Блокада. Полоса везения
Утром мне немного повезло – несколько остановок удалось проехать на подножке троллейбуса. Дальше он встал и остальные четыре километра – уже пешком. Но и эту остановку я воспринял, как благо: кончики пальцев, которыми я судорожно вцепился в еле улавливаемый выступ двери, онемели и неизвестно, как долго мне ещё удалось бы продержаться. А мысль прыгать на ходу не вызывала энтузиазма. Так что и этот факт можно воспринять, как везение. Даже ещё большее, чем подвернувшийся вовремя троллейбус!
Дорога, пролегающая в ущелье в сторону центра города, заполнена народом – все идут на работу. Кстати, это ведь тоже хорошо! Ну, что у людей есть работа. Блокада – многие предприятия закрыты, обесточенные заводы стоят – а люди работают. Значит, где-то что-то ещё есть, значит, республика (а сейчас уже Республика – то есть, уже как название самостоятельного государства!) живёт. И это – тоже хорошо.
И солнце, хоть и морозно, но – солнце! И снег белый! Всю ночь сыпал, а к утру перестал, и теперь так красиво бело и сверкающе всё вокруг! И хрустит под ногами!
К репетиции оркестра мы собираемся немного заранее – нужно разогреть инструменты, руки, немного разыграться и размять одеревеневшие пальцы. Сегодня вечером концерт, поэтому утренняя репетиция не будет очень длинной. Сейчас вообще репетиции стали короче, чем полагается – в здании холодно. Мы играем полчаса, не больше, потом выходим на улицу и греемся немного. Здесь, конечно, градусов минус, а в зале всё же, выше ноля, но на улице по ощущениям теплее, может благодаря солнцу. Так минут двадцать на морозном солнце, потом снова на полчаса в зал, продолжаем репетицию. Скоро, говорят, нас распустят до весны – зрителям ведь тоже холодно. Но сегодня ещё играем концерт. Руководство Дома музыки договорилось с электроуправлением, чтобы подключение света в этом районе было с 18 до 19 часов. Между собой даже вроде бы сговорились на внелимитные пятнадцать-двадцать минут сверх нормы, так что на небольшой концерт должно хватить.
Снова забегаем в зал. Полчаса пролетают незаметно быстро, но, по онемевшим плечам и спине, понятно, что пора выходить греться.
– А у меня сестра – бухгалтер, - говорит одна из наших оркестранток, кутаясь в полушубок. – Представляете, ужас какой! Ведь в их конторе так же холодно, а они сидят и у них цифры-цифры-цифры! А у нас – музыка! Понимаете? Мы Моцарта играем, Баха, Генделя! Какие же мы счастливые, ребята!
…
На вечернем концерте аншлаг. Публика в нашем городе сама по себе концертная, полные залы не нонсенс. Но тут, возможно, ещё и слух прошёл, что этот концерт может быть последним и до весны «живых» концертов не будет. Много зрителей для исполнителей всегда приятно. А сейчас вдвойне: это даёт надежду на дополнительное тепло от большого количества народа.
Все сидят в пальто и шапках. Много детей, что на вечерних концертах, конечно, не очень приветствуется, так же, как и везде, но не сейчас – сейчас на это закрывают глаза. Детей посадили на колени – им так лучше видно и так теплее. Рядом, на «детских» местах, (а у нас на детей всегда покупают отдельные билеты, на ребёнке не экономят), лежат дополнительные одежды – шали, куртки: по мере подмерзания будут кутаться. Кто-то в публике расстегнул верхние пуговицы – на них нарядная одежда. Они пришли «в концерт» и одеты должны быть соответственно. В паузах выхватываю в зале знакомые лица завсегдатаев. Интересно, что многие из соседних домов – но ведь там сейчас, вместе со зданием Дома музыки, тоже дали свет, а они здесь. То есть, они меняют свой заветный час общения со светом и другими благами цивилизации на час музыки!
Под нашими сценическими платьями много шерстяных поддёвок, тело почти не мёрзнет, но пальцы начинают деревенеть. Между произведениями засовываем ладони подмышки или между коленями.
Играем с воодушевлением. Даже не могу сказать, что с большим, чем когда-либо, но определённо выкладываемся. Уж очень внимательно слушают. Даже дети не ёрзают, как обычно, а, сидя на коленях у взрослых и вытянув шейки из вороха одежды, пристально смотрят на инструменты. Магия звуков зачаровывает, волшебство возникновения гармонии из этих деревянных коробочек с натянутыми лесками – это невероятно! Как это происходит, по каким законам, как композиторы догадались всё это соединить, да ещё и именно так соединить, что это рождает такую благодать! Вне пространства, вне земли, вне времени…
Однако время, всё же, взяло своё – оговорённый час с дополнительным бонусом закончился раньше, чем Великая Музыка. Маэстро не уложился в таймер блокадной жизни, и последняя часть последнего произведения зависла на первом, неопределённом, не разрешённом в окончание, аккорде – свет погас! Тишина, никто не шелохнулся. Совершенно тёмная тишина и ни звука вокруг. Фантасмагория – так, вроде нет здесь этих людей в только что полном зале, вот здесь, в двух метрах от сцены. Как будто их, этих людей, выключили вместе со светом. Они были мгновение назад, была толпа народу, дети – никто ни ахнул, не зашептал, никто не дышит! Бывает, на обычном концерте – да что бывает, постоянно так! – кто-то кашляет, чихает, шуршит бумажкой в тихих местах, а тут – мёртвый вакуум. И оркестранты на сцене без движения, не задевают струны, не скрипят стульями, не сопят.
Так продолжается некоторое время, сколько – понять трудно. Не сразу заметили, но из-за кулис, за сценой, постепенно возникает отдалённый свет. Медленно движется он по ступеням вверх, становясь чуть больше и отчётливее. Из тишины выходят осторожные шаги и, мгновенье спустя, на сцене появляется человек со свечой в руках. Он идёт аккуратно, прикрывая колеблющийся огонёк другой рукой, чтобы не задуло пламя, проходит между музыкантами, осторожно, чтобы в полумраке не уронить ноты с пюпитров, подходит к краю сцены:
– Дети, - обращается он в темноту зала, - а ну-ка подойдите ко мне, помогите.
Из зала, из непроглядной тьмы начинается шевеление, потом в этот неустойчивый круг света выходят один за другим дети. Он отдаёт одному из них горящую свечу, потом достаёт из кармана целый свёрток таких же свечек, и, зажигая их от первой, раздаёт окружившим его детям. Край сцены озаряется. Он разводит детей между музыкантами, расставляет их возле пюпитров с нотами, немного регулируя высоту руки, чтобы пламя правильно всё освещало. Сам отходит в сторону.
Дирижёр поправил очки, оглядывает оркестр. Всё в порядке, можно продолжать. Взмах руки и вновь полилась музыка.
Вы бы видели этих детей, их осанку, их выражения лиц! И те, которые стояли со свечками и другие, которым этих свечек не хватило – они тоже стояли рядом, и немигающими глазами смотрели перед собой. Не двигаясь, не одёргивая рук от стекающего парафина они стояли на святая святых – на Сцене и вместе с музыкантами – этими чародеями-небожителями – творили Музыку! Это были не дети – это ангелы, спустившиеся на землю, чтобы довершить, начатое Маэстро! Ангелы, которые несомненно понимали свою значимость в действе. И это вызывало у них необыкновенный прилив Счастья, Счастья всепоглощающего, всеосвещающего, всесогревающего!
Было слышно, как сидящие в зале встали, по некоторым проблескам мы поняли, что они сняли шапки, расстегнули пальто. Потому что в зале стало так тепло, как не было даже в самые тёплые годы!
Когда музыка закончилась, зал ещё долго молчал. Дирижёр и музыканты застыли с поднятыми вверх руками и инструментами. Можно было принять это за нарисованную картину, за стоп-кадр, но только свечи с мерцающим пламенем и искрящиеся возвышенной радостью глаза детей выдавали тихое течение жизни. Потом все аплодировали. Долго-долго. Публика исполнителям, а исполнители публике. А потом дети освещали музыкантам путь за кулисы и давали подержать свои свечки товарищам, которым их не хватило, но потом снова ревниво забирали их себе, как величайшее богатство. Огонь, конечно, скоро потух, но тепло его и свет ещё долго будет храниться в наших сердцах.
Я так думаю, не может быть иначе.
**************