Ленька, наверное, с тех пор, как только ходить самостоятельно научился, возглавил на сельской улице ватагу ребят, которые были горазды на нескончаемо-неувядающие шалости, больше походящие на хулиганство. А чем еще-то тогда, в те пятидесятые годы, одиннадцати - тринадцатилетним ребятам заниматься прикажете? Редко в каком доме радио-то было, а уж о телевизоре или Интернете, без которых сегодняшние дети свою жизнь считали бы загубленной, и говорить нечего, – они у мальчишек и девчонок в самых фантастичных мечтах даже расплывчато-воздушными силуэтами не обозначались. И про книги, что попусту заикаться? Одно - они в крестьянских семьях листочками почти никогда не шелестели, если не считать библий или евангелий, упрятанных стариками в укромных местах; другое – хотя бы и приютились где-то три-четыре книги, кто бы ребячьи забавы променял на их чтение?
Ленька к учебе в школе относился, как бесплатному приложению, – минимум по два года в каждом классе уму разуму набирался с завидной неохотой, потому и осилил всего, с горем пополам, семь классов. А вот за изобретение хулиганских выходок и их организацию заслуженно получил у ребят прозвище "атаман".
Ведь додумался деда Агафона чуть ли ни до смерти напугать. А причина в детском умишке расцвела, что тебе подснежник из-под снега. Ленька вздумал у деда попросить из козьей ножки, которую тот, наверное, и во сне изо рта не выпускал, разок-другой дымом затянуться. Надо ведь когда-то почувствовать вкус дыма. Дед Агафон вроде бы не отказал мальцу, которому недавно целых одиннадцать лет стукнуло, почувствовать до головокружения удовольствие от цигарки. Только как-то загадочно сказал, не разрешая губам избавиться от козьей ножки:
- Ты, Леньк, посиди маленько на травке пока я крапивы нарву моей бабке, с ее спины радикулиту турнуть надо.
- Угу, - Ленька в знак согласия шмыгнул носом, которому в тот момент мешали нормально дышать сопли.
Присел, почувствовав ласковое, чуть прохладное прикосновение к трусам кучерявой травы.
Дед совершенно голыми руками рвал один стебелек крапивы за другим. Ленька еще удивился: «Почему она его не кусает? Слово он, какое знает? А может…»
Его размышления тут же прервал дед Агафон:
- Вот теперь к тебе и моя козья ножка просится, - хмыкнул зачем-то в бороду цвета лежалой, чуть желтоватой соломы. – Ты только трусы спусти…
- Зачем? Я же не жопой курнуть собираюсь? - спросил Ленька с усмешкой на чудачество деда.
- Как же я иначе увижу: пойдет у тебя дым из задницы или нет? – дед Агафон даже руки в недоумении развел.
- А-а-а… - дошла до Леньки причина просьбы деда.
И как только он спустил трусы ниже колен, дед, причитая:
- - Вот тебе козья ножка, вот тебе от курева быстрая дорожка, - начал хлестать крапивой по его худосочным ягодицам.
Ленька взвыл:
- Ай! Больно!..
- Зато твои мать с отцом будут довольны, когда я им расскажу, как ты клянчил у меня цигарку. Да еще отец ремнем тебе привесок к моей крапиве добавит…
- Ой!.. Ой!.. – уже стонал мальчик, стараясь вырваться от деда, словно клещами вцепившегося в его рубашку. Ягодицы у него пылали огнем, будто их вместо картошки на сковороде поджаривали.
Когда ягодицы Леньки покрылись прыщами, похожими на крупные и только что начинающие зреть ягоды малины, дед Агафон пучок крапивы в сторонку отбросил. Рубашка на не состоявшемся курильщике, освободившись от крепкой дедовой хватки, тут же прилипла к вспотевшей спине.
- Теперь будешь знать: просить покурить или подумаешь прежде.
Пятки ног Леньки тут же засверкали, удаляясь от мучителя.
Немного отбежав, Ленька обернулся, пригрозил, смачивая слова слезами:
- Ну, дед, погоди!..
- Вот погодь ты у меня! Следующий раз уши надеру, - пообещал дед Агафон.
Ленька ему ничего не ответил. Некогда было. У него в голове уже план мести деду прицел настраивал.
Дня через два, когда волдыри от крапивы у Леньки начали растворяться, он отыскал половинку красного кирпича, надежно припрятал ее в траве. И только звезды, как волдыри от крапивы на мягком месте сорванца, стали высыпать на смоляном небе, Ленька потихоньку выполз из-под одеяла и через открытое окно юркнул на улицу. Прихватив кирпич, он, крадучись, направился к дому деда Агафона, стены которого были выложены из красного кирпича. Окна в селе уже давно смотрели на улицу темными глазницами. Дед Агафон и его бабка Матрена, по соображению юного мстителя, уже соревновались друг с другом – кто громче из них храпит.
Ленька, затаившись у стены дома деда Агафона, прислушался к тишине. Ее никто не вспугивал. Она, тишина, парнишке даже на уши давила. Он прислонил половинку кирпича к стене и, что было у него сил, начал водить по кирпичной кладке. Внезапно разбуженная стена глухо загудела, казалось, заохала даже. Тишина врассыпную от стены шарахнулась. А Ленька от удовольствия приплясывать начал, приговаривая: «Вот тебе, старый пень, крапива! А это послушай ты за мои волдыри на жопе! Будешь знать, как атамана обижать…»
И это он делал до тех пор, пока окна в доме ярко-желто прозрели от включенного света.
Дед вынырнул из темноты сеней в кальсонах, причитая:
- Свят, свят, свят… Неужто леший резвится?..
А в руках уже держал черенок ручки от лопаты. Не с голыми же руками лешего от дома отпугивать?
Ленька, увидев, что дед осторожно приближается к стене, по которой он только что водил кирпичом, нырнул в кусты. Затаился.
А дед продолжал:
- Свят, свят, свят…
Никого не увидев около стены, забормотал, крестясь:
- Неужто, почудилось?..
Ленька еле сдержался, чтобы смехом себя не обнаружить.
Дед возвратился в дом. Погасил свет.
Мститель, переждав несколько минут, вновь стал вроде бы шлифовать стену кирпичом. Та опять издавала такой звук, словно где-то вдалеке труба духового оркестра робко ноты брала.
Не через долго электрический свет выкрасил стекла окон в цвет, который обычно бывает, когда они поутру с первыми солнечными лучами здороваются.
Дед, быстрее, чем в первый раз, появился в дверном проеме. В его голосе улавливалась угроза:
- Нет, не почудилось. Ох, и задам я кому-то…
Но Ленька на всех порах уже мчался к своему дому.
И это ему показалось маловато за волдыри, которыми наградил его дед Агафон.
Дом у деда Агафона был старинный, с годами, как и сам его хозяин, придавленный к земле. Более того, еще днем Ленька заприметил у стены со двора приставленную лестницу. Крыша дома, и на это парнишка обратил внимание, пологая, крыта шифером, на котором зацветал рыжевато-зелеными пятнами мох.
«То, что надо», - смекнул юрким умом Ленька.
Он дождался ночи. Она оказалась такой темной, хоть на куски эту густую темноту режь и наощупь пробирайся. Ни одна звезда не могла ему подмигнуть из-за тяжелых преддождевых туч, чтобы поддержать его затею. Вновь пробрался к дому деда Агафона. По лестнице забрался на крышу. Приблизился к асбестово-цементной трубе, из которой зимой дым из печи змейками выскальзывает. Притих. Прислушался. Людских голосов около дома и на улице не уловил. Можно приступать и к действию, которое тщательно спланировал днем. Вспомнил, как воют собаки во дворах, когда, по преданию, услышанному Ленькой как-то от взрослых, они своим хозяевам беду, а то и смерть предвещают.
Ленька так в трубу завыл, что в кромешной темноте у него от страха на спине мурашки зашевелились. Выдохнув без остатка из своих внутренностей воздух, набрав его новую и свежую и чуть покалывающую в горле порцию, еще громче, чем раньше, трубу воем наполнил, сопровождая его еще и заунывным скулежом.
А так как собаку дед Агафон в своем дворе не держал, значит, чужая псина ему черную весть принесла, а это, по приметам и слухам, еще хуже. Перепугался он так приближения тупика своего земного пути, что сердечный приступ его к постели припаял.
Бабка Матрена крепче нервами и смелее своего супруга оказалась. Она появилась на пороге дома с иконой в руках, причитая:
- Господи, избавь от нечистой силы! Помоги Агафону от себя смерть отвести!.. Господи!..
Ленька в это время сползал осторожно с крыши. Лестница под его ступнями даже не скрипнула, когда он по ней к земле ручейком сливался.
Потом он, давясь от ликующего смеха, чуть ли ни на крыльях летел к своему счастливому сну.