Часто приходилось принимать участие в учениях. Учения демонстрировали, на что мы способны. Мы сдавали своего рода экзамен. Учения всегда были насыщены напряженной летной работой, отрабатывалось что-то новое, требующее знаний, опыта и сил.
Об одном эпизоде учений я сейчас поведаю.
Один раз нас, четыре экипажа, посадили на полевой аэродром. Чуть только начало светать, нас по тревоге подняли в воздух. Надо отдать должное конструктору Ильюшину, создавшему такой выносливый неприхотливый самолет, как Ил-28. Нам пришлось использовать для взлета грунтовое поле, покрытое травяным покровом.
Впереди по курсу взлета не было видно ни одного ориентира. Произвести взлет на таком аэродроме представляло определенную сложность. Но выносливость самолета, плюс опыт пилотов сделали полет успешным. Мы произвели условное бомбометание г.Омска. Для «синих» наш полет был внезапным, и нашу четверку похвалил на разборе учений командующий армии.
Ремонтная база по ремонту наших Илов находилась в Омске, и туда приходилось перегонять самолеты. Однажды пришлось производить взлет и посадку на покрытую тонким слоем льда взлетно-посадочную полосу. Это требовало определенного навыка и мастерства.
Сейчас все знают, что американский летчик-шпион Пауэрс, нарушивший воздушные рубежи нашей Родины на самолете У-2, был сбит на Урале. Мне довелось раньше облетывать дивизион, сбивший шпиона, имитируя полет противника. Я тогда удивлялся, почему дивизион размещен на таком видном месте. Но он и с такого места блестяще выполнил свою боевую задачу. А я считаю, что в тренировке по сбитию вероятного противника, есть и моя доля.
Шло время, крепли мои крылья. Избороздил я не однажды Седой Урал на высотах от 100 м до потолка самолета. Но отличным считается тот пилот, кто не проявляет элементов самоуспокоенности и зазнайства. Пилот всегда должен относиться к полетным заданиям трезво и серьезно, в какой бы должности и в каком бы воинском звании он не находился.
Проявил я один раз самоуверенность — и едва не наказан был за это своей жизнью.
Перегонял я самолет в Омск в ремонтную базу. На аэродроме вылета стояла странная погода — зимой шел мелкий дождь, и пока я рулил до старта, мой фонарь (остекление) покрылся коркой льда. Мне необходимо было остановиться, открыть фонарь, предварительно сбросив герметизацию кабин, счистить лед и начать взлет. Я же начал разбег для взлета фактически вслепую. Впереди видно было только серое расплывчатое пятно взлетно-посадочной полосы.
Сложным оказалось выдержать направление и определить высоту поднятия переднего колеса. Поднимал я колесо наощупь, и самолет сделал два клевка — ударился передней стойкой шасси о бетон. Клевки получились потому, что поднимал я колесо при плохой видимости. У меня было ощущение, что поднято оно слишком высоко. И я отдавал штурвал от себя — уменьшить высоту подъема. Опускал ниже требуемого. Вот и получались «клевки». Последствия моего ухарства могли быть самыми печальными.
Во время разбега я оценил сложность своего положения, но продолжал разбег до достижения скорости отрыва. Мельком взглянул на скорость, слегка оторвал самолет, произвел взлет и ушел с набором высоты, взяв курс на Свердловск.
Мой взлет наблюдал сосед по комнате (мы с ним жили в одной квартире). Он потом пожурил меня крепко за такое легкомыслие.
Бывали и курьезы. Однажды мне пришлось выполнять полетные задания с аэродрома Троицк. Использование аэродромов маневра давало возможность нам увеличить радиус действия наших самолетов. Произведя один вылет, я зарулил, и наземная команда приступила к подготовке самолета к повторному вылету.
Производилась заправка кислородом, топливом; вооружейники цепляли за бомбодержатели бункер с пассивными радиолокационными помехами. Я, получив разрешение у диспетчера на повторный вылет, направился к самолету. Метрах в 25-30 меня остановил сильный взрыв у моего самолета. Лопнул кислородный шланг у кислородозаправочной машины. Оборванный шланг мотался о борт машины, и из него билось струей синее пламя.
Надо отжать должное солдату кислородозаправщика. Он быстро отъехал от самолета и затем перекрыл кислородный вентиль. Пламя прекратилось. Успела обгореть только краска будки машины.
Самое интересное и смешное зрелище открылось перед моими глазами сразу после взрыва. Бункер с помехами вооружейники немедленно бросили и кинулись врассыпную. Ловко и быстро, по-пластунски, уполз дальше всех прошедший часть Великой Отечественной войны стрелок-радист А.А.Мурасов. Когда все сошлись, он, улыбаясь, признался, что он, мол, в этом отношении парень битый.
Самая сложная участь выпала на долю техника самолета В.Сиденко. Он как раз заправлял самолет топливом, находясь на фюзеляже самолета. Услышав выстрел такой силы, он воткнул заправочный пистолет в бак, а сам начал лихорадочно бегать с одного конца плоскости на другой (20 м), чтобы соскочить, где пониже. Но под самолетом была железная полоса, а плоскости у Ила высокие — техник продолжал панически мотаться по плоскостям.
Получилось по Шолохову: скоро будет все рушиться, а он «попался так попался». В панике техник самолета забыл, что у основных стоек шасси, используя большую створку, можно было без труда соскочить с самолета, что он в спокойной обстановке делал сотни раз.
Собравшись вместе, мы вволю насмеялись над действиями каждого. К слову, я шел к самолету, видел все это и продолжал движение в направлении самолета.
****Учеба в Академии
Выполняя большую нагрузку по летной подготовке, я продолжал заочное обучение в Военно-Воздушной Краснознаменной ордена Кутузова Академии (ныне имени Ю.А.Гагарина). Основное время учебы выпало на пермские годы (1960-1963 гг.)
Как предисловие к этому скажу, что условия жизни были сложными. После того, как мы с Цыбиным прожили вместе две семьи в одной комнате, мне предоставили одну комнату в квартире, состоящей из трех комнат. В этой квартире проживали три семьи летчиков.
Заниматься мне приходилось в основном в выходные и праздничные дни, а один из соседей в это время постоянно устраивал попойки. А за первый курс необходимо было выполнить около 20 контрольных работ, отослать их на проверку в академию. Если они получали положительный балл, то только в таком случае следовал вызов на экзаменационную сессию для сдачи зачетов и экзаменов. Но только в выходные дни я садился за академические уроки, как раздавались песни хмельной компании. Иногда они врывались в мою комнату и тянули меня к себе.
Вторая сложность заключалась в том, что выполнение значительной части работ требовало использования секретной литературы, а стало быть, и определенного места, где я мог бы размещать секретные издания, и чтобы работала секретная библиотека. Повезло мне здесь в одном, что заведовал секретной библиотекой солдат срочной службы, и он приходил безропотно в любое время, когда я его вызывал, и выдавал мне необходимую литературу. Добавлю, что он был моим земляком, и это помогало делу.
Однако, была третья сложность: разобраться самому в высшей физике, высшей математике без прослушивания лекций, без консультаций делом было не из легких. Даже чтобы успешно выполнить часть работ по немецкому языку, требовалось повторить грамматику русского языка, которую я к тому времени уже позабыл.
Во многом я разбирался сам, но иногда требовались консультации и помощь.
Приходилось обращаться к женам офицеров. Как правило, среди жен офицеров встречались самые разнообразные профессии: артистки, балерины, врачи и, конечно же, инженеры. Так уж повелось в наш век! Кого только не заманит в свои сети (в семейный союз) бравый офицер в летной форме. Многие мужья хвалились образованием своих жен, но стоило мне дать им пару задач по высшей математике или физике, как они сразу находили целый ряд оправданий: «Это нам не задавали, это мы не проходили».
С консультациями по русской грамматике было легче. Я находил учителей, они были энтузиастами своего дела и охотно помогали мне.
Был у меня знакомый солдат, он оказывал мне большую помощь, шел на это охотно. Он до Армии окончил три курса Свердловского политехнического института и продолжал учебу заочно. По военным наукам он, конечно, помощи оказать не мог.
Был случай, когда одну из задач по высшей физике не смог решить ни я, ни мои временные консультанты. Моя работа с неправильно решенной задачей уже дважды возвращалась не зачтенной из Академии. Мне грозил невызов на экзаменационную сессию. Плюс к этому возвращалась незачтенной контрольная работа по практической аэродинамике (главной летной науке).
Эту задачу я пытался решать даже в воздухе путем применения резких практических эволюций самолета, и если при этом не предупреждал экипаж, то они на меня обижались. А задача требовала сочетания сложных сил. И бывали случаи при таких эволюциях, что стоявший на полу кабины планшет с картами поднимался вверх и резко ударялся о верхнее стекло фонаря кабины.
Добавлю, что никто из летчиков-инспекторов, имевших высшее образование, этой задачи не решили. Я был в отчаянии…
А однажды я спросил офицера П.Мельничука: «Где твоя жена работает?» Ответ последовал: «Главный энергетик КамГЭС». Я передал ему записочку с условиями задачи, и наутро он мне принес точнейшее решение задачи в 2-х вариантах. Оказалось, жена Мельничука окончила Московский Энергетический институт и занимала такой высокий пост.
Я отблагодарил за решение. И вскоре получил зачетный балл и вызов на экзаменационную сессию.
Сборы в Академии были также не из легких. Необходимо было вспомнить все пробелы в знаниях за курс, работать напряженно и много, подготовиться и сдать зачеты и экзамены и получить напутствие на очередной курс.
Но наряду со сложностями и трудностями сборы были интересны тем, что летчики съезжались со всех концов нашей Родины, летающие на всех типах самолетов отечественной авиации. Здесь можно было не по книгам, а в личном общении познать практическое боевое применение родов авиации, того или иного самолета. Таким образом, расширялся военный кругозор.
Забегу вперед и скажу, что знания, полученные мной в Академии, позволили мне до конца службы читать квалифицированные лекции по всем военным наукам, которые изучал в Академии. В Йошкар-Оле я читал запасникам лекции даже по тактике мотострелковых войск и вообще по всем тактикам наших видов вооруженных сил.
Так в войсках укреплялся авторитет военнослужащих, окончивших Академию. А то, что греха таить, мы склонны еще к консерватизму. И в авиации долго бытовали суждения, передаваемые из поколения в поколение опытными летчиками, что, мол, летчику большая наука не нужна, а необходимы отменное летное здоровье и умение летать. Но уже Великая Отечественная война показала нам, что этого мало.
Жизнь требовала большего — умных, идущих в ногу с техникой летчиков. А так как они были командирами, то и грамотных тактиков. Я буду позднее в разделе о службе в Йошкар-Оле описывать свои встречи с А.Покрышкиным и его выступления по поводу требований к постоянной учебе летчика. Он, как в свое время великий полководец России А.В.Суворов, терпеть не мог «немогузнаек».
После окончания академии, чтобы поддерживать престиж академика, мне приходилось постоянно работать над собой.