ТЫ — МОЯ НЕЖНОСТЬ, ДЛИНОЮ В ШЕСТНАДЦАТЬ СКАЗОЧНЫХ ЛЕТ (прод. "Будем читать чужие сказки")
Бессмертная любовь, рождаясь вновь,
Нам неизбежно кажется другою.
Морщин не знает вечная любовь
И старость делает своим слугою.
Уильям Шекспир
2005 г.
Теплое июльское солнышко ласково согревало райскую тишину красивого загородного дома. На веранде у открытого настежь окна Элла перебирала ароматную клубнику. Тонкие пальцы неторопливо дотрагивались до красной спелости и, отрывая ненужные зеленые воротнички, опускали ее в воду. Глаза то и дело поглядывали то на приспущенный гамак, где мирно дремали пятилетние красавицы Карина и Дарина, то на дорогу. Аромат спелых ягод сливался с нежным запахом ее любимых бледнорозовых роз, что кустились вплотную с верандой. Эдуард продуманно посадил их перед окном. Сохранив привычку вставать раньше жены, он открывал окно, и веранда плавно наполнялась ароматом благоухающей и нежной красоты, настойчиво даря любимой женщине его извечные признания любви.
— Любовь моя, ничего с ними не случится. Я опустил гамак как можно ниже. — Эдуард приблизился к жене и мирно поцеловал ее в голову.
— Да я не за них переживаю. — Глаза с беспокойством посмотрели на дорогу. — Где же так долго Дарик? Может, не сдал экзамен или что с машиной. Эдюш, позвони ему на мобильный. Да, если не сдал, успокой его, только не ругай.
— Ничего с твоим Дариком не случится. Парню двадцатый год, а ты все как за трехлетнего малыша переживаешь.
Эдуард все же набрал нужный номер и протянул телефон жене.
— Дарик! Где ты? Ты сдал?
— Мам! Не волнуйся, все в порядке. Мы с бабулей скоро приедем. Она соскучилась и попросила за ней заехать. У меня пятак, так что не переживай.
— Спасибо, мальчик, ты не перестаешь нас с папой радовать. Мы ждем вас. — Зеленые глаза счастливо улыбнулись, рука отключила телефон.
— Теперь ты успокоилась? — Эдуард притянул ее к себе. — Сейчас твой любимчик приедет.
— Вот когда приедет, тогда и успокоюсь. — Она опустила голову на грудь мужу, руки обхватили его за талию. — Ты меня любишь по-прежнему?
— Конечно, нет, — он улыбнулся ее внезапному вопросу и посмотрел в сторону дочерей.
— Я этого всегда боялась, — тихо сказала она и подняла свой взгляд на мужа.
— Радость моя, я люблю тебя в сто раз сильнее! Неужели ты это не чувствуешь. Ты моя единственная нежность. — И, как прежде, он надолго накрыл ее губы своими.
— Милый, может, мне одеться как-нибудь посерьезнее. — Она огляделась на свой загородный летний наряд. Легкие бриджи серого цвета и розовая майка облегали чуть располневшее женское тело, отчего оно стало еще привлекательнее. — Все-таки твоя мама приедет.
— Эл, для мамика ты в любом наряде лучшая сноха в мире. Ты знаешь, что она однажды мне сказала?
— Нет, — Элла удивленно посмотрела на мужа.
— Что она не знает, кого она больше любит, тебя или меня.
— Тебе это не … — осторожно спросил ее голос.
— Что ты! Я счастлив втройне: и за нее, и за тебя, и за себя.
— Спасибо. — Она с нежностью улыбнулась мужу. — Эдюш! Разбуди девочек, у тебя это как-то лучше получается.
— С превеликим удовольствием.
И красивое тело с бронзовым загаром, прикрытое лишь тонкими шортами, направилось к дочерям.
Под тенью раскидистых веток большой, но давно уже не молодой яблони, мирно обнявшись, спали две его любимые кровинушки. Он присел рядышком, не торопясь нарушать столь трепетное видение. Какие же они разные, хотя и родились в один день, правда, с раз-
ницей в тяжело ожидаемые для всех полтора часа. У Карины были черные вьющиеся волосы и карие, как у Эдуардов, глаза. Дарина была похожа на свою мать. Русые прямые волосы и зеленые глаза. Именно Дарина, задержавшись в материнской утробе, заставила их так мучи-
тельно поволноваться. А уж в награду за свое благополучное появление на свет получила редкое имя Дарина. Столь любимое в этой семье.
Эдуард любил их самой сумасшедшей любовью, на которую способен любящий отец. Это был слишком долгожданный подарок от Эллы после одиннадцати лет их совместной жизни.
— Ягодки мои сладкие, звездочки мои ясные, светики мои любимые, нужно вставать. Просыпайтесь, мои хорошие. — Он с нежностью гладил их по волосам. — Мамочка вам ягодок намыла.
— Папочка, дай нам еще сон довидеть, — просила Дарина, не открывая глаз.
— А сон хороший? — ласково спросил отец, пытаясь хоть одну разговорить.
— Очень хороший, папочка, — еле слышно сказала Карина.
Интересно, у них что сон один на двоих? — задумался Эдуард. Не решаясь будить дальше, он накрыл их легкой батистовой простыней и вернулся к жене.
— Эл, им снится сон, и они просят его досмотреть.
Она посмотрела в сторону дочерей, потом на мужа и улыбнулась.
— Пусть досмотрят. Сны желательно знать до конца.
— Ты права, дорогая. — Эдуард крепко прижал жену к себе.
Оба вспомнили ее красивый зимний сон, который приснился ей шестнадцать лет назад и стал пророческим в судьбе двух Эдуардов и ее судьбе. Три судьбы переплелись, и получилась сказка, дописанная их любовью.
«Форд «фокус» синего цвета звучно просигналил о своем прибытии. Передняя дверь решительно распахнулась.
— А вот и мы. — Гертруда Германовна, как всегда в элегантном брючном костюме, вышла из машины, держа в руках большой поднос.
— Как доехали? — Эдуард бережно поцеловал мать и освободил от ноши.
— Нормально доехали, — с легкой тенью упрека сказала она. — Сама если не напрошусь в гости, ты и не догадаешься. Вот напекла пирогов и воспользовалась заботливым внуком. Ладно, я не в обиде. Это просто предисловие для встречи от соскучившейся матери.
— Здравствуйте, Гертруда Германовна! — Элла обняла свекровь и поцеловала несколько раз в щеки. — Как хорошо, что надумали к нам!
— Здравствуй, здравствуй, моя родная! — Она по-родственному прижалась к снохе. — Как я вас давно не видела. Уж месяц почти.
— Бабуля приехала! Бабуля! Ура! — Выбравшись из гамака, наперебой кричали сестры. Они подбежали к ней и обхватили с разных сторон.
В эти минуты лицо бабушки описать невозможно. Недостаточно прилагательных, способных передать всю глубину состояния бабули во время встречи с внучками.
— Здравствуйте, мои ненаглядные! Здравствуйте, мои рыбки золотые. — Она обнимала их одновременно, целовала по очереди и никак не могла налюбоваться их похожестью на своих родителей. — Да вы — мои красавицы. Да как я же соскучилась…
Дарик пошел загонять машину на площадку за домом. Эдуард же присел в тени и с умилением наблюдал за женской четверкой. Они обнимались, целовались, делились новостями, смеялись и снова обнимались.
Эдуард смотрел на них, вспоминая главнейшее событие шестнадцатилетней жизни с любимейшей женщиной.
Все случилось чуть менее шести лет назад. Как обычно бывало, после завтрака на троих, Эдуард пошел за машиной. Элла и Дарик оставались дома. Дарик в этот день уезжал на соревнования по плаванию в город Сочи. Стоянка для машин была неподалеку от дома, и Эдуард вернулся довольно быстро.
— Дорогая, поторопись, пожалуйста, — с порога бросил он жене, видя, что сын уже собрался и с сумкой стоит в коридоре. Но один.
— Пап, мама чем-то отравилась. Она в ванной. — Как отравилась?
Не снимая ботинок, Эдуард бросился к жене. Элла, бледная как полотно, сидела на краю ванны и виновато смотрела на мужа.
— Милый, не ждите меня. Мне что-то плохо… Я позвоню на работу, скажу, что задержусь. У меня очень кружится голова. Меня, меня ужасно тошнит. Я, по-моему, отравилась. — Она рукой отстранила его поползновения обнять ее и пожалеть. — Или у меня простуда начинается.
Он присел на корточки и опустил голову ей на колени, прикрытые махровым халатом.
— Девочка моя любимая, какая простуда! Сейчас июль месяц. И травиться у нас нечем. Мы вчера из дома не выходили. — Эдуард встал и поднял ее за собой. Прижав жену к себе, он гладил ее по голове. — Иди полежи. Я отвезу Дарика, а то он опаздывает на поезд, и вернусь.
Эдуард вернулся через час с букетом ее любимых роз и полным пакетом цитрусовых.
— Мне уже лучше. — Успев прийти в себя и одеться, она с улыбкой встречала его красивое возвращение. — Хочешь сказать, что еще не разлюбил меня, — сказала она, глядя то на розовую нежность, то на любимое лицо.
— Как ты догадалась, дорогая?
— Вот эта красота подсказала. — Элла потянулась за цветами.
— А мои счастливые глаза тебе ничего не подсказывают. — Он подхватил жену на руки и двинулся в комнату. Диван гостеприимно принял хозяев. Эдуард усадил жену к себе на колени, розы расположились рядом, но пока без воды. Элла прижалась к мужу и опустила голову на родное плечо.
— Я очень тебя люблю, — сказала она.
— Девочка моя хорошая, я тоже очень тебя люблю. Я люблю все, к чему прикасаются твои рученьки, твой взгляд и твои мысли. Ты же знаешь, что ты — моя Вселенная. — Чувственные губы коснулись уголков любимых глаз.
— Милый, поедем, а то ты из-за меня на работу опоздаешь.
— Счастье мое зеленоглазое, я не опоздаю, и ты можешь не спешить. Я заехал к тебе на работу и взял для тебя отгул.
— Но у меня нет переработки! — удивилась она. — Ты взял отгул за прогул!
— Борис Геннадьевич так растрогался нашей радостной новостью, что, не раздумывая, подписал тебе три дня без содержания. Можешь побыть дома и как следует отдохнуть.
— Радостной новостью? — Она машинально схватилась обеими руками за груди, глаза испуганно посмотрели на мужа. — Ты хочешь сказать…
— Да, милая. У нас будет девочка.
— Господи, но мне через три месяца будет уже тридцать восемь. Я уже старовата рожать. Милый, я боюсь! — Она обхватила его за шею и уткнулась лицом в его лицо.
— Девочка моя любимая, мы справимся.
— Конечно, справимся, — тихо ответила она и на мгновение призадумалась. — Дорогой, да у меня, наверное, уже месяца два. Господи! Я думала, что просто немного поправилась. А это… — Элла давно потеряла всякую надежду быть услышанной небесами и батюшкой Господом.
Он осыпал ее лицо знакомой лаской поцелуев.
Эдуард уже недели две как стал замечать, что жена перестала есть сладкое. Любимый зефир в шоколаде резко стал нелюбимым. Вместо обычного ужина она довольствовалась черешней и яблоками, причем кислыми, которые и надкусить то было трудно. Отказ от горячего ужина она объясняла появившимся избыточным весом. «Ничего страшного, с
годами все полнеют», — успокаивал он ее. Но сегодня, когда он услышал: «Милый, меня ужасно тошнит», все встало на свои места.
— А если будет мальчик?
— Это будет девочка! Но если сейчас мальчик, то следующая — обязательно девочка.
— Ты с ума сошел!
Элла была права. Эдуард «сошел с ума» от счастья, когда спустя еще три месяца узнал, что будет отцом двух дочерей. В тот же день он рассчитал ее с основной работы, даже не заполучив от нее согласия.
— Радость моя, сейчас ты должна отдыхать и высыпаться за троих.
Спорить с ним было бесполезно. Все ее сопротивления он накрывал поцелуями и заботой.
Элла стойко переносила непростую для нее беременность. Два раза лежала в больнице на сохранении. Но последний месяц оказался невыносимым. Живот был такой огромный, что она не могла ни сидеть, ни лежать. Боясь лишнего веса, она отказывалась есть. Пила
одни соки. Пока Гертруда Германовна не наткнулась в одном из мебельных магазинов на кресло, фиксирующее разные положения наклона спинки.
Скорая помощь приехала через десять минут после настоятельной и очень убедительной просьбы Эдуарда приехать как можно быстрее.
— Милая моя, все будет хорошо. Я очень люблю тебя. Я буду рядом.
— Я знаю, дорогой, — сквозь слезы ответила она. — Что бы со мной ни случилось, помни, что я очень тебя люблю. — Голос был незнакомый и походил на прощальный. Эти слова и интонация разом смели его былую уверенность, что все будет хорошо. Нахлынули сомнения: «она что-то не договаривает!»
Элла мучилась почти сутки, прежде чем родила первую дочь. Эдуарду
показали девочку.
— Но почему одна? Как моя жена? — растерянно спросил он. Глаза, полные испуга, смотрели не на акушерку, а на дверь, которую та прикрывала своей спиной. Дверь, охраняющую тайны рождения новых жизней.
— Папаша, успокойтесь. Вторая еще не готова появиться на свет.
— Как не готова? Пустите меня к жене, я вас умоляю.
Умолял он продолжительно и настойчиво.
— Хорошо, только ненадолго. Роженица отдыхает и набирается сил. И, пожалуйста, не разговаривайте с ней, пусть хоть немного подремлет. — Строгая акушерка пронзила его внушительным взглядом. — Вы меня поняли?
Дальше был белый халат и белая тряпичная обувка, тщательное мытье рук под присмотром медсестры. Вот он опустился на стул рядом с дремлющим телом жены. Ужас застыл в его глазах. Бледное, с синевой осунувшихся век лицо, пересохшие, искусанные губы повергли его в шок. Чуть приоткрытые глаза покоились на одном уровне, а хрупкая рука хранила в локтевом изгибе желто-синие следы уколов иглы. Белая простыня прикрывала наполовину разрешенную беременность. Казалось, жизнь покидает ее тело. Со страхом он схватил ее руку и нащупал пульс. «Боже! Девочка моя любимая, как же тебе помочь, родная моя». Эдуард опустил голову и притянул ее ладонь к своей щеке. Слезы беспомощности кати-
лись по мужскому лицу. Подошла все та же акушерка с проницательным взглядом и, протянув ему стакан, наполненный какой-то остропахнущей микстурой, вполголоса сказала: — Вот выпейте и успокойтесь. Все в порядке. Скоро родит вторую.
Как спокойно произнесла она слово «родит»! Наверное, привыкла наблюдать этот процесс каждый рабочий день. А может, так оберегала слабый пол в лице мужчин.
Эдуард кивнул и залпом опустошил стакан. Из двери смежной комнаты вышел далеко не молодой мужчина в таком же, как у акушерки, медицинском обличии. Он подошел к изголовью роженицы и, задержавшись на несколько минут, вышел все через ту же дверь. Эдуард не решился с ним заговорить, лишь проводил его вопросительным взглядом.
— Девочка моя любимая, как же тебе помочь, — шептал он, целуя хрупкую безжизненную руку. — Спасибо за дочку. Очень красивая кроха.
Но вот ее голова задвигалась рывками. Ногти впились в его ладонь. Впились резко и неожиданно. Вторая рука хваталась то за живот, то, ища опоры, за край кровати. Наступившие схватки искривили ее лицо, шея напряглась и запрокинула голову. Зубы, оголившись на мгновение, крепко прикусили нижнюю губу. Глаза открылись. Но это были не те глаза, которыми он так любил любоваться. Это были глаза, захваченные болью. Он был с ними незнаком.
— Милый, уйди, — мучительно выдавила она.
Нет большей муки для крепкого здорового мужика, чем чувствовать свою беспомощность хоть как-нибудь облегчить боль любимой женщины! Зачем ты, силища, дана, когда помочь не в силах!
И пройдет целая вечность, прежде чем он услышит крик второй родившейся дочурки. Но крик раздался не из той двери, за которой он успел побывать, а правее. Эдуард подбежал к незнакомой двери. Глаза прилипли к вывеске «Операционная». И он вспомнил и доктора в халате, и смежную дверь, из которой тот ненадолго появлялся. Радость рождения дочерей
отступила на второй план. Тело сковало незнакомым холодом. Холод был оправданным. Перед глазами мелькала беготня «белых халатов» и стремительный въезд все в ту же операционную каталки с комплектом чистого белья и с капельницей в придачу.
И пройдет еще одна «вечность», прежде чем дверь откроется вновь.
— Как моя жена? — со страхом спросил его голос. Это был самый мучительный вопрос за его тридцатишестилетнюю жизнь.
— Подождите, врач сейчас выйдет, — ответила медсестра и с силой отстранила его порыв заглянуть во внутрь операционной.
Эдуард почувствовал, что у него подкашиваются ноги, земля расползается на две части и он летит в пропасть. Перед глазами пробежала целая жизнь, а в ушах зазвучал ее голос: «Милый, что бы ни случилось, помни, что я тебя люблю».
— Нет! — прохрипело его горло. — Нет!
— Почему «нет», когда «да»! ДА, все хорошо! — воскликнул вышедший
из палаты все тот же, далеко уже не молодой доктор. — Поздравляю, папаша! Все живы и, надеюсь, счастливы! — Интонация была какая-то очень добрая. С такой интонацией детям читают сказки.
Врач стянул с лица голубую повязку и промокнул влажное лицо. Оно было уставшим, с отпечатком напряженно прожитых часов, минут, а может, тоненьких мгновений. Тоненьких, но очень ответственных. Да, профессионально и ответственно он справился сегодня и с затянувшимся появлением на свет второй новой жизни и удержал за тоненькую ниточку жизнь матери двух новорожденных. И сейчас его глаза гордо блестели.
— Все худшее уже позади! — очень уверенно, но уж очень необдуманно сказал он и, посмотрев на застывшее в ужасе лицо новоиспеченного папаши, пояснил: — Да, проблема была. А как вы думали! Первые роды в тридцать восемь лет, да еще и двойня, да еще с таким весом: 2,900 и 2,600 кг. Вторая девочка вздумала еще и ножками на белый свет появиться. Да, вы — счастливчик! Помните это и постарайтесь никогда не забывать! — Он дружелюбно похлопал Эдуарда по плечу и с чувством выполненного долга, распрямив плечи, двинулся вдоль длинного коридора.
Эдуард безмолвно отошел от двери и опустился на маленький диванчик. Теперь он отчетливо понимал, какая глубокая пропасть пронеслась между его простым «хочу» и ее мужественным «могу». В муках ей пришлось доказывать свое «могу». Ее «могу» произвело на
свет две новые жизни и сполна удовлетворило его «хочу». Неизвестно когда: в эти минуты или часами раньше, седина равномерно промелировала его роскошную черноволосую шевелюру.
Сейчас он с улыбкой наблюдал за любимыми крохами и счастливой суетой вокруг них.
Вот к шумной четверке подошел Дарик с большим букетом очень крупных ярко-красных роз. По росту он давно догнал отца. Да и красивое лицо было почти зеркальным отражением Эдуарда. Лишь ямочки на молодых щеках одного и заметная седина черных вьющихся волос другого вносили в единый портрет это почетное «почти».
Гертруда Германовна тут же прижала девочек к себе и слегка отстранилась. Она еще в дороге узнала, кому предназначен столь красивый букет.
— Мам, это тебе, — Дарик протянул Элле цветы и поцеловал ее в щеку. — Ты самая любящая и заботливая мама на свете.
С любовью и благодарностью он смотрел в материнское лицо. Это она подарила ему детство. Настоящее детство: с настоящей любовью и заботой из самой глубины ее души.
— Дарик… — ее голос от волнения прервался. Трудно поверить, но он был ее любимым ребенком. «Мама» из его уст согревало ее больше всего на свете. — Я очень тебя люблю, — глубоко вдохнув, сказала она и, дотянувшись до его щеки, коснулась ее так же тепло, как в его недалеком детстве.
— Я знаю, — сказал он и смахнул с ее лица только ему видимую слезу.
— А нам, а мне, — лепетали сестры наперебой.
И Дарик привычно подхватил их на обе руки.
— И вам обязательно подарят, когда подрастете.
— Подарят? А когда? А кто?
— Если вы будете такими же хорошими, заботливыми, красивыми, добрыми, как наша мама, то найдутся поводы и для красных, и для розовых роз. — Он поднес их к кустам нежных роз. — Вы знаете, что папа их для мамы посадил?
Девочки почти одновременно обернулись на отца.
— Да, я посадил их для мамы, — глаза поймали взгляд любимой женщины и привычно задержались. — Я очень люблю нашу мамочку.
Элла улыбнулась мужу и взяла свекровь под руку.
— Гертруда Германовна, знаете, я самая счастливая мать, жена и сноха.
— Это неудивительно, потому как я самая счастливая свекровь, мать и бабушка, — и она щедро одарила всех своей улыбкой. — Элеонорушка, я тут роман написала, через неделю отнесу в издательство. Думаю, людям будет приятно прочитать красивую судьбу двух любящих людей. — Она достала из сумки увесистую пачку рукописных листов и протянула снохе.
— А как он называется? — Элла широко раскрытыми глазами с восторгом смотрела на свекровь.
— «Роман о нежности, длиною в жизнь». Конечно, чувственность и красоту ваших отношений на бумаге передать сложно, но я все же постаралась. Пусть девочкам на память останется, а Дарик и так все знает и ценит.