Гиблый омут

 

                Повесть

 

Володя


После отъезда Нины Володя затосковал.
Подошла пора в армию идти. Отслужив, вернулся в свои Субори. Прижал к груди сухонькую мать, а она, привстав на цыпочки, целовала его, приговаривала:
- Сынок, Володичка, какой ты стал большой да бравый!
Потом суетилась в кути, готовя немудрёное угощение, взглядывала на него, утирая кончиком платка  слёзы.
- Мам, не знаешь, где Нина?
- Королёвы теперь в городе. Лида родственникам отписала, что Нина закончила учёбу. Фельдшерицей где-то работает. Лида со Степаном квартиру получили. Она нянькой-саиитаркой работает в больнице, а он – в ресторане « подай-принеси». Зоя на воспитательницу учится.

Пусто Володе в родном селе, места себе не находит. Мать с тревогой за ним наблюдает, чует её сердце, что не останется он в доживающей свой век деревне. Да и то рассудить: молодёжь в новый город подалась – завод там большой строят, рабочие нужны. Опять же, вечером есть куда сходить. А что здесь? Клуб с подгнившими углами и тот на замке: заведующие сменяются так часто, что и запомнить не успеешь. Знала, что не случайно про Нину спросил: в школе сперва её за косички дёргал, а в восьмом классе она из Королёвой превратилась для него в КОРОЛЕВУ – стройная синеглазка, коса – короной вокруг головы. Да видно, не вошёл в сердце гордой королевы русый паренёк. Вот и болит материнское сердце.

   Через неделю после возвращения, Володя сказал матери:
-Пойду к председателю на трактор проситься – я же танкист.
  В этот вечер долго не мог уснуть. Взял книгу, но вскоре понял, что не понимает прочитанного. Захлопнул её, выключил свет, подошёл к окну. Внутренняя рама была уже снята, окно чисто промыто, и весенние звёзды доверчиво смотрели на него, как будто не было между ними ни оконного стекла, ни чудовищных расстояний. Толкнул створку, распахнул окно, и терпкий запах герани с подоконника смешался с ароматом цветущей черёмухи. Вспомнились проводы в армию. Нина уже училась в городе, но часто приезжала. Накануне отъезда собрались в доме новобранца родные, друзья. Желали верных друзей, умных командиров, благополучного возвращения. Девчонки пели: « Вы служите, мы вас подождём ».

А Володе так хотелось, чтобы эти слова сказала одна Нина. Весь вечер надеялся, что сумеет сказать ей, как будет тосковать и ждать её писем. Но она засобиралась раньше всех:

- Завтра зачёт сдавать, надо подзубрить. Ну, Володя, пиши, не забывай нас грешных, - чмокнула его в щёку и убежала.

Возвращаясь из армии, он в душе надеялся на чудо: вдруг Нину в их медпункт направили. Но чуда не случилось. Где искать? Вдруг его осенило: к отцу-матери Нина ведь приезжает, а город, где они живут, вот он – рукой подать!

Утром мать ушла в пригон доить корову, а Володя вышел на крыльцо. Было по-утреннему прохладно, но день обещал быть хорошим. Простучал пассажирский поезд, словно пересчитал стыки рельсов на полустанке. Звук постепенно замер, растворился в тишине. Только на машинном дворе фыркал не желающий заводиться трактор да горланили петухи.

 Володя шагнул навстречу матери, подхватил подойник, почти доверху наполненный тёплым пенящимся молоком. Потом весь день стучал молотком: подправлял обветшавшее без мужских рук хозяйство: укрепил изгородь, прибил завернувшийся от ветра лист толя на крыше, сделал кое-что по мелочам. Сел на чурбак, на котором кололи дрова, задумался.

- Сынок. Ты сегодня в правление не пойдёшь?

- Мам, ты только не расстраивайся и не обижайся, но я решил в город ехать. Надо всё выяснить, пойми меня.

Как ни готова была Анастасия Трофимовна к отъезду сына, как ни оправдывала его, но его решение застало её врасплох. Опустив глаза, она разглаживала на коленях зелёный в мелкую клетку фартук  и молчала. Потом заговорила глухим и тихим от сдерживаемых слёз голосом:

- Я понимаю, сынок, только думаю, зря ты туда стремишься: ведь не обещала она тебя ждать. Да и нет её в городе. Только душу растравишь.

- Не знаю, зря или не зря, а в неизвестности жить невмоготу

- Поезжай, отговаривать не буду, чтоб меня не виноватил, сам не казнился.

- Как устроюсь, тебя заберу.

- Поезжай с Богом. Обо мне не заботься. В город я не поеду: здесь выросла, тебя народила, здесь мать с отцом лежат, и отец твой – куда от родных бежать? А ты поезжай, не откладывай, завтра же и отправляйся с первой электричкой.

Назавтра Володя уже шёл по широким улицам города. Рано, но люди спешат, трамваи и автобусы идут переполненные. Ему спешить некуда: бюро по трудоустройству работает с девяти. Там всё решилось быстро и по-деловому, - видно, большая нужда в рабочих руках. Кроме инспектора, здесь были представители некоторых предприятий, наперебой расхваливающие каждый своё: зарплату, премии, льготы, путёвки в санаторий. Один ничего не хвалил и не обещал, а просто сказал:

- Горим, солдат, работать некому.

Это и решило дело – Володя стал горожанином – устроился на нефтекомбинат

 Потекли дни. Он привыкал к городу, к работе.

В общежитии попали неплохие ребята. Провожая, мать особенно наказывала не связываться с пьющими:

- У нас в родове пьяниц не было, знаю, и ты не охочь до выпивки, да дружки могут приохотить, а отвыкнуть – не каждому дано.

Мать могла быть спокойной: с ребятами ходили на стадион, в кино, на рыбалку, иногда выпивали, но никто не напивался до беспамятства, никого не неволили.

 

Зоя
 

Однажды Володя с ребятами из общежития по заданию опорного пункта милиции патрулировали в парке у стадиона. Добровольные дружинники с красными повязками на рукавах зорко следили за порядком. В парке было людно. Звенели детские голоса. Особенно шумно было у аттракционов. Около качелей Володя заметил девушек, ожидающих очереди покачаться. Проходя мимо, он услышал:

- Вот, Зоя, и тебе напарник нашёлся, - крикнула одна из девушек, - заодно и от хулиганов защитит.

Та, которую назвали Зоей, обернулась, и Володя чуть не вскрикнул: перед ним стояла Нина, только коса её не была уложена вокруг головы, а лежала за спиной.

- Нина! – очнувшись, сказал он, но тут же понял свою ошибку – перед ним стояла Зоя, сестра Нины.

Девушка замерла, узнала его, засмущалась:

- Здравствуйте, Володя, - ласково выговорила она его имя, словно попела. Сколько раз повторяла она его про себя, боясь произнести вслух. Давно приметила этого парня, но он был старше и не замечал её. Да ещё и сестра Нина помешала, сама того не зная. Зоя видела, что он «бегал» за Ниной, но та на него – ноль внимания: одноклассники всегда кажутся девчонкам малолетками.

Зоя страдала, когда Нина равнодушно принимала знаки внимания от Володи, порой откровенно смеялась над ним, да кто обратит внимание на страданья девчонки? Подруг у неё не было. Зоя мечтала о встрече с Володей. Строила самые фантастические планы, мечты о нём стали частью её жизни. И вдруг эта встреча наяву – долгожданная и неожиданная, желанная и пугающая. Немного успокоившись, сказала подругам:

- Это Володя из нашей деревни. Нас всегда с сестрой путают, папка говорит, что мы с ней – две капельки.

Тут подошла их очередь качаться, девчонки шумно разбились на пары и, взвизгивая, стали взлетать выше и выше. Зоя робко предложила:

- Может, покачаемся?

- Нет, Зоя, я на посту. Если хочешь,  походим, Поговорим.

Они медленно шли по тенистой дорожке, песок под каблучками девушки мягко шуршал. Сердце у неё замирало. Ей казалось, что она во сне видит и голубое небо, и разлапистые клёны, и необычно белые облака, и Володю, и себя. С ним готова была идти хоть на край света, если бы позвал. Но он не зовёт.

А Володя молчал, страшась спросить о Нине. Наконец, решился:

- Как живётся в городе? Как родители?

- Мама и папа здоровы.

- А Нина домой приезжает?

- Нина замуж вышла, Алёнка у них родилась. Скоро к нам переедут: папе, как фронтовику, большую квартиру обещают.

Володя слушал и не слышал: новость его оглушила.

- Вот и всё. Вот и выяснил, можно и домой ехать.

Не заметив, как сделали круг, и снова вышли к качелям. Как сквозь туман, услышал голос соседа по комнате, Ильи:

- Ты куда её ведёшь такую молодую да красивую? Что она натворила? Будем протокол составлять?

Володя подвёл Зою к друзьям и представил:

- Моя землячка Зоя. А это – Илья и Алексей, - показал он на ребят.

Зоя слегка наклонила голову, ребята раскланялись.

 Володя спохватился и,  словно  желая искупить вин перед девушкой за невнимание, спросил:

- А ты, я слышал, на воспитательницу учишься? Можно быть твоими воспитанниками?

Но Зоя шутку не приняла:

- Я пошла к девчонкам. Ты приходи, Володя, к нам, мама будет рада, - а про себя подумала: и  я – тоже.

- Вот это парень! Кто он? – затормошили Зою подруги

А Зоя и сама ничего о Володе не знала: за своими переживаниями и растерянностью не успела расспросить. Одно только поняла, что ему нужна только Нина: видела, как он сразу погас, узнав о её замужестве. Подруги ещё о чём-то спрашивали, но Зоя сказала:

- Девочки, я пойду, у меня голова заболела.

- Зоя, ну мы же ещё на карусели хотели покататься. Ты что, обиделась, что на качелях одна осталась? – обеспокоенной спросила Лида, которая всегда кого-то уговаривала, мирила. Сейчас она выглядела несчастной: серые глаза смотрели на Зою виновато, как бы просили прощения, уголки слегка подкрашенных губ опустились вниз, руки беспокойно терзали узкий поясок голубого ситцевого платья, ловко сидящего на стройной фигурке.

- Да нет, Лида, не страдай зря. Видно, я на солнышке перегрелась.

Эмма бережно поправила замысловатую высокую причёску,  погляделась в зеркальце и изрекла:

- Что пристали к человеку? Видите, настроения нет. Чуткими надо быть, девочки! – и она пошла по тропинке, стройная, в длинной серой юбке и ярко-красной кофточке, бросающей алый отсвет на смуглое лицо красавицы с чёрными цыганскими глазами. Все потянулись за ней. Кататься расхотелось. Уселись на скамейку в укромном уголке парка, разговорились.

- Здесь что-то не так. И голова не при чём – таинственно сказала Катя.

- А, может, и правда голова заболела, - заступилась Лида.

- Причём здесь голова? – решительно тряхнула кудряшками Света, - поговорила она с этим земляком и расстроилась

- Чует моё сердце, подружки, что тут несчастная любовь, - томно глядя вдаль, сказала Эмма,- они дружили дома, а потом он нашёл другую и женился, думал, никогда не встретятся, а тут судьба свела.

- Не придумывай! – перебила Катя, - тебе всюду любовные трагедии мерещатся. Он же её именем сестры назвал.

- Ой, девочки, раз они так похожи, то он, может быть, их перепутал и сестре в любви объяснился, а теперь его совесть мучает, - тараторила Света.

- Хватит трепаться: ничего не отгадаем, пока Зойка сама не расскажет, поднялась со скамейки Эмма и направилась к выходу из парка.

- Дождёшься её, как же!- вздохнула Лида и пошла следом.

Свете и Кате ничего не оставалось, как пойти за ними.

Зоя, ничего не видя вокруг, добрела до остановки. Машинально вошла в подошедший трамвай. Были свободные места. Она села и отвернулась к окну. Со стороны казалось, что человек разглядывает мелькающий за окном пейзаж. А посмотреть было на что: город свободно раскинулся в тайге, улицы его были широкими и прямыми. Застройка велась кварталами, микрорайонами, а между ними – пока не застроенные площади леса, поэтому трамвай из шумного многолюдного города вдруг попадал в настоящий лес. Его здесь берегли, зря не изводили. Строители, где можно, дарили деревьям жизнь. Едешь по такому лесу, и кажется, что вот-вот на опушку выбежит заяц, а то и – волк. Но далеко ушли звери. Не выбегут…

Зоя заново переживала встречу с Володей. Ей казалось, что мир рухнул и придавил её, сжал сердце, и нет ей спасенья от этой невыносимой тяжести и нет спасителя,  который помог бы её сбросить. Доплелась до дому, не раздеваясь, упала на кровать и разревелась. Хорошо, что родителей не было дома. Выплакавшись, обессиленная, не заметила. Как уснула. Проснулась от ворчанья матери:

- Лень раздеться, всё платье изжулькала.

Зоя встала, умылась, переоделась в уютный халатик, взяла журнал и вышла на балкон. Солнце неотвратимо клонилось вниз, и вот только краешек его остался в сегодняшнем дне. Только сейчас она поняла, что и Володе не легче: ведь он без Нины, как без души остался. Ей так стало его жалко. Что побежала бы, пожалела. Успокоила. Но не нужна ему её жалость, не нужна она сама. Как всё несправедливо устроено! Она знала, что время лечит, захотелось, чтобы оно вылечило Володю, забыл бы он свою королеву. Сама же Зоя излечиваться не хотела. Зоя вошла в комнату, растянулась на диване, который доживал свой век, жалуясь и кряхтя всеми пружинами, и который мать грозилась выкинуть, как только получат новую квартиру.

- Интересно, где дадут? – подумала  девушка и сама удивилась, что может думать о чём-то постороннем, кроме своего горя. Устроилась поудобнее и уснула сном человека, только что избежавшего смертельной опасности. Уснула с надеждой в завтрашний день.

 

Эля

 

А Володе было не до сна, он не знал, куда себя деть. Парни допытывались:

- Что-то ты, Вовка, мало погулял с землячкой. А девчонка – что надо, - сказал Илья, - и погулять была не прочь: я видел, как она нехотя пошла к подругам. Смотри, останешься старым девом, если так разбрасываться будешь.

- Ты, если сам не хочешь с ней время проводить, то познакомь, с такой не стыдно в люди выйти, - добавил Алексей.

- Нет, ребята, в сваты я не гожусь, вы уж как-нибудь сами. Девушка она хорошая, да не по ней душа болит. Сестру её я искал. Из-за неё сюда приехал, да, видать, теперь совсем потерял, – замуж вышла.

- Фью, - присвистнул Илья, - ну, девки, души неверные. Ведь обещала ждать солдата, скажи, обещала?

- Не обещала.

- Не понял, - с недоумением поднял брови Илья, - раз не обещала, чего бесишься? Бывает, погуляешь да и разойдёшься – без радости любовь, без боли расставанье.

- Не гуляли мы с ней

- Ой, братец, да тебя лечить надо от несчастной любви. Клин, говорят, клином вышибают: пойдём-ка мы завтра в ресторан. Познакомим тебя с хорошей девушкой, и болезнь твою как рукой снимет, - поставил диагноз и назначил леченье Илья.

И утащили друзья Володю в ресторан, и повод для этого нашёлся убедительный: Илья премию за рацпредложение получил.

- Сегодня я угощаю,- великодушно сказал он, - до упаду напоить не обещаю, но к закуске сообразим.

- Ну, пошли, Рокфеллер, - сказал Алексей, - придётся и мне в рационализаторы податься, иначе, – чем отплачу?

- Не прибедняйся!! Тебе папа подкинет, это нам с Вовкой не от кого ждать.

- Дохлый номер, - у моего папаши просить: ни копейки не даст. На двух работах вкалывает, сам на хлеб с чаем сидит и семью морит. В кино сестрёнке не даёт, - на колёса копит. Думаешь, я от хорошей жизни в общагу ушёл?

Ресторан встретил чуть слышным гулом: посетителей было ещё мало, оркестр не играл. Илья облюбовал столик. Сели, просмотрели меню. Названия  некоторых блюд были Володе незнакомы, например,
 «цыплёнок-табака» интересно, какой вкус у этого табачного цыплёнка? Но Илья выбрал, что попроще и продиктовал подошедшей официантке:

- Салат сборный, шницель, пельмени в горшочках, чай «Таёжный» с молоком – всё по три. И по сто пятьдесят на брата.

Зал постепенно наполнялся. Вот и музыканты сели за инструменты, но пока не играли, переговаривались. Снова подошла официантка. Володя только теперь рассмотрел её: невысокая, но крепко сбитая. Выше её делала замысловатая причёска, башенкой возвышавшаяся над головой. Волосы цвета спелой соломы были причудливо уложены, и накрахмаленная кружевная наколка выглядела короной.

Интересно, как держится это сооружение? – подумал Володя

Она ловко поставила перед каждым тарелку с салатом, а посередине стола – графинчик. Потирая руки, Илья за всех откланялся:

- Спасибо, хозяюшка. Вы нам горяченького побыстрее сообразите, а то мы не ужинали.

- Попробую, - ответила она, и Володю поразил её голос: низкий, даже с хрипотцой, звучал он мягко, успокаивающе. Да и сама она, ладненькая, в тёмной юбке ниже колен и ослепительно белой кофточке, в кружевном фартучке, словно только что сошла с обложки журнала. Сквозь загар проступали веснушки, не портящие лица, делающие его привлекательным.

Грянула музыка. Какой-то парень пел о разлуке. Слова песни падали в растревоженную душу Володи, как семена во вспаханную землю, там прорастали в печаль, глубоко пуская корни, наполняя тоскою и радостью, безысходностью и робкой надеждой. Надеждой на что? Друзья танцевали. Песня кончилась. Зазвучали современные ритмы. Володя смотрел, как топчутся на одном месте танцующие, размахивая руками, переступая с

ноги на ногу, и знал, что не насмелится выйти. Из блаженного оцепенения вывел голос:

- Что, солдат, не танцуешь? Перед ним стояла официантка.

- Не умею так.

- Из деревни что ли?

- Из деревни.

- Так теперь и там так дрыгаются.

- У нас – нет, гармонист так не умеет, вальсы да фокстроты играет.

- А у нас девчонки под радиолу танцуют, модные пластинки крутят.

- Откуда ты? – спросил он.

- Багул знаешь? Вот оттуда.

- Давай знакомиться, меня Владимиром зовут.

- А я – Эльвира. Можно – Элей. Ну ладно. Я побежала.

Володя снова остался один среди людей. Он жалел, что пошёл в ресторан, лучше бы книгу почитал. В танцах образовался перерыв.

- А ты что не танцуешь? – спросил подошедший Илья.

- Да не умею я так.

- А что тут уметь? – удивился Илья, - двигай руками и ногами. Нет, друг, так дело не пойдёт. Будь мужиком. Чего расклеился. Как барышня кисейная? И мы хороши – ушли, бросили, обещали с девушкой познакомить.

- Я уже познакомился.

- Во, Даёт! – восхитился Алексей, -  мы о нём печёмся, а он молчит.

- Кто она? Где она?

В это время Эля принесла горячее.

- Ребята. Познакомьтесь – Эльвира. А это – Алексей и Илья. Девушка кивнула парням и спросила:

- В каком общежитии живёте?

- На Набережной.

- Так нам по пути. Проводите домой? Всё равно мимо пойдёте, а то одной страшно.

- Какой разговор, - согласился Илья, - доставим в целости и сохранности. Вам очень повезло: мы – дружинники. Правда, вчера уже отдежурили по графику, да ничего – сами себе выпишем наряд вне очереди.

- Только вы меня подождите, пока деньги сдам.

- Замётано, - ответил Илья.

Парни ждали Элю под тополями у входа. В светлом плащике, в зелёной с разводами косынке, она показалась Володе ещё красивее.

- А я думала, обманете, не дождётесь, - просто сказала она.

- За кого вы нас принимаете? – возмутился Илья.

- Давно в городе? – спросил Алексей.

- Третий год. Я сначала посудницей была, а с января – официантка.

- Живёте в общежитии?

- Не-а. У тётки: отцова сестра здесь живёт, к себе меня прописала. Но хочу в общежитие уйти от её воркотни. Шагу без морали не сделаешь.

- И много вы таких шагов делаете?

- Каких? - Не поняла Эля.

- За которые мораль читать надо.

- Сколько надо, столько и делаю, - засмеялась девушка.

- Тогда опасный вы человек: нам за то. Что вас проводили, могут аморалку приписать? – спросил Илья.

- Не припишут. Впрочем, я за себя говорю, а вам жёны – могут, - провокационно закончила она.

- Жёны? Ой, уморили, Элечка. – завозмущался Илья, - наши жёны ещё не родились!

- Младенчики какие, - засмеялась Эля, - скажете, и невест нет?

- Настоящих – нет.

- А ненастоящих?

-  Это как считать: вот вас можно к невестам отнести?

- А почему же нет, - обиделась она.

- Да не вообще, а относительно нас, - поправился Илья, - вот хотя бы – Володиной? А?

- А что, он парень, видать, неплохой, - поддержала она игру, - только больно робкий, слова от него не дождёшься, боюсь, что с ним говорить разучусь.

- Молчание – золото, озолотитесь.

- Ну, тогда я согласна, - шутила девушка. – Но ещё говорят, что в тихом омуте черти водятся. А я чертей боюсь, бррр! – она передёрнула плечами.

- В наше время чертей просто изгоняют: раз на комсомольском собрании пропесочат… Так что, соглашайтесь.

Володя не проронил ни слова. Идя рядом с Элей, он вспоминал Нину, сожалел, что ни разу так вот не ходил с ней, не разговаривал. Он любил её издалека. Его любовь видели все, кроме Нины. А теперь королева и вовсе не его, есть у неё свой король. И Алёнка… Он очнулся от того, что Эля теребила его за рукав:

- Володя, так ты берёшь меня в невесты или нет?

- А это обязательно? – мрачно спросил он.

- Ой, не бойтесь, я шучу, - серьёзно сказала она.

Но парни продолжали шутить:

- Соглашайся, Володя: не каждый день таких русалок зеленоглазых встречаем.

- Вот этого и боюсь, - нехотя пошутил Володя, - заманит в свой омут, не выплывешь, так и пропадёшь.

Незаметно дошли до общежития. Парни попрощались с Элей, поручив Володе проводить её до тёткиной квартиры. За оставшийся путь они и двух слов не сказали друг другу. Когда дошли до подъезда, Эля сказала:

- Спасибо, я теперь одна дойду.

- До свидания, - буркнул Володя и быстро пошел домой.

Эля фыркнула и, стуча каблучками, взлетела вверх по лестнице.

- Когда свидание назначил? – спросили друзья.

- Не надо, ребята. Эля – девушка хорошая, но я шёл с ней, а думал о Нине.

- Тю, малохольный, - возмутился Илья, - она его обманула, а он только о ней и думает.

- Не обманывала она. Просто не любила.

- Вот именно. Не в монахи же идти – не старое время. Парень ты, хоть куда, неужели из-за девки пропадёшь? Вот тебе наш совет: штурмуй отношения с этой официанточкой – девчонка  классная, да и в ресторане свой человек будет, глядишь, когда-нибудь и нас грешных без очереди обслужат.

- Ну, если ради вас, то придётся, - невесело пошутил он.

Встретились Володя с Элей почти через месяц. Для него встреча была случайной, но она искала встречи с этим букой. Понимала, что парень надёжный и верный, а молчаливость и робость приписывала деревенскому воспитанию, не догадываясь об истинной причине. Дала себе слово растормошить, привязать к себе. Сравнивала его со своими кавалерами, и сравненье было не в их пользу. Понимала, что парень послан ей самой судьбой. Да и пора. Нагулялась, отвела душу, о будущем подумать надо: скоро двадцать пять, у подружек в деревне детей не по одному, а у неё – ни семьи, ни дома, всё в «невестах» ходит.

Вспомнилось детство, рассказы родителей. В сорок пятом, немного не дойдя до Победы, Фёдор, будущий отец её, вернулся в село, комиссованный подчистую с пустым левым рукавом. Немного отдохнув, занял должность кладовщика.

   Отбухала война, выплеснула в мирное небо последние, победные залпы, и наступила тишина. Обратил Фёдор внимание на подросшую и похорошевшую доярку Настю.
Посватался, не будучи уверенным в согласии, но получил его.
После свадебного вечера с полупустым столом, скромными нарядами жениха и невесты, зажили они шумно и по-своему счастливо. Стали возвращаться уцелевшие в великой бойне солдаты. Приход каждого отмечали всем селом, с песнями, плясками под гармонь, шумными хмельными застольями. Молодожёны не пропускали ни одного из них: как только где складчина или праздник, Фёдор прятал в карман вытащенную из подполья запылённую бутылку с мутной жидкостью, велел Насте отварить картошки, захватить капустки, и шли со своей выпивкой и закуской в дом, где ожидалось застолье.

Через год родилась Эля, тогда ещё – Полина, и сколько она себя помнит, видела всегда выпивших родителей, часто ссорившихся. Когда подросла. Отец наливал и ей.
- Пусть дома учится меру знать, - отвечал он на возражения Насти.

Когда Полине исполнилось восемнадцать, сильно заболела мать: она вдруг перестала пить, потеряла аппетит, её часто рвало. Пила какие-то настои, но лучше не становилось. Положили в больницу и сделали операцию.

Выписавшись из больницы, слабая, она едва ходила по двору, порываясь что-то делать, но не могла и от бессилья плакала.

Отец, как мог, успокаивал её, всё делал сам, да и Полина лентяйкой не была.

Прошла Зима. Мать поправилась, помолодела. Отец повеселел. У Поли стало больше свободного времени. На лето её отправили поварихой на дальний кульстан под начало разбитной вдовушки Анфисы. Жили на кульстане неделями, чтобы не тратить время на дорогу и работать от света до темна. Полина редко была дома, разве что – в ненастье. Ей нравилась работа, было приятно наблюдать,

как уставшие трактористы и комбайнеры уплетают сваренный ею борщ, как вечерами женщины поют песни на несколько голосов, и песни, протяжные и широкие, не сдерживаемые стенами, свободно летят во все стороны. Она тогда поняла, что настоящую песню можно услышать только в поле, а в доме она бьётся, как птица в клетке, ей тесно и тоскливо, а от тоски она даже умереть может.

Ей вспомнилась прочитанная где-то притча о соловьях: у одного птицелова жили в клетках певчие птицы – канарейки, соловьи и другие пичужки. Жили тихо, смирившись с неволей, иногда даже пели. Но как-то весной хозяин неосторожно оставил окно открытым на ночь. А в саду его остановился залётный соловей. Весенняя песня его, вольная и свободная, растревожила соловьёв-невольников: они стали биться о прутья клетки, жалобно кричать и вскоре все погибли. От бессилья ли, от тоски ли по воле разорвались их свободолюбивые сердца, – кто ведает?

Нравились Полине  неумелые шутки и заигрывания парней. Она и сама умела пошутить, а, если надо, и отбрить особо прилипчивого шутника.

Анфиса же крутила напропалую. Да и какой с неё спрос – баба свободная, вдова, за тридцать уже, а за кого замуж идти, когда столько девок подросло, им женихов не хватает. Детей у неё не осталось, и она ударилась в разгул. Свои, деревенские, боялись с ней связываться: жёны строго следили, а вот приехавшие на уборку  горожане мужского полу часто тайно выскальзывали из кухни. Полина подолгу гуляла вечерами, чтобы не стеснять своим присутствием Анфису и её очередного хахаля.

Как-то незаметно для себя, она всё чаще стала оставаться с одним парнем. Саша работал на заводе слесарем первый год после ФЗО. Был он высок, голубоглаз, с лёгким пушком над верхней губой и до умопомрачения кудряв. Полине не верилось, что могут быть такие природные кудри. Ей хотелось их потрогать, но она не решалась.

Несколько вечеров они сидели до утренней зари, разговаривали. Когда Поля вздрагивала от утренней свежести, Саша набрасывал ей на плечи пиджак. У Поли начинало бешено стучать сердце.

Начались затяжные не по сезону дожди, нудные, мешающие работе.

- Зарядил дня на три, не меньше, - с горечью поглядывая в белесые небеса, на тяжелые, волочившиеся по земле тучи, сказал бригадир. – кто хочет домой, отпускаю до ясной погоды.

Анфиса засобиралась домой, а с ней -  один из командированных. Она шепнула Поле:

- Побудь денёк-другой одна, справишься. У него год назад жена умерла, дочка семи лет у бабушки живёт. Может, сойдёмся. Хочет деревню посмотреть. Если понравится, - переедет и девочку заберёт.

Поля порадовалась за неё. Она сварила ужин, оставшиеся мужики сообразили выпивку. Угостили и её. Она не стала кочевряжиться, выпила, закусила хрустким огурцом. Вымыв посуду, хотела спать укладываться: что в такую слякоть на улице делать? Но на крылечке кухни послышались шаги, топот отряхиваемых от грязи сапог. В дверях появился Саша. С капюшона стекала вода, он фыркал и смеялся. Больше никого не было.

- Ты один что ли, - спросила, чтобы только что-то сказать.

- А тебе одного мало? – хохотнул он.

- Раздевайся, раз пришёл, а то мокрый, как лягушка.

Он разулся и в одних носках прошёл к столу.

- Ты сегодня – сама хозяйка? Спросил, глядя в глаза.

- Анфиса попросила, - обмякнув под его взглядом и от близости, тихо ответила с замираньем сердца.

- Вот и ладушки. Погреемся, укроемся от всемирного потопа. Мне давно с тобой вдвоём побыть охота. Спасибо дождю, - вкрадчиво шептал он. Потом встал, подошёл к привставшей к нему навстречу Поле, прижал к груди, стал целовать. Она задохнулась от счастья, а он всё сильнее прижимал, всё неистовее целовал, тесня к лежанке. Поля поняла, что сейчас произойдёт, но у неё не было сил сопротивляться, не было желанья оттолкнуть. Она беспомощно оглядывалась на дверь, боясь, что кто-нибудь войдёт. Он понял её тревогу, закрыл дверь на крючок.

Назавтра дождь хлестал по-прежнему. Анфиса не приехала, и Саша снова ночевал у Поли. Она не жалела о случившемся: он ей нравился, уверял, что увезёт её в город, уговорит отца с матерью, сыграют свадьбу. Поля жила надеждой, днём летала птицей, а ночью миловала Сашу.

Вскоре Саша уехал, пообещав сразу же написать. Но не написал. Видно, не уговорил родителей. А, может, ещё почему…

Поля загоревала. Анфиса, заметив это, напрямик спросила:

- Ты не затяжелела, девка?

Поля, смутившись, отвернулась, отрицательно покачав головой.

- Смотри, если что есть, не вздумай чего над собой делать – рожай. Вот я, дура, не родила в своё время, а теперь каюсь: был бы ребёночек, мне бы эти мужики на дух не нужны были. Ты думаешь, я гулящая, подстилка под всех, а я ребёнка хочу. Вот и с этим валандаюсь за ради дитя. Если своего не рожу, так его девочку воспитаю. Так что, если что - рожай: отцов, как псов, а мать одна.

- Да ничего я не знаю, - ответила откровенностью за откровенность Поля, - обещал написать, а уже две недели прошло. Её губы по-детски скривились от обиды.

- И не жди зря: все они обещают, когда надо.

Уборочная закончилась, Поля вернулась домой и зачастила по гулянкам. Пила, чтобы заглушить обиду, нанесённую Сашкой. Выпив, становилась развязной, грубо шутила. С ней обычно уходил кто-нибудь из гулявших в компании парней. Вскоре слава об её доступности разошлась по селу, дошла до родителей. Отец ругался, пытался отстегать, но она вырвала из его единственной

руки вожжи, отбросила их в угол, а отца посадила на лавку. Больше он её не воспитывал, только матерился, когда она утром приходила домой, или видел, как с сеновала тайком спускался очередной дочкин ухажёр:

- У, кобыла ненасытная, - плевался он.

 Мать снова стала пить. Выпив, хвалилась:

- Половину желудка отрезали, а мне и второй половинки хватит.

Но вскоре ей опять стало плохо: боль в животе не давала покою, отпускала лишь иногда ненадолго, чтобы скрутить в следующий раз ещё сильнее, круче и беспощаднее. Она почти не спала ночами, ходила, постанывая. Порой ложилась на лавку животом, встав перед ней на колени, и плакала. Отец отвёз Настю в больницу, но её вскоре выписали, сообщив ему, что жить ей осталось недолго. Поля бросила все гулянки, ухаживала за матерью.

Из села уехала продавщица Анна – вышла замуж, и сельмаг стоял закрытым. Долго искали замену. Однажды председатель колхоза и представитель райпотребсоюза пришли к Полине и предложили принять «торговую точку». Она сначала испугалась: до Анны две продавщицы платили недостачу. А у неё – всего восьмилетка. Долго уговаривали, наконец, она согласилась, что примет магазин временно, пока не подберут продавца: не ездить же колхозникам в город за каждой мелочью. Она по-своему разложила товары, навела чистоту, съездила в район, узнала, как документы оформлять. В селе с нетерпением ждали открытия магазина.

Полю хвалили за порядок.

А матери стало совсем плохо, она уже не вставала, даже повернуться сама не могла. Усохла, лицо пожелтело. Сил не было даже говорить.

Вдруг боль отступила, и Настя слабым голосом позвала мужа и Полю. Попросила себя посадить. Фёдор подложил ей за спину подушку. - Федя, Полю не бросай. Наставляй, как можешь. На путь истинный, - с передышкой говорила Настя, а Поле велела наклониться, поцеловала её в лоб.

- Полюшка, живи путём. Себя блюди. Найди человека, выходи замуж. Храни тебя Господь, -  устав от долгой речи, откинулась на подушку, прикрыла глаза, две слезинки выкатились из-под прикрытых век. Отдохнув, сказала: «Простите меня» и впала в забытье. Отец отпросился с работы, чтобы побыть с Настей её последние минутки. Поля закрыла магазин. Утром  задремавшую Полю разбудил отец:

- Поля, вставай, мамка наша преставилась.

Поля вскочила, подбежала к постели матери, но та отрешенно лежала, вытянувшись, как бы отдыхая от мучений. Поля заплакала. Только сейчас она поняла по-настоящему, что ушёл самый дорогой человек, которого она обижала порой, но который любил её, всё прощал, жалел, как может жалеть и любить лишь мать – не обидно,

 не унизительно.

Хоронили Настю через день, в больницу не возили – и так врачи знали причину смерти, выдали справку, где был назван враг, съевший её.

Тётка Анна, сестра Фёдора, объясняла соседкам:

- Сперва желудок съел, операцию бы раньше надо было сделать, а она запоздала, вот отростки и разошлись, как пырей ползучий, операцией его только расшевелили, раздразнили.

Женщины ахали и вздыхали. День похорон выдался солнечным, по-весеннему ясным. Под карнизами крыш плакали сосульки, весело чирикали воробьи, утверждая, что жизнь не кончилась. Фёдор ничего не видел и не слышал, он как бы окаменел. Прощаясь с матерью, Поля ревела в голос, бабы всхлипывали, сморкались в фартуки.

Поминки были по-деревенски просты и сытны: кутья, блины, кисель, наваристые щи, каша. Фёдора заставляли выпить, чтобы расслабиться:

- Выпей, Фёдор, да поешь, а то сомлеешь.

Он выпил почти полстакана, оторвал кусочек блина, запил киселём и ушёл во двор. Что-то там делал. Когда вернулся, глаза его были красные. Анна прошептала:

- Слава Богу, прорвалось горюшко, теперь легче будет, я за него так боялась.

Анна жила в городе, дети выросли, разъехались, муж умер, и осталась она одна в двухкомнатной квартире, которая когда-то была тесной для большой семьи, а сейчас непривычно пугала пустотой.

- Поля, переезжай ко мне, учиться поступишь или работать.

- Да нет, тётя Нюра, мне в магазине нравится да и отца как оставишь?

-  И то правда.

Работа ей и вправду нравилась. Только всё труднее стало удерживать отца от выпивки, часто приходил, клянчил «чекушку», и ей приходилось тайком совать ему в карман бутылку, чтобы не мешал работать. Приходилось и домой брать: иногда ночью так мучился с похмелья, что становилось его жалко. Случалось, что после закрытия магазина прибегали односельчане с просьбой продать спиртное: У кого – гости, кому – на компресс, а кому и просто выпить приспичило. В долг не давала и сама без денег не брала.

Время шло, постепенно притуплялась тоска по матери. Жизнь снова закружила Полину. Заходили к ней в подсобку мужики и парни: то помочь перенести ящики, то перекатить бочку. Помощь обмывалась и оплачивалась. Об этом в селе снова заговорили. Бабы усилили бдительность. Однажды Елька, молодая бабёнка, зорко следившая за своим Колюней, который в любую минуту норовил улизнуть от своей крикливой половины, выследила таки, как он выходил из калитки магазина, оглядываясь и отряхиваясь. Крик Ельки разнёс новость по селу. НО Колюня уверял, что он закатывал бочку с пивом, выпачкался об неё. В подтверждение его слов, вечером мужики, млея от блаженства, не выходили из магазина до его закрытия, цедили пиво. Благо, назавтра был выходной день. Елька специально ходила смотреть бочку – действительно, грязная. Подозрения не оправдались, но Поля стала осторожнее с «помощниками».

Прошло два года. Замену Полине так и не прислали – да и что говорить, работала она добросовестно. Были ревизии, но всё у неё было в порядке, так, копеечная недостача.

Однажды в крещенские морозы замёрз отец: пьяный шёл от дружка с другого края села, заплутал, ушёл к свинарнику, обессилел и уснул. Утром нашли его свинарки, уже закоченевшего. Похоронила Поля отца рядом с матерью, поплакала. После поминок, оставшись одна в доме, впервые задумалась над своей нескладной жизнью: уже двадцать два, ухажёров много, а замуж никто не зовёт. Да и кому нужна жена до всех ласковая? И недурна собой: светло-русая, зеленоглазая. Оденется да подкрасится – куколка. А счастья нет. Да и какое оно, счастье-то? Ночи, проведённые с Сашкой, казались счастливыми, а что от них? Не сама ли она своё счастье в бараний рог согнула? Волю да свободу за счастье считала, радовалась, что сама собой распоряжается, живёт, как хочет. Разве это так? Разве она собой распоряжается, а не эти случайные мужчины, которым она время от времени нужна, добрая да покорная? Вспомнились последние материны слова: «себя блюди. Замуж выходи».А как выйдешь, если все о тебе всё знают? Тётка Анна, приезжавшая на похороны отца, снова звала.

- Надо ехать, - решила Поля, - в городе меня не знают, пить брошу, буду держаться строго, может, и найдётся человек, которому я приглянусь.

Назавтра же подала заявление об уходе,  отработала положенный срок, передала магазин, продала за бесценок дом, поклонилась могилам отца и матери.

Тётка Анна всё знала о Полине, но надеялась, что поможет ей подняться. С пропиской хлопот не было – жилплощадь позволяла, с работой – тоже.

И вот Поля, теперь уже – Эля, сперва – кухонная работница в ресторане, а теперь – официантка. Её хвалят. Скоро буфетчица уезжает, так она надеется занять её место. Выпивает мало и редко: на работе нельзя, а дома тётка бдительно следит.

- Полинка, пока не поздно, брось ты эту отраву. Ведь родители твои, царство им небесное, через неё погибли. Всю не выпьешь, да бабе и не пристало наравне с мужиками глушить: тебе жизнь устраивать, детишек рожать.

- От кого рожать-то? С кем устраивать? Добрые – все при месте, а те, кто свободен, о жизни не думают, лишь бы своё урвать.

- А ты с такими не знайся, ищи и найдёшь.

Заводила Эля несколько раз знакомства – искала. Как-то тётки не было неделю, так приводила знакомого « чай пить». С другим – на турбазу в субботу съездила несколько раз. Но первый как-то незаметно испарился и адреса не оставил, а второй женатиком оказался, жена про его «турпоходы» узнала и заперла дома. Но Эля не горевала – не то!

И вот – Володя… Эля его сразу приметила и неловкость его уловила: деревенский. Всколыхнулось сердце, а чем парня взять, не знала. Надеялась на встречу. Почему-то Сашка вспомнился. Может, не уступи она тогда, всё по-другому было бы? Что теперь гадать, не изменишь! Теперь надо думать, как Володю не упустить.

Встретив его, она игриво улыбнулась своими зелёными глазищами и спросила:

- Что не заходите?

- Некогда. В вечерний техникум поступил. Только что списки принятых вывесили.

- Приняли?

- Приняли! – улыбнулся он.

- Вот с радостью и приходите, за мой столик садитесь. С друзьями.

- Друзья – в ночную смену.

- Ну, один приходите, - обрадовалась она.

Одному идти не хотелось. Но часов в одиннадцать напало какое-то беспокойство. Вспомнил, что его звали, вспомнил взгляд Эли. Экзамены встряхнули его, он не забыл Нину, но она отошла как-то на второй план.

Собрался и вскоре стоял под тополями. Расходились последние посетители, выбежала стайка девушек-официанток. Эли не было. Он хотел уже уйти, но дверь открылась и вышла она. Володя шагнул навстречу, девушка вздрогнула, но, узнав его, обрадовалась:

- Ой, как хорошо, что пришли, а то я боюсь идти.

Всю дорогу говорила она, он изредка отвечал.

- Интересно, как вы экзамены сдали, мне кажется, что вы и говорить не умеете, - смеялась она.

- Почему же? Я умею, только не знаю, о чём с вами говорить.

- О любви, конечно, - бойко ответила Эля.

- Учтём на следующий раз, - согласился Володя.

- А когда он будет, следующий раз?

- Как вам удобнее.

- Это, вроде, я сама напросилась? – заскромничала Эля.

- Приду завтра встречать после работы.

Он довёл её до подъезда, подождал, пока девушка поднимется на второй этаж, услышал щелчок замка, увидел свет в окне и ушёл.

А Элька, сбросив туфли в прихожей, рванулась к окну. Глядя на уходящего Володю, пыталась унять бухающее сердце: пришёл! Вспомнила весь разговор, – не переиграла ли?

Кончался июль. В один из вечеров Элю пришлось ждать дольше обычного. Проводив её, он, как всегда, хотел попрощаться, но Эля предложила:

- Зайдёмте ко мне, чаю попьём, у меня торт есть.

Володя колебался недолго. Захотелось посидеть по-домашнему за чашкой чая. Эля проворно взлетела по лестнице, быстро отперла дверь. Володя впервые был в этой уютной и чистенькой квартире. Разувшись, прошёл в кухню.

- А тётки дома нет – по внукам бегает.

Задёрнув занавеску на окне, Эля стала вынимать свёртки и свёрточки из сумки, рассовывать их в холодильнике. Скоро закипел чайник, и на столе, кроме обещанного торта, появились сыр, колбаса, огурцы и помидоры. Подумав немного, она достала из холодильника начатую бутылку коньяка:

- Кутить, так кутить!! – решительно сказала, тряхнув головой.

Когда незаметно опустела бутылка, и торт был ополовинен, Володя с некоторым сожалением собрался уходить. Эля поняла, что настал решающий момент: сегодня или никогда! Она подошла к Володе близко-близко и тихо сказала:

- Останься, если хочешь.

Володя поёжился от её просящего и обещающего взгляда.

- Останься, прошу тебя, - повторила она. Не опуская глаз.

- А потом жалеть не будешь?

- Не о чём мне жалеть, Володенька, ты не бойся: я уж и забыла, когда девушкой была. Был муж, да объелся груш, - мрачно приврала она, - люб ты мне, ребёночка от тебя хочу. Ничем не попрекну, ни о чём просить не буду, сама выращу. Об одном прошу: подари мне ребёночка, здоровенького, на тебя похожего.

Володя стоял в нерешительности. Что  и говорить – Эля ему нравилась, да и Нину не вернёшь. Эля, видя его нерешительность, настойчиво увлекла его в спальню.

В общежитие пришёл утром. Ребята спали. Но, когда он, стараясь не шуметь, пробирался к своей кровати, Илья приоткрыл глаза и подмигнул ему.

Месяца через полтора, прижимаясь к нему, Эля сказала, что беременна. Так случилось, что в этот же день Володе пришлось уехать внезапно в подшефный совхоз на уборку урожая. Времени на сборы дали мало, и увидеть Элю он не успел. Об его отъезде она узнала от Ильи, когда обеспокоенная отсутствием Володи, пришла в общежитие.

Тётка, узнав от соседей о Володе, встретила племянницу руганью:

- Ты мне, Полинка, своих кобелей в квартиру не води.

- Тётя, это – жених.

- Эва, жених! Сколько их у тебя было. Смотри, останешься с пузом.

- А, может, я и хочу остаться. Мне ребёночек нужен, - кричала Эля, - надоело пустоцветом жить. А Володя совестливый, он женится.

- Женится, жди! – ворчала Анна, - раньше надо было думать, а то испоганила себя, а теперь попробуй отмойся. Да и родители твои, царство им небесное, на свет пустить-пустили, а до ума не довели, некогда было – боялись, что не всю водку выпьют. Прости меня, Господи, про мёртвых плохо говорить грех. Чего же он при мне не приходит, как вор крадётся? Наверно, так жениться хочет! – выложила последний свой аргумент тётка.

- В совхозе он, на уборочной. Вернётся и придёт.

Анна подумала: может, и вправду устроится жизнь у Поли. Дай-то, Бог. По привычке ещё поворчала:

- Хвостом-то меньше мети, а то и этот сбежит

 

 

Зоя

 

Володя с группой рабочих приехал в село Ильичёвское – центральную усадьбу совхоза «Рассвет», недалеко от деревни, где живёт мать.

Ему дали трактор «Беларусь» с тележкой: возил картошку в овощехранилище. Вечером, проходя мимо школьного интерната, лицом к лицу столкнулся с девушкой, которую не знал, но где-то уже видел. Она ойкнула и сказала:

- Здравствуйте, Володя.

- Здравствуйте, - растерянно ответил он, мучительно вспоминая, где он видел эту весёлую смуглянку.

- Вы меня не узнаёте? – спросила она, - а я вас сразу узнала,– мы в парке встречались, вы тогда патрулировали. Я – Катя, подруга Зои.

- Здравствуйте, Катя, ещё раз поздоровался Володя.

На Кате была неуклюжая телогрейка, трико, цветастый платок.

- Вы тоже на уборке - спросил он.

- Ага! Морковку да свёклу убираем, - весело ответила она, сверкая ровными зубками. Видно было, что это – неунывающий человек, которому всё интересно: и учиться, и работать. – А Зоя тоже здесь, она будет рада вас видеть.

- Вот и хорошо. Передайте ей, пусть меня найдёт, может, сумеем в родное село съездить. Поди, соскучилась: давно не была, а там – родня, подружки.

- Ладно! – пообещала Катя и убежала

Она летела в интернат, где жили студенты, думая о том, что теперь-то разгадает тайну Зои и этого загадочного Володи. Ринулась в свою  комнату и, едва открыв дверь, запыхавшись больше от волнения, чем от бега, выпалила:

- Зойка, он здесь!

- Кто? – нехотя оторвалась от книги, спросила Зоя.

- Твой рыцарь с пшеничными усами, - пропела Катя.

- Да кто?

- Да Володя же! Ты что, мать моя, оглохла что ли?

- Откуда он взялся? – тихо спросила Зоя.

- Оттуда же, откуда и мы, - на уборку приехал, - внесла ясность Катя, - наказал, чтобы ты нашла его, хочет тебя в своё село свозить. Аж завидки берут. Возьми с собой, Зоя.

Но та не слышала подругу. Ей захотелось вскочить, бежать к нему, но знала, что этого не сделает – всё ни к

чему: Нину он никогда не забудет. Но тут пришла к ней хитрая мысль: буду расхваливать благополучную семейную жизнь сестры, дам понять, что та для него навсегда потеряна. И – кто знает…

Вечером у клуба Зоя разыскала Володю, смущённо поздоровалась и попросила взять с собой в Субори

Скоро подходящий случай представился – задождило. Безуспешно поискав попутную подводу, Володя предложил идти пешком, если она дождя не боится. Зоя с радостью согласилась: путь длинный, а, значит, они дольше будут вместе наедине.

Зоя, торопясь, словно боясь, что её перебьют, рассказывала о том, что Нина с семьёй переехала к ним, пока в старую квартиру. Алёнка уже ходит, лопочет что-то. Григорий, муж Нины, хороший парень, сын сельской учительницы. Нину он любит, Но в городе ему тоскливо, не знает, чем заняться.

Потом Зоя надолго замолчала, стараясь успевать за размашистым шагом спутника, порой оскальзываясь на раскисшей дороге. Резиновые сапожки отяжелели от  налипшей грязи. Володя, заметив, что она устала, замедлил шаг. Зоя остановилась, счистила грязь с сапог, догнала его. Ей больше не хотелось ничего рассказывать. Володя, чтобы прервать молчание, спросил:

- А о себе, что не рассказываешь?

- Да нечего.

- Замуж не вышла? – Чтобы поддержать разговор, а вовсе не ради интереса, спросил он.

- Не берут

- Так уж и не берут? – не поверил он.

- Представь себе, именно так: зовут те, за кого не хочу, а за кого пошла бы, - не зовёт и даже не догадывается, - с замирающим сердцем сказала она.

- Ну, и дурак, что не догадывается. Такую девчонку не заметить!

- Ты мне покажи его, я - намекну,- весело сказал Володя.

- Так ведь далеко ходить не надо – себе намекать придётся, - как в омут с головой ухнула Зоя.

- Что-о? – Володя резко остановился.

Зоя стояла в своём нелепом мокром капюшоне, с которого стекала вода. Она отворачивалась, но Володя старался повернуть её лицом к себе.

- Это правда?

Она часто и обречённо закивала головой. Володя не знал, что сказать, так ошеломила его новость. Зоя насмелилась посмотреть ему в лицо, и он вздрогнул: на него смотрели глаза Нины. Он даже зажмурился на мгновенье. Одно единственное слово крутилось в голове, и было в нём всё -  и боль, и обида, и тоска, и безнадёжность – ЗАЧЕМ?.. Зачем всё так перепуталось? Ну, что стоило его Величеству – Случаю в своё время заметить эту вот преданную девчонку, а не её сестру? И всё было бы на своих местах.

А Зоя, глядя ему в глаза, говорила:
- Забудь ты её. Ведь не любит она тебя. И никогда не любила. Она же смеялась над твоим «рыцарством». Ненавижу её, она мне всю жизнь перепутала да и тебе – тоже, - плакала Зоя. Володя, как маленькую, гладил её по голове и уговаривал:
- Не ругай её, Нина не виновата, она же сестра твоя, нельзя жить с такой ненавистью.
- Я же люблю тебя, Володя, люблю давно, ещё девчонкой полюбила. Ни с кем дружить не могу -  ты перед глазами стоишь.
- А у меня – Нина, - ответил он.
- Володя, я нынче закачиваю училище, возьму направление подальше. Давай вместе уедем, там ты быстрее забудешь её, умоляла Зоя.

Дождь, стекавший с капюшона, смешивался со слезами. Ему было жалко девушку, но он ответил:

- Нет, Зоя, ничего у нас не получится. Буду с тобой жить, а о ней думать. Да и поздно уже.

- Почему поздно? Встрепенулась она.

- Есть у меня женщина, и, наверное, ребёнок будет, не могу же я её бросить.

- Но ведь с ней будешь жить, и всё равно Нинку вспоминать, - с упрёком сказала Зоя.

- Там – другое дело: она про Нину не знает, а я постараюсь, чтобы у неё не было повода для ревности. А ты изведёшься, и получится у нас не жизнь, а каторга. Возненавидим друг друга, - рассудил он.

Зоя шла, опустив голову. Она не могла поверить, что все её мечты рухнули в один миг, и – никакой надежды впереди. Ей стало стыдно перед Володей: сама на шею вешалась. Но в то же время в душе появилось какое-то облегчение от горькой, но правды. Она знала, что никогда ни за кого не пойдёт замуж, что жизнь свою принесёт в жертву любви. Где-то в глубине души осталось маленькое зёрнышко надежды: через много лет Володя поймёт и оценит её верность, придёт к ней, и она примет его любого – больного, старого, неудачливого, разочаровавшегося в жизни. Она залечит его раны. Он будет горько сожалеть, что отверг её когда-то. Эти мысли успокоили Зою, она вздохнула и повеселела.

- Ну, вот и молодец! Ты – молодая, красивая. Ищи себе хорошего парня и выходи замуж, - обрадовался Володя.

Зоя не ответила, она боялась, хоть намёком выдать свою тайну. А без тайны этой жизнь теряла свою значимость

- Володя, а я ведь пошутила, - откинув капюшон и смеясь, сказала она. – Это я тебя испытывала: любишь ли ты ещё Нину.

Она беспечно тряхнула головой, толстая кос упала за спину, и Зоя, щурясь от робкого солнца, выглянувшего из-за дождевого полога, неестественно яркого, как бы промытого до ослепительного блеска, подставила лицо под ласковые лучи и блаженно замерла.

Володя испытующе смотрел на неё: шутит или нет? Вот и пойми женщин, – только что плакала, а уже насмешничает…

- Разыграла?

- Ага! А ты и поверил. Интересно, когда ты успел жену найти? – спросила с замирающим сердцем.

- Это она меня нашла.

- О, ты растёшь, Володя, - насмехалась она, боясь одного, – не сорвался бы голос, не выдал бы. – Ой, Володя, а что сейчас о нас в деревне подумают! Почему вместе? Представляешь?

- Представляю. Пусть говорят, - к нам не прилипнет.

- А можно, я никого разубеждать не буду, что это случайность?

- Зачем это тебе?

- Ради спортивного интереса, как говорит моя однокурсница Эмма

- Пожалуйста, если тебе  так хочется.

- Ещё как хочется! – выпалила Зоя, но тут же прикусила язык, - не выдала ли себя?

Но Володя не заметил. Внимание его привлекла семейка маслят, уютно устроившаяся под столетней сосной. Тайга подступала к Суборям на севере, а вокруг села – боры сосновые, чистые, словно выметенные, да – берёзовые колки. Островки леса разделены широкими полями, отвоёванными у тайги ещё предками. Название селу дали по местности: СУБОРЬ – это лесостепь, только поля здесь не чернозёмные, бедные, и без заботы и ласки человека родят плохо…Человек, как может, помогает, но и он не всесилен: природа-матушка иногда такие выкрутасы выкинет, что диву даёшься. Ничего не попишешь – зона рискованного земледелия, как сейчас модно говорить. Совхоз – пригородный, поит и кормит город, выросший в тайге. Делит Суборь на две части речушка Криводушка. Кто и почему дал ей такое имя, - не известно. Может, потому, что петли вьёт, хотя могла бы течь по прямому руслу. А, может, потому, что весной бывает коварной: наводнения большого не сделает, а поля да огороды попортит. Ещё есть на речке, обычно маловодной, ниже по течению омут. Казалось бы, ничего опасного он не таит, но сколько людей в нём погибло. Потому и зовут в деревне его - Гиблый омут… Мало кому, попавшему в него, удалось спастись: топкое дно, глубинные водоросли, подводные коряги не отпускают свои жертвы. Местные стороной обходили Гиблый омут и приезжих предупреждали, - чаще всего, они и тонули, понадеявшись на умение плавать, посмеиваясь над предостережениями: речушка – воробью по колено. А она душой кривила: притворяясь кроткой, ежегодно собирала печальную дань.

Берега её заболоченные были зыбкими, колыхались под ногами, когда здесь проходили люди или животные. Зыбун он и есть зыбун, вроде бы по земле идёшь, а земля-то ненадёжная, того и гляди, затянет, засосёт, и не выбраться из ловушки без чьей-то помощи. А иногда и она не поможет: поздно подоспела. А растёт по этим зыбучим берегам трын-трава, равнодушная, молчаливая, которой всё равно, уберёгся путник или в трясине сгинул.

Ночью дождь шёл нехотя, словно его насильно заставляли мыть землю, а ему не очень хотелось. К утру прояснилось. На попутной подводе Володя с Зоей возвращались в Ильичёвск.  Мать, улучив момент, тихонько спросила сына:

- Нина-то, слыхать, замуж вышла.

- Слышал,- сделав равнодушное лицо, ответил он.

- А Зоя неплохая девка выросла. Красивая!

- Не старайся, мам, я тебя понял, но с Зоей мы друзья, не больше.

- Ой, болит моя душа о тебе, – останешься бобылём.

- Не останусь. Очень даже может быть, что скоро привезу тебе невесту показать.

- Да ты хоть предупреди письмом заранее, чтобы я приготовилась, - всполошилась мать.

- Нечего готовиться, приедем и всё. У неё никого нет, родители умерли, будешь вместо матери.

- Лишь бы тебе нравилась, а я как-никак пристроюсь.

- Ну, жди, - обнял он мать и на ходу вспрыгнул на тронувшуюся подводу.

У дома тётки, Марии Романовны, подсела Зоя. Доехали быстро.

Только Кате рассказала Зоя о своей незадачливой любви и о своём решении.

- Ой, Зойка, сильная же ты! Я бы так не смогла, - восхищалась та. – А вдруг он проживёт всю жизнь и не разочаруется?

- Разочаруется! Она же ему сама навязалась: он сказал, – она меня нашла. Значит, он её не любит. Ясно?

- Ясно-то ясно, но почему он, как телок, куда поведут, туда и идёт?

- Это от отчаянья, от обиды на Нинку, назло ей. Потерпит, потерпит да и взбунтуется: какому мужику понравится, чтоб им командовали? И уйдёт.

- А если не взбунтуется?

- Ну, что ты каркаешь?

- Прости. Не буду больше.

- Ладно, хватит об этом. Смотри, - молчок. Ты – единственный человек, кто про Володю знает, - строго наказала Зоя.

- Ей - Богу, никому! – поклялась Катя.

Кончилась уборочная. Уехали студенты, а по первому снегу и Володя вернулся. Выспался, отмылся, отутюжил брюки и вечером пошёл в ресторан. Эля его сразу заметила. Подошла, поздоровалась и тихо сказала:

- Как долго ты не был, я уж думала, что сбежал, ребёнка испугался

- Прости, не успел перед уездом попрощаться, - оправдывался он.

- Я тебя не неволю: если не хочешь, - не ходи. Я тебе сразу сказала, что не в претензии: что хотела, - получила, пузо набегала, как тётка говорит.

- Почему ты обо мне так плохо думаешь? – обнимая её за плечи, притягивая к себе, говорил Володя. Я уже матери про тебя сказал.

- Володя, правда? – она остановилась. – Я знала, что ты такой, тётке про тебя говорила, что в беде не оставишь. Пойдём сейчас же к ней, окажем честь. Она нам пригодится: жить-то где будем?

- Пойдём. Только что-нибудь купить надо.

- Всё есть, - похлопала она по сумке.

Тётка Анна оказалась вовсе не такой злой, как представлял Володя. Она не знала, куда их посадить, чем угостить. Вскоре  вкусно, по-домашнему запахло жареной  яичницей с колбасой, в нетерпении плевался чайник.

Анна накрыла стол праздничной скатертью. Усадив молодых в переднем углу, разлила в стопки коньяк, принесённый Элей, приговаривая:

- Ради такого случая – можно! – разрешила она себе, прослезилась: Не дожили, Поля, твои родители, царство им небесное. Вот порадовались бы! – и, вытерев глаза, как бы отдав дань умершим, повеселевшим голосом торжественно сказала:

- Раз слюбились, живите с Богом! Свадьбу, когда думаете справлять?

- Зачем свадьбу? – решительно сказала Эля. – Вечер соберём, близких пригласим.

- Как знаете. И то, зачем деньги на ветер бросать: пожрут, напьются да нагадят. Ну, Поля и Володя, давайте выпьем за ваше счастье. – Она долго принюхивалась к коньяку, потом насмелилась и выпила.

- Фу, чистая самогонка, только клопами пахнет.

   Молодые засмеялись. Глядя друг другу в глаза, каждый из них думал о своём.

- Какие красивые у неё глаза. Как хорошо, идя с работы знать, что дома тебя ждут, рады твоему приходу. Нину не вернёшь, а жить надо, - думал он.

- Наконец-то один попался, хоть раз – моя победа! – радовалась Поля.

Под эти мысли и выпили они. Стало весело. Тётка расспрашивала Володю о родственниках.

Так началась их семейная жизнь. Сначала жили у тётки, потом снимали комнатку у одинокой старушки.

Время шло. Если не было занятий в вечернем техникуме и ночной смены, Володя встречал жену. Она подурнела: на лице выступили тёмные пятна, ходила, как уточка, вперевалочку. В выходные дни гуляли в парке, ходили в кино. Однажды нос к носу встретились с Ниной. Она катила коляску, в которой восседала Алёнка, пуская пузыри и терзая резинового попугая режущимися зубками. Володя внешне спокойно поздоровался:

- О, землячка, здравствуй.

Нина, оглядев Элю с ног до головы, ответила:

- Тесен мир, - потом повернулась к мужу и сказала, - познакомься, Гриша, это Володя из нашей деревни.

Мужчины обменялись рукопожатьем. Володя про себя отметил, что Григорий с Ниной – симпатичная пара. Потом представил:
- А это Эля, моя жена.
- Пополнения ждёте? – спросила Нина, - кого?
- Ой, хоть кого. Только бы скорее, приветливо улыбаясь, сказала Эля.

Володя сразу не понял, что изменилось, в Нине, потом его осенило – коса! Не было прекрасной косы-короны. Нине шла короткая стрижка, но косы не было, её не стало, как не стало и Нины-Королевы, о которой всё ещё, оказывается, болело его сердце. Но именно сейчас он понял, что потерял её навсегда…

В апрельский день Эля родила крепкую девочку и назвала её Викторией в честь своей победы. После декретного отпуска, устроив дочь в ясли, вышла на работу. Она похорошела, движения стали медленными, появилась томность во взгляде, словно она постигла какую-то тайну, недоступную другим.

Вика росла здоровенькой, болела редко, хотя и была с трёх месяцев на искусственном вскармливании. Володя так и не понял: или Вика не захотела сосать, или Эля не захотела кормить. Из деревни вызвали мать Володи – внучку нянчить.

Эля работала всё там же – официанткой. Буфетчица что-то долго раздумывала: выходить ей замуж или не выходить, а, может, это не она раздумывала, а её не торопились брать. Но место, на которое рассчитывала Эля, было занято. Выйдя на работу, узнала, что есть ещё претендентки на это место, и забеспокоилась. Пошла на приём к шефу. Тот оценивающе окинул взглядом её округлившуюся после родов фигурку, обнадёжил:

- Пока работай, не беспокойся: я же обещал, значит, обещанье выполню. Домой одна не боишься ходить? – игриво спросил он.

- Меня муж встречает

- Ну-ну, - подвёл он итог разговора.

Эля поняла его взгляды и разговоры, но зло подумала:

- А фигушки не хочешь, старый хрыч? Сначала слово сдержи, а там посмотрим.

Она слышала о пристрастии шефа к молоденьким работницам, но не всегда слухам верила, а теперь сама стала объектом его внимания.

Вике исполнился год, когда Эля стал за стойку буфета. Ей нравилась, пусть маленькая, но власть, нравилось подобострастие официанток, с которым те к ней обращались, желая получить поскорее вино, шоколад, конфеты. Теперь ей нельзя было не выйти на работу даже из-за болезни ребёнка, случись такое. Пришлось бабушке Анастасии ещё задержаться в городе, а тут Володе сказали, что ему дают квартиру. И дали, двухкомнатную – на четверых.

Дом в деревне Мать не продала: покупателей не нашлось. Заколотили крест накрест окна и двери. Соседям наказали присматривать. Чтобы не ехать в город с пустыми руками, продала корову, курчонок. Деньги по приезду отдала сыну с невесткой. Эля благодарно чмокнула свекровь в щёку. Анастасии она нравилась:

весёлая, обходительная. Внучка растёт крепенькая да бравенькая. Радовалась за Володю.

Дом, куда они въехали, был новыё, квартира солнечная, на втором этаже. Двор тенистый от сосен да берёз. Ребятишек во дворе много. Дом постепенно заселялся. К каждому из девяти подъездов то и дело подъезжали грузовики с вещами. Ошалевшие от счастья новосёлы без устали таскали с вещи аж до пятого этажа, не уставая при этом…

Через два дня после заселения, Анастасия, глядя в кухонное окно, увидела возле подъехавшей машины с вещами… Лидию Романовну Королёву. Степан с каким-то чернявым парнем открывали борт машины – видно, с зятем. Анастасия заторопилась, повязалась платочком, сунула ноги в растоптанные парусиновые туфли, проверила ключ в кармане вязаной кофты и осторожно вышла на площадку. Хотела спуститься встретить односельчан, но Лидия Романовна сама поднималась, внимательно вглядываясь в номера квартир на дверях.

- Здравствуй, Романовна, - тихонько окликнула Анастасия.

- Ой, Трофимовна, ты какими судьбами тут? – удивилась та.

- Живу тута.

- Да ты что? Говорят, судьбы нет, а разве это – не судьба: в большом городе вот так свести людей?

- От судьбы и вправду не уйти, - согласилась Анастасия.

Поднимались Степан и парень.

- Ну, мать уже с соседями знакомится, - со смешком сказал Степан.

- Отец, ты глянь, кто у нас в соседях будет! – радостно крикнула Лидия.

Степан поднял голову и удивился:

- Трофимовна, ты что ли?

- Я, Афанасьич.

- Вот так кино! – поставив табуретки, сказал он. – ну, здравствуй, соседка. А вот и наши хоромы,-  показал он на дверь квартиры напротив.

Вошли в квартиру.

- Да тут заблудишься! – счастливо испугалась Лидия, – а дверей-то столько зачем? Господи, дождались!

- Вот, мать, и получили мы своё положенное, гуляй, сколько хочется по всем трём комнатам, купайся, хоть по три раза в день, лей воды, сколько хочешь.

- Я, чай думаю, за воду-то платить надо, да и зачем зря лить.

- Копейки, - ответил он. – Ну, пойдём, Гриша, на тротуар всё составим: что машину зря держать, потихоньку сносим.

- Идите, а носить и мы поможем, скоро Володя придёт, да и у меня руки – пока не крюки, - засуетилась Анастасия. Мужчины ушли.

- А это, никак, - зять?

- Прости, за суетой и не познакомили, - Нинин муж. Они теперь у нас живут, вот отцу как ветерану дали большую квартиру. Внучка Алёнка есть.

Заныло сердце у Анастасии: как сын с Ниной встретится, каково ему будет видеть её постоянно? Тут же себя успокаивала тем, что жена у него хорошая. А вдруг не прошла та детская блажь? Она уж и не рада была этому соседству.

Известие о соседях Володя выслушал спокойно, даже вроде порадовался:

- Вот и хорошо, мама, тебе не скучно будет.

Но в душе его начался переполох, оказывается, не забыл он Нину, а только пытался забыть, и даже угодливая Эля не смогла её вытеснить.

 

Вензах

 

А Эля всё чаще стала задерживаться на работе, объясняя это своей новой должностью. Встречать себя отговаривала:

- Лучше  с Викой побудь, что со мной случится.

Вот и сегодня Володя долго дожидался её прихода. Курил, не зажигая огня, в кухне, прислушивался к шагам. Потом тихо, чтобы не разбудить мать, вышел на балкон. Но мать, услышав его крадущиеся шаги, сказала:

- И что это за работа такая – в ночь-полночь домой идти. И обидеть могут. Поговорил бы ты с ней, может, в день перейдёт?

- Бесполезно, мама, ей нравится эта работа – не перейдёт.

Наконец, со стороны автобусной остановки, торопливо стуча каблучками, появилась Эля. Володя открыл дверь раньше, чем она нашла ключ. Взял увесистую, хоть и небольшую сумку. Эля, сбросив туфли, прошла на кухню, села, блаженно вытянув ноги.

- Разбери сумку – сил нет.

- Зачем ты столько продуктов носишь, так никаких денег не хватит.

- А это – экономия.

- Какая экономия – недоуменно спросил он, будучи уверенным, что Эля за всё платит.

- А ты думал, что я за свои гроши там вкалывать буду, - с раздражением ответила она.

- Но ведь это же…- он замялся, подбирая слово, боясь обидеть.

- Воровство, хочешь сказать, – тряхнула головой и зло продолжала, - А ты до сих пар не понял, чистенький, что ешь и что пьёшь? Пусть, - воровство, но у кого? Я в магазине в деревне ни грамма не взяла и ни копейки. У кого бы я там взяла? У тётки Фимы, что одна внуков растит? Или  у Сарышевых, у которых детей – мал- мала меньше? Да хоть у кого из деревенских рука не поднялась

бы, - знаю, как в войну суп из лебеды ели да водой запивали, - рассказывали! А тут - кто в ресторан идёт? У кого деньги бешеные, и он не знает, куда их девать.

- Но ведь у нас с Лёшкой и Ильёй – не бешеные..

- А я у таких нищих и не беру, успокойся, - хлестнула словом. Её бесила его смиренность, нежелание спорить. – Тюфяк! – зло бросила она, швырнув сумку в угол.

Володя прикрыл дверь, чтобы мать не слышала, но она всё поняла. Она сжалась в комочек, притворилась спящей, когда сын и невестка порознь прошли в спальню. Правду говорят. Что малые дети спать не дают, а большие – сам не уснёшь. Так до утра и проворочалась. Какие только мысли в голову не лезли. Поделиться бы с кем этими мыслями, - стало бы легче. Может быть, и решилась бы облегчить душу с Романовной: знала, что ей, - то и в ней. Но удерживал стыд, - ведь и она ела эти ворованные продукты. Правда, она думала, что Эля всё покупает, ещё радовалась, что работа у неё хорошая – всё можно купить, чего в магазине нет. Но больше всего переживала за сына: нет согласья у молодых, он осунулся, много курит.

А Элька перешла в наступление, заявив:

- День рождения отмечаю  в субботу. Гости будут. Кое- что сготовить придётся, остальное – принесу. Вику бы куда на вечер сплавить?

- А я к Королёвым пойду, пусть с Алёнкой поиграет, - поспешила успокоить невестку Анастасия.

- Так и дядю Степана хочу пригласить, он у нас работает. Не знаю, тётя Лида пойдёт или нет.

- Навряд ли: Лида теперь не любительница выпить – астма замучила, - успокоила Элю мать, - а Степан своего не упустит.

Володе жена приказала:

- Не будь букой, сам шеф будет да ещё парочка нужных людей – муж и жена.
- А шеф не женат что ли? – спросил Володя. Его задело, что всесильный шеф удостоен чести быть на дне рождения его жены, притом, один. Да им собраться хочется в домашней обстановке.

- А ты причём? – глухим голосом спросил он, - у него дома нет?

- У него жена в отъезде, вот и напросились. Я и сама про день рождения забыла, спасибо, чужие люди напомнили, - не упустила возможность уколоть.

Весь день Элька бегала в магазин, в парикмахерскую.

Вечером к подъезду подкатила легковая машина, и Степан втащил к соседям большую увесистую коробку. Сходил ещё за одной.

- Сдаю в цельности и сохранности, Трофимовна, - похвалился он, - поднесла бы чарочку.

- Я и прикасаться к этому добру не стану. И ты, старый, потакаешь им, не зря тебя зовут «подай-принеси».

- Ладно, соседка, не заводись: лучше грешным быть, чем грешным слыть, - не слыхала такую присказку? Кто поверит, что ты не ешь и не пьёшь того, что в дом принесли, - рассердился он и хлопнул дверью.

В обед пришли две девушки из ресторана. Работа закипела: мелко шинковалась капуста, готовились какие-то диковинные салаты, стряпались пельмени. Часам к шести всё было готово, девушки ушли, Вика с бабушкой отправилась к соседям, и Элька стала наряжаться. Надела любимое крепдешиновое платье с воланами. Светло-зеленое, оно оттеняло зелень глаз. Волосы именинница свободно распустила по плечам, подкрутив кончики плойкой. Подкрасила губы, брови. Надела новые туфли и, осмотрев себя в зеркале, пожалела, что нет к нарядному платью стоящего украшения. Вздохнула, поколдовала ещё над лицом, и уголки глаз удлинились, приподнялись к вискам, отчего взгляд стал немного загадочным.

Пришёл Володя, переоделся, хотел что-нибудь перекусить, но Элька замахала на него, приговаривая:

- Нечего аппетит портить! Сейчас гости придут, поешь как следует.

Словно подслушав её слова, под  окном остановилась та же «Волга», и из неё вышли двое мужчин. В руках одного из них был букет, а другой, открыв дверцу, помог выйти дородной женщине. Машина укатила.

Элька суматошно наводила на столе последний лоск, не забыв ещё раз посмотреться в зеркало. Трель звонка слилась со щелчком замка.

Гости громко поздравляли именинницу, преподнесли цветы, а тот, кто, по видимому, был шефом, подвёл её к зеркалу и накинул на шею кулон из какого-то зелёного камня .

- От нашего небольшого, но дружного коллектива, - провозгласил он.

Элька сдержанно поблагодарила, настроение её улучшилось, и она зелёным мотыльком летала из кухни к столу.

Шефа звали Вениамин Захарович. Спутников своих он представил так:

- Павел Васильевич – «мучной король города» и его королева – Сонечка.

 Сонечка жеманно наклонила голову, отчего длинные серёжки её качнулись, и камешки, вставленные в золотые звёздочки, засверкали всеми цветами радуги. Она была высокая, в меру полная, с гордой осанкой. Каштановые блестящие волосы уложены  в высокую причёску. Платье – из незнакомой Эле материи. На шее – великолепное колье. На правой руке – широкое обручальное кольцо, на левой – перстень. Элька заворожено  смотрела на гостью и не верила, что такая  роскошная женщина запросто сидит за её столом. Хозяйка даже оробела, не зная, как вести себя с ней, но Сонечка сама прошла на кухню и спросила:

- Помочь?

- Спасибо, что вы! Всё готово, пойдёмте за стол.

Вечер удался: было, что поесть и выпить. Были танцы под радиолу, шутки и анекдоты. Степан был польщён приглашением, рассказывал о войне, явно переусердствуя в описании своих заслуг. Обращался он больше к Павлу Васильевичу, но тот не вникал в рассказы, только делал вид, что слушает, да невпопад поддакивал. Когда  Павел Васильевич ушёл танцевать, Степан подсел к Володе и стал хвалить Эльку. Володя слушал вполуха, а сам

незаметно следил за танцующими. Шеф испросил разрешения у него на танец с именинницей. Володе казалось, что тот слишком близко прижимает партнёршу, а она вроде бы рада этому: улыбается словам. Что он ей нашёптывает. Потом она убежала на кухню варить пельмени. Шеф взялся помогать. Кокетливо повязав на талии элькин фартучек, он  колдовал над кастрюлей, добавлял специи.

Вкусный аромат дошёл до гостей, они зашумели, а Степан даже заглянул на кухню:

- Скоро?

- Скоро, скоро, наполняйте тару: под такую закусь и выпить не грех, - мурлыкал шеф.

Потом снова танцевали, а Степан мучил пьяными слезами Володю, на которого навалилось такое равнодушие, хотелось одного, чтобы скорее все разошлись. Он видел, как шеф откровенно ухаживает за женой, как та кокетничает с ним. За столом невольно подслушал разговор Сонечки с Павлом Васильевичем:

- Ты дома что сказала?

- Я у подруги на юбилее, хихикнула та.

- Не ново, но приемлемо, если подруга не имеет точного адреса и телефона, - привлек он её к себе.

Понял Володя, что никакие они не муж и жена. Ему стало противно от роли, которую ему отвели на этой пирушке.

Около двенадцати за гостями пришла машина. Дольше всех задержался Степан. Элька решительно взяла его, отяжелевшего, под руку и повела домой. На звонок открыла свекровь:

- А Вика спит.

Элька, ещё возбуждённая, взяла спящую девочку, прикрыла простынкой и унесла домой. Анастасия тихонько закрыла дверь соседской квартиры и вошла в свою. Володя сидел за столом, перед ним стоял пустой фужер, на дне которого было не шампанское, а коньяк. Он только что выпил. Блаженное тепло разлилось по телу, захотелось уйти от этого разграбленного стола, от этой

постыдной гулянки, от лживой жены. В нём что-то надломилось, жизнь потеряла смысл. Он уже смирился с потерей Нины, рад был её счастью. Внешне спокойно встречался с ней и с Григорием, зная, что у него есть тыл, куда он может отступить, отсидеться, обрести новые силы для борьбы со своей бедой. Но вот его тыл захватил неприятель, поругал и разграбил. И нет теперь на всей огромной Земле уголка, куда бы мог прислонить он свою израненную душу. Жаль мать. Не о такой жизни для сына мечтала она. Также понял, что ничего в своей жизни изменить не сможет.

Потом в голову ударил дурман. Володя, цепляясь за стол, что-то уронил и, перебравшись на диван, упал на него.

Мать взялась помогать невестке уносить посуду на кухню, начала её мыть, а Эльку отослала спать. Та не стала отказываться, но сразу уснуть не могла: прокручивала мысленно события вечера. Ей было приятно внимание шефа но было и тревожно – согласившись на этот спектакль, она ставила себя в недвусмысленное положение, понимала, на что идёт. Где-то в глубине души ей было жалко Володю, но потом, рассердившись на себя, подавила эту жалость. Ей надоела пресная  жизнь – он не для неё. Не испытав сильных чувств, она пыталась заменить их случайными радостями недозволенного, острыми ощущениями. Видно, родившись в послевоенном радостном пьяном угаре, унаследовала она от своих родителей тягу к бесшабашной жизни.

Анастасия, протирая тарелки, тихонько плакала, не столько от того, что про неё забыли в такой день, а она и подарок приготовила – платок чёрный кашемировый, почти не ношенный хотела подарить невестке: видела на городских такие цветастые, значит – в моде. А ей зачем?

Есть шалёнка, на зиму хватит. Плакала она о нескладной судьбе сына: пугает, что часто выпивать стал. Да и не мудрено: в холодильнике всегда стоит бутылка, а то и не одна. Пыталась поговорить с Элей, но та её оборвала:

- Запас места не пролежит. А вдруг – гости. Да, если и выпьет с устатку, так и поест лучше.

А сегодня Володя напился, чего с ним не случалось. Чувствовала, что не от  радости. А как помочь, не знала.

Шло время, Элька всё реже приходила домой во время. Вот и сегодня уже второй час ночи, а её всё нет. Володя оделся, вышел на улицу и, обогнув дом. Остановился у газетного киоска. Отсюда была видна автобусная остановка, но автобусы уже не ходили. Понимая нелепость своего ожидания, упорно стоял и курил. Редко проезжали машины. Вот одна из них свернула в сторону дома и остановилась. Долго не открывалась дверца, а, когда открылась, Володя замер: из машины выходила Элька, а мужчина, сидевший на заднем сиденье, удерживал её за руку и что-то мурлыкал. Элька смеялась и не спешила отнять руку.

- Привет супругу, - услышал Володя насмешливый голос и узнал его.

- Нужны ему твои приветы, как рыбе зонтик, - хихикнула она.

Володя стоял около киоска и был невидим. Его била дрожь, он не знал, как поступить: вышагнуть из тени, схватить жену за руку, обозвать обоих, избить, пригрозить? Ни на что не решившись, он стоял, окаменевший и раздавленный. Домой зашёл после жены, достал раскладушку, постелил и лёг. Мать слышала, как он долго ворочался. У неё сон совсем пропал, всё передумала: не жизнь, а каторга, ежедневная, пытка изощрённая. Элька стала груба, терпит её только ради Вики и этого не скрывает. Уехать можно, к счастью, дом не продан, но как и что её отъезд изменит?

С шефом Элька встречалась и не только на работе. Эти встречи были всегда радостными и бесшабашными эпизодами в её серенькой, по её мнению, жизни. Он был предупредительным, называл русалочкой. Она купалась в этом внимании, пила вино, танцевала до упаду. Но встречались на людях, к себе он её не звал, но

чувствовала, что скоро позовёт, как знала и то, что – пойдёт.

Вскоре он пришёл в буфет. Для отвода глаз (здесь была официантка Рая) проверил порядок, а, когда Рая ушла, притянул Эльку к себе и сказал:

- На завтра придумай что-нибудь дома, поедем на дачу – отдохнём от трудов праведных, - говорил он насмешливо.

Элька. Хоть и ждала этого, но как-то сразу растерялась.

- Что же придумать, ведь допоздна…

- До утра, русалочка моя, до утра, - чмокнул и торопливо вышел.

Элька стала лихорадочно думать:

- К подруге – старо, да и нет у неё подруг. Обслуживаю гостей в ресторане, - можно проверить. А не  «поехать ли мне на курсы повышения квалификации?» Она обрадовалась придуманному, но решила оставить «курсы» на будущее: можно будет и на два-три дня «поехать», а пока звали на одну ночь и ограничимся «совещанием». Вечером она рано пришла с работы, взялась было за уборку, но в доме был полный порядок.

- Вы бы. Анастасия Трофимовна, отдыхали, а то с Викой намучаетесь, да ещё убираетесь. Что я сама не уберусь?

- Да какая же это работа? – удивилась та, радуясь редкому вниманию со стороны невестки.

Сидя у телевизора вечером, Эля сказала как бы между прочим:

- Меня послезавтра на совещание отправляют, но выезжать придётся завтра вечером, так как рано начало. Не знаю. Ехать или нет: вы с Викой и так устаёте.

Что раздумывать, поезжай, а мы с Викой подомовничаем.

 

Володя взял папиросы и вышел на балкон, ничего не сказав.

Элька нарядилась в своё любимое платье, на шее застегнула подарок шефа. Та же «Волга» везла их за город

не очень долго. Садовые домики изощрялись друг перед другом своим богатством и замысловатостью. Были среди них двухэтажные, с балконами,  были похожие на скворечники с кружевными резными наличниками. Эле особенно понравился маленький домик, пёстро раскрашенный, с флюгером-петушком. Она долго оглядывалась на него.

Дом, к которому подъехали, отличался добротностью, размерами. Был он двухэтажный. Из прихожей  крутая лестница, обвитая плющом, традесканцией вела наверх, где расположились две уютные комнатки. Жалюзи на окнах подняты. Вкусно пахнет жареным мясом, укропом. Элька невольно оглянулась, но шеф, словно прочитав её мысли, обнял и сказал:

- Одни мы здесь. Одни на всём белом свете. Пойдём, свои владенья покажу.

А посмотреть было на что: сверкали чистотой выложенные нарядной плиткой стены кухни, звала уютная банька и небольшой бассейн, облицованный голубым кафелем, наполненный зеленоватой водой.

- Вот отсюда и начнём – грехи смоем,- захохотал он. – Плавай, русалочка моя, а я уйду пока: боюсь, на дно затянешь. Вот в этом шкафу бельё, надень после купания.

Эля заглянула в шкаф: там висел длинный блестящий халат, на полке лежала ночная сорочка, необычайно тонкая и прозрачная. Больше, кроме полотенца и двух простыней, ничего не было. Ей было жаль закрученных на бигуди локонов, но ослушаться побоялась. Помылась, сполоснулась под душем, нырнула в бассейн. Тело нежилось в прохладной воде, усталость как рукой сняло. Не заметила, как подошёл шеф, задрапированный в простыню, с букетом роз.

- Откупаюсь от тебя, русалочка, цветами, с этими словами он бросил  розы в бассейн.

Элька, хохоча, кинулась собирать их, но больно укололась, вскрикнула, бросила цветы и стала сосать раненый палец.

Шеф наклонился, взял её руку, стал целовать, приговаривая:

- Что я наделал: теперь вся вода отравлена твоими слезами, – купаться опасно, - помог ей подняться по лесенке, накинул на неё простыню и провёл в комнатку, которую она не заметила. Там было сухо, тепло, стоял стол, на нём – самовар, чашки, сахар, мёд. У стены стоял топчан.

- Ложись отдохни, чайку попей, а я пошёл грехи смывать.

Элька блаженно вытянулась, чувствуя, как млеет тело. Потом напилась крутого чаю с мёдом, вытерлась и пошла одеваться. Наверху стол накрыт на двоих. За окном потемнело, окна задёрнуты тёмными бордовыми шторами. Светильник в виде свечи робко тлеет. В комнате полумрак, приглушенно гудит телевизор, его голубые всполохи делают комнату сказочной, неземной.

Дверь в другую комнату приоткрыта, в ней темно, но Эля различила в темноте широкую разобранную кровать. Присмотрелась к шефу: не противный, хоть и  старят его мешки под глазами и наметившаяся лысина. Он тоже смотрел на неё, и под его взглядом она чувствовала себя красивой и желанной женщиной. Володя на неё так никогда не смотрел. Одно смущало: как ей его называть? Он вышел из положения, окрестив её русалочкой, а ей как быть? Он словно почувствовал, спросил:
- А как ты меня звать будешь, русалочка?

- Не знаю, - растерялась она.

- Зови Веней, а хочешь – ВЕНЗАХ, как пароль звучит и на шаха чем-то смахивает.

- Вензах. Вензах, - повторила она и захлопала в ладоши, - мне нравится! А то пока выговоришь – ВЕНиамин ЗАХарович!.

Пили водку и шампанское. Ели шашлыки и бутерброды с чёрной икрой, пили крепкий кофе. Телевизор давно выключен, негромко играл магнитофон. Танцевали. Вензах всё плотнее прижимал свою русалочку, тихо
развязал поясок на халате, не прерывая танца, снял его. Элька танцевала теперь вся просвеченная, словно нагая. Он переключил музыку на современные ритмы, и танцоры заизвивались друг перед другом, всё убыстряя темп. Танцуя, он теснил Эльку к спальне, потом подхватил на руки и бросил на кровать…

Она проснулась рано, хотелось пить. Осмотрелась. Кругом – смятые простыни. Рядом сопит Венхах. « Пусть и староват для меня, но ещё ничего мужчинка – временно сойдёт» – подумала она.

День прошёл, как в сказке: рыбалка, тройная уха, ласки Вензаха. С неохотой села в знакомую машину, которая пришла за ней специально часов в семь. Сидела на заднем сидении и смотрела в спину шофёра, голоса которого ни разу не слышала. А тут он вдруг спросил:
- Намурлыкалась, кошка?

Элька онемела сперва, но быстро пришла в себя:
- А твоё какое свинячье дело? Сиди да баранку крути!
- Смотри, пожалеешь…
- Ой. Испугал! Жалеть мне нечего: хоть день – да мой.
- Поди, муж хороший, а ты…
- Иди ты подальше с моим хорошим мужем: иисусики малохольные, чистенькие, честненькие – ненавижу вас всех! И твоя жена, точно, на нитках экономит, платья лишнего не имеет, а туда же, - учить лезешь!
- Зато спит спокойно, а ты с сегодняшнего дня покой потеряешь, заврёшься, - пообещал он.
- Сам-то  чего не уходишь?
- Меня не трожь!
- А если он меня любит?
- Тю, дура. Я знаешь, сколько таких сюда перевозил. Бабник он, - вот и вся любовь.
- Отстань, надоел! – крикнула Элька, - останови, я на трамвае доеду.
- Следы заметаешь? – крикнул он вслед, но она уже бежала к трамваю. Настроение испортилось.

 Придя домой, ворчала:
- Соберут чёрт знает зачем. Ничего нового не узнала, только время потеряла.

Назавтра нажаловалась Вензаху на шофёра:
- Что-то мне твой извозчик не нравится, – болтлив очень.
- Ерунда: он у меня на кре-е-пком  крючке – не боись!
    
  Шло время. Не раз и не два побывала Элька «на курсах». Вика уже перекатывала непослушным язычком свои, только ей понятные слова. Но не к матери они были обращены: та редко бывала дома и ещё реже занималась дочкой. Как-то принесла дорогую кофточку для дочки, тискала её, упирающуюся и пытающуюся спастись от непривычных материнских ласк. Отчаявшись, сказала:
- Посмотри же, бука, что мамочка тебе достала, поцелуй маму,- доведя ребёнка до слёз, оттолкнула Вику, - У, папочка родимый – слова не выбьешь. Это вы на меня наговариваете, - ребёнок к матери родной не идёт, - зло набросилась она на свекровь.

- Эля, побойся Бога,: неужто я дитю что дурное говорить буду – грех ведь.
- А что, скажете и сынку не напеваете обо мне?
- О чём? Я в вашу жизню не лезу, сами разбирайтесь. Поговорила бы ты с ним: что-то часто стал приходить выпимши – боюсь я за него.
- Плохо воспитали, значит.
- Да не был он таким.
- Это что же, выходит, я его пьяницей сделала? Здрасте, я ваша тётя!
- Не носила бы ты домой бутылки эти.
- Ну, уж дома – я хозяйка, что хочу, то и делаю, - со злостью крикнула невестка, - а, если не нравится, - скатертью дорожка вместе с сыночком малохольным!
- Да ведь вдругорядь не выпил бы, да стоит в холодильнике эта соблазнительница
- А может, у него другая соблазнительница завелась, в юбке, вот совесть и заливает, - кричала Элька
- Господь с тобой, как можно, ведь у него – семья, дитё.
- Ой, умру от смеху, - кривлялась Элька, - семья! Самый интерес – от семьи-то холостым прикинуться. Все мужики – до порога женатые.

   Наскоро собравшись, взбив чёлку, подведя зелёной тушью глаза, она ушла, не сказав куда.

Анастасия Трофимовна села и задумалась. Страшно за Володю: она-то уехать может, – не привязана, а как он? Не любит его невестка, он к вину пристрастился. И с собой не увезёшь – семья. Не выдержала, пошла к соседке душу облегчить. А там – своя беда: зять не ко двору пришёлся. Не поймёт Анастасия, чего Лидии надо, - непьющий, работящий, Нину и дочку любит.

- Знаешь, что наш-то опять учудил: полдня на стадионе глаза пялил, а дома делов…

- Да какие особые дела-то, засомневалась Анастасия.

- Мусор не вынесен, да мало ли что ещё надо сделать… Как пришёл, сразу – к Алёнке, а я говорю: «Не играй с ним, Алёнушка, ему хоккей дороже родной дочери», так он на меня, веришь, зверем глянул, ушёл в спальню и дверь закрыл.

- Не надо бы от дитя отлучать, - посоветовала Анастасия.

- Да он играть-то не умеет – мужицкое ли это дело.

- Он же – отец.

- Чтобы покалечил ребёнка! А я на что? Пока жива, никому не доверю. На днях взялся полку мастерить, стучал, стучал, - у меня ажно голова разболелась, давление подскочило. Не перестал, пока не заругалась.

- Тебе не угодишь: не работает – плохо и работает – тоже, - пыталась пошутить Анастасия.

- А с Ниной как у них промеж собой?

- Да что она понимает, не такой ей муж нужен: она – огонь, а он – рохля. Как-то по первости за столом  подала ему стопочку для аппетиту, а он, вежливо так: «Извините, мамаша, я не буду. Не хочу». Да после этого чувствуешь себя чуть ли не алкоголиком и выпьешь не в радость.

- Я за своего боюсь: не ладится у них, вот и стал он к стопочке прикладываться.

- Чего страху на себя нагоняешь? Подумаешь, мужик для аппетиту выпьет.

- Боюсь, привыкнет.

- Что за беда – привыкнет. Мой вот всю жизнь выпивает, так что, он алкоголик что ли? Да я и сама до своей астмы проклятой могла выпить под настроение. Может, и меня в алкоголики запишешь? – поджав губы, с обидой сказала Лидия.

- Что ты, Романовна, - поспешила успокоить её Анастасия. – Ты не обижайся, я спроста. Просто не ладится у моих, вот и решила с тобой поговорить, пожалиться. А ведь мы могли бы породниться: очень ваша Нина Володе нравилась. Может, всё иначе бы изладилось? Да, видно, сердцу не прикажешь, не люб он ей оказался. Я уж с Элей не раз говорила, чтоб не носила она водку проклятую, так она на меня рассердилась.

- Да такую жену, как Эля, поискать надо: всё принесёт, всё достанет.

- Ой, Господи, я же суп поставила! - преувеличенно испугавшись, сорвалась Анастасия с табуретки и побежала домой.

Володе не хотелось идти домой. С того вечера, как он узнал, что Элька ему изменяет, он не верил ни одному её слову. Тайна давила, и не было рядом человека, которому он смог бы рассказать о своей беде. Мать не хотел беспокоить, а от старых друзей он как-то отошёл. 
 Выпьешь, - вроде бы полегче, но плакать хочется.

Возвращаясь с работы, проходил мимо киоска «Пиво – воды». Правда, «воды» в нём редко бывали, а пиво - всегда.

   Сегодня длинная очередь страждущих испить выстроилась длинной змейкой вдоль тротуара. День жаркий, асфальт плавится. Листья тополей пожухли от придорожной пыли. Хотелось пить. Володя пристроился в «хвосте» очереди и терпеливо передвигался по воробьиному шажку к заветному окошечку. За ним встали два парня. Один держал рубль и кучку мелочи, а другой лихорадочно шарил по карманам брюк, пиджака
- Ёлки зелёные, да где они завалились? – испуганно суетился он. Наконец, искусно скатанные в трубочку рубли нашлись за подкладкой пиджака, почти на спине, они не хотели распрямляться, всё норовили снова скататься в трубочку на ладони того, кто дожидался взноса. Пересчитав деньги, он произнёс:
- Недостача. Слушай, мужик, в пай войти хочешь? – спросил у Володи.

Володя сразу не понял:
- Что. На пиво не хватает? Добавить?

- Пиво – само собой. Гони трояк, я в гастроном смотаюсь, будет, чем пиво запить. А вы берите три кружки! – он проворно схватил протянутые деньги, перемахнул через заграждение, мелькнув заплатами на протертых штанах, ловко перебежал улицу, увёртываясь от машин, и скрылся в дверях гастронома.

Очередь медленно, но двигалась. Взяли три кружки и отошли в тень ларька под раскидистый тополь. Прибежал и тот, что за водкой бегал.

- Едва взял без очереди. Мне же, говорю, без сдачи. А они – всем без сдачи. Крик подняли, будто я кому-то в карман залез, - рассказывал он, ловко зубами сорвал пробку с бутылки, и, взяв кружку с пивом, жадно отпил из неё. В опустевшую на треть кружку долил из бутылки свою долю. Володя последовал их примеру.
Он никогда не
пил водку с пивом, поэтому с трудом выпил. Потом стало тепло на душе, весело. Парни казались давным-давно знакомыми.

- Вчера врубили хорошенько, едва сегодня оттрубил смену, - громко говорил парень в пиджаке. Достав грязную тряпицу, которая, по-видимому, когда-то была носовым платком, вытер пот с покрасневшего лица.

- А мы в обед сообразили - послали практиканта за «Агдамом», а то, хоть ложись да помирай, - глядя вбок косящим взглядом, вроде бы, подглядывая за кем-то, сказал тот, что бегал в гастроном.

- Вчера вмазали, - снова хвалился первый, - по бутылке на рыло и – в лес до темноты. Как домой пришёл - не помню. Баба утром шипит, послал на художника учиться: и так у человека на душе муторно, а она мораль читает, - разоткровенничался он.

- А я – вольный казак. Правда, воспитателей хватает, но я их слова мимо ушей пропускаю. А она ещё пожалеет, - зло проговорил он, видимо, о жене, - пожалеет: ушла, видите ли, к маме и сына увела. Ну, и катись, - свирепел парень, - не могу, говорит, на твою пьяную рожу смотреть. Поищи её, не пьяную-то! Шиш найдёшь! Теперь не пьёт тот, кому нельзя, да кому не подают, - внезапно повеселев, захохотал он.

Володе захотелось облегчить душу  перед людьми, которых он никогда в жизни больше не увидит.
- А у меня жена с начальником путается, - вставил он в паузу свою боль и стыд.
- Все бабы – шлюхи, - сделал вывод первый.
- Не переживай, бери пример с меня, - поддержал второй.
- А дети есть?
- Дочка.
- Заставь ещё одного родить, дома будет сидеть!

Элька надоела шефу: пора сменить симпатию – не любит он долгих привязанностей. На одном из свиданий, устав от обильной еды и её ласк, сказал:
- Ты мужу-то не забывай свои услуги оказывать, я не ревнивый.
- А мне и тебя хватает, - игриво ответила она, - ты у меня  - мужчинка во! Моего молодого за пояс заткнёшь.
- А если понесёшь? – забеспокоился он.
- Не бойся, на шею не повешу, у меня муж есть, - прокормит.
- Смотри, моё дело – предупредить.

  И ведь накаркал, лысый чёрт: вскорости Элька поняла, что беременна. Надо было срочно что-то делать. Можно, конечно, и в больницу сходить. Но в её расчёты не входил полный разрыв с мужем. Надо мириться с Володей и – срочно! Ребёнок в данном случае – самый подходящий повод. Кто знает, что он уже есть? И она решила разыграть ещё один акт комедии: стала внимательной, заботливой, привела в порядок одежду дочки и мужа. Готовила вкусные обеды, расспрашивала Володю о делах на работе. Вначале он ей не поверил, но она и к свекрови подобрела:
- Отдохните, Анастасия Трофимовна, в деревню съездите, я отпуск возьму, с Викой побуду.
- И то правда – давно не была, надо бы на могилки сходить, - обрадовалась та.
- Поезжай, мама, замучилась ты с нами, - поддержал Володя.

Много думал он об измене жены, и в конце концов решил, что во всём виноват шеф: принудил он её, а она что сделает – начальник! А теперь одумалась и дала от ворот поворот. Володя и мысли не допускал, что ей нравится такая жизнь, что чаще всего она была инициатором свиданий в последнее время, чем и надоела шефу. Не знал, что её покладистость – новый обман.

Мать уехала. Дома воцарился покой. Володя закинул раскладушку  в шкаф. Элька была нежна и послушна. На последнем свидании с шефом сказала:
- Последний разочек встречаемся.
- Почему? – внешне испугался, а в душе обрадовался он.
- С мужем помирилась, сам же советовал, - сказала с вызовом.
- Что так? – не понял он.
- Сына тебе рожу, милый, - пугая, ответила она.
- Дура! – рассердился он, я же предупреждал…
- Не бойся, сын-то мой, а не твой. Боюсь только, как бы на тебя похожим не был, а то выйдет наружу вся наша с тобой тайная любовь, - продолжала она пугать шефа. В эту минуту она его ненавидела, презирала и с отвращением смотрела на одутловатое лицо с мешками под глазами, которые стали ещё больше, лысина – обширней, а живот неприлично топорщился, вздувая рубашку, словно он был беременным.

Простились холодно: стали друг другу в тягость, но оба ещё зависели друг от друга. И не сразу порвётся эта связь.

Как-то ночью она призналась мужу, что беременна. Володя вспомнил совет случайных знакомых у ларька «Пиво – воды» и успокоился.

Отработав положенный срок, Эля ушла в декретный отпуск.

- Что-то рано тебя отпустили, засомневался муж, но она успокоила:
- Обманула врача на три недели, теперь все так делают.

Пока Володя на работе, к ней стали подружки приходить. Элька угощала, да и они с собой приносили.

Вернулась из деревни Анастасия. Как-то после одной из посиделок насмелилась и сказала невестке:

- Ты бы, Эля, поостереглась с питьём, вредно для маленького

- В своём доме, что хочу, то и ворочу, спрашивать никого не буду. Что, я не имею права гостей принять? Не ваше свинячье дело – меня учить, - пьяно качнулась  она и ушла в спальню.

Володя её пьяной не видел: к его приходу она высыпалась. Мать не знала, что делать: сына беспокоить не хотела, - он немного успокоился, выпивает только в праздники. Говорить с Элькой, когда та трезвая, не хватает

решимости, да и желания. Долго стоял в ушах визгливый пьяный крик, намёки на то, что она в этом доме нежеланная гостья и терпят её только потому, что скоро понадобятся её услуги по уходу за внуком. Предстоящие заботы были бы для бабушки не в тягость, если бы не Элькина злость да материнская тревога.

Примерно за месяц до предполагаемых родов, невестка взялась за уборку. Вешая занавеску, вроде бы покачнулась на табуретку, чтобы не упасть, ухватилась за холодильник, ойкнула. Мать, услышав ей вскрик, бросилась в кухню, увидела невестку, стоящую на табуретке и держащуюся за поясницу. Заохала, помогла спуститься, успокоила. У неё и мысли не было, что присутствует на заключительном акте комедии, написанной и исполненной одним талантливым актёром.

Два дня Элька жаловалась на боли в животе, а на третий – благополучно «преждевременно» родила сына. Волновалась, пока не принесли кормить ребёнка: а вдруг проглянет чёрный вензаховский глазик в их зелёно-голубоглазом семействе? Ребёнок приоткрыл припухшие веки и посмотрел на мать мутными, неопределённого цвета, но не чёрными глазами. Мать успокоилась. Сына назвали Эдиком

Эдик был беспокойным и болезненным. Личико его постоянно морщилось в гримасе плач. Его жалобный голосок разрывал сердце бабушки, но взять лишний раз, чтобы успокоить, боялась: невестка сердилась.

- Нечего к рукам приучать, поорёт, такой же будет.

Когда Элька уходила, Анастасия брада мальчика на руки, прижимала животиком к своей груди его маленькое, извивающееся от боли тельце, зашедшееся в крике и сучащее ножками, ходила, напевая потихоньку. Внук успокаивался и засыпал.

Сегодня невестка пришла не одна, а с подружками. Закрылись на кухне, застучали дверкой холодильника.

Потом, всё громче  разговаривая, чиркали спички, курили. Проснулся Эдик, заплакал. Бабушка пыталась его
успокоить, но он хотел есть. Элька из-за громкого разговора не слышала плач. Анастасия подошла к двери кухни, робко постучала:

- Эля, Эдик плачет
- Пусть поорёт, пелёнки суше будут, - беззаботно ответила та.
- Он есть хочет.

- Прожора ненасытный, скоро все соки вытянет, - куражилась Элька. – Пошли, девчонки, никакой личной жизни. Подружки, нехотя, поплелись за ней в спальню. В кухне – синё от дыма, на столе недопитая бутылка. Элька вернулась, взяла её с собой. Подружки вскоре засобирались домой, в прихожей долго хихикали: одна никак не могла застегнуть молнию на модных сапожках, а другая безуспешно ей помогала. Кое-как обулись и ушли, не попрощавшись, как и пришли, не поздоровавшись…

Анастасия вымыла посуду, проветрила кухню, пошла в ясли за Викой. Возвращаясь, уже на лестнице услышала плач Эдика. Раздевая Вику, прислушивалась, встала или нет Эля. Плач не прекращался. Решила заглянуть в спальню, рискуя услышать окрик. Элька спала. Эдик надрывался, видимо, давно: был он багровым от крика, пелёнка вся в твороге – срыгнул горькое материнское молоко, да так много, что бабушка испугалась:
- Как же ты не захлебнулся, милый?

Обмыла, перепеленала, напоила водичкой, а Вика тем временем забралась в угол за швейной машинкой и отколупывала обои.

- Ах ты, шкода, что удумала! Вот я тебя в угол поставлю.
- А я маме скажу, она тебя выгонит, - дёрнулась девочка, продолжая своё дело.
- И что из этого ребёнка выйдет, - сокрушалась бабушка, - своенравная да непослушная. Да и что взять с ребёнка: матери не до неё, отец права слова не имеет, чуть
что скажет, а мать, как коршун на него: «Не трожь! Много воспитателей! Не слушай их Вика!».

Весь вечер металась Анастасия между внуками: то на свой страх и риск кипятила молоко Эдику, то укладывала Вику. Только в одиннадцать вышла из спальни Элька, заспанная, в мятом халате. Молча взяла сына и унесла к себе. Перенесла Вику. Загремела чайником в кухне, долго плескалась в ванне.

- Пришёл Володя, ужинали они вместе, мирно разговаривая. Мать вздохнула. Эдику уже четыре месяца, а растёт он плохо, нужного веса не набирает.

- Недоношенный же, - успокаивает себя Анастасия, - Бог даст, поправится. Сосать отказался, а, может, и к лучшему - что пьяное материнское молоко пить? Появилась новая забота – смесь варить, молоко подогревать. Днём всё тёпленькое и тёпленькое, а ночью  мать холодное суёт, лишь бы спать не мешал. Испортится желудочек. Очень уж Эдик вялый да равнодушный, никогда не улыбнётся. Двигается мало.

Как-то Володя пришёл раньше. После очередных гостей Элька отсыпалась. Володя её разбудил, потому что Эдик, не переставая, плакал на руках бабушки. Элька, злая, схватила сына, побежала в спальню, но покачнулась и ударила его головкой о косяк. Тот зашёлся в крике, аж посинел весь. Володя подхватил его, качал, дул на ушибленное место, где вздулась багровая полоса. Успокоив ребёнка, передал матери, а сам пошёл в спальню. Оттуда послышался вскрик Эльки, и она, подвывая, выскочила.

- Напела, змея подколодная.
- Да ничего я не говорила, что он сам не видит?
- А что мне делать, я со скуки пропадаю. Тебе, старой, всё одно – дома сидеть, а я жить хочу! – ударила себя в грудь кулаком.
- У тебя двое детей, когда скучать? – кричал Володя. Мать никогда таким не видела: он побледнел, ноздри широко раздувались.
-А ты что молчишь? – накинулся он на мать.
- Что я промеж вас встревать буду, - вы помиритесь, а я в виноватых буду, - защищалась Анастасия. Руки её дрожали, в груди словно кто-то сжал нутро и не отпускает, мнёт и мнёт.

 – Володя, открой окно, что-то мне дыху не хватает.

Володя вывел мать на балкон, посадил. Элька всё скулила:
- Уезжала к себе в деревню, так у нас всё хорошо было, никто не мешал.
- Заткнись, - грубо крикнул с балкона Володя. Войдя в комнату, он не сдержался:

- Думаешь, я не знаю, как ты шлындала, веселье искала. Дурак я, что поверил, думал, что опомнилась. Думал, что принудили тебя, а ты, шлюха, всё радости себе ищешь. Может, и ребёнок не мой? - спросил и сам испугался.

- Да, да, да! – кричала в исступлении Элька. Я гулять буду, рожать буду, а ты всех кормить будешь. У, Ненавижу всех вас чистоплюйчиков безгрешных, - плакала она злыми слезами.

Мать попросила Володю сходить к соседям за лекарством: она не пользовалась, поэтому в доме не держала, а вот сейчас пригодилось бы. Положив таблетку под язык, вскоре почувствовала, что отпускает. Легла.

Элька уже не кричала, только всхлипывала. Дети спали. Володя курил.

 
Королёвы.

Вчера похоронили Лидию Романовну. На поминках Степан плакал. Не думал, что придётся жену хоронить. Как-то в шутку сказал ей:
- Ты смотри, раньше меня не умирай, а то пропаду.
- С чего это ты меня хоронить вздумал, - рассердилась Лидия.
- Да просто так, - оправдывался он, - а всё-таки не умирай.
- Вот заладила сорока  Якова – всё одинаково.

   Прошедший войну, раненый и контуженый, был он слаб здоровьем. Долго его Лидия после свадьбы отпаивала разными отварами, кто что посоветует. Желудком маялся и спать не мог. Потом на поправку пошёл. Даже попивать стал, а в городе – крепко. Но Лидия особенно не ругалась: в доме было принято, что без бутылки – ни гостей встречать, ни праздник провожать. Потом поругиваться стала, когда уж совсем «на рогах» приходил. Скандалы пошли. Потребовала, чтобы уходил из ресторана, но одумалась, - работа доходная: поди-ка в магазине купи, что он на работе достать может! Да и не уверена была, что с уходом что-то изменится. Но ультиматум предъявила: не прекратишь – рассчитаю! Степан шутил:
- Прекратить нельзя, сократить можно!

Вроде бы всё ничего, но другая беда пришла: с зятем у тёщи сладу нет. Неплохой парень, а какой-то беззубый, за себя постоять не может. Та его поедом ест, а он молчит да извиняется. Не понимал Степан, что Лидии надо: непьющий, угодливый, ребёнка любит, так нет, заладила, что Нине не такой муж нужен. А какой, спроси, сама не знает. А Нинка вроде языкастая, а тут слова за мужика не замолвит, мать слушает. Ушёл он как-то на хоккей, - ну, и пусть, раз мужику нравится, так Лидия Нинке напевает:
- И ты иди нето куда, пусть придёт да посмотрит, что тебя нет, может, в другорядь не пойдёт, подумает, как из дому бежать.

А Нина и рада – к Эле побежала, а там всегда гостей полно: весело живёт бабонька. Вовку совсем споила, сломался парень, а какой красавец был!

Нина всё чаще к соседке бегала, возвращалась выпивши, вроде бы и не видно, а весёлый разговор выдавал. Григорий спрашивал, в честь чего?
- Да к Эльке зашла, а у неё -  торжество, отказаться неудобно.

А когда Наташей беременная ходила, - загуляла. Григорий уговаривал, умолял, грозил, - бесполезно. Он и подумать не мог, что Нина пропадает у Эли по совету
матери. Стал Нину в деревню звать, видел, что здесь жизни не будет. Нина вроде бы соглашалась. Не надо было ему долго с отъездом тянуть, бросить бы всё, да и увезти семью.

 Опоздал, – вмешалась тёща:
- Ещё чего выдумал, да все умные люди в городе живут, - кричала она.
- Удивляюсь я вам, мамаша, что же в селе одни дураки живут? – обиделся зять.
- Да уж в навозе копаться – большого ума не надо.
- Но вы и сами в деревне родились, там детей вырастили, сейчас всё из деревни пьёте-едите, и так люто её ненавидите, - насмелился возразить Григорий.
- Яйца курицу не учат. Поезжай, если хочешь, а Нина не поедет: не для того училась, чтобы коров доить. Я своё слово сказала, решай сам.
- Тогда, я уеду, - сказал он, надеясь на то, что Нина передумает.
- Скатертью дорога, - не дав ему закончить, перебила Лидия.
- Но я детей с собой заберу, - договорил он.
- А фигушки не хочешь? – сунула она ему в нос сложенную из пухлых пальцев фигуру. – Не бойся, детей поможем вырастить. Вас, отцов, как псов, а мать одна.
- Да мать-то больше в рюмку заглядывать стала, а вы поощряете.
- Чужие рюмки считать нечего. Завидно: сам-то не можешь пить, вот и злишься.
- Не хочу!
- Тебя никто не заставляет. А чужую жизнь нечего заедать.

  Григорий уехал один.

 
Серёга.

Нина отъезд Григория приняла спокойно. Элька и её подружки уговаривали:
- Пусть катится, не переживай!
- От этих прынцыпыальных – один пшик, - специально коверкая слово, уговаривала Эля.
- На твой век мужиков хватит!
- Вот и отдай мне своего Володю, - шутя обратилась Нина к подруге.
- А хочешь, мать моя, бери это золото, вместе с мамочкой. Не держусь!
- А, знаешь, он бегал за мной в деревне, но я на него – ноль внимания, фунт презренья, - разоткровенничалась выпившая Нина.
- Ах, ты, змея подколодная, - громко захохотала Элька. – Девки, слышите, у меня соперница появилась. А я-то думаю, что это мой мужик с ней тихий да ласковый. Не боись, Нинка, к тебе у меня претензий нет, уведёшь, - спасибо скажу, вольно поживу! Только сменяешь ты шило на мыло: такой же малохольный. Как твой Гриша. Пусть уж при мне будет: детей-то кто кормить надо! Нинка, я тебя познакомлю с мужиком – ВО! Денег – куры не клюют!
- Где такого возьмёшь?
- А вот завтра пойдём в ресторан…

   Так Нина познакомилась с Серёгой. Вскоре он со своим тощим чемоданом переехал к Королёвым.

  Вот когда Лидия пожалела о бывшем зяте: этого уговаривать на выпивку не надо было, - сам напьётся и Нинку со Степаном напоит. Тем обиднее, что теперь она по болезни сама-то выпить не может. Вот когда беда в дом пришла: дружков у Серёги видимо-невидимо. Все какие-то подозрительные, вроде бы как из тюрьмы недавно вышли. А Нинка вроде бы и не видит, лишь бы глотку залить. Детей забросила. Наташа родилась слабенькой, болезненной. Нина от Эльки не выходит, а то и у себя попойку устроит. Из медсестёр её в санитарки перевели: больные стали жаловаться, кто же свои вены подставит, если у процедурной сестры руки дрожат. Лидия пыталась поговорить с ней без Серёги. Но она окрысилась:

- Не лезь, мать. Ты мне уже показала, как жить. Сама Гришу выжила, теперь терпи. Как хочу, так и буду жить. Не маленькая. Раз тебя послушалась, - детей без отца оставила. А теперь хочешь, чтобы я одна к старости осталась?

- Да не доживёшь ты с ним до старости, дура, споит он тебя или пришибёт, - он же тюремщик.

- А тебе-то что? Не лезь в мою жизнь, - закричала Нина и грохнула об пол тарелки, которые мыла.

Заплакали девочки.

- Что ты, старая, орёшь? Чёрт тебе не угодит! Сама выпить не можешь, вот и злишься на весь белый свет, - вступил в ссору Степан.

- Ты, пьянь беспросыпная, молчи! Надо было дать тебе подохнуть, дура была, - лечила тебя.

- А вот не подох, назло тебе!

- Скоро от пьянки подохнешь!

Вечером Лидию Романовну так схватило, что пришлось «скорую» вызывать. Ночью ещё два раза врачи приезжали, забрали её в больницу. А утром… Утром Степан пришёл из больницы один, поникший и всё плакал и приговаривал:

- Просил же, раньше не умирай.

Схоронили Лидию тихо, незаметно, зато поминки были шумные. Когда родственники разошлись, дружки Серёги только разгулялись. Серёга, разливая водку, уговаривал гостей:
- Выпьем за упокой тёщи моей, туды её мать!
- Не трогай мою мать, - пьяно кричала Нина и, размахнувшись, ударила его по лицу.
- Ну, ты, швабра, руки спрячь, а то схлопочешь, - кипятился Серёга, схватив Нину за руки и пытаясь их вывернуть. Она закричала.

Дружки стали его уговаривать:
- Брось, Серёга!
- Потом разберёшься, без свидетелев!
- Давай лучше выпьем. Выпейте с Ниной на брудершафт и помиритесь.

Серёга рявкнул:
- Будешь со мной пить, скотина?
- Буду, - испуганно ответила она.

Выпили.

- Теперь целуйтесь, - кричали вокруг. Смех и шутки сыпались со всех сторон.
- А теперь петь будем, - решил Серёга. – Нинка, запевай!
- Иди ты на фиг! Я мать похоронила. А ты петь заставляешь, - заплакала она.
- Подумаешь! Я всех похоронил и то пою да веселюсь, - хохотал он, потом запел громко и фальшиво:

- Так наливай сосед соседке,

Соседка тоже пьёт вино.

Дружки нестройно подхватили:

- Непьющие соседки редки –

Они повымерли давно!

Кто-то в такт песне стучал ложкой по тарелке, кто-то хлопал в ладоши. Потом в пляс пошли.

А Степан сидел и плакал. Плакал больше не о покойнице жене, а о себе. Как теперь жить? Дома будет ад кромешный: Серёга Нинку спаивает, колотит. Внучки заброшенные. Да и здоровье у него в последнее время никудышное: только сам знает, как болит желудок, изжога замучила. Да и осколок - подарок войны, видно, тронулся с места, болит, предлагают операцию, а он под нож ложиться боится…

  Два дня отлёживался. Отпустило малость. Вышел на работу – на людях, вроде, легче: и день быстрее проходит и пьяные рожи дочери и Серёги не видит. Серёга нигде не работает, но всё, что надо, достанет. Спирт откуда-то носит трёхлитровыми банками, а на него, как мухи на мёд, слетаются любители. Дверь в квартиру не закрывается: одни выходят или их выводят, другие страждущие – на их место.

Прошёл год. Степан осунулся, похудел. Приходя с работы, постоянно заставал в своём доме, ставшем теперь чужим для него, не званных гостей. Его усаживали, подносили. Пьянел быстро: много ли ему надо! Тем более, что закуска для него была неподходящая: консервы, сало, селёдка, лук, - всё это он со своей язвой есть не мог, а варева в доме давно не водилось. Внучки всухомятку ухватят что-нибудь, тем и сыты. Ладно, в школе и в садике их кормят бесплатно: Нина матерью-одиночкой считается, хотя Григорий исправно деньги шлёт. Но давно уже девчонкам ничего нового не покупали. Вчера увидел, как Наташка в рваных колготках да в стоптанных тапочках во дворе гуляла. Кофтёнку даже не надела, а уже холодно по-осеннему. Думал, матери дома нет, зашёл, а она - с подругой за столом, бражку пьёт: спирт-то, видно, весь выдули или Серёга спрятал.

- Ты видела, как Наташа гулять пошла? Раздетая совсем.
- Не возникай, отец! Пусть закаляется. Садись за стол.
- Дай пожрать что-нибудь.
- В ресторане работаешь, там не мог пожрать?

  Степан выпил, похрустел огурцом. Потом ещё выпил. Лёг на диван и уснул…

Утром Нина стала его тормошить – на работу пора, а он закоченел уже. Тихонько похоронили. Только когда табуретки для поминок собирали, соседи узнали о его смерти. Поминки снова были шумными, с песнями и с плясками. Серёгины друзья откровенно радовались: квартира фактически притоном стала, а, если Нинку облапошить, то и совсем своя будет.

- Серёга, женись, - советовали они.
- На этой подстилке? – глядя на свалившуюся на диван Нину, ответил он.
- Дурак, своей выгоды не понимаешь: квартира твоя будет.
- А баба – общая?
- Да её надолго не хватит: сдохнет или в психушку попадёт. А тут молодняк подрастает – старшенькая-то скоро готова будет, на мать насмотрится, опыт переймёт и уговаривать не надо будет.
- Ну, вы мне «мокрое» дело не шейте: девок не трогать, пока не подрастут!
- Ой, лыцарь, держите меня, - хохотал дружок.
- Тебе, я вижу, на воле надоело. А мне – нет. Ладно, замнём разговор: в ЖЭКе не дураки сидят да и опека не позволит. Пользуйтесь квартирой, сколько надо: Нинка не пикнет, как я скажу, так и будет!

Нина

Как сказал Серёга, так и было: шли в любое время. Вчера Серёга куда-то ушёл, а упившаяся Нина уснула. Толкнулись дружки в дверь, а там – запор. Звонок давно оборван. Стучать начали, весь дом переполошили. Кричали – бесполезно. Полезли по водосточной трубе на балкон второго этажа, соседка с первого, выглянув в окно, спросила:
- Кто такие? Зачем лезете?
- Свои, бабка, не боись! – ответил тот, что карабкался вверх.
- Сгинь, коза, пока рога не обломал, - рявкнул другой,тот, что стоял внизу.

  Как-то Элька сказала Володе:
- Нина звала – день рождения у неё. Пойдём?
- Иди. Не хочется.
- Сходите, Володя, - поддержала невестку мать, надеясь, что гулянка примирит их, - что дома одному сидеть – не старик ведь.

  А в душе Володи поднялась буря: ему хотелось поздравить Нину, посидеть с ней, посмотреть в глаза. Но он боялся той боли, которую всегда испытывал, видя её пьяную, развязную. Он как будто неосознанно чувствовал вину свою за её изломанную жизнь. Если здраво рассудить, то он и не виноват вовсе: не он, им пренебрегли.
 Но ведь это была его любовь, его соловьиная песня, и он должен был её защитить. А как? Может, надо было быть более решительным, настойчивым в юности, не быть рохлей, как сказала Элька, а бороться за свою любовь? Не за это ли наказан он своей нескладной жизнью с неверной женой?

На день рождения они пошли. Родственники поздравляли Нину, дарили цветы и подарки. Нина держалась, была весёлая, радовалась празднику, какого у неё давно не было. Потом родные ушли, пришли друзья Серёги. Выпили не по одной, подмели всю закуску, стали в карты играть. Володя с Элькой собрались уходить, но не хватало одного игрока, и его уговорили остаться. Он не заметил, как Элька за его спиной перемигнулась с Серёгой.

Нина, опьяневшая после тостов новых гостей, ушла в спальню, легла отдохнуть. Элька зашла в спальню попрощаться с хозяйкой:
- Я, кажется, перебрала, пойду домой. Смотри тут, с моим не шухари, - смеялась она.
- На фиг он мне сдался, еле ворочая языком, ответила Нина.

  Играли азартно, слаженно. Володя с трудом вошёл в игру. Он не замечал, что мужики время от времени по одному куда-то исчезали. Причём, уходили выигравшие партию. Уходя, брали двойную норму спиртного – выигрыш…

Володя долго не выигрывал, – какой из него игрок, – правил даже как следует не знает. А тут вдруг выиграл. Даже себе не поверил, не знал, что ему дали выиграть. Получив свою награду, приготовился выпить, думая, что не осилит двойную дозу, но парни закричали:
- Ты что устав нарушаешь?
- Да он же в первый раз, растолкуйте, что к чему.
- Выигрыш пьётся с хозяйкой на брудершафт. Иди, поздравь и поцелуй.

   Володя, не подозревая ничего дурного, робко вошёл в спальню, держа стакан в протянутой руке. На кровати среди скомканных простыней и разбросанного белья лежала Нина. Лицо её кривилось в гримасе то ли плача, то ли – смеха. Она была не в силах подняться, протягивала к стакану трясущуюся руку, явно не узнавая того, кто пришёл. Она не осознавала, что лежит нагая, в бесстыдной позе. Живыми были только глаза: они лихорадочно блестели, уставившись на стакан.

   Володе будто в сердце выстрелили. Он бросил стакан, схватил одеяло, прикрыл им Нину. Но та, откуда сила взялась, боком свалилась на пол, ползая, пыталась поднять пустой стакан. Когда ей это удалось, она, убедившись, что он пуст, прижала его к груди, стала боюкать, как ребёнка, причитать, как по умершему человеку.
   Володя не мог больше выносить этого, повернулся, чтобы уйти, но в дверях увидел любопытные рожи, заглядывающие в спальню. Растолкав их, выскочил. Парни вслед кричали:
- Бить нарушителя устава!
- Зачем именинницу обидел, ишь как плачет, что не полюбил.
- А мы такие условия тебе создали, чтоб первую любовь вспомнил.
- Подонки! Мразь! – крикнул Володя и захлопнул за собой дверь.

Дома Элька встретила словами:
- Досталось тебе от общего пирога? Вспомнил первую, чистую любовь?
- Так это ты? – Володя задохнулся от гнева.
- Не всё тебе меня шлюхой называть. Вот теперь и сам грешен. Володя не помнил, что он говорил, что делал, - как в яму провалился. А Элька назавтра грозилась показать синяки врачу, чтоб его, бешеного, посадили. А Володя с этого дня снова запил.

Нина несколько дней не ходила на работу, заперлась и никого не пускала. Приходили женщины из поликлиники, через закрытую дверь долго уговаривали выйти на работу.

  Соседи подкармливали девочек, иногда оставляли у себя ночевать, когда те не могли попасть домой. Сообщили в школу, в ЖЭК. Для школы звонок не был новостью: учительница Алёнки, Раиса Савельевна, давно знала, как девочке трудно живётся. Пока живы были бабушка и дедушка, дети были сыты, ухожены. Раиса Савельевна часто бывала в этой семье, но ничего не могла там изменить: мать или пьяная, или жалующаяся на несчастную судьбу брошенки, безвольная, не была единомышленницей.

  От последнего посещения семьи учительница была в ужасе. Дверь в квартиру оказалась незапертой, постучалась и вошла. Спёртый воздух, запах спиртного и прокисшей закуски ударили в нос. В большой комнате за грязным столом восседали на мягких стульях трое мужчин неопределённого возраста. Незнакомые. При её появлении замолчали, хотя до этого громко разговаривали. Поздоровалась. Один, высокий  и широкоскулый, с бегающими глазками и шрамом на подбородке, встал, придвинул стул и рукой, на которой красовалась  татуировка: « Не забуду мать родную», показал:
- Садись! За компанию выпьешь?- А где хозяева?
- А мы все – хозяева!
- Мне Нина Степановна нужна.
- Кто? Здесь такая не живёт
- Как это не живёт, у меня здесь ученица живёт, Алёна, я к её маме пришла.
- А, так тебе Нинка нужна, - сказал он - так бы сразу и сказала, а то – Нина Степановна!
- Тю-тю твоя Нина Степановна, - захихикал второй. – До чёртиков допилась, - в психушку увезли.
- А дети где? И кто вы такие?
- А я, между прочим, муж Нинки, представился первый. Алёнка за хлебом пошла, а Наташка спит.

   В это время открылась дверь в спальню, и вышла заспанная Наташа, в мятом и грязном платьице, не чёсаная. Она узнала Раису Савельевну.

- Тётя учительница, скажи, чтоб эти дядьки не кричали, а то мне спать мешают, а Алёнке – уроки делать.

- Боже мой, - в ужасе подумала учительница, - о каких мелочах этот ребёнок беспокоится! Всё – куда страшнее: две беззащитные девочки брошены родной матерью в логово пьяных мужиков, которые в любой момент могут сделать с ними всё, что захотят.

- Вот что, муж Нины, детей я забираю, и до выхода матери из больницы они здесь жить не будут, - решительно сказала она, ещё не зная, что будет делать в следующую минуту.
- А кто тебе позволит? Кто ты такая? Я за детей отвечаю перед матерью, - куражился Серёга.
- Если вы мне их не отдадите, то через пять минут я  приду с милицией, тогда разберёмся, кто вы такие и что здесь делаете.
- Да бери ты своё добро. Нам они пока без надобности. Не пужай, а то и мы можем пужнуть, - разозлился первый. – Давай расписку!
- Обойдёшься! – в тон ему резко ответила Раиса Савельевна.

  Взяв за руку Наташу, она постучалась к соседям, сказала, что забрала детей. Тут и Алёнка подошла. Отвела детей к сестре матери, Зое. Та сказала:
- Спасибо, что привели. Я ведь не зала. Что он её в больницу упёк.
- Что будем делать?
- Я зятю написала, надо, чтобы школа на суде просила лишить её родительских прав, а детей передали отцу.
- А отец что из себя представляет?
- Очень хороший человек.
- Давайте вместе будем детей спасать.
- Я тётке Марии написала, маминой сестре. Она на похороны мамы приезжала, долго с Ниной говорила, убеждала, стыдила, да, видно, всё не впрок. Пишет, что приедет скоро.
- Зоя Степановна, а будет ли лучше детям, - всё-таки какая – никакая – мать?
- Да ей уже всё – до лампочки, дети ей мешают. Она превратилась в рабыню этого Серёги, он её спаивает, из дому, что получше, уносит. Он же в тюрьме сидел, она его боится и дружков его. Вот приедет тётка Мария, мы с ней в милицию сходим, заявление напишем: пусть его выгонят, а квартиру опечатают, пока Нина в больнице.

  А Нина сбежала из больницы. Дома – пусто. Зашла к Эле. Та - бутылку на стол.

- Тебе, поди, нельзя после лечения?
- А я таблетки выбрасывала – дура что ли?
- Тут учительница приходила, девчонок забрала. Говорила, что тебя судить будут, детей заберут и отцу отдадут.
- Обрадовались! Так я и отдам!
- Но суд может решить, и ты ничего не сделаешь.

- А у тебя почему не забрали? Что, ты меньше меня пьёшь?

- Я с мужем живу и пьяных мужиков в дом не таскаю.

- Я виновата, что меня мой муж-подлец меня бросил? – заплакала Нина.

- Да ты не реви, смотри, Серёга с дружками тебя обчистит – зэки ведь. И саму придушат.

- Сама же мне его подсунула. Боюсь я его, Элька, бьёт он меня, издевается по-всякому, грозится убить, если кому пожалуюсь.
 А, если девчонок заберут, совсем одна с ним останусь, - заплакала она.
- Ну, давай ещё для успокоения выпьем, и иди выспись.

  Но поспать Нине не удалось: только прилегла, - пришёл милиционер, а с ним -  двое дружинников.

- Сергей Шилов здесь проживает?
- Ну, здесь.
- А где он?
- А я почём знаю.
- Вы кто такая?
- Я – хозяйка, - покачиваясь, ответила Нина.
- Хозяйка квартиры на излечении находится.
- Уже вылечилась.
- Оно и видно!
- Что тебе видно? Что вы ко мне все пристали? Алкашка я что ли?
- Гражданка Воронова, поступило заявление, что вы пьёте, устроили в квартире притон для сомнительных личностей, сожительствуете с ними, детьми не занимаетесь.
- Давай-давай, что ещё соврёшь? Выпиваю – на свои! С Серёгой – распишемся. А детей своих я никому не отдам, не вы их рожали! – зло кричала Нина.
- Успокойтесь, гражданка. Так, где сейчас Сергей Шилов?
- Сказала, – не знаю: я только что из больницы.
- И уже напились, не дойдя до дому.
- Нет, дома! Выпить хочешь? Нате, наливайте и выметайтесь, - совала она милиционеру бутылку, стоявшую на неубранном столе и наполовину наполненную.
- Ну-ну, вы потише, гражданка. Скажите, чтобы Шилов, как только появится, пришёл в милицию. Вот повестка.

Он бросил повестку  на грязный стол, а, уходя, сказал:
- А детей придётся у вас забрать, если за ум не возьметесь.
- Пошли вон! – кричала Нина вслед гостям. Захлопнула за ними дверь и упала на диван.

Но снова раздался стук в дверь, Нина вскочила, готовая наброситься на незваных гостей, но за дверью стояли Зоя и тётка Мария.

- Здравствуйте, - беспокойно оглядываясь, сказала тётка Мария.

- А! Ещё одни уговорщики пришли! Чистенькие все! Хорошие! Непьющие! Что же вы к пьянице идёте? Что вам от меня надо? Что душу мотаете?
- Успокойся, Нина, давай поговорим.
- Говорили уже!
- Видно, мало говорили, - ответила Мария.
- Вы одни, что ли мне говорите? Вас, говорильщиков, как собак нерезаных: на работе – мораль читают, соседи нос везде суют, в школу – хоть не ходи. Только что из милиции были. Вот ещё и вы заявились.

- Мы-то – родные, как не прийти? Да и не за ради тебя приехала я, Нина, а ради твоих девочек. Ты сама свою судьбу выбрала, а они за что страдают? Неужели тебе своих кровинушек не жалко? Думаешь приятно на пьяную матерь смотреть? Алёнка-то постарше, понимает, что на тебя надежды нет, - сама себя обихаживает, как может. А на младшую посмотри: она же, как старушка, скучная, тоска её гложет. Плачет по любому поводу и без повода. Ночью вскакивает, бежит куда-то. Зоя рассказывает, что последние ночи она почти не спала, - это у ребёнка бессонница! Девочку лечить надо. Да и к труду приучать, смотри, что у тебя дома деется… Хотя. Что это я говорю: не хватало, чтобы девчонки за твоими дружками всякую заразу вывозили. Одумайся, пока не поздно.

- Все – на меня, а защитить некому: муж бросил. Отец-мать померли.
- А ты не подумала, кто в этом виноват?
- Я что ли? Давайте, валите все грехи на меня.
- Смерть отца и матери на твоей совести, этот грех тебе вовек не отмолить.
- Одна я во всём виновата?
- Водка виновата проклятая, через неё – все беды. А ты очень с ней подружилась, вот всё и потеряла. Скоро и детей потеряешь. Что-то рано ты выписалась?
- Засадили в клетку и рады, а я не хочу в неволе жить, Я – человек, а не птица и не зверь. И с дураками лежать не буду. Захочу, сама брошу пить!
- Захоти! Нина, хочешь, на колени встану, умолять буду: одумайся, ведь Гриша в суд подал, детей заберёт.
- Да чтобы у моих детей мачеха была! Ни за что! Спрячу, увезу, убью себя и их, а ему не отдам.
- Да что ты мелешь? На детей беду накликаешь. И мысли такие выкинь из головы, - грех-то какой. Да и не женат он, с матерью вдвоём живут.
- Этой чистоплюйке тем более не отдам. Идите вы все к чёрту! – она схватила бутылку со стола, налила полстакана и выпила.

  Мария с болью и жалостью смотрела на залоснившийся от грязи коричневый свитер, висевший на Нине, как на вешалке, на мятые, давно не стиранные брюки, на растрёпанные волосы, и сердце её обливалось кровью: какая была Нина справная да ладная! А сейчас глаза ввалились, под глазами – чёрные тени, лицо осунулось, и была она, несмотря на свою воинственность, жалкой и несчастной.

- Эх, Лидия, Лидия, как же ты не уберегла дочь свою! Прости, сестра, за попрёк, но что делать? В доме – разгром, грязь, всё раскидано, бельё валяется по всем комнатам, стол чем-то залит. На нём – крошки, окурки, объедки, - следы неоднократных пиршеств. Занавески на окнах грязные, некоторые – вовсе оборваны, окна – пыльные.

Нина свалилась на диван. Мария прошла в детскую комнату, там – свалка сломанных стульев. Кровати, видать, не заправлялись никогда. И здесь – окурки.

- Нет. Надо забирать детей от греха подальше. Я на суде, Нина. Об этом буду просить.
- Ведьма старая, предательница, - закричала Нина, пытаясь встать, но снова завалилась. – На родную племянницу капать будешь. Она хватала вещи, бросала их, со стола смахнула посуду.
- Пойдём, Зоя, нам тут больше делать нечего, пусть живёт, как знает.
 
  Но уйти они не успели: дверь распахнулась от пинка, и вошли трое мужчин.

- Мужики, смотрите, к нам бабы сами пришли, - загоготал Серёга.
- Ну, ты, шутник, разворачивайся со своими собутыльниками и забудь сюда дорогу, - закричала Мария.
- Серёга, не стерпи, тебя из родного дома гонят, от жены любимой отрывают, - подначил один.
- Что? Да ты знаешь. Что я с тобой сделаю, коза рогатая? – подступал к Марии Серёга.
- А мы поможем, - хихикнул третий.

Тут Серёга увидел Нину.

- А. эта пьянь пришла. Чего разлеглась, скотина, и молчишь, не видишь что ли,  как меня выгоняют? Нож в глотку захотела?
- Уходите, - заплетающимся языком сказала она, - а то он меня прирежет.

  Мужики поставили на стол трёхлитровую банку с прозрачной жидкостью. И тут один из них увидел повестку, прочитал.

- Серёга, тут тобой менты интересуются, на свидание зовут.
- Чего? Кто накапал, падлы? – обратился он к женщинам. Откуда адрес узнали? Всё, братва, сматываться надо, пока не замели. Новую нору искать.
- Выпить-то можно? – спросил один.
- Наливай! – скомандовал Серёга, - а хозяйке на прощание – полный бак горючего, пусть радуется, что просто отделалась, а пикнет кому, замолчать поможем.

   Дружки Серёги подсели к Нине и начали насильно вливать ей в рот водку. Она плевалась, отталкивала стакан, водка

лилась в глаза, в нос. Зоя с Марией подбежали, стали отталкивать мужиков:
- Изверги, что вы делаете?
- Не верещите, а то самим то же будет, или что получше, - пригрозил Серёга

   Побросав вещички в чемодан,  он разлил остатки водки, они выпили и вышли, сильно хлопнув дверью.

- Ужас! Что с ней было бы, если  нас рядом не оказалось? Пришибли бы и – концы в воду. Что же делать? За девчонок страшно: в доме-то он побаивался, а, не дай Бог, встретит где, да в отмщение порешит детей.

- Пусть пока у меня живут. А в больницу её бесполезно: они же по желанию лечат. Да вообще, говорят, женщин не вылечивают, если сами не захотят.

- Сейчас-то что делать, - сгорит ведь, столько выпила.

- Останьтесь здесь.

- Господи, и поговорить с тобой некогда, как ты живёшь?

- Хорошо, тётя. Сергей у меня – молодец. Меня отговаривали за него выходить: девушка, а на ребёнка иду, что, парней что ли не хватает? А мне уже за двадцать пять было. Ровня моя – все  к рукам прибраны, по домам живут. А те, что свободны, - не стоящие. А у Сергея жена умерла, в аварию попала. Рома годовалый остался. Думала-думала и решилась. Через год Стёпка родился. Удивительно, но они так похожи: оба голубоглазые, светленькие. Оба весёлые фантазёры. Отец их на речку водит, в лес, все травы лекарственные знают, как старички.

- Ну, и, слава Богу. Я вот часто думаю, почему с Ниной беда случилась, вместе росли, а такие разные.

- Не подружись она с Элей, женой Володи, всё было бы по-другому. Элька – страшный человек: она и Володю сгубила, - спился мужик, с работы выгнали, и к Нине подкралась, сперва поила, а потом этого Серёгу ей  подсунула. Да и мама-покойница, царство ей небесное, «помогла» – Гришу выжила, дружбу Нины с Элькой

поощряла. А ей и понравилось. Ладно, пойду я, ужин надо варить.

- Иди с Богом. Я приберусь тут немного, а то с души воротит, проветрю.

   Убираясь, она несколько раз подходила к Нине, прислушивалась, - дышит ли? Нина сперва спокойно лежала, потом начала метаться, что-то бормотать. Осмысленно посмотрела на тётку только утром. Потянулась к столу.
- Где-то должно остаться.
- Всё выпила.
- Что мне теперь издыхать?
- Чай попей.
- Принеси, а то голова кружится и мутит.

Обжигаясь, с жадностью выпила чай.

- Поела бы, я лапшевник сварила.
- Какая еда, вот если бы капельку пропустить…
- Ни капельки, ни полкапельки.
- А Серёга где? Он же приходил вроде?

- Сбежал твой Серёга, - милиции испугался. Кого ты приветила! Добрым милиция не заинтересуется. Господи, что с тобой издеялось, Нинушка! Зачем себя на поругание отдала? Какая ты у нас красавица да разумница была. Работу потеряла, а теперь и детей теряешь. Проверь, всё ли цело, а то тебя напоят, и неси, что хочешь.

- Кто меня насильно напоит? Не захочу, - не выпью.
- Да видела я вчера… Бог, видно нас послал с Зоей, а то бы сегодня к холодной пришли.
- Чего, как по покойнику причитаешь, я живая ещё! А пить – пила и буду, что делать, если вы все против меня, - не захочешь, да запьёшь.
- Опоздали, видно, уговоры наши, надо было раньше. Вот тебе моё слово: на суде я за тебя не буду.
- Ну. И не надо. Выметайся, злыдня.
  Тётка ушла к Зое. Нина  забылась, впала в забытье. Потом, очнувшись, долго лежала, глядя в потолок. Встала, вышла на улицу. Хотелось куда-то идти, а куда – не знала: в
детсад с такой мордой не покажешься, в школу, - Алёнка не подойдёт, постесняется, а видеть девочек захотелось до слёз, будто в последний раз. Как будто впервые, глянула во двор и испугалась: куда она попала? Вместо красавцев-тополей, что росли во дворе, стояли обрубки – стволы да пни с растопорщенными редкими ветками – «ведьмины мётлы». Разозлилась: напридумывали разные аллергии, рубят всё подряд, не жалеючи. Вот и во дворе теперь негде укрыться от палящего солнца. А из земли от корней проклюнулась молодая поросль, да только сомнительно, как они вырастут без защиты материнских крон. И вырастут ли? Вспомнила своих девочек и заметалась. Почувствовав приближение того страшного состояния, которое однажды испытала, бросилась домой. Торопясь, открыла исковерканную частыми выламываниями дверь, повалилась на диван. Подступила тошнота. Бросилась в ванную, но облегчения не наступило. Пустой желудок сжимали спазмы. Начало трясти, как в лихорадке, кожа покрылась пупырышками. Сдавило грудь, потемнело в глазах. Подумалось: вот и конец. Вздрогнула, услыхав Элькин голос:
- Что это ты с распахнутой дверью сидишь? Что ты, мать моя, скисла?

  У Нины стучали зубы, она вся дрожала, тёрла руки, сведённые судорогой. Она молча смотрела на подругу лихорадочно блестящими глазами, умоляя помочь.

- Где у тебя валидол или валерьянка?

  Нина махнула рукой на сервант. Ей стало совсем плохо: сердце сжалось в комочек.

- Умираю, вызывай «скорую», - прошептала она.
- Они к таким не ездят, хочешь, чтобы в психушку увезли?
- Хоть куда, только бы помогли. Сделай что-нибудь: у меня сердце останавливается.

Элька намочила полотенце, положила ей на грудь, укрыла одеялом. Накапала без счёту валерьянки и дала выпить. Нина всё металась в испуге.

- Да лежи ты спокойно, возьми под язык валидол.
- Не могу ни сидеть, ни лежать, а лягу – помру.
- Не помрёшь, одыбаешься. Похмелье у тебя. Выпить бы сейчас, и всё прошло бы. У тебя есть?
- Нет, нет, - замахала руками Нина, - не буду пить. Пойду лечиться, видно, правда, я – алкоголик. В школе сказали, что насильно лечить будут, и детей заберут. А я сама пойду, может, тогда не заберут? – спросила с надеждой.
- Слушай их больше, права не имеют забирать детей у порядочной женщины, а ты ведь теперь порядочная: пить не хочешь, лечиться собралась. Вот бы ещё Серёгу куда деть с помощниками? А? – откровенно издевалась Элька.

  Но Нина  не замечала издевки, рада была, что в трудную минуту та с ней рядом, поэтому не обиделась, а сказала:

- Ушёл Серёга насовсем, да и чёрт с ним! Не нужен мне никто, кроме моих девочек.
- Дело твоё. Ну, как, полегчало?
- Немного отпустило, - не веря себе, ответила Нина
- Ладно, я пойду. Чаю вскипяти, - крикнула  Эля, прикрывая дверь.

  Полежав ещё немного, Нина встала, вскипятила чай, напилась крутого с сахаром. Снова легла. Уснуть бы! Но сна не было. В голову лезли непрошеные мысли. Припомнились весёлые застолья, беззаботные подружки, больница, из которой дважды сбегала, не долечившись. Словно схватила её какая-то злая сила, закружила в бешеном вихре и мчит в тартарары. И не выбраться без чьей-то помощи из этого круговорота, не остановиться. В зыбун попала, балансирует, боясь провалиться. Жизнь катится под уклон кувырком, а она не в силах что-то изменить.

- Подумаешь, работу потеряла, - успокаивали подружки, - не убивайся: от работы кони дохнут!

Не заметила, как задремала. Приснилось ей: пошла она за клюквой на своё болото в Суборях. Дорога с детства

знакомая, вешками помеченная, вроде бы сбиться невозможно. Но вдруг ухнула в трясину, сердце оборвалось. Закричала, но голоса своего не услышала. Начала барахтаться в жидкой тине. Но ещё глубже проваливалась. Ухватиться бы за ветку какую, но вокруг – ни деревца, ни кустика, - одна трава болотная, не выдерживает, обрывается. За чью-нибудь бы руку, - но нет никого. Снова закричала, детей позвала. И вдруг они появились. Плачут, ручонки к ней тянут, а достать не могут. Да и как они помогут, если даже дотянутся, - силёнок мало. Поняла, что они вместе с ней пропадут, сгинут в трясине, стала их отгонять. Вот уж по грудь её засосало. Дышать стало трудно, сердце бухает. Поняла, что конец настал. Снова закричала, да так громко, что сама от этого крика проснулась. Вскочила, кинулась в детскую, а там  - никого. Вспомнила всё, – как гуляли по несколько дней, много пили, мало ели: на закуску почему-то всегда денег не хватало. А если были лишние рубли, то брали лишнюю бутылку – на похмелье завтра. Но, как правило, выпивалась она в тот же день. Домой приходила, когда девочки уже спали. Спали, не раздевшись, на одной кровати, уткнувшись носиками друг в дружку. Наташка – в круглосуточном, но мать её даже в среду не брала домой, чтобы выкупать. А той так хотелось! Алёнка уходила в школу сама: ставила будильник   и ни разу не проспала…

А было ведь, было всё иначе, и совсем недавно: в доме – чистота и уют, из кухни доносятся вкусные запахи, - это Нина готовит ужин. Дед или бабушка читают девочкам сказки. Алёнка сказки слушает спокойно, а Наташа – волнуется: ей жалко и зайчишку, и козляток, от волнения у неё ручки потеют. Ведёшь её из садика, а она щебечет:

- Мама, я сегодня стрекозку видела, она лежала на тротуаре и еле-как ножками шевелила. Я её взяла, дула-дула на неё, а она не летит, наверно, совсем умерла? – Наташа прижимала ручки к ротику  и показывала, как оживляла букашку. Потом вздохнула и добавила:

- Её детки дома ждут, а она не летит. И машина-врач не поможет.

Увидев корявые, неумело обрезанные тополя, больше похожие на столбы, чем на деревья, она сокрушалась:

- А им больно было, когда их резали?

- Они же – не люди, - пытались её успокоить, но она, имея уже свой жизненный опыт, не соглашалась:

- Я руку порезала стёклышком, знаешь, как больно было! А у них ветки – тоже руки.

Ночами Наташа часто просыпается: то ли страшные сны видит, то ли что-то её беспокоит. Темноты панически боится…

Промелькнули эти  не прошеные мысли, и так стало Нине тошно, хоть в голос реви. Заметалась в тоске по квартире, как птица в клетке. Вскочила, кинулась из квартиры. Куда? Сама не знает: хоть куда, только бы не слышать эту звенящую страшную тишину, не видеть грязь и запустение, не думать о том, что её ждёт.

Легче не стало. Ноги едва держали. Захотелось лечь и умереть, чтобы больше не мучиться. Сердце то застучит так, что вискам больно, а то замрёт на ходу, и холодок смерти ощутится где-то под ложечкой. Потом, потрепыхавшись, сердце снова начинает колотиться.

Придерживаясь за перила, Нина медленно поднимается на свой второй этаж. В глазах – мошки, голова чугунная. Взгляд невольно зацепился за что-то белое в почтовом ящике. Не хватило сил удивиться: после смерти отца ящик постоянно пуст, даже замка нет. Достала небольшой листок, прочитала – повестка в суд. Глаза защипало, ноги подкосились, и она села на ступеньку, прислонилась к стене и закачалась из стороны в сторону. Очнулась от голоса Эльки:

- Чего это ты расселась? Дерябнула что ли? А говорила – не будешь. Довести?

Но, увидев в руках Нины повестку, прочитала и стала успокаивать:

- Да не реви ты заранее. Может, ещё обойдётся?

Но Нина знала: не обойдётся. Напала такая слабость, что не могла дойти до своей квартиры, не могла преодолеть единственный пролёт. Да и страшно туда идти. Эля словно угадала состояние Нины, затормошила её:

- Вставай, пойдём ко мне, нечего одной дома сидеть. Пошли-пошли, - цепко ухватила она Нину за руку, свободной рукой толкнула дверь своей квартиры, провела гостью в кухню, смахнула рукой крошки с обшарпанной табуретки, усадила равнодушную ко всему Нину, - садись, счаски Вовка бутылку принесёт. Со вчерашнего дня башка трещит. Порылась в ящичке стола, нашла стеклянный бутылёк, высыпала на ладонь несколько жёлтых таблеток, отделили две, подошла к раковине, заполненной немытой посудой, привычно и ловко бросила таблетки в рот, словно ударила по губам ладонью, запила.

- Печенка болит, зараза, наверное, крякну скоро, потирая правый бок, сказала она.

Её лицо с припухшими подглазьями отдавало желтизной. В последнее время она не исхудала, а как-то усохла: теперь Вика выглядела солиднее матери. Вика розовощёкая, а у  матери – личико куклы, которую злая хозяйка выбросила за ненадобностью. От дождей и солнца выгорели у неё живые краски, и стало лицо бесцветным и жалким.

- А у меня три причины есть, чтобы выпить сегодня, - весело сообщила Эля, поглядывая в окно. – Во-первых, год, как моя бесценная свекровушка меня в покое оставила, в свою деревню укатила. Там ей и место. Во-вторых, мой-то тунеядец в «шабашники» подался, в «дикую бригаду» записался, обмыть надо.

- А что на комбинате не стал работать? - нехотя поддержала разговор Нина.

- Выперли голубчика за прогулы. Есть и третья причина: шеф, директор наш, в «ящик» сыграл, поминки вчера были, - с обеда ресторан не работал. Такой жадный

до жизни и до баб был, а тут – цирроз печени, и – каюк! Во время помер, а то бы тюрьмы не миновал.

- Тебе-то что за радость его поминать?

- Есть причина – Эдькин папочка…

Нина, как ни была отрешена, вопросительно уставилась на Эльку:

- А Володя знает?

- Просветила, в синяках месяц ходила.

- Ну, и подлая ты!

- Не подлее тебя: очередь к себе не устанавливала. А, может, я любила? Да что это я вру-то: теперь жалею, что от него родила, - зверёныш, а  не ребёнок. До сих пор мочится. Смотрит исподлобья, забьётся в уголок и сидит сычом. Учится плохо, истерики закатывает, хоть из дому беги. Бабка всё набаловала. А, как на улице потеплеет, из подвалов выуживаю. Из дому убегает. Вика - совсем другая: весёлая, спокойная. Но лентяйка, ничего дома не делает, десять раз извернётся, а от дела убежит. Меня ни в грош не ставит, - тоже бабкино воспитание. Всё с папочкой секретничают.

Взглянув в очередной раз в окно, Элька весело сказала:

- Вон и Вовка идёт, по быстрому слётал!

Нина поднялась и шагнула к двери, но выйти не успела: через порог шагнул Володя, не бритый, небрежно одетый. Он столкнулся с Ниной в коридоре, смутившись, сказал:

- Здравствуй, соседка, - прошёл в кухню, чертыхнулся, поскользнувшись на блёклом кружке солёного огурца, валявшегося на полу, поставил «огнетушитель» на стол, - проходи, садись, чего соскочила?

Нина подчинилась приказу, сама не зная, почему, хоть ей хотелось поскорее уйти от Эльки и её секретов.

Элька поставила три гранёных стакана, даже не сполоснув их. Разлила поровну, взяла свой, стукнула им сверху два других и провозгласила:

- Выпьем за святую Нину. Она замолила свои грехи и больше грешить не будет, до первой возможности – пить завязывает, добровольно лечиться согласна, любовников коллекционировать воздержится. Вот только, если для первого исключение сделает? Может, мне вас одних оставить, Володя? Соперники сбежали, - всё тебе достанется, - она залпом выпила и смотрела на них. Видя. Что Володя с Ниной  сидят ошеломлённые и оскорблённые, добавила:

- Что же не пьёте за такой хороший тост?

Нина молча отодвинула свой стакан и поднялась:

- Змея ты подколодная, ты же сама меня этому Серёге на съедение отдала, чтобы растоптать, унизить в глазах Володи.

- А что ты хотела, чтобы ты лучше меня была и отбила мужа?

- Ты и его сгубила, изменщица подлая. Ненавижу! – неожиданно она схватила со стола тяжёлую бутылку и бросилась на Эльку, - Убью!

Та не ожидала нападения, заслонилась рукой, спряталась в угол. И свершилось бы возмездие, если бы Володя не отвёл руку Нины с занесённой бутылкой, - послышался звон стекла, вино разлилось по стене, по полу. Володя отнял из руки Нины горлышко бутылки, бросил его в мусорное ведро и сказал:

- Не стоит она того, чтобы за неё страдали хорошие  люди. Хватит! Я забираю Вику и уезжаю к маме в деревню. Живи, как знаешь со своей подлостью. Пойдём, Нина.

Дверь за ними захлопнулась. Эля опустилась на стул и заплакала.
1980г