Повесть
Глава первая
Копылова
Копылова сидела на кровати и, прищурившись, обдумывала, что на этот раз станет говорить лечащему врачу. Даже не что, а как говорить. Это, пожалуй, важнее в ее положении. На этот раз она уже две недели лечилась в стационаре. Здесь в общем-то было сносно, если можно сказать такое о подобной клинике. Персонал до приторности вежливый, вышколенный. Вот, что значит частная клиника постстрессовых состояний под названием «Надежда». Но, тем не менее, очень хотелось домой, в однокомнатную уютную квартирку, которую привыкла делить с соседкой и подругой Верой. Только там Копылова могла жить, как хочет, и делать все, что посчитает нужным.
Сейчас состоится очередной разговор с психиатром, Ольгой Петровной. Надо держаться спокойно, настраивалась Копылова, показывать, что лечение дает стабильные результаты. Ольга Петровна чувствует ее слишком хорошо, поэтому станет задавать неудобные вопросы. Ни в коем случае не нужно поддаваться на провокации! Вести себя надо вежливо, а то снова переведут в «беспокойное отделение», а там практически ничего нельзя делать, кроме чтения, и к тому же к больным приставлен круглосуточный контроль. Время вечернее. Если она будет паинькой, то еще успеет посмотреть вечернее шоу по телевизору. Или отоспаться перед бессонной ночью.
Пока Копылова обдумывала линию поведения, руки сами надевали на голову любимый иссиня-черный парик. В клинике это не возбранялось – незачем зря волновать пациентов. Хочется им выглядеть сногсшибательно – пусть. Копылова и накрасилась бы, если бы только пронесла в клинику косметику. Но здесь с этим было строго. Вот выпишется, и там уж будет выглядеть достойно.
Возраст Копыловой было трудно определить. Тридцать с небольшим. Если бы только ее глаза не горели таким хищным блеском, а лицо не выражало сиюминутную готовность кого-нибудь съесть, она была бы даже красивой. На таких женщин непроизвольно обращают внимание.
Копылова на все пуговицы застегнула шелковый халат. Теперь она полностью готова.
В палату заглянула дежурная медсестра, Галя. Как и весь персонал клиники, она была застегнута на все пуговицы, на голове плотно сидела косынка, ничего лишнего, ни колец, не серег. – Здравствуйте, – приветливо сказала она. – Вы сегодня замечательно выглядите, прямо как артистка с Драмтеатра! Ну что, Копылова, пойдемте?
Копылова вздрогнула. Надув губки, она последовала за медсестрой и подозрительно спросила: – А Светка где? Почему ты за мной пришла, а?
Галя привыкла одинаково спокойно воспринимать любые высказывания пациентов, это было частью терапии, поэтому доброжелательно ответила: – А у нашей Светы сессия в институте. Я пока за нее буду. – Галя шла чуть впереди, а Копылова поодаль, гордо и независимо. За ними тенью следовал санитар. Копылова прилагала немыслимые усилия, чтобы не сказать Гале какую-нибудь гадость относительно ее внешнего вида, но твердо знала: нужно выписываться домой, поэтому она промолчит.
…Ольга Петровна работала в области психиатрии уже 21 год. Копылову она наблюдала относительно недавно. Трудная пациентка с непримиримым характером, склонная к паранойе, истерикам и депрессиям. Она несколько раз была замечена в намеренном преуменьшении симптомов болезни ради выписки. Поэтому нужно держать с ней ухо востро, думала Ольга Петровна, а сама параллельно что-то писала в полосатом журнале. Копылова ерзала на месте в попытке подавить подступающее раздражение. Немыслимым усилием воли она задавила на корню фразы: «зачем было меня звать, раз тебе приспичило заполнять журнал, курица очкастая», «наверное трудно делать умный вид с одной извилиной, вот то ли дело Марья Эдуардовна, совсем меня не доставала» и «ты меня тут лечишь, а от тебя муж сбежал».
Наконец психиатр со всем вниманием посмотрела на пациентку, которая сидела в вызывающей позе и смотрела на нее исподлобья. Все как всегда, отметила Ольга Петровна. Копылова находится в стадии «кого бы атаковать» и самонадеянно полагает, что ей удается чудесно владеть собой.
– Здравствуйте, Копылова. По-прежнему не хотите назвать свое имя?
Пациентка гадко ухмыльнулась: – По-прежнему не хочу. Оно мне не нравится. Я хочу, чтобы все называли меня только Копыловой.
– Но многих людей оскорбляет, когда их называют по фамилии, – пожала плечами Ольга Петровна.
– Хватит мне сто раз говорить одно и то же, – оскалилась Копылова. – Меня абсолютно не трогает то, что оскорбляет многих людей.
– Ну что ж. А как вы себя в целом чувствуете? Аппетит хороший? Головокружений нет? Сон?
– Сон?! – пациентка чуть было не сболтнула, что она по-прежнему почти не спит ночами. Но сразу справилась с собой. – Нормальный у меня сон, – буркнула она.
– Назовите дату вашего рождения, – попросила Ольга Петровна.
– У-Уу…, – замялась она, вспоминая. – Октябрь! Точно.
– А число?
– Может, хватит? Я что, в следственном изоляторе нахожусь?
– Мы с вами просто разговариваем. Разве я спрашиваю что-то секретное?
– Ну не помню я дату своего рождения, это что, преступление?!
– Хорошо, я вам напомню. Родились вы 12 июля, – мягко направила врач.
Копылова пренебрежительно сморщилась и сказала каким-то металлическим голосом: – Неправда. – Такой голос появлялся у Копыловой, когда она переставала себя контролировать. Глаза ее стали затягиваться мутной пленкой, губы мелко покалывали.
– Копылова, вам не стоит так волноваться, – посоветовала Ольга Петровна, которая прекрасно знала, что обычно следует за металлическим голосом.
Но оно уже случилось. Копылова сделала круглые глаза, словно увидела призраков, и стала затравленно оглядываться: опасность, опасность! Ольга Петровна ядовита и Галя тоже, как орхидея: прикидывается цветком, а сама – смертоносная лиана! Копылову окружили недруги и ей нечем дышать! Стоп! Но нет, они не должны узнать, что она на миг потеряла самообладание, им не скрутить Копылову!
– С вами все в порядке…? – словно из серого тумана прорвался голос врача.
А Копылова, не осознавая вопроса, шептала не своими губами: – Ольга Петровна! Это очень важно! Ольга Петровна, можно вас кое о чем попросить?
– Просите, конечно.
Постепенно к Копыловой вернулся обычный голос, она с трудом справилась, но чувствовала полнейшее опустошение. – Уберите от нас эту новенькую, Александровну! Зачем вы подселили к нам эту ненормальную?
– Что значит, подселила? Она такой же пациент, как и вы, – ответила Ольга Петровна.
– Так и пусть убирается! – в своей злобной манере сказала Копылова и тут зажала ладонью рот. Зря она так сказала! Да что же это делается! Как ни пытается Копылова держать себя в руках, у нее не получается! Вон, как Ольга Петровна прониклась интересом, даже карандаш в сторону отложила, а это плохой признак, ох, плохой! Нужно спасать положение сейчас же!
– Да вы не подумайте. Александровна неплохая женщина, только она из нас всех самая настоящая сумасшедшая. – Копылова понизила голос, огляделась, как будто у стен торчали уши и обличительно зашептала: – Лежит целыми днями к нам с Верой спиной и что-то царапает на стене, прямо раздражает! Так бы и врезала ей! Я ей еще в первый день сказала: Александровна, перестань стены расковыривать, а то я все Ольге Петровне скажу! – Копылова не сводила глаз с карандаша.
– Очень интересно, – Ольга Петровна сидела с безупречной осанкой. – А она что?
– Дык, что. Лежит, то спит, то стену ковыряет. Даже позу не меняет, не переворачивается. Дышит, как насос велосипедный, толку с нее никакого, полезной нагрузки ноль. Похоже, немая она. – Копылова вместе со стулом стала миллиметр за миллиметром передвигаться к столу Ольги Петровны.
Ольга Петровна взяла карандаш со столешницы, покатала в пальцах и спрятала в ящик стола. Копылова уже пыталась покончить жизнь самоубийством, поэтому следовало в ее присутствии проявлять максимальную осторожность. Кроме журнала ничего интересного на столе больше не было. Копылова сразу поскучнела.
– Копылова, а можно вас кое о чем спросить?
– Спрашивайте.
– А почему вы называете новенькую – Александровной? Потому, что она намного старше вас? – попыталась угадать Ольга Петровна.
– Не-ет, – снисходительно протянула она. Копылова расслабилась – похоже, на сегодня, каверзные вопросы закончились. Она вернула обычное выражение лица и откинулась на стуле. – Я называю ее Александровной потому, что у нас в палате есть уже одна Вера.
– А какая связь?
– Александровна-то тоже Вера! Чтобы не путать их!
– А вы, Копылова? Как ваше имя?
Пациентка громко задышала: – Хватит, а?
– Ладно, понятно, – закрыла журнал Ольга Петровна. – Вернемся к разговору о новенькой. По вашему рассказу, получается, что Александровна никак вам не мешает. Лежит себе и молчит. Ну, может быть, дышит громко. Так что вас раздражает?
– В целом, наличие постороннего человека меня раздражает. Понимаете, я привыкла всегда с Веркой, с Веркой, знаю ее, как облупленную, с самого детства. Дома живу с ней, в клинике лежу с ней. Я даже могу ее обругать, и она не обидится, – вот насколько мы близки. А тут чужой человек. Если честно, я не готова с кем-то еще общаться. И не хочу, чтоб Верка общалась. Наверное, запрещу ей…
– Ну, зачем же. Пусть общаются. Или Александровна вам как-то угрожает?
– Ну-у…, – задумалась пациентка и стала обильно потеть.
Ольга Петровна решила сменить тему: – А как вы, Копылова, относитесь к Вере? Ну, вы к ней привыкли, это я уже поняла. И то, что вы все за нее знаете, тоже. А в целом, как к человеку, как относитесь? Перечислите мне ее качества.
– К Верке-то? Ну-уу, – ненадолго задумалась она, приподняв брови. – Какие там качества. В последнее время она меня раздражает. Мы с ней практически не разговариваем. Если не вникать особо в наши отношения, скажу так: мне с ней просто удобно. Так что, пусть живет. Вообще-то она - жертва бесхребетная. Волю ей еще в детстве сломали, а какая девчонка была! Умница, красавица, начитанная. Я ей всегда говорю: «Верка, ты бесхарактерный слизняк. Вот, то ли дело я. Кремень», – глаза больной засветились самодовольным блеском.
Ольга Петровна ненадолго задумалась и произнесла:
– А что, если все не так? У Веры очень хороший характер. У нее много хороших качеств: она умна, начитана, коммуникабельна. Вы с ней очень дополняете друг друга.
Копылова сложила рот трубочкой и ненадолго задумалась: – Ха, дополняете. Еще скажите, как Инь и Янь совпадаете. Все гораздо прозаичнее! Она мне нужна для того, чтобы готовить, убирать квартиру, обстирывать меня. Я не работаю, куда мне работать. Днем постоянно сплю, а ночью…. Тоже прекрасно сплю…. Так что…
– Неужели кроме потребительского отношения у вас больше никаких чувств нет к Верочке? Привязанности? Понимания? Симпатии?
Пациентке показалось, что ее примитивно ловят. – Есть! Но это все привычка! Просто мы с ней знакомы много лет! Она без меня не может ничего решить, внимательно слушает, что я говорю. Вы хоть понимаете, какие неприспособленные к жизни люди бывают? Шагу боятся ступить без старшего товарища. Мы живем вместе в квартире, мы даже в вашу клинику всегда вместе ложимся.
– У вас чисто дружеские отношения? – расспрашивала Ольга Петровна.
Копылова подивилась нелепости вопроса: – Ну да, а как еще может быть.
– С Верой мне все понятно. А чем же Александровна испортила ваше проживание в палате? С Верой вы на все темы уже переговорили, все мысли передумали. Пусть в вашей жизни появится еще кто-то – все интереснее жить будет
Подвижный носик Копыловой сморщился: – Опять двадцать пять! Александровна – это не вариант для общения! Она вообще сама по себе, а не с нами! Я еще не поняла, что она из себя представляет. Но если что, у меня хватит сил с ней справиться.
– А вам что, со всеми необходимо бороться?
– Мне?! – вскочила на ноги бунтарка и подбоченилась.
– Да, вам, вам. – Голос Ольги Петровны был ровный и спокойный, чем изрядно бесил Копылову. Она сделала дьявольскую гримасу и зло высказала:
– Да! Мне. Надо. Бороться! Иначе, они все вырвутся из-под контроля.
– На сегодня беседа окончена. Галочка, проводите, пожалуйста, Копылову в палату.
– Ольга Петровна-аа, – заискивающим голосом завела Копылова и влюблено посмотрела на врача. Выражение лица больной менялось, как на эмблеме театра драмы и комедии. – А меня скоро домой выпишут?
– Об этом еще рано говорить, – твердо ответила врач. От этих слов Копылова почувствовала дурноту и молоточки в висках. Взгляд снова заволокло и губы стали неметь. Но Ольга Петровна невозмутимо продолжала: – Вы, безусловно, идете на поправку, это заметно. Осталось лишь немного долечиться, и тут же подготовим выписку!
И тут Копылову прорвало, голосом робота из звездных войн она завела: – Ух ты! Наконец-то меня лечить решили, а то одну Верку от ее башки лечат, а со мной одни разговоры разговаривают! – больная покрылась красными пятнами и лихорадочно засверкала глазами. – Вот оно, ваше хваленое равноправие! Оплату за лечение с людей вы не забываете драть, а нас тут через одного лечите!! Мы с Александровной на рожу не получились! Дипломов накупили, а сами по сто раз имя у больных выспрашиваете!
Ольга Петровна не стала вступать в пререкания со скандалисткой и жестом указала на дверь. Галя без слов поняла, что нужно аккуратно выпроводить буйную Копылову. Та громко ругалась, расплевывала слюну, жестикулировала. Парик растрепался и съехал на лоб, глаза бессмысленно прокручивались в глазницах. Ольга Петровна уже звонила в процедурную – направить медсестру с дозой успокоительного к Копыловой. Из коридора слышалось заунывное: «Вы-ыыпустите меня домо-ооой! Я совершенно здоро-ооваа-аа!!»
Глава вторая
Верочка
…Копылова так переволновалась от разговора с врачом, что едва ли дошла до кровати, содрала с головы парик, как потеряла сознание. Такое бывало со взрывной Копыловой. Ее вечная соседка Верочка уже привыкла к этому. Она старательно накрыла бунтарку пледом и принялась ждать своего разговора с врачом. Пришла процедурная медсестра, уколола Копыловой аминазин, та даже не пошевелилась. Вера успокоилась от осознания, что Копыловой помогают.
….Ольге Петровне нужно было все знать об изменениях состояний Копыловой от кого-то адекватного, хорошо с ней знакомого. Пациенты не спешат откровенничать с врачами. Они скорее откроются санитарам, медсестрам или, к примеру, соседке. Верочка на эту роль годилась лучше всех. Вместе с Ольгой Петровной они вытащат заблудшую Копылову из клещей сумрака.
Если уж смотреть совсем глубинно, Вера спасала Копылову не по внутреннему почину. Подруга так крепко завладела Верочкой, что отвязаться от нее было просто невозможно ни мысленно, ни физически. Копылова обладала невидимым железным стержнем и несгибаемыми суждениями по любому вопросу. В присутствии Копыловой, Верочка даже внешне менялась: начинала сильно сутулиться, сжиматься, становилась незаметнее, потому что противостоять подруге так и не научилась. Как только Копылова появлялась в метровой доступности, движения Верочки становились угловатыми, зажатыми, как будто она завернута в маленькое полотенце, грозящее свалиться на пол и обнажить ее. Вот и сейчас она сидела на кровати, плотно прижав руки к бокам и выставив вперед худенькие плечи. Интересно, во сколько за ней зайдет медсестра?
Верочка была девушкой с приятными, в целом, чертами лица. Но сказать, что ее внешность была притягательной или хотя бы заметной, было нельзя. Печать какой-то невысказанной боли и фатальной покорности лишала лицо Верочки подвижной эмоциональности. Вечная тревога жила на лице.
Сегодня она надела длинный фланелевый халат цвета хаки, пусть старомодный, но очень удобный – с прорезью для пояса. Копылова при одном его виде вечно морщилась и ерничала: «Партизаны просят огня! Камуфляж отменный!». Верочка в обычной жизни практически не красилась – зачем привлекать ненужное внимание. Русые волосы Верочка просто причесывала и никак не укладывала. Она и мыла-то их через раз, все равно некого очаровывать. Как ни ругала ее Копылова, уперев руки в упругие бока: «Верка, ну ты и чучело огородное! Посмотри на себя, ты что, даже прическу нормальную себе навести не можешь! Сальные локоны висят, вот красота!» – все было без толку. Верочка вяло отбивалась от боевой подруги, но отнюдь не ощущала потребности выглядеть лучше, чем того ей выдала расчетливая природа.
Двадцатисемилетняя Вера всегда была спокойной и кроткой, с самого детства. Из-за этого Копылова считала ее слабохарактерной. Природная деликатность делала Веру любимицей всего отделения. Чтобы не пролеживать время зря, лишь только в роли Копыловской сиделки, Верочка заодно проходила курс лечения от мигреней. Они случались с ней часто, бесконтрольно, и изводили бедную девушку до потери сознания. Действительно, Вера хронически недосыпала. В этом была виновата пресловутая Копылова, которая по складу характера была совой, да еще и ярко выраженным холериком, и любила разводить бурную ночную активность.
…В их съемной однокомнатной квартире ночами напролет Копылова расхаживала взад-вперед по комнате, что-то постоянно роняла и пинала. Падение предметов смачно муссировалось солдафонскими словечками. Тот факт, что Вера хотела спать, никак не обязывал Копылову вести себя тише. Ей было наплевать на тихую, меланхоличную подругу. Она могла запеть в час ночи, начать снимать шторы, перебирать шкаф или пылесосить. В общем, занимала себя делами до тех пор, пока не погасит хотя бы часть неуемной энергии. А если учесть, что Копылова занимала себя «спокойными» делами только в хорошем расположении духа, а в плохом настроении крушила посуду или отправлялась митинговать с сексуальными меньшинствами, а то и любила запереться в бар и напиться до умопомрачения, Верочкина судьба была совсем не завидной. Из-за этих ночных приступов копыловского бодрствования, бедная Верочка смахивала на рабыню, которая вкалывает по двадцать часов в сутки.
Вере ничего было нельзя: задерживаться в магазине, заговаривать с соседями, готовить то, что не хочет Копылова, греметь, когда той вздумалось поспать. Ей приходилось украдкой утирать слезы и в то же время мыть пол, затоптанный ночью Копыловой. Вы спросите, зачем Верочка все это терпела? Она и сама не знала ответа на этот вопрос. Просто, она знала Копылову настолько давно, что даже не задумывалась о целесообразности их совместного проживания. Как если бы она была Верочкиной родной, не совсем нормальной сестрой, которую не выбирают.
Копылова даже и не догадывалась о страданиях, считала, что Вера всем довольна. Зачатков самоанализа у Копыловой не было. По утрам она спала без задних ног, разбросав свои черные парики и сумки. Храп Копыловой напоминал аварийное падение реактивного самолета. Вера злилась на бедовую подругу, и одновременно была рада, что та всегда приходит домой, к ней. (Если не считать редких приводов в полицию). Парадокс заключался в том, что только с тираном-Копыловой Вере было спокойно. Копылова все годы оставалась тайным Верочкиным кумиром, таким решительным и раскрепощенным.
В клинике Копылова не меняла своих привычек. Как только в палате звучал отбой, она начинала таращить глаза в темноту, обдумывая, куда бы себя деть. Руки лежали под головой, пока не затекут, ровно до момента обхода. Копылова начинала их выкручивать от злости, что нечем заняться. Блеклая ночная лампочка над входной дверью позволяла лишь угадывать ночные силуэты и коверкать тени. Измучившись, Копылова усаживалась в турецкой позе на кровати и заводила извечную шарманку:
– Вер, а Вер…. – Сначала голос был нормальным, даже ласковым. Но, не услышав сразу ответ, Копылова моментально начинила шипеть: – Не спи, я кому сказала! Смотри-ка, что делается – мы не отзываемся! Поговорить надо!
– Ну, чего тебе, Копылова, – приходилось со вздохом отвечать Верочке. Она понимала, что ее надежды на ее спокойный сон шатки, как подгнившие мостки над пропастью. – Я только засыпать начала!
– Отозвалась – молодец! Прикидываешься, небось, спящей. Ты что Ольге Петровне про меня говоришь, а? – подозрительно начинала она.
– Да вообще ничего… Она про тебя не спрашивает….
– Врешь, небось, – примирительно, но все равно ворчливо отвечала Копылова. – Зову-зову тебя, а ты только и знаешь, что дрыхнуть! Мне идея в голову пришла. Давай дома обои переклеим, а? На твою сторону розовые купим, я подешевке видела, а на мою красивые, дорогие, черно-белые с завитками.
– А зач…
Копылова тут же перебивала: – Я тебя не спрашиваю! А сообщаю, что так будет!
– Ты уже все решила, чего спать мне не даешь? – резонно спрашивала Верочка.
– Ух ты, не нравится? А платить что ли я должна? Ты все купишь, оплатишь и поклеешь, у тебя родня богатая! Мать в Израиле бриллианты золотой лопатой гребет!
И все в таком духе. Не мудрено, что Вера от такого беспокойного соседства была склонна внезапно засыпать днем, где бы ни находилась. В последнее время Вере стала надоедать эта эмоциональная зависимость. Временами наступало прозрение. Почему она должна терпеть все причуды Копыловой и подстраиваться? Но протесты были слабыми, как незрелые толчки ребенка в утробе матери. Их и протестами назвать было нельзя, а так, подлые мыслишки-гиены. Вера тут же начинала стыдиться их. И следуя многолетней привычке, Верочка в который раз подавляла протест – так было проще.
В кабинете врача пело радио на волне ретро. Галя сидела на кушетке, словно просто так. Ольга Петровна любила вести беседы с Верой. Девушка была противоположностью вечно сердитой и хитрой Копыловой.
– Здравствуйте, Верочка! Завтра у вас назначен сеанс клинического гипноза – от приступов мигрени.
– Гипноз? От простой головной боли?
– Верочка, а у вас не простая головная боль. Ваши симптомы вызваны некими психологическими причинами. Я прекрасно знаю, что вас гнетет. Но с вами все будет хорошо, это скоро пройдет. Как сегодня голова?
– Болела.
– Ну ничего, походите на гипноз, и все пройдет.
– Удачная у вас блузка! – внезапно выдала Вера.
– Да? Вы заметили? – Поразилась Ольга Петровна. Впервые Верочка заметила что-то, что не касается Копыловой. – Купила со скидкой, если хотите, я расскажу, где находится тот магазин.
– А, – махнула рукой Вера. – Я уже не помню, когда в последний раз ходила в магазины, кроме продовольственного, да и в тот бегом…
– Ничего, девочка моя. Скоро вы сможете жить, как все.
Вера отрицательно покачала головой. Но тут же добродушно посмотрела на Галю и ласково сказала: – Галь, а ты, вроде бы, похудела. Хорошо выглядишь. Наверное, спортом занялась.
Галя с недоверием глянула на Веру: дело в том, что час назад Копылова в порыве гнева обозвала ее жирной, прыщавой коровой! Ольга Петровна, решительно не замечая Галиного недоумения, удовлетворенно кивнула – уже второй раз Вера обратила внимание на окружение. Верочка от Галиной реакции как-то вся сжалась, поняв, что сказала что-то не то. Она не станет больше отвешивать Гале комплименты, видно, та сегодня не в настроении.
– Ну, как ваши дела, Верочка, рассказывайте, – обратилась к ней Ольга Петровна.
– В общем, неплохо, – улыбнулась девушка.
– А что вы на этот раз мне расскажете?
– Копылова, как всегда….
Но Ольга Петровна перебила: – …Верочка, а расскажите мне про себя. С какого возраста вы себя помните?
Верочка хотела ответить не задумываясь. Но вдруг удивилась: – Я? А причем тут я?
– Да просто интересно, – дружеским тоном проговорила врач. – А то все про Копылову, да про Копылову. А я тут невольно подумала, пока вас ждала, что практически ничего о вас самой не знаю. Вы уже сколько раз ее сопровождали….
Копылова больна, и мне нужно знать для сравнения: с какого возраста помнят себя обычные дети. Ну, так с какого возраста вы себя помните?
– Ну, – задумалась Верочка. – Лет с десяти где-то, с одиннадцати, точно не скажу. – Ольга Петровна удовлетворенно кивнула головой, словно и так знала, что ответит Вера. Но на языке вертелся уже другой вопрос:
– Ладно. В вашей палате в последнее время происходит что-то странное? – осторожно спросила врач. Верочка сразу помрачнела. – Откуда вы знаете? – у нее нервно забились виски. А голос Ольги Петровны продолжал пронизывать насквозь: – Ну как же. Я же должна быть в курсе всего, что происходит в отделении….
– Она…. Копылова…. – Это слово настолько тяжело далось Верочке, что она вспотела. Поняв, что уже проговорилась, она с обреченностью жертвы уставилась в пол и убито сказала: – Не хотелось, конечно, выносить сор из избы, но Копылова…. Периодически занимает мою кровать.
– Да вы что? – Ужаснулась Ольга Петровна. – Мало ей, что ли, своей кровати?
– Мне совсем не жалко кровати, Ольга Петровна, – испугалась Вера. – Просто…
– …просто вы переживаете. Из-за того, что…
– …она перестелила мою цветную постель на свою однотонную.
– Верочка, скажите, а вы вообще любите Копылову? Ну, как подругу, как соседку, – спросила Ольга Петровна.
Вера сопела, не в силах описать ту гамму чувств, которую питала к Копыловой. Откуда Ольга Петровна узнала, что в последнее время Вера ощущает отчужденность?
– Или вы ее совсем не принимаете и отторгаете? – выжидательно спросила Ольга Петровна, отчего Верочка обильно покрылась потом. Его бисеринки она украдкой смахнула со лба. – Врач приоткрыла форточку и пустила свежего воздуха в душный кабинетик.
– Я временами ее ненавижу…. Я бы, возможно, любила ее, если бы она не была такой… такой… злобной и резкой по отношению ко мне! Еще унижает меня….
– Знаете, Верочка. А ведь вы бы могли стать такой, как она. Вы никогда об этом не задумывались? Поймите: не надо на нее злиться. Злость ведь откуда берется? Хочется быть такой, как она, но пока не получается. И в итоге злитесь. А Копыловой как раз не хватает вашей доброты и мягкости, – ровным голосом возразила Ольга Петровна и проницательно глянула на Верочку. – Думаю, на самом деле Копылова несчастна, потому что ей не хватает вашего терпения. Она страдает от своего буйного характера.
– Тогда зачем она меня оскорбляет? Говорит, я настолько бесхарактерная, что в зеркале не видно моего отражения…. Бедняжка, совсем не понимает, что мы из-за нее в клинике находимся.
– А вы все так буквально воспринимаете? Ну ответили бы, что у нее вообще имени нет. Ну ладно, это я так, не надо ей уподобляться. А хотите знать, почему она грубит? Просто она скрыто хочет быть похожей на вас, Верочка. – Ольга Петровна закрыла форточку – от волнения Верочку стал бить озноб. – И выражает это так своеобразно. В общем, так: завтра я вам с Копыловой назначу специальный тренинг, для примирения. Смотрю, в последнее время совсем вы не находите общего языка. А потом еще будут сеансы гипноза.
– Нас вместе?! – окончательно перепугалась Верочка.
– А что? Мы здесь лечиться будем, или интриги плести друг против друга? Вы, Верочка, как мудрый человек, взяли бы и сказали Копыловой: «Давай, попытаемся понять друг друга. Хватит жить как кошка с собакой!»
Верочка задумалась. И вдруг сморщилась, готовая заплакать. Ольга Петровна вдруг насторожилась, разговор шел в нежелательном направлении. Поэтому она заговорила с Верой на «ты», ласковым и проникновенным голосом:
– Ты что же, никогда не могла договориться с Копыловой?
– Отмалчивалась в основном, так проще.
– А нам не надо «проще». Нам надо, чтобы было всем хорошо. У вас с Копыловой гораздо больше общего, чем может показаться. Вам надо наладить диалог. Знаешь, что это? Это, когда двое людей нормально разговаривают.
Вспомни, когда вы разговаривали в последний раз в нормальном тоне?
Верочка вдруг заплакала. Вид у нее стал до того несчастный, что Галя налила ей воды из графина. – Понимаете, – всхлипывала девушка, – она сумасшедшая…. О чем с ней говорить?
– Хорошо, Вера. Тогда объясни мне свой план лечения Копыловой. Как твоя подруга выздоровеет без внимательного отношения с твоей стороны? Копыловой будет только хуже, если ничего не изменить. И тебе, между прочим, тоже. Привыкай жить во взаимодействии! Как можно жить с Копыловой в одной квартире и таить на нее зло? Я думаю, вас связывает нечто большее, чем просто необходимость сосуществования!
– Вы правы. Я ей обязана. Один раз в детстве она меня очень сильно выручила. Спасла, можно сказать.
– Ладно. Давай, поговорим о другом. – Было видно, что Вера сразу успокоилась при смене темы. – А как ты относишься к Александровне? – поинтересовалась врач.
Но Верочка искренне удивилась: – А кто это?
– Ну, как же: Копылова утверждает, что в вашей палате появилась еще одна пациентка, Александровна.
– Не может быть…, – упавшим голосом произнесла Вера. – Я бы заметила….
– О чем это говорит? – озабоченно спросила Ольга Петровна. Верочка безрадостно ответила: – У Копыловой очередное обострение…. Она видит то, чего нет, и нам с ней еще придется полежать в больнице….
– Да, умница, – подхватила Ольга Петровна.
– А может бросить мне эту Копылову к черту, а? – вдруг спросила Верочка, да так отчаянно, что у Гали, тихо сидевшей на кушетке во время беседы, защемило сердце. Она снова ринулась к графину. – Я с ней точно с ума сойду….Сил моих больше нет….
– Брось, я тебя отпускаю. Можешь уехать из клиники, – безразлично произнесла Ольга Петровна и отвернулась от Веры, занявшись чем-то своим.
– А как же она? – спохватилась Вера. – Проснется, а меня нет. Нехорошо. Ведь я в ответе за Копылову, мы столько лет знакомы и ее нельзя бросать только из-за того, что ей почудилась какая-то Александровна.
Глава третья
Александровна
…Вечером этого же дня Копылова познакомила Веру с Александровной. Принудительно познакомила. Подтащила упирающуюся девушку к постели новенькой, оставив на запястье Веры два больших синяка. И Вера сама в этот момент поразилась: ну как она могла не замечать новую соседку по палате? Проклятые головные боли! Они делают Верочку невнимательной и порой невменяемой! Вот же она, лежит и царапает стену. Хмурая, седая. Копылова постоянно на что-нибудь открывает Вере глаза.
– Здравствуйте, – Верочка протянула руку новой соседке. Та посмотрела на Веру с нежностью и пожала её руку. Копыловой это не понравилось.
– Ну хватит тут нежности разводить, – грубо сказала она. – Я тебе просто так ее показываю! А то ты не видишь, что у тебя под носом творится! Увижу, что общаешься с ней….
В десять часов вечера Копылова выпила таблетку диазепама. Прозвучал сигнал отбоя. Новая соседка Александровна пребывала в глубокой депрессии. Она лежала лицом к стене в каком-то сумеречном состоянии и лишь изредка издавала тяжелые вздохи. Она осунулась. Еда за весь день стояла на тумбочке нетронутая. Таких как она, начинали кормить через зонд питательной смесью, пока аппетит не наладится.
Ей не спалось, впрочем, как всегда. Таблетки не помогали. Она просто лежала в постели и, как обычно, на всех злилась. Как объяснить персоналу, что не может Копылова спать ночами? Зато Верка спит, как сурок. Странная эта Верка – спит-спит, никак выспаться не может. Вот, кто в самом деле болен по-настоящему! Копылова к чему-то подумала, что налицо видна Веркина деградация: раньше она безостановочно читала, развивала словарный запас. А теперь только ходит и ноет: то не выспалась, то голова болит. Ну и подруженькой бог наградил! И еще считает себя нормальной!
Копыловой в эту ночь от скуки некуда было деваться.
– Верка! – властно позвала она, но никто не отозвался. – Верка, патлы повыдеру! А ну рассказывай, что ты там болтала про меня Ольге Петровне!
Та мирно сопела под влиянием снотворного.
– Ну и дрыхни, мышь подзаборная, – злобно выругалась Копылова. И тут она впервые посмотрела на Александровну, как на временную замену Верки. Пусть эта женщина ни на что не реагирует – ну и что. Копылова точно знает: новенькая не спит.
– Слышь, недвижимость, – пренебрежительно завела Копылова, навалившись спиной на холодную крашеную стену. – Ты так тихо лежишь, что Верка в упор тебя не замечала. – Ты как бесплатное приложение к кровати. Так и пролежни заиметь недолго. Сколько ты тут времени матрас продавливаешь? Неделю? Ты кто, вообще? Ты похудела за эти дни. Не вижу, чтоб ты вообще ела, – болтала сама с собой Копылова. На самом деле ответы Александровны ее не интересовали. Она урывкой зевнула и продолжала самозабвенно советовать: – Ты хоть делай вид, что ешь. А то через зонд кормить начнут. Я поняла, почему тебя положили. Ты анорексией страдаешь. Я все знаю: Верка, например, головной болью мучается и повышенной утомляемостью. Она, конечно, хорошая до приторности, все ее любят, но друзей у нее все равно нет! Только со мной она дружит много лет! Стало быть, с ней не все в порядке, раз больше ни с кем не дружит. Правда, я ей запрещаю. Добра от этих общений не будет, – категорично сказала она. – А хочешь знать про меня? Я сюда попала потому, что люблю ночами шастать по городу. Ты бы видела, как я отличилась на митинге, где трансвеститы отстаивали свои права. Ты думаешь, какое отношение я имею к трансвеститам? Да никакого. Просто это было весело! Мне вообще только ночью живется по-людски. Ты вот старая, значит в курсе, что младенцы день с ночью путают. Так и я. Днем себя плохо чувствую, сплю, большей частью. Ты там жива, Александровна? Мне тут наконец-то решили лечение прописать, я и за тебя словечко замолвила! Говорю, нас с Александровной не лечат совсем. Одну Верку лечат – гипнозы, фигозы всякие! Думают, раз я скандальная, так меня лечить и не обязательно! Да не скандальная я, а справедливая! Да ты хоть голос подай, Александровна, ты там хоть жива? – Из угла, где лежала Александровна, раздался вздох. Копылова зевнула уже более протяжно и удовлетворенно сказала:
– Фу, жива. Ничего не ешь, помрешь еще. Ну так вот. Я тебе сейчас на Верку жаловаться буду, врачу-то лечащему не все можно говорить, – поучала Копылова. – Когда пойдешь к ней на беседу, говори: аппетит у меня хороший, добавки хочу постоянно, соседки по палате хорошие…. Поняла? Наша палата за Ольгой Петровной закреплена. Галя – наша временная медсестра. А вообще у нас Светка постоянная медсестра. Я умею правильно говорить с медперсоналом. Александровна! А знаешь, что Верка сделала? Хотела, мерзавка, мою кровать занять. Перестелила свое цветное белье вместо моего, однотонного! На что рассчитывала только? Верка – это подлость воплощенная. От таких только и жди неприятностей! Это же надо, натянула безвкусную наволочку с бабочками на мою подушку! Что там я тебе рассказывала? – внезапно запуталась Копылова. – Ах, да. Верка любит всякие рюшечки, оборочки, бантики. А знаешь, что она еще вытворяет? – Копылова тяжело задышала и совсем потеряла цепь событий. Пока вспомнила, что перечисляла Веркины грехи, устала. Голос замедлился и она уже без особой злости сказала: – Поспать, что ли? Вот завтра проснусь и ей задам….
– Отстань от нее, – неожиданно отозвалась Александровна. – Она и так тебя боится.
Копылова вздрогнула: – Божечки мои! Да ты, оказывается, разговаривать умеешь! А я уже и не рассчитывала!
Силуэт Александровны развернулся в ночи лицом к собеседнице. – Всё я умею. И разговаривать и еще кое-что. Запомни, еще раз назовешь меня недвижимостью, я тебе нос сломаю. – Александровна сказала это тихо, но очень внушительно. Потом немного помолчала и добавила: – Мне терять нечего.
Копылова ей отчего-то поверила, завалилась на бок. Хотелось что-то сказать Александровне, как-то отстоять позиции, но мысли путались. Александровна придвинула к себе тарелку с обедом – холодным картофельным пюре и рыбной котлетой и начала есть. «Одна все время спит, другая ночью ест. Кругом одни психи» – прошептала сбитая с толку Копылова и затем нехотя заснула. Одновременно с этим заворочалась Верочка.
– Верочка, ты не нальешь мне стакан воды? – тихо попросила Александровна. – Холодная еда колом встала. – Вера встала и крутанула кран, чтобы слить воду. – Нате.
Александровна выпила воду залпом и сказала с укоризной: – Ох, Верочка. Ты такая симпатичная, на мою внучку Валю похожа. – Верочка молчала. Вдруг, Копылова услышит, что они разговаривают тогда Вере точно несдобровать.
– Чего молчишь? Ох, не завидую я тебе.
– Почему? – все же спросила Верочка, услышав протяжный храп Копыловой.
– Такую подругу, как твоя Копылова, врагу не пожелаешь.
– Почему? – повторилась она.
– А потому, милая моя, что я больше тебя повидала и людей такого сорта насквозь вижу. Ты не думай, что меня незачем слушать и не мечтай, чтобы побыстрее закончился разговор. Ты думаешь: скорее бы бабка угомонилась, а то будут у меня проблемы. Открой глаза, как ты оцениваешь свою жизнь? Ты объект для насмешек Копыловой?
Вера была поражена. – Но… Как вы можете так говорить?
– Могу! Со стороны знаешь, как видно? Да что тебе говорить, ты и сама понимаешь, девочка умная. Она с тобой, как с тряпкой половой обращается. Я же вижу, ты не любишь Копылову. Боишься – да. Но не любишь. Ее невозможно любить, она ужасный человек. – Александровна замолчала.
Затихла и Верочка. «Ужасный человек» зашевелился во сне, выкрикнул: «Не туда клеишь, ничего доверить нельзя!» – и выдал такого замечательного храпака с присвистом, что Александровна с насмешкой продолжала:
– Верочка, на самом деле она нелепа. Только что уверена в себе. Этим и берет. Вот когда победишь страх, твоя жизнь сразу же на лад пойдет. Все твои беды от страха! И дело даже не в Копыловой, таких, как она знаешь, сколько? Покуда не научишься давать им от ворот поворот, один деспот в твоей жизни будет сменяться другим. Уж я это точно поняла, да поздно! А ты еще молода, можешь справиться с ней и уйти. Попомни мои слова. Так что, надумаешь выйти на серьезный разговор с Копыловой – я тебя поддержу. Нравишься ты мне, у меня внучка такая же хорошая, как ты. Вер, это мыслимо ли – «недвижимостью» меня назвать! Человека вдвое старше себя, а?!
– Александровна, вы извините, но может, спать будем?….Я не высыпаюсь…
– Хорошо, спать, так спать. Знаешь, Верочка. Я только об одном тебя прошу. Позволь мне иногда с тобой разговаривать. Я сразу Валю вспоминаю, и жить хочется.
Глава четвертая
Верочка
– …веки тяжелеют… наливаются свинцом….
На сеансе гипноза Верочка провалилась в чуткий сон. Она слышала где-то вдалеке обрывочные фразы врача: – …аше тело ощущает легкость. –
Перед Ароном Наумовичем стояла нелегкая задача: найти причину Вериных головных болей, со слов Ольги Петровны, где-то в десятилетнем возрасте. – Тебе сейчас хорошо, в глубине души ты скучаешь по этому месту. Где ты находишься? – Верочка переместилась в квартиру дедушки. И вдруг напряглась. Ее зрачки расширились, сердце заколотилось. – Что происходит? Ты что-то видишь или слышишь? – Вера явственно услышала шаги и постукивание палочки деда. – Что тебя так напугало?
– Он меня сейчас накажет! Я совсем забыла….
И Арон Наумович, кажется, нащупал нить…. Все дело оказалось в самоваре. Да-да, в самоваре. О чем он сразу и сообщил Ольге Петровне. Но об этом чуть позже.
…Вера, как обычно, встала утром разбитой. Кушать, умываться и вообще вставать с постели, не хотелось. Вера начала плакать с самого утра. В голове непрестанно вертелись обрывочные разговоры с Ольгой Петровной и Александровной. Обе говорили Верочке разные, подчас противоположные вещи. Кого из них слушать? Верочке до слез было обидно за Копылову. Александровна, вроде бы, говорила дельные вещи о Копыловой. Но тогда отчего Вере так горько от этих разговоров? Что делать-то? А ведь Ольга Петровна права: мир всегда лучше…
Не далее, чем вчера, случилось нечто странное. Этот случай напугал Веру до дрожи в коленях. Она увидела себя со стороны во время чистки зубов, как в кино. Как будто душа отделилась и наблюдала за Верой. Где-то в глубине Верочка понимала, что должна сказать об этом Ольге Петровне. Но от такой честности она рисковала нарваться на настоящий на курс лечения в психушке! Александровна советовала победить страхи. Действительно, хватит бегать от себя. Вера должна все правдиво и обстоятельно рассказать врачу. Настала пора действовать.
В палате сегодня утром было темновато из-за непогоды. В соседней палате кто-то выл, дождь действовал разрушительно на психику больных людей. Струи дождя стучали по стеклу и решеткам. Вера бросила взгляд в сторону подруги и только теперь отчетливо поняла, что все-таки любит Копылову, в данный момент бесцельно вращающую левой ногой. Об этом говорила какая-то болезненная точка под ребрами, которая щемила и заставляла плакать.
– Ну че ты ревешь? – вяло позевывая, сказала Копылова. Она была раздражена, ведь только наступил день. Она, как вампир, испытывала днем настоящие муки. Ей хотелось спать, а Верино состояние не давало. – Домой тебе охота, или что? Иди, поешь, полегчает. Там снова байду какую-то дают, кашу наверное.
Верочка села на кровати, утерла слезы тыльной стороной ладони: – Надоела мне такая жизнь. Копылова, знаешь, я давно хотела тебе сказать: я тебя принимаю такой, какая ты есть, и…. не думала, что скажу тебе это, но…. Все-таки, я люблю тебя. Да, я долго думала над этим. Я действительно люблю тебя, и поэтому принимаю такой, какая ты есть.
Непрошибаемая Копылова не уловила особого Верочкиного настроения и выдала обычное: – Ты двинулась окончательно?
– Нет. Я нормально себя чувствую. Знаешь, Копылова, на самом деле ты – мой образец по жизни. Спасибо тебе за все, что ты для меня делала. Я бы без тебя не выжила.
Копылова заморгала глазами, что-то поняв. – Ты чего, Вер….
– Может, мне выйти? – спросила Александровна. – А вы тут поговорите….
– Останьтесь, Александровна, – попросила Верочка. – Вы нам не помешаете. Нам никто не может с Копыловой помешать, – и Вера особенно посмотрела на подругу.
Барышня в черном парике продолжала ничего не понимать, сидела в напряженной позе и смотрела себе под ноги. Верочка подсела к ней, обняла за плечи.
– Копылова, я только сейчас поняла, что мы с тобой не обнимались сто лет…. Как кошка с собакой жили! А я еще считала, что помогаю тебе! А сама ничего не делала для твоего выздоровления! Знаешь, Копылова…. А ведь я тебя бросить хотела….Злилась… Не понимала, зачем с тобой живу! Почему не ухожу! И тут осознала…
И тут Копылову прорвало. Она громко и несчастно заплакала. Верочка тоже зарыдала. Они плакали, обнимались. Обнимались, плакали. Это длилось бесконечно.
– А я… Я хотела тебя побить за то, что ты с Александровной общаешься…, – заикалась в плаче Копылова. Думала, ты меня променяла на нее и заревновала…. Поэтому ругала тебя и всех подряд…. Я… Я тоже очень, очень сильно тебя люблю, Вера! Прости, что я хотела на твою сторону дешевые обои поклеить! Мы тебе хорошие купим, Верочка! Ну что, что мне сделать для тебя? – рыдала Копылова.
– Пойдем к Ольге Петровне? Она будет очень рада, что мы снова общаемся, как прежде.
– Да! Только вот слезы вытру. – Копылова смахнула слезы. Затем она сделала неожиданную вещь: сняла с головы парик и движением заядлого баскетболиста бросила его в мусорную корзину. – А вот теперь я полностью готова.
Глава пятая
Ольга Петровна
…В кабинете ординаторской после прихода Верочки и Копыловой царила радость. Ольга Петровна обнимала ничего не понимающую Светочку, которая только сейчас зашла в кабинет после сдачи экзаменов.
– Во-первых, с выходом тебя. Я верила, я знала, что должны быть способы!
– Ольга Петровна, что-то я ничего не могу понять…. Что вас так порадовало?
– Светочка! Сейчас тебе все рассскажу! Заходят ко мне Вера и Копылова.
– Что, обе? – Усомнилась Светочка.
– Представь себе, да. Я говорю: Здравствуйте, Вера, здравствуйте, Копылова. И тут Копылова мне выдает сакраментальную фразу: – Ольга Петровна. Я больше не Копылова. Хватит. У меня есть имя. На самом деле меня зовут Вера.
– Да вы что?! – поразилась Света. – Неужели…
– Да, Света. Да. И тут я осознала, что настал самый подходящий момент – возвращать к нормальной жизни одну действительно существующую личность – Веру Александровну Копылову, страдающую диссоциативным расстройством идентичности. В народе, раздвоением личности. Она полностью готова для реинтеграции! Мне тут Арон Наумович дал надежду, сказал, что сеансы гипноза тоже стали приносить результаты. Он нашел болезненную точку. Как я и подозревала, все пошло от случая с самоваром.
– А как лечить – то ее? Что можно сделать с девушкой, которая считает, что живет в своей одиночной палате с двумя соседками, при этом сутками не спит: то парик натягивает, то стены царапает? Называет себя именами разных людей, ведет себя по-разному? – свела брови Светочка. – Как их всех собрать в одну Веру?
– Наложением образов, гипнозом. Светочка, ты действительно не долго работаешь. Тут и не такого насмотришься. Наверное, когда шла к нам в клинику, думала, невероятно интересно будет? А на поверку оказалось, как сложно это все? В Верином случае нужно вернуться в тот момент, когда она впервые раздвоилась, и «предложить» другое решение проблемы. Над этим сейчас и работаем с Ароном Наумовичем.
Светочка сразу заинтересовалась: – Так что же с Верой в самом деле произошло?
– Ой, это длинная история. Но я тебе расскажу, так, для практики.
… Жила-была девочка Вера Копылова с мамой и папой. Была Вера похожа на отца, как фотография. Хорошенькая девочка со светло-русыми волосами. Характер у нее тоже был отцовский – мягкий. Любила петь, рисовать, правда, в детский сад не ходила и была очень сильно привязана к родителям, в особенности, к отцу. Однако, семейное счастье длилось недолго. Родители в один злополучный момент стали часто скандалить и обращать на Верочку все меньше и меньше внимания. Она стала им мешать – позже этому найдется причина, но маленькая Верочка тогда ничего не понимала. Относила родительское недовольство на свое плохое поведение. Но она сделала полезное, как ей казалось, открытие: когда она сидела незаметно, всех это устраивало.
Дети быстро адаптируются. Девочка привыкла все время сидеть одна и замкнулась, не чувствуя больше своей нужности и исключительности. Что толку обращаться к родителям, если в ответ постоянно слышишь: «не сейчас», «нашла время», «иди спать, не до тебя». Отец постоянно пребывал в состоянии депрессии, лежал, рассматривал замысловатые линии на давно не беленом потолке, и смотрел не «на», а «сквозь» Верочку. Мать денно и нощно где-то пропадала. Лучшим другом для девочки стал плюшевый мишка – только с ним она чувствовала себя защищенной и повсюду таскала с собой.
В день своего шестилетия, Верочка зашла в унылую спальню родителей с растащенными по сторонам кроватями. Ей хотелось знать, будет ли отец праздновать ее день рождения – сегодня с утра он проявлял активность: ходил по дому, готовил завтрак и даже что-то писал. Мишка сидел на руках, как прилепленный. Толкнув родительскую дверь, Верочка внезапно обнаружила своего отца в петле. Он покачивался, еще теплый, выпучив стеклянные глаза и страшно вывалив язык. Мишка выпал из рук. Она зажала рот и закричала. Дома никого не было. Мать явилась домой только через сутки, румяная и бесстыдная. Верочка целые сутки провела дома с трупом отца.
Страшное видение еще долго преследовало Веру. Стоило ей попытаться закрыть глаза, как в них возникала ужасная картина покачивающегося отца с бессмысленными глазами. Вот тогда впервые зародилось зерно Вериной болезни. Страхи роились в детской головке, не зная выхода. Еще можно было что-то исправить при условии, что на состояние девочки кто-то обратил бы пристальное внимание. К сожалению, мать Веры, получив долгожданный зеленый свет, сбежала со своей новой любовью в Израиль.
Ребенок отправился на воспитание к казаку, деду Гаврилу Иванычу Копылову шестидесяти шести лет от роду. Он был очень строгим. Глядя на географию его лысого черепа, нельзя было обнаружить ни одного места без шрама. От метода «кнута и пряника» из своего детства он помнил только кнут. Нельзя сказать, чтобы он не любил Верочку. Просто люди старшего поколения имеют весьма своеобразные понятия на этот счет. Он считал, что лишения только закаляют характер, строгость еще никому не повредила – именно так воспитали его, и так он воспитал своего сына. Как растить маленьких девочек, он не имел никакого понятия. Если уж разбираться совсем глубоко, в тот период воспитание внучки в долгосрочные планы Гаврила отнюдь не входило. Не так давно он схоронил свою бабку, с которой прожил тридцать лет. Долго горевать не собирался, потому что был еще изрядный ходок. В соседнем подъезде он облюбовал красавицу, Клавдию Иванну, и действия по ее обольщению были в самом разгаре.
Именно тогда Гаврилу Иванычу подсунули на воспитание шестилетнюю внучку и все отношения как-то быстро сошли на «нет». Клавдия Иванна быстро смекнула, что Гаврил Иваныч плюс Верочка гораздо хуже, чем просто Гаврил Иваныч. Неудавшийся жених посетовал на злодейку-судьбу и стал осваивать новую науку: растить девочку.
Веру он отчитывал буквально за все: стакан разбила, при поливке цветов воду расплескала, дедовы сапоги не поставила сушить. За несколько лет, что Вера прожила с дедом, он ни разу не улыбнулся, не погладил ее по голове, не посадил на колени и не поинтересовался: «Как дела, внученька?» Часто Вера ловила на себе его суровый взгляд и не могла даже предположить, что творится в дедовой голове. Почему ходят желваки, почему колючие глазки сверлят ее. Вроде бы, ничего плохого она не делает. По многолетней привычке она затаивалась, затушевывалась и старалась сливаться с окружающей средой, как хамелеон. Часами рисовала мелками однотипные картинки.
От такой жизни ребенок боялся шагу ступить без разрешения дедушки. Воля Верочки была окончательно сломлена. Друзей у забитой девочки не было – дедушка никого не разрешал приводить в дом. Да и Верочка не научилась заводить знакомства: детство без детского сада и безмолвный медведь не добавляют навыков общения со сверстниками. Записаться в кружок Вере было нельзя, за него придется платить Гаврилу. А он уже и так потратился: купил два фланелевых платья и одну пару коричневых колгот.
Гаврил Иваныч от своих мрачных перспектив на будущее начисто одичал, смотрел на внучку зверем и даже начал ее потихоньку побивать. Когда выпьет. Вера, смахивая непрошенную слезу, неукоснительно выполняла все приказы деда. И не смотря на это, все равно периодически получала нагоняй. Одной отрадой стали для Веры книги, их в квартире Гаврила было много. Александр Дюма, Марк Твен, Джек Лондон, Н.В. Гоголь, А.С.Пушкин – далеко не весь список. Верочка зачитывалась ими, попадая в неведомые миры за пределами дедовой квартиры. Только в мире фантазии ей становилось хорошо. И за чтение ее никто не ругал. Дед даже как-то особо смотрел на неё – с удивлением.
…Вере было десять лет. Раньше в быту советских людей частенько были электросамовары. Они кипели до тех пор, пока не выключишь самостоятельно. Вера захотела попить чайку, залила полный самовар воды, – скоро должен был прийти дед. Обычно они переливали кипяток в термос. Дед совсем свихнулся на экономии.
Ждать все двадцать минут, пока самовар закипит, Вера не стала.
Усевшись этим временем за уроки, Верочка упустила момент выключения прибора и из него выкипела вода. Кухня застелилась густыми и белыми клубами пара, конденсат был повсюду: на стеклах окон, на шкафчиках, на двери…. И едва обнаружив это бедствие, Верочка услышала, как по подъезду идет дед, постукивая палочкой….
Вот тогда с девочкой случилась первая потеря сознание. Она даже не поняла - почему лежит на дорожке в прихожей. Отчего так нещадно ломит голову? Когда она пришла в себя, приподнялась на локте, первое, что увидела над собой – плавающие лица трех дедов Гаврилов: они присматривались сквозь марево, жива ли внучка. Если да, то она будет бита, дабы неповадно было «лектро жечь». Внезапно лица съехались в одно.
– Прикидываешься? Пожару мне решила наделать? – строжайше спросил он. Гаврил стал краснеть, шею передавливал тесный воротничок, отчего шрамы на голове набухли, как синие черви. Вера чувствовала только одно: расползающуюся по телу слабость. Дед отбросил клюку в угол и зачем-то двинул на кухню, наверно, самолично убедиться в масштабах бедствия. С кухни послышалась брань.
И тут девочка увидела, как Гаврил идет к ней с проводом от самовара, оплетенным цветными нитками. Будет бить.
Тогда впервые в Вере проявилась Копылова. Кстати, на дворе стоял октябрь-месяц. Поэтому, датой рождения Копыловой можно считать пятнадцатое октября.
– Ольга Петровна, Ольга Петровна, а можно еще спросить, а то забуду? – прервала рассказ Светочка. – А как так получилось, что Копылова старше Веры?
– Я считаю, что это из-за Верочкиной начитанности. Она была интеллектуально развита выше своих сверстников. И если бы не череда горестных событий в ее жизни, она бы далеко пошла. Она была умна не по годам, имела приличный словарный запас и живое, подвижное воображение. Но запреты и ограничения сыграли с ней злую шутку – со стороны она казалась неразвитой из-за чрезмерной робости. Но, слушай, что было дальше.
… Гаврил нагнулся: – Я тебя сейчас накажу за забывчивость! Ты знаешь, как копейка людям достается? – закричал дед и занес над девочкой руку с проводом. И тут она ответила уверенным в себе, нахальным голосом, с каким-то металлическим тембром:
– Ах ты, изверг! Сколько я могу следить за всем в этом доме? А ты когда-нибудь пробовал одновременно делать уроки и за старинным самоваром следить? Не будь ты скрягой, купи, как все люди, чайник со свистком! Тебе же пенсию платят! Тебе же пособие по моему опекунству дают! Что же ты все экономишь? На мне экономишь! Тебя устраивает, что я в одном и том же платье хожу, меня все дразнят! Ну давай, бей меня! Бей за то, что тебе меня на старость лет подсунули, бей за то, что отпор дать не могу! – Глаза Копыловой налились ненавистью к деду, щеки осветились нездоровым румянцем. Запомни! Когда я вырасту, волосы в черный цвет покрашу, чтобы не быть похожей на тебя и твою родню! Я буду плохой, очень плохой и буду делать все наоборот! Деньги транжирить! Раз ты пьешь, я не буду пить! Замуж не пойду, потому что на твои шуры-муры с Клавдией Иванной смотреть тошно!
Сначала дед был шокирован и несколько секунд просто ловил воздух ртом. Но потом до него дошел смысл тирады, и он крикнул перекошенным от злобы ртом:
– Ах ты, дрянь неблагодарная! Я ее кормлю, пою, значица!
– Слышь, надоел! Еще мечтаешь и не кормить меня, чтобы экономия сто процентов была? Думаешь, сладко с тобой жить? От тебя непонятно чем воняет и тебя ненавидит весь подъезд! Думаешь, ты такой уважаемый? Да я на физкультуру не хожу, чтобы никто моих синяков не видел! А зачем я их скрываю, а? Может быть, старого изверга прикрыть?
Дед не знал, как это остановить. В воздухе раздался свист шнура. Девочка получила по голове. Он рассек ей кожу, и на линолеум хлынула кровь.
Копылова не заплакала. Ее лицо обрело выражение застывшей мести. Она медленно поднялась с пола, расправила свое ужасное платье, и выдала: – Лежачего не бьют. Но тебе за всю жизнь вряд ли об этом кто-то сказал! А еще соседям внушаешь, что выполняешь благородную функцию – внучку воспитываешь! Судя по шрамам на твоей башке, тебя тоже такие же благородные люди воспитывали!
Она направилась к двери, дед велел ей туда не ходить.
Но ей было все равно. Копылова хлопнула дверью так, что с гвоздика над ней сорвалась старая подкова, когда-то приделанная «на счастье», и решительно пошагала в отделение милиции, которое было в соседнем подъезде - написать заявление и зафиксировать побои. Пока она тщательно выводила каракули с наклоном влево, обличая злодеяния деда, Гаврил Иваныч попал в больницу в состоянии гипертонического криза.
Вечером Верочка вернулась в себя, после кратковременного обморока. Ничего не могла понять: почему ее голова перевязана, кто в ее тетради написал неправильное решение задачи, да еще и таким крупным, отвратительным почерком с наклоном влево. Тетрадь по русскому языку вообще была изрисована страшными скелетами, под которыми было пятьдесят раз, не меньше, написано слово «козел». Вера испугалась и быстренько избавилась от компрометирующей тетради, засунув ее на самое дно помойного ведра. Попробуй докажи, что это не ты написала. Наклонившись над ведром, она ухватилась за голову, так было больно.
Деда нигде не было.
Страшная головная боль стучала в висках, не давая ничего понять. Вдруг Верочка испугалась: что она скажет деду? Где была, что делала? Какое сегодня число? День недели? Вспоминать! Срочно вспоминать. Итак: сначала закипел самовар. Дед шел по подъезду. Но это было шесть часов назад! Ох, как же болит голова! Верочка схватилась за голову и повалилась на кровать, ей казалось, что она сейчас взорвется, как перекачанная камера. В ушах шумело, и девочка заплакала навзрыд.
В дверь позвонили. Вера, шатаясь, подошла и заглянула в глазок. Там стоял милиционер из их отделения и три строго одетых женщины с папками на резинке. Девочка никого не ждала, а тем более дед запрещал открывать незнакомцам дверь.
– Вера! Копылова! Открой, это милиция и комитет по опеке!
– За-зачем милиция?
– Мы по твоему заявлению! Открывай, Верочка!
– По моему заявлению? Вы что-то путаете…. Я не писала никаких заявлений!
– Не бойся, девочка. Это ничего страшного, что ты написала заявление.
– Но….
– Если ты не писала, то откуда мы знаем, что у тебя сейчас разбита голова? – сказала самая строгая женщина. Вера невольно потрогала рану. – В милиции тебе ее забинтовали. Открой!
– Мне дедушка не разрешает незнакомцев пускать!
– Верочка! Твой дедушка лежит в больнице, ему стало плохо. Вы поругались.
– Я?! Я с ним не ругалась! – ужаснулась девочка. Они говорят какие-то вещи, которых не было! И открывать дверь она им не станет.
– Верочка, – вступил более ласковый голос. – Ну что же ты нас на лестнице держишь. Дверь ломать придется…. Открой сама, мы в любом случае войдем!
– Найдите маму! У меня есть мама!
– А мама… мы с ней созванивались. Она не готова принять тебя сейчас, потому что находится за пределами России. Мы едем оформляться в детский дом. Ну, открой же, вещи нужно собрать, оформление время займет, а уже вечер.
И Верочка открыла.
…. Вот такая история.
Светочка сидела молча, покачивая головой. И Ольга Петровна тоже молчала.
– Получается, у Веры побочная личность все эти годы доминировала над основной?
– Да. В этом и состояла вся сложность. К тому же, после беседы с уважаемым Гаврилом Иванычем, комитет по опеке определил девочку в детский дом для детей, отстающих в развитии. Дед тогда находился в больнице под влиянием медикаментов и простодушно рассказал про металлический голос Верочки, про то, как во внучку вселилась некая сущность и о том, что отец Веры страдал депрессиями и покончил жизнь самоубийством. Возможно, таким образом он пытался оправдаться перед комиссией за разбитую Верину голову. Но случилось то, что случилось. Веру определили к детям, отстающим в развитии.
Новая среда обитания для Верочки была такова: жестокие дети и равнодушные педагоги. Верочка начала деградировать и первым симптомом явилось отсутствие интереса к жизни. Ей не хотелось ни читать, ни рисовать, ни умываться, ни менять свое серое платье на другое. Она часами сидела одна, обняв колени и раскачиваясь в стороны, и тихо ненавидела деда за то, что сдал ее сюда. Она ненавидела мертвого отца и румяную мать. Их образы уже начали стираться из Вериной головы. Никому она не нужна, она бесполезна в этом мире. Ошибочный выпуск, отбраковка.
И лишь неизменная Копылова, такая родная и верная, принимала ее любой.
Верочка стала регулярно не только замещаться Копыловой, но и видеть ее, общаться с ней. Личность Копыловой крепла, наглела, и со временем полностью завладела Верой.
– Получается, Вере от нынешнего курса лечения стало только хуже? – вздохнула Светочка.
– С чего ты взяла? – возразила Ольга Петровна.
– Ну как же. Столько лет у Веры была только одна альтернативная личность – это Копылова. А теперь появилась еще эта Александровна….
– Ах, ты об этом? Понимаешь, на самом деле это не ухудшение, а улучшение.
– Как такое возможно?
– Мне Вера Копылова, как пациентка, досталась по наследству от Марии Эдуардовны. Она много лет пыталась вылечить ее, но все безуспешно, а потом уволилась из нашей клиники и уехала в другой город. Последние четыре курса лечения Верочку Копылову лечу я. Ты даже представить себе не можешь, какими методами я только не пыталась реинтегрировать Копылову с Верой! Ведь, главное в таких случаях сначала подействовать на доминирующую личность. Я пыталась исключить из памяти Веры травмирующие факторы, но Копылова постоянно о них напоминала. А какого труда мне стоило каждый раз укладывать Веру в стационар! Ведь она считает себя абсолютно нормальной! Пришлось навязать ей роль «сопровождающей, которая тоже заодно лечит мигрень». Я и групповую терапию использовала для объединения этой парочки. Порой уже не знала, что предпринять. Чувствовала полный профессиональный провал. Каждый раз Копылова становилась недоверчивее и наглее, на нее было сложно повлиять. И недавно меня посетила шальная мысль: а что, если подселить нашим девочкам третью соседку? Как тебе ход?
Светочка побледнела. – Вы хотите сказать…
– Именно это я и пытаюсь тебе сказать! Да! Об эксперименте знала только главный врач и я. Ты в этот период была на учебе, да мы и не афишировали особо. Александровна – искусственно созданный мной персонаж. Имя «Александровна» придумано не случайно, Вера доверяет на подсознательном уровне себе и своей родне, ведь она тоже Александровна. На сеансах клинического гипноза я придумала эту Александровну и внушила Копыловой, что она существует. Причем, я намеренно «показала» Александровну именно Копыловой, как доминанте. Для натуральности эксперимента пришлось внести в палату дополнительную кровать и положить в нее надувную старуху, прости за подробность, из интим-салона. Я сама нарядила ее во фланелевый халат. Резиновая кукла идеально смахивала на психически больную: лежала себе, молчала. А потом гипноз и бурная фантазия Копыловой доделали начатое мной дело.
–Но как? – не верила Светочка. – А как же так получилось, что «Александровна вздыхала»?
Ольга Петровна рассмеялась. – Она еще и худела на глазах! Копылова сама придумала про анорексию, сама в это и поверила. Нам помог в этом заводской брак, не зря я взяла куклу со скидкой! Она оказалась прохудившаяся и спускала воздух!
– Светочка прыснула. – А как же Александровна скреблась?
– Это не она. Через стенку от Александровны, в соседней палате лежит Полина Ли, – большая любительница расцарапывать стены. Звук в ночи очень отчетливый. Вот Копылова и решила, что это Александровна.
– Но вы же рисковали! А если бы Копылова захотела потрогать куклу? Что тогда?
– Не захотела бы. Сначала Копылова всех презирала и никого к себе не подпускала. А когда кукла «ожила», ее в физической форме уже не было в палате.
– Вот это да!
Ольга Петровна продолжала: – Вера в тот момент доверяла только Копыловой, и под ее руководством «разглядела» Александровну. И наша кукла не подвела, «заговорила».
– А если теперь Александровна приживется вместо Копыловой? Она, как я понимаю, нашла к Верочке подход…
– Подход…. Ну как тебе сказать, – задумалась Ольга Петровна. – Сначала я подумала, что эксперимент провален. Потому что неожиданно Александровна начала говорить Верочке вещи, на которые я не рассчитывала. Попросту говоря, ссорить Веру с Копыловой. В то время, как все мое лечение было направлено на их объединение! И повлиять на это я уже не могла! Провал не за горами, подумала я в тот момент. Но неожиданно сработал эффект «от обратного». Вере стало обидно за подругу, и она пересмотрела отношение к Копыловой! Сколько я просила их помириться, не слушались. А когда третье лицо стало осуждать Копылову, в Вере всколыхнулась обида за подругу! Ты теперь убедилась, Светочка, в нашем деле помогают не столько медикаменты, сколько терпеливые разговоры, направленные на внушение? И эффект бывает не всегда предсказуем. Но будем работать над этим. Чует мое сердце, нашла я ключик к Верочке.
– Я, почему-то, верю вам. Ольга Петровна. Только меня терзает один вопрос. Лежать в нашей клинике достаточно накладно. Кто же оплачивает Вере дорогостоящее лечение? – спросила Светочка.
– А сама догадайся, – предложила Ольга Петровна.
– Мать?
– Ну…и она частично. Но в основном, это дед.
У Светы от удивления брови полезли на лоб.
– Он еще жив?!
– Да. Ему восемьдесят семь. Он так и не женился на Клавдии Иванне, потому что она отказалась иметь дело с «родней самоубийц и психбольных». Гаврил Иваныч уже настолько стар, что еле двигается. В благоприятный исход Вериной болезни практически не верит.
– Он что, посещал ее? – изумилась Светочка.
– Два раза пытался. Но все время натыкался на Копылову, а та начинала оскорблять его и прогонять, – ответила Ольга Петровна. – Несчастный старик далек от понимания ситуации, но я кое-как объяснила ему причину «Верочкиной» враждебности. Он, кажется, понял. Накопления Гаврила Иваныча почти закончились, он продал все, что мог: старый уазик, гараж…. На днях мне стало известно, что Верина мать последние пять лет инкогнито пополняет банковский счет Гаврила. – Ольга Петровна краем глаза увидела, как Светочка смахивает накатившую слезинку, а сама делает вид, будто внимательно смотрит в окно.
– Может быть, мы устроим встречу Верочки с дедушкой? – предложила Света, как только сумела справиться с эмоциями.
– Э-ээ, нет, Светочка, помни одну истину. В нашей работе главное – не навредить. Улучшений можно ждать годами, а все испортить можно за минуту. – Ольга Петровна села заполнять свой журнал. А сама этим временем думала: «Хороший человек, Света. Правильное место работы выбрала. Непременно хочет докопаться до истины, чтобы помочь. И не хочет черстветь душой. Но кое в чем она права: позвонить Гаврилу Иванычу и обрадовать, что у Верочки наметились тенденции улучшения – действительно стоит».