Память об ЭДУАРДЕ АВАКЯНЕ
Это было летом 1971 года.
Тогда я, как принято было говорить – «простой советский паренек», – приехал из русского города в столицу Армении. Это был мой первый «международный» выезд. До тех пор для меня не существовало понятия разницы по национальному признаку. Я понимал, что помимо русских есть армяне, украинцы, знал, что в разных республиках нашего многонационального Союза сконцентрировано живут другие народы, говорящие на своих языках, но доподлинно с этим еще не встречался. Бывали случаи, когда, выехав на какие-нибудь курорты, мы сталкивались с «иноземцами», но даже и тогда все это огульно называлось «грузинами», не мелочась уже на абхазцев, аджарцев, осетин, а Эстония, Латвия и Литва, например, просто именовались Прибалтикой. Говоря «мы», я, конечно же, подразумеваю русских. Не по национальности, а по месту этнического проживания.
Я знал, что и я «немного армянин». Знал это, сталкиваясь со своими родными – тетей, дядей, братом, сестрой – каждым летом в Пятигорске или Москве, Сочи или Ленинграде. Я знал, потому что они тоже были армяне, но, в отличие от меня, были «настоящие» армяне из Армении. Знание мое было чисто номинальным – мы все говорили по-русски, смотрели одни и те же фильмы, пели одинаковые песни. Даже анекдоты были такие же, только рассказывали они их немного с акцентом, как бы переводя с другого языка и чуть-чуть меняя порядок слов. И наши дворовые игры почему-то называли немного иначе, хотя правила были одинаковыми. Но все это не меняло сути – мы были одной крови, невзирая на места проживания.
Так думал я, простой русский паренек, что, тогда казалось мне, было тождественным выражению «советский».
И вот, в 1971-ом, летом, когда мне исполнилось уже десять, я «впервые навсегда» вылетел из России. Вылетел в неизвестный мне город Ереван.
Эдик - дядя Эдик - встречал нас в аэропорту. Это было традиционным и хорошо знакомым всегдашним делом – каждое лето, когда мы встречались на «нейтральной» территории и он прилетал туда первым, то потом встречал нас с мамой. К тому времени, уже узнавши что-нибудь из местной жизни Ирпеня, или Абрау-Дюрсо, или еще чего-нибудь, куда мы приезжали, он по дороге домой в такси рассказывал нам всякие подробности из жизни данного населённого пункта – вот в этом парке у них можно гулять, в этом кафе поесть мороженное, там кинотеатр, куда мы обязательно пойдем.
Так и теперь, в Ереване, встретив нас как всегда, дядя взял наш багаж и повел к такси. Он перекинулся по-армянски двумя-тремя словами со служащим аэропорта, который проверял бирки на наших чемоданах, потом с каким-то из пассажиров нашего рейса, потом еще с кем-то, кто встретился в дверях, потом с таксистом, который помог ему пристроить чемоданы в багажник. «Все они твои знакомые?», - удивились мы с мамой. Удивились тому, что все знакомые вдруг встретились именно здесь и именно сейчас. «Нет, - ответил он, удивившись в свою очередь, – с чего вы вдруг решили».
Такси поехало в город. Мы с мамой сидели на заднем сиденье, дядя впереди, рядом с водителем, вполоборота обернувшись к нам. Они о чем-то разговаривали, так, будто давнишние друзья и вместе с тем дядя что-то демонстрировал нам из проскакивающего за окнами пейзажа.
Так я увидел Арарат.
Гора сопровождала посадку нашего самолета. Собственно, это было первое, что «показала» нам Армения, и мы уже смотрели на нее в иллюминатор, когда шасси еще не коснулись посадочной полосы. Но только теперь, когда в сторону Арарата посмотрел дядя и от того, как он посмотрел, я вдруг «увидел» гору. Тогда я еще не знал Библии. И тем более был не в курсе исторических перипетий, связывающих Арарат с Арменией и разлучающих ее с ней. И я не помню дословный комментарий дяди, но я точно знаю, что именно с этого момента я узнал, вернее, почувствовал, практически все! Я сразу же проникся величием седовласой вершины и с тех пор, несмотря на то, что эта гора стала сопровождать годы моего ереванского каждодневья, могущество влияния этой горы на мои чувства не померкло ничуть.
«Это – Арарат, - сказал дядя. – По-армянски – Масис. Маленький, слева – Сис, большой, справа – Масис». «А гора здесь, в Армении?», - спросили мы. «Нет, - сказал дядя». И чуть-чуть помолчав, они с водителем, не сговариваясь, в один голос добавили: «Пока».
«А это – персики. Армянские персики, - показал он сады. – А с той стороны – виноград. Армянский виноград. А это – ереванское море». На море этот искусственный водоем не был похож, но Эдик так сказал, что не оставил место сомнениям – именно это и есть море. Есть, конечно, Черное море, наверное, и другие всякие моря есть, но это – Ереванское море! Водитель включился в игру и добавил: «Армянское Ереванское море»! «Это завод пива, - не останавливался дядя. – Армянское пиво. Там дальше на холме – коньячный завод. Армянский коньяк. Здесь ущелье реки Раздан. Армянское ущелье. С той стороны реставрируют церковь. Армянская церковь». Мы только и успевали смотреть во все стороны. «А это шун. Армянский шун». У моста, в тени ветвистого дерева, скрываясь от палящего солнца, стоял постовой милиционер, от скуки крутящий гаишный жезл на шнурке. Он внимательно посмотрел на дядю, проезжающего в такси, и дядя, приветственно кивнул ему головой, а тот, улыбнувшись, помахал рукой вслед.
Только спустя время я понял, что все эти «знакомые», с которыми общался Эдик походя, здоровался, что-то спрашивал, перебрасывался репликами – были никакие не знакомые, а просто прохожие. И этих прохожих было очень много, практически все, кто попадался на его пути. И всех их он любил. Любил не «потому что» или «за что-то», а просто потому, что они есть, эти люди. Позже я понял (только понял умом, но, увы, не достиг) философскую глубину этой любви к прохожему человеку. Попутчик – он ведь близок уже тем, что оказался в одном месте с тобой. Здесь, пусть на маленьком жизненном этапе, но все же – здесь нам с ними по пути. Позже я узнал и о том, что «шун» – означает собака. Хорошо ли, что дядя обозвал постового «собакой» и в то же время приветственно улыбнулся ему из окна автомобиля? Только зная Эдика можно понять, что он не обидел человека. Они оба служат – и собака, и милиционер. Разве есть что-то обидное в службе?
Поразительно то, что эту, первую по Армении, экскурсию я запомнил до мелочей. То, что было в моей жизни всего два с половиной часа назад, в той, «русской» жизни, как бы уже и не было! Так, будто я родился только сейчас и, по странному стечению обстоятельств, стал все сразу же запоминать. Я до ярчайших мелочей помню каждый из этих одиннадцати километров нашей первой ереванской дороги. Помню, как миновали мы высоченный мост, и реку внизу, сверкающую за поворот ущелья, а с другой стороны чашу стадиона, помню начало Проспекта, тогда традиционно именуемым именем Ленина, ереванский рынок и впереди, в перспективе улицы, под горой – величественный Матенадаран, а над зданием, на склоне горы – оберегающим крестом возвышающаяся Мать Армения.
Время шло, но, как-то, невероятно деформировано – часы, проведенные на новой, непостижимой земле, превращались в годы знаний. Новые слова, состоящие из немыслимых буквосочетаний, нанизывались на нитку, словно костяшки четок. И в нем, в этом, непонятном пока еще, звукоряде скрывались потаенные смыслы предметов и понятий.
«Как будет по-армянски спасибо?», - спросил я у дяди, когда он дал мне попробовать армянский абрикос. То, что он сказал, было выше моего восприятия. «Такое длинное, труднопроизносимое слово!, - протянул я с тоской. – Но почему? Ведь это такое слово, которое нужно часто произносить, а когда оно такое сложное!..». «Но ты же благодаришь кого-то за то, что он сделал для тебя! Неужели он не заслужил того, чтобы и ты немножечко потрудился!». Эта мысль потрясла меня. И потом уже, позже, но, несомненно, именно в продолжение этой мысли, я стал обращать внимание на армянские слова. Не только, как они звучат, но и как они сложены, как смысл понятий точно передается в звуках, как слова и предметы подчеркивают значимость друг друга.
«Кстати, и абрикос – это тоже армянский фрукт», - добавил дядя. И рассказал историю, уводящую в далекие македонские времена. Вскоре я уже привык к тому, что с Арменией связано очень много и других понятий, событий, людей. Сначала не верил, потом удивлялся, потом, и очень скоро, привык. «Только Микеланджело почему-то не армянин!, - смеясь, продолжал дядя. – Микаэл Таривердиев – армянин и Анжела, у нас на работе – армянка, а Микаел Анджело – нет! Странно».
В этом он весь – Эдик! Шутка легко сменяла серьезную информацию, доброта сквозила во всем, и все было поглощено Арменией! Не навязчиво, не назидательно, без высоко поднятого вверх указательного пальца и глубокомысленно сдвинутых бровей! Просто он жил так, жил этой страной, этим городом, жил, даря любовь и делясь привязанностями. Запоминающиеся загородные вылазки, инициатором которых был, конечно же, он – Эдик, походы в ресторан, но не чтобы поесть, а чтобы почувствовать вкус еды на высоте зейтунского плато, поездки в горные села, встречи с людьми, вряд ли попавшими в энциклопедические справочники, но, безусловно, составляющими неотъемлемую часть Армении. Учебники истории, наверное, тоже могли бы снабдить какими-нибудь фактами о Ереване. Может, кстати, и более точными. Но привить любовь к городу, да не формулами и научными выкладками, а собственной силой любви – это дано было Эдику!
Фактов, говорящих о могуществе, ну или хотя бы, значимости Армении в истории человечества много, безусловно, много. Одно только перечисление имен знаменитостей, имеющих армянское происхождение, заняло бы не один лист печатного текста. А в соотношении с, в общем, малочисленностью самой нации – это, наверное, рекордный процент…. И армяне, во всяком случае, большинство из нас, делятся на тех, кто принижает национальное достоинство, делая упор на не лучшие качества людей, печально вздыхают о своей причастности к этому народу. И на тех, кто считает, что при таком количестве достижений на душу населения (а они видят только плюсы), они сами уже могут ничего не делать. Но все – и те, и другие – с гордостью, бия себя кулаком в грудь, будут перечислять славные имена и дела армянского народа. А Эдик, – он просто любил Армению! Почти молча. Оказывается, можно и так – любить, и все! Гордость его не распирала изнутри, не была лозунговой, кричащей на всех углах – «Мы, армяне!...». Она была тихой, скромной, умной, доброй. Эдик, как раз, из тех, кто что-то делал. Пусть не в государственном масштабе, так, чтобы «словом к потомкам…!», но в том, воистину незаменимом, необходимом, важном, каждодневном.
Хотя, семейные предания хранят память о том, как в 1960-х годах, он с группой соотечественников добился аудиенции у Никиты Хрущева. И говорили они на чрезвычайно запретную, по тем временам, тему – о геноциде армянского народа со стороны Османской Турции в 1915 году. Боль эта была близка не только всему народу, но и непосредственно семье – отец Эдика Мкртыч вместе с братом и мамой (его бабушкой) бежали от кровавого ятагана турецких палачей из Ыгдыра в Арташат, пройдя пешком дорогой смерти несколько десятков километров. Личное, семейное глубоко переплетено с историей всего народа, было одним целым, неотделимым горем.
Но, горем замалчиваемым, то есть, как бы не существующим – в интересах политики советского государства, тема эта не терпела разглашения. Эпоха оттепели дала надежду на восстановление справедливой огласки, на право открыто оплакивать полтора миллиона погибших в самой нещадной резне двадцатого века. Учитывая, что среди армян нет семьи, которая не пострадала от геноцида, то тема действительно всенародная.
Возможно, результатом той встречи явилось разрешение советских властей на возведение Монумента Жертвам Геноцида на Цицернакабердском плато в Ереване. Свершилось это в 1965 году.
И с тех пор тянутся к этому памятнику-символу нескончаемые потоки людей из всех уголков Земли. В скорбном единении возлагают они цветы к Вечному огню Памяти Жертв…
Мне жаль, что тогда у нас была такая большая разница в возрасте, и я не был ему достойным собеседником. Хотя, я думаю, что теперь, когда мы практически сравнялись в годах, мы можем понять друг друга и без слов.
…
Прошло много лет. Эдика давно нет с нами. Хотя нет, так эта мысль звучит совсем неправильно. Наоборот, теперь он всегда с нами. Он всегда со мной на тех улицах, по которым хожу я. Даже там, где мы с ним, казалось, никогда не пересекались – он, все равно, здесь рядом. Он обращает мое внимание на дома, проходящих людей, памятники, рассказывает о тех, про кого они, что-нибудь из истории, и вообще, всякие истории, смешные и не очень, но всегда очень добрые.
С конца восьмидесятых я работаю экскурсоводом по Еревану и Армении. Вожу русских людей по улицам нашего с Эдиком любимого города. Его города. Я говорю в микрофон, нещадно заставляя группу вертеть головами вправо и влево: «Это цветут армянские персики. Здесь – армянский виноград. Там – коньячный завод Армении. А это – завод армянского пива». «А это – армянский милиционер», - это уже добавляет Эдик. Я знаю это точно, потому что я молчал, а он сказал. Это кто-то сказал в микрофон, но не я, а кто же еще? Значит – он, Эдик.
И непременно сказал, потому что все в автобусе повернули головы в сторону милиционера и засмеялись, а он улыбнулся нам и помахал рукой вслед.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
…теперь, когда мы практически сравнялись по возрасту…
Эдика не стало в 1980-ом. Он трудно жил последние годы – его необычайная Доброта, глубокая Любовь к окружающему миру остались невостребованными в этой ординарной действительности. Необыкновенно щедрый в обществе – он был совершенно одинок в своих мыслях. Наверное, это было закономерно, уж слишком он был не такой, как все! А это, конечно, очень тяжело – быть таким особенным. И глаза его, такие веселые, всегда готовые к улыбке и радости, с морщинками в уголках, на самом деле были с горькой, невысказанной печалью…
Тогда, после Эдика, мы разбирали ящики его секретера. Нашли ворох удостоверений с огромного количества мест работ. Где и кем он только не работал! Такая неустроенность и поиск, вечный поиск себя в этой жизни…
И среди других бумаг нашли несколько стихотворений, написанных на простом тетрадном листе. Одно из них вдруг пронзило меня. Не знаю, почему именно это стихотворение. Но я прочитал его несколько раз (оно на армянском) и строчки, написанные его рукой, рукой Эдика, очень глубоко врезались в память.
И, так же, как в свое время он переводил для меня армянские слова, тексты, понятия, историю, обычаи, дух, город, страну, людей, мысли – я просто перевел эти его строчки. Это то самое малое, чем могу я ответить тебе, Эдик.
Алаверди…
Спасибо тебе.
Наполни стакан мой и дай мне огня.
Пусть в горечи водки забуду печаль.
Говорят, что она горька и дурна,
а табак, говорят, – пустая трава.
Ничего, ничего… Не моя ли грусть –
дурнее и горше будет пусть.
Что прошло – не придет. Не жалей ты меня,
и не пытайся утешить зря.
Пока я не выпил – мне нет забытья…
Налей-ка стакан мой, и дай мне огня.
**************
(впервые опубликовано на сайте www.agabalov.ru)