
Рою, рою, рою, рою
Всё вокруг…а мужа  нет!
Позавьюжило проезды
На сосновый на погост.
Он не торопился в бездну,
Он дождался, чтобы пост
Подошёл к концу и гости
Не стеснялись закусить…
От него остались трости.
Будет кто теперь форсить
С лёгкой палочкой резною?
Скосит кто усад по зною
И наполнит сеновал?
Кто, буксуя, на увал
Нас поднимет в драндулете?
Развалилось всё на свете!
Даже козы, даже козы,
Пережив за ним морозы,
Переехали к другим.
Больше сигаретный дым
Не наполнит стены дома.
И не свалит мужа дрёма
На протопленной печи.
И всегда теперь ключи
Содержу я наготове:
Больше некому готовить,
Впору даже бросить дом.
И в душе моей содом
От невыплаканной боли.

И вдобавок брата Коли
На земле истаял след –
Он зачем-то мужу вслед
Поспешить поторопился:
Сполоснулся и побрился,
Отдохнуть прилёг и - нет…
Сорок дней едва минули!
Ах, как горько обманули
И его в его пути:
Спину гнули, гнули, гнули,
А зарплаты не найти
Ни ему, ни сослуживцам.
Он не значился в счастливцах,
До развода выпивал:
Первую жену впрямую
За изменой заставал.
Трёх парней пришлось вживую
Отрывать от сердца. Вот
И случился поворот
И в здоровье, и в судьбе:
Не на пользу он себе
В жар по хлебным печкам лазал
Ради денег. Кабы сразу
Догадаться, подлечить…
Задним мы числом учить
Все горазды, после тризны.
А в текучке дешевизну
Предпочтём в любых делах,
Потому что на словах
Всё доступно, всё открыто,
Но всегда своё корыто
Каждый бережёт в бою,
Так что долюшку свою
Надо бы уметь оттяпать.
А куда нам, если лапоть
В родословной в главарях?
Братик мой мечтал в полях
Побродить, уже согбенный,
И черёмуховой пеной
Надышаться по весне,
Или сесть под бок к сосне
И голубиться закатом.
Он мне был хорошим братом,
Да дороги разошлись.
Он лечился бы обратом,
Говорили бы за жизнь,
Кабы он ко мне приехал,
Залатали бы прорехи,
Починили бы забор,
А по осени на бор
Мы б за белыми ходили,
Вместе рыбу бы удили.
Кабы он бы не у ш ё л,
Всё бы было хорошо.

А ещё терзает душу,
Что пришлось отца послушать.
Поваром хотел братишка быть,
Но отец сказал ему: «Забыть!
Ни в каком раскладе! Ты не баба!».
А представьте: он бы баобабы
Собственным бы взором увидал,
Если бы тогда отец бы дал
По душе бы сделать ему выбор.
Он бы коком плавал, ел бы рыбу
И других бы рыбою кормил,
Он стоял бы у судьбы кормила
С гордою осанкой морехода,
От невест бы не было прохода,
И других имел бы он детей…

Только от пустых моих затей,
В голове бурлящих ежечасно,
Я не буду менее несчастна:
Время не воротится назад.
Вот уже и папин палисад,
С мамою заботливо взращённый,
Продан вместе с домом.
Непрощённый
На меня взирает мой отец,
Тоже отыскавший свой конец
В муках, не осознанных, как надо.

Как нам знать, до рая или ада
Наши простираются пути?
К сердцу ближних как суметь найти
Робкую дорожку?  Как изведать
Счастье жить согласно древним Ведам,
Книгам Голубиным и талмудам?
Как же, как же стать ко сроку мудрым
И отбыть в желанные края,
Горечи и боли не тая?

Не знаем. Не знаем! 
Всё та же картина:
Бредёт по российской земле Буратино.
По грязной дороге, зажавши пятак,
Шагает с улыбкой братишка-босяк,
И грезятся снова ему чудеса,
Весёлые люди, девица-краса,
И мир справедливый, и сытый удел.

А мы - без него - так же всё не у дел!
Закончился фильм? Отменили сеанс?
Ошибочно вдруг разложили пасьянс
В небесных покоях? Ушли отдохнуть?

А мне до рассвета опять не уснуть,
И душу терзать, и молиться в ночи.
Куда затерялись от счастья ключи?

Глава 9. ФИФЫ

Я не дура, я не фифа,
Но меня достали мифом
Про великую страну,
А точней, прозвали мифом
То, что неприятно фифам,
Что не трогает струну
В их ухоженных утробах,
Потому что в грязных робах
Жмут педали не они,
Потому что на помойках,
На холодных грязных койках
Коротают свои дни
Те, с кем фифы не встречались,
Ведь они весь век качались
На руках и в гамаках
И досыта накачались
И наелись в кабаках.
Что им нищая Россия
И заросшие поля?
Ведь под дурочку косили,
Сигареты запаля,
Стаи фиф, пока вживую
Шили порванную Русь!

Почему ещё живу я?
Почему не уберусь
С глаз подальше, в омут душный,
К повалившимся крестам?
Говорят, что там послушно
Можно плавать по местам,
Где когда-то был счастливым
И другим дарил любовь.
Ну, а если подросли вы
И наскучило вам вновь
Посещать мирские кущи
И купаться среди грёз,
Можно поселиться в гуще
Улыбающихся звёзд,
Можно управлять мирами,
Ставши с Богом сотворцом…

Прижимаясь к мокрой раме,
Бьётся лист перед концом,
Оторвавшийся, трепещет,
Глухо молит и кричит.
Но о самой главной вещи
Мы не скажем. Промолчим.

Нудным трудным гулким гулом,
Словно сильно дуло в дуло,
Надрывался самолёт.
Над уснувшею столицей
(И медийные всё лица!)
Начинался наш полёт
На какой-то модный форум.
Все мы дать хотели фору,
Свой успех предвосхитить,
Чтоб опять карьера в гору.
И дорогу оплатить,
Как всегда, должны, конечно,
А чего ещё нам, грешным,
И желать бы на земле?
Задремали мы беспечно,
Позабыв, что мы не вечны.
А в далёкой мутной мгле
Под  крылом спала столица.
Час прошёл, и два – искрится,
Не растаяла столица,
Сколько ни гляди в окно.
Разносили стюардессы,
Разливая всем, вино.
Но уже звучала месса,
И осознанной виной
Начинали ощущаться
Наша жизнь и наша прыть,
И хотелось попрощаться
И куда-то плыть и плыть,
Где ни подлости, ни лести,
Ни отчаянья, ни слёз…

Мы всю ночь до утра вместе
Задавали свой вопрос
Персоналу из vip-зала,
Чтобы дрожь внутри унять:
«Почему нам не сказали,
Что машину не поднять
На расчётные высоты,
Что на ней не долететь?».
Кто-то кофе пил, а кто-то
Тайно продолжал потеть,
Понимая, что – минуло,
Обошлось и пронеслось,
Лодка остров обогнула,
И Хароново весло
Оперлось о ту же землю,
От которой начат путь…

Не прощаю, не приемлю
Тех, кто может сирых пнуть,
Кто себя считает богом,
Похваляется мошной,
Кто за собственным порогом
Забывает, что грешно
Делать вид, что всё прекрасно
На российской стороне.

Было утро ясным-ясным.
Приземлились. Всем, и мне,
Подавали возле трапа
Местных сладостей дары.

И ни дочка, ни мой папа
Не узнали до поры,
Что была тогда от смерти
Я  всего на волосок.

Резолюция в конверте,
Круглый стол, сливовый сок,
И, как фишка, – нац.идея:
Без неё стране конец!

Боже милостивый! Где я?
Это ли надежд венец?
Пустословие! Гордыня!
Русофобия! И ложь!
Кем же стану я отныне...
Не задушишь! Не убьёшь!!

Я рванулась к микрофону,
Раскусивши сказку фиф
О народном микрофоне,
И – убила этот миф!
Задыхаясь, я вещала,
Что за бабку я – горой!
Помню лишь гудящий рой:
Это фифы верещали,
Мне нападок не прощали.
А попутно и вещами
Похвалились, не таясь.

О духовности был форум.
Много было в зале ору,
И швыряли мордой в грязь.

Но из грязи снова в князи
Поднимусь!
Если кто-то напроказит,
Помолюсь
За него и всех заблудших
На Руси,
Потому что это лучше –
Не просить,
Не считать себя слабее,
Чем другой,
Видеть небо голубее
И ногой
По земле ступать без страха
Впереди
И с распахнутой рубахой
На груди.

А змея – она и есть
Подколодная!
Скоро будет, будет месть
Всенародная!

Глава 10. МЕЛЬНИЦА

За голубым реки разливом,
Где прохлаждаются стога
И где прильнули к томным ивам
Все в птичьих гнёздах берега,
Стояли крепкие деревни
И сохраняли прежний лад.
Зачем, зачем в покое древнем
Стал нужен папе Ленинград?

Он делать всё умел руками.
В войну  руководил быками,
Пахавший за больших мужчин.
Он не имел иных причин,
Которые других срывали
С обжитых, но голодных мест
Искать в фабричном карнавале
Таких же, сорванных, невест.
Когда растёшь, когда ты молод,
Ужасен голод.

Он – костромской, а мать – тверская,
С озёрной плачущей глуши,
Где та же тягота мирская
И где в низинах камыши
Шумели шёпотом в тревоге
О том, что позабыты боги,
А человечии дороги
Сплелись в чудовищный клубок.

Когда по всей земле ненастье,
Живому грезится о счастье,
И льнёт к голубке голубок.
В продутой северной столице,
Когда зима прощально злится,
Сошлись мои отец и мать.
Им было молодости, силы
И красоты не занимать.
Ещё свирепствовал Иосиф
И осуждали за аборт.

Тут Ленинград, великий порт,
Моей украсился персоной,
И мама долго-долго сонной
Встречала летнюю зарю,
И выносила сизарю
Отпавшие от хлеба крошки,
И целовала мои ножки,
И знала, что не разорю
Я их гнезда, учёной ставши.

Росла я вместе с братом, старшей
И первой, в чём ни доведись.
Он лишь  у й т и  вперёд прорвался –
С наживки на крючке сорвался.
Что наша жизнь?!
Его прорёвно отпевали,
И те, кто в церкви не бывали
Давным-давно,
Скрипя зубами, подвывали
И сознавали, что вино
Не сможет заглушить их боли,
Ведь он – любимый, и тем боле,
Не дожил до преклонных лет.

Ещё детьми мы нет да нет
У бабки, мамочкиной мамы,
В машинке Зингера упрямо
Копались в ящичках, ища
Крючки от старого плаща,
Тугие кнопки, спицы, пяльцы,
Крутили пуговицы в пальцах,
Какая, споря, победит,
И нацепляли бигуди
Себе на лысые макушки.
А бабка наготове ушки
Держала, не давая рыть,
Как будто силясь что-то скрыть.
Не утаила! Мы нашли
И в страхе к бабушке пришли.
«Что это? Расскажи нам ты.
– Кресты. Крестильные кресты.
Потрогали? Отдайте мне.
И не забудьте о ремне!
Увижу у кого в руках –
Стоять до ночи на ногах!».

Прошёл испуг. Но странный стыд
Доселе не совсем убит.
Он изгрызает изнутри,
Как будто говорит: смотри,
Смотри и думай, и решай,
Но маеты не утишай.
Пройдёт она сама собой
Иль вынесет смертельный бой –
И так, и этак умирать.
Но, видя, что собралась рать
И против жизни восстаёт,
Не должен почивать народ!
И, коли битва не проста,
Нельзя являться без креста.

Я студенткой была и в деревне гостила.
А весна ещё насты повсюду мостила,
Наметала сугробы, связавшись с зимой.
Мне казалось, что отдых коротенький мой
Понапрасну затеян – нет спасу от стужи.
Но на дню обозначились первые лужи,
Прозвенела капель, испугавшись сама.
А сосед наш огромного подал сома
Старикам за какую-то деда подмогу…
Словом, я собиралась довольной в дорогу
И к подругам проститься хотела зайти,
А бабёнки решили меня подвезти.
«На Загаре сегодня», - сказал хрипло дед,
На конюшне немало работавший лет,
И с тулупом меня проводил до порога.

Ах, дорога в санях, – до села, как до Бога!
Мы летели, в восторге почти не дыша,
Чтобы слышать, как звонко полозья шуршат,
Чтобы с ёлок ловить опадавшие хлопья,
Чтобы частые наши счастливые вопли
Раздирали округу, как искренний гимн.
А когда навернулись в сугроб, то с ноги
У меня незаметно снялись сапоги.
То-то было насмешек, уколов, шлепков!
А Загар отряхнулся и вмиг был таков –
Мы его обнаружим уже возле храма.

Там я вся обомру, видя ветхие рамы,
Поразбитые стёкла и пыльную взвесь.
Мне сказали, что мельницу сделали здесь
Для колхоза, чтоб мучкой скотину кормить.
И потом будут долго мне душу томить
Ржавый визг транспортёра, грохочущий лязг
И обрывки привычных семейственных дрязг,
Пьяный лепет грузивших в телегу мешки
И голодные чьи-то мужские смешки,
Намекавшие пошло и очень открыто
На такое, что ими по пьянке забыто.
Пробралась я под своды, чтоб душу хранить,
И едва получилось там не уронить
Из руки свои вещи – ведь сверху зловеще,
Весь покрытый узором из ссадин и трещин,
Прямо в сердце глядел мне измученный лик.
Я сдержала невольно родившийся крик
И рванулась наружу, на свет, до людей!

И сегодня мне кажется, что иудей,
Мусульманин, буддист, даже тайный баптист
Был в подобном бы случае честен и чист
И не поднял бы руку против божьих камней.

Но ни в мыслях, ни даже в пророческом сне
Ни однажды, ни разу не виделось мне,
Как под лопнувшим сводом с поддержкой народа
Мы очистим всё то, что крушили уроды,
Что загадили, стёрли из наших сердец.
И появится мысль, что ещё не конец.

Художник Ирик Мусин