В 2003 году нами была предпринята попытка вернуть повесть кругу современных читателей. Мы подготовили поэтическое переложение и издали повесть, оформив её элементами орнаментов родственного ей века.
Мы убедились, что, вернувшись к нам из глубины веков, повесть не утратила ни остросюжетности, ни занимательности, ни драматичности, ни поучительности.
Оставила повесть за собой и всю свою высокую загадочность. Даже специальное диссертационное исследование М.Н. Климовой лишь приоткрывает завесу тайны.
Кто автор «Повести…»? Не великий ли царь Иоанн Грозный? Учёные полагают, что написана повесть в последние годы его правления. В биобиблиографическом словаре «Литература Древней Руси» следом за словом «царь» идут слова «писатель и публицист». Исследователи аттестуют Иоанна Грозного как выдающегося писателя-публициста.
Известны деяния царя – и его грехи, и его покаяния.
А вот что пишет он сам во «Втором послании» к Андрею Курбскому в 1577 году: «И надеюсь на милосердие…»:
«И не отчеваюся создателева милосердия, во еже спасену быти ми, яко же рече во святом своем евангелии, яко радуется о едином грешнице кающемся, нежели о девятидесят и девяти праведник, тако ж о овцах и о драгмах притчи. Аще бо и паче числа песка морскаго беззакония моя, но надеюся на милость благоутробия божия: может пучиною милости своея потопити беззакония моя. Яко же ныне грешника мя суща, и блудника, и мучителя, помилова…»
Разве не в этом смысл повести: Бог может «пучиною милости своей потопить беззакония грешника…»
В том же послании царь жалуется на свои беды и обвиняет изменника А. Курбского. Он рисует картину своего несчастного «сиротского детства», говорит об окружавшем его зле – своевольном и жестоком боярстве. Говорит царь и о том, что всегда его помыслы были чисты, всегда его отличало стремление к добру и благу, и лишь темная, злая обстановка вынуждала поступать в соответствии с ней. Чем не сюжет нашей повести?
В этих жалобах – ключик к прочтению «Повести…»: всё зло, что происходит с героем – не по его вине, а именно от «самовольства» людей, его окружающих.
Великим покаянием герой побеждает зло окружающего мира.
О смирении Иоанна как писателя говорит и его псевдоним, которым, по мнению Д.С. Лихачёва, подписывал свои произведения (церковные гимны-стихиры, послания) именно царь Иван Грозный. «Парфений Уродивый» - так звучит эта совсем не царственная подпись, самоуничижительно, смиренно говорящая: «таким уж уродившийся».
Да, царь-писатель стремился умалить свою гордость, избавиться от возможного тщеславия.
Именем Парфения Уродивого подписан «Канон Ангелу грозному воеводе»…
При этом «общий объем литературной продукции Ивана Грозного ещё не установлен», - сообщает исследователь Я.С. Лурье.
Если предположить, что автор «Повести…» - сам царь… Слишком рискованное предположение! Но не зашифрован ли в «Повести об Андрее Критском» призыв к Андрею Курбскому – призыв покаяться? А может быть, неведомый автор повести, напротив, иносказательно обращается к Грозному, косвенно обвиняя его в грехах, напоминая о необходимости раскаяния и прилюдного покаяния?
Отразилась ли, преломилась ли бурная эпоха в спокойном зеркале повествования – загадка.
Как воспринимали «Повесть…» современники – видели в ней яркий памфлет, скрытую ли скоморошину примечали? Или слушали, как бытовой анекдот, занимательную чужеземную бывальщину?
Ничего этого мы не знаем. Заслонила повесть уста свои широким рукавом времени. И – плачет ли, улыбается ли, - не видно.
Что ж – у каждого читателя будет свой взгляд. Единственное, от чего мы далеки – так от того, чтоб отнести это пронзительное, чистое, покаянное произведение к разряду «сюжетов о кровосмесителе», как это делается в ряде комментариев к повести.
Да, в этой повести есть и детоубийство, и отцеубийство, и инцест, и блуд – Андрей «растлил» триста монахинь! Есть и «серийное убийство» - герой убил трёх иереев! - и всё это на четырёх страничках древнерусского текста… И всё-таки повесть – не об этом… Не об ужасах мирской жизни пишет Автор, и не об ужасах мы переводили.
Не триллер – а покаянная песня, - вот что должно было получиться, - и верим, что получилось.
По крайней мере, векторы перевода были направлены к Небу, а не к грешной земле. Так же направлены и векторы в «Повести…»: казалось, сила расканяния способна оторвать героя от земли – но случается ещё более чудесное: земля следует за героем. Яма, в которой сидит Андрей, - выворачивается, вздымается горою – переворачивается наизнанку вслед за раскаявшейся, очистившейся душой.
Древнерусский автор пишет: «И прииде епискупъ ко Андрею со всем собором к погребу. Андрей же седяше наверху погреба, дописываетъ девятую песнь канона великаго».
Лаконичная древнерусская повесть в нашем переложении оборачивается многословным сказанием – но лишь для того, чтобы напомнить читателю о своем существовании. Напомнить о своих тайнах…
А загадок много. Вот, например, «град Крит», где идёт действие – не существовавший никогда. Откуда он? Или – известный церковный писатель далёкого VII века архиепископ Андрей Критский, реальное историческое лицо – как он здесь? Праведник, книжник, сложивший Великий Покаянный канон, священник, чья память чтится церковью 4 июля, чьё житие вошло в церковные книги – Андрей Критский не имеет ничего общего со своим литературным «двойником», героем древнерусской повести, сложенной на семь веков позже…
В 1915 году исследователь древнерусской литературы Н.К. Гудзий публикует статью, где высказывает гипотезу о русском происхождении «Повести об Андрее Критском» - дело в том, что «сюжет о кровосмесителе» в таком виде известен только у восточных славян, тогда как в различных иных вариациях сюжет блуждает по всему миру.
Но зачем надо было древнему автору давать своему герою-грешнику имя-фамилию известного церковного деятеля?
Мы ответим на этот вопрос следующим предположением.
Древнерусский Автор нисколько не хотел «бросить тень» на честное имя реального Критского. В чистоте своей души Автор и не предполагал такой постановки вопроса. Он был заворожён, пленён силой покаянных слов Великого канона. ( Покаянный канон, творение Андрея Критского, читается в церкви в первую и последнюю недели Великого поста ежедневно) Древний Автор решил, что так плакать о своей душе, так раскаиваться и просить прощения может только великий, немыслимый грешник. Только живой человек, перенесший великие душевные страдания. Не «литературный герой» епископа Критского, а сам епископ, Андрей Критский. Автор, видимо, решил, что герой канона плачет именно о своей душе, тогда как канон представляет собой плач о всечеловеческой душе…
Если канон объемлет все грехи и все покаяния человеческие, то Автор «Повести» трактовал это по-своему – приписав все грехи душе автора «Покаянного канона».
И Автор «Повести…», придумывая жизнь грешника, действительно приписывает ему свершение самых страшных грехов. Дескать, как же надо согрешить, чтобы с такой силой каяться… И в то же время оставляет душу героя повести чистой: ведь тот, кто совершил такие грехи по собственному желанию, своей душевной склонности, своей воле – тот, кто имел злонамеренную душу – тот никогда не сможет так покаяться – неизвестно, сможет ли покаяться вообще… Поэтому следует отметить, что грехи свои герой совершает не по своей воле – на преступления его провоцирует вся «грешная» обстановка, чужая преступная воля: алчность купца, расчётливость купчихи, нечестность иерея, сладострастие одних монашек и страх перед наказанием от игуменьи других; гордыня самой игуменьи, поведение священников…
Андрей – герой повести – ничего не решает сам, он действует вслед за поведением других лиц, он отражает, как зеркало, их преступные помыслы. Получается даже, что персонажи повести сами губят себя, как алчный купец, отдавший приказ убить вора – и тут же выступивший в роли этого вора.
Потенциально преступная обстановка – будто некая живая ткань, которая самоё себя пожирает. Пока Андрей действует под влиянием обстановки, он – её порождение и её орудие, он неизбежно должен погибнуть сам – от разъярённой ли его речами толпы, в тюрьме ли, от рук такого же, подобного ему, героя… Спасает Андрея всякий раз чудо.
Но держит Андрея та скрытая, внутренняя сила сопротивления обстановке, которая и позволяет наконец вырваться…
Андрей спасся сам – и тысячи вокруг смотрят на него…Силу же, которая позволила вырваться, он обрёл, собрал по крупицам в уединении, в погребе. Бог помог – но ведь и было, чему помочь. Андрей отъединился от обстановки и начал действовать – и Бог прочитал его канон, и вдохновил Андрея. Не случайно автор «Повести» ни слова не говорит ни об освобождении Андрея, ни о радости Андрея формальному освобождению из погреба… Андрей, сидящий «наверху погреба» и не замечающий этого, не пытающийся даже встать и уйти, занятый своей «девятой песней», песней своей души – уже свободен, и это понимают собравшиеся люди, пришедшие с ключиками от от Андреевых кандалов.
Сначала свершается таинство.
Ключики появляются позже.
Об этом, а не о «похождениях кровосмесителя», говорит с нами древнерусская повесть. За сюжетом, за хитросплетениями авантюр мы должны увидеть главное – плач о грешнике; мы должны распознать дорогу к свету. К Свету Небесному, к Горнему Храму.
Высокая цель повествования, высокая ценность рассказа о покаянии позволили древнерусскому автору наделить героя повести именем Андрея Критского.
Возможно, сверхзадача повести даже потребовала этого имени. На наше понимание надеялся безымянный, неизвестный для нас Автор.
Призыв к покаянию, привлекший наше нестойкое внимание спервоначалу – житейскими передрягами и душещипательными похождениями, завладел сердцем читателя, изранил ум и уврачевал душу… А имя героя призвано указать нам на путь ко спасению - ведь одноимённый канон зазвучит для нас снова, в дни Великого поста, и, слушая его пламенные строки, мы вряд ли подумаем о никому неизвестном Авторе занимательной древнерусской повести, вряд ли вспомним саму эту повесть – упавшую на страницы книг слезинку древнерусской литературы…