Когда муж Арминки провожал нас в аэропорту, я пообещал ему, что «всё будет в порядке». И, раз сказав, почувствовал на себе большую ответственность. Но об ответственности этой, честно говоря, вскоре позабыл — всю поездку каждый из нас занимался своими делами. Раз-другой, правда, мы вдвоём пробросили по чашечке кофе на бульваре Montmartre, что было вполне романтично и располагало ко всяким сентиментальным настроениям, многообещающим взглядам и чувственным полунамекам. Да ещё, как-то вечерком, прошвырнулись по Avenue des Champs-Elysees от Place de la Concorde до Arc de triomphe de l’Etoile, заходя в сопутствующие магазины на Шанзелизе. Здесь Арминка, конечно, была в полном экстазе, неудержимо рвалась к прилавкам, хватая меня под руку и моляще засматривая в глаза то мне, то искусителям-продавцам с жадной надеждой на поддержку и понимание. Но мне удалось остудить её пыл, отговорив от нескольких бесполезных покупок и я посчитал, что сохранив, таким образом, супружескую верность и семейный бюджет, основные свои обязательства за данное мужу слово, выполнил. Не зная тогда ещё, что впереди нас ждут некоторые испытания...
НЕПОСТИЖИМЫЕ ПРИЧУДЫ ФРАНЦУЗСКОЙ БЮРОКРАТИИ.
Начало.
В аэропорт Paris-Orly мы выехали вовремя. Несмотря на жёсткий трафик, добрались благополучно. Сложности иноязычного общения не помешали нам быстро найти нужную стойку для регистрации наших билетов — один мой и два Арминкиных: на неё и её виолончель. Таковы правила авиа перевозок по всему миру — крупногабаритный музыкальный инструмент летит в салоне на отдельном посадочном месте рядом с его хозяином. А потому должен быть «обилечен» индивидуальным квитком. Порядок, честно говоря, несколько странный, так как музыкальный инструмент не может лететь сам по себе, без сопровождения. И потому купить билет отдельно на него нельзя. Мне всегда казалось, что легче было бы просто брать двойной тариф за билет на два посадочных места для музыканта с его «детищем» — и мороки меньше, и затрат. Но обсуждать установленные повсеместно правила не входит в мою компетенцию.
Как бы там ни было, пока мы стоим в очереди на регистрацию я вспоминаю один примечательный случай на эту тему. Такие случаи всегда вспоминаются в поездках — они кстати или некстати, но вполне скрашивают ожидания и муторность обязательных дорожных процедур. Иной раз хороши, чтобы завести с кем-нибудь разговор, завязать беседу с приглянувшимся соседом, или, что безусловно интересней лично для меня — соседкой по очереди, а иногда и чтобы развлечь уже знакомого попутчика. Этакие многофункциональные «попутные истории»...
Попутная история.
Мой давнишний приятель по имени-фамилии Рубен Бархударян как-то куда-то должен был перелететь со своим личным контрабасом. Купил он, как и полагается, два билета. В одном из них было написано, что полетит по нему этот самый по фамилии «Бархударян», по имени «Рубен» и по отчеству, сейчас не помню какому, но в билете было обозначено. На другом бланке кассир старательно вывела слово «Контрабас». Тогда, в тёмное советское прошлое, никаких компьютеров, конечно же, не было, поэтому все билеты заполнялись от руки кассирами аэрофлотских агентств. Помните: «Летайте самолётами аэрофлота!»? Как будто мы могли тогда летать ещё какими-нибудь самолётами...
Ну так вот — приезжает Рубен в аэропорт со своим другом-контрабасом. Законопослушно подходит к стойке регистрации, предъявляет свой паспорт и два билета к нему.
— Что это? — возмущается сотрудник, регистрирующий билеты.
— Это я, — говорит Бархударян, — а это мой инструмент, вот это мой паспорт, а это два билета: на меня и на мой инструмент.
— Это я вижу, - говорит сотрудник, надуваясь от начинающегося подозрения, что его здесь держат за идиота. И дальше, переходя на русский, чтобы придать своей речи больше статусности и государственной важности: — Вашим билэтиком вижу. А эта вторая — чэй?
— Эта второй — ему, - поддразнивая регистратора говорит Рубен и показывает на свой инструмент.
— Вот здэс, - продолжает раздувать щёки сотрудник, — чорным бэлым написан: «фамилие, имэне, отчэством».
— Да, - соглашается Рубен.
— А ваш билэтик написан «Крантабас»! Этот что — фамилие?, этот имэне?, этот отчэством?! Я что должен дэлат таким билэтиком?
— А я что должен делать? - возмущается Рубен.
— Нэ знаем, этот Вашим проблэмом: что хочэш — дэлай, - в свою очередь возмущается сотрудник. — Но таким билэтиком не дэйствитэлэн.
Рубен в замешательстве. Но, если бы вы знали этого Рубена, вы бы поняли, что он не из тех, кто долго будет в замешательстве. Он отходит с инструментом в сторону, достаёт из кармана ручку и, после слова «Контрабас», в его, контрабасовом, билете, там, где написано «имя», аккуратно дописывает «Бархударян». А потом, немного подумав, в графе «отчество» ещё приписывает «Рубенович».
Так они вместе и полетели — Бархударян Рубен и спутник его, Контрабас Бархударян Рубенович.
…
Продолжение.
А тем временем, пока я в аэропорту Paris-Orly рассказываю этот занимательный старинный случай Арминке, чтобы скоротать как-то наше ожидание, очередь к регистрации подошла.
Симпатичный Жан Жак, или, может, Мишель Арно, или, например, какой-нибудь Пьер Франсе Айко Робер, — в общем регистратор, с очаровательной белозубой улыбкой, поздоровался с нами:
— Bonjour, Madame, bonjour Monsieur,... Can I see your tickets, please?
Может ли он посмотреть наши билеты?
— А почему бы и нет, - улыбаемся мы в ответ. — Вот мой билет, please, вот билет Madame, а этот билет — на эту маленькую Леди, petite Ledi, - показываю я на виолончель.
Белозубый парнишка улыбается. Ему понравилась моя шутка насчёт маленькой леди. Он очень услужлив, мил и чуть-чуть кокетничает с Арминкой. «Ничего, - думаю я. — Чуть-чуть не помешает, хорошо даже». Педантично проверив наши билеты, долго вводя какие-то данные в компьютер, несколько раз улыбнувшись мне и в два раза больше моей спутнице, он не торопясь делает своё дело. Всем своим видом он показывает, как счастлив от того, что судьба свела его с нами, какое истинное удовольствие доставляют ему эти минуты и как сожалеет он, что мы всё же должны будем покинуть его родную страну и расстаться с ним самим. Мне остаётся только поёживаться при мысли, что уже через пару часов я буду стоять в нашем родном аэропорту перед грубой, хамской, держимордой и испытывать глубочайшую неловкость за то, что я прилетел, и, вообще, за то, что я есть, чем, видимо, ужасно досаждаю ему, привратнику отечественных ворот. Доколь же, Господи!
Наконец, процедура окончена и юноша-регистратор выдаёт нам три посадочных талона:
— Pour Monsieur, pour Madame et pour la petite demoiselle — для мсье, для мадам и для маленькой леди.
Последние слова он сопровождает игривым взглядом в сторону виолончели и даже весьма двусмысленно подмигивает ей. А потом мельком бросает взгляд на нас — оценили ли мы его шутку? Мы оценили и тоже улыбаемся в ответ.
Время ещё есть и Арминка упрашивает меня всё же пройтись по аэропортовским магазинчикам. Я чувствую вину свою перед ней за нереализованные Елисейские поля и вынужденно соглашаюсь.
Мы носимся по аэропортовским сувенирным лавкам, глаза её горят, голова вертится чуть ли не на все 360 градусов вокруг своей оси, но не скованная теперь уже более ничем — ни моим сдерживающим фактором, ни языковым барьером, который вроде бы должен был мешать — а поджимаемая лишь временем, она чётко знает, что она хочет и безошибочно выхватывает взглядом, а потом тут же и руками, именно ту «фенечку», ради которой, она, казалось, и приехала сюда, к потомкам древних галлов. Женщина, жаждущая приобретений в сувенирных лавках — страшная сила! Посильнее «Фауста» Гёте будет! И всё-таки, местная валюта подходит к концу и мы опустошённые падаем на стулья ближайшего кафе, чтобы отметить, не без грусти, неумолимо приближающийся вылет. Последние французские сувениры упакованы, прощальный парижский кофе выпит, уже пора и мы, глубоко вздохнув по оставляемому нами, возможно навсегда, заграничном рае, возвращаемся к выходу на посадку. Как раз вовремя — перед контролем почти не осталось людей, все уже в самолёте. Арминка опускает на землю свои бесчисленные свёртки и сверточки, кладёт виолончель, достаёт из сумочки необходимые документы, роняет их, мы поднимаем и ... о ужас — не находим один из посадочных талонов!
— Посмотри внимательно, наверное, где то в сумке остался.
Арминка переворачивает всё её содержимое вверх дном. Женские сумки — это тоже тема для отдельного рассказа. Однако сейчас на него отвлекаться уже не будем: служащий на контроле нетерпеливо ждёт, когда мы, наконец, подойдём, а мы всё возимся с нашими пожитками.
— Кажется я его потеряла. Что делать?!
— Чепуха, - успокаиваю я её и себя. — Сейчас разберёмся.
Мы оставляем свои вещи и возвращаемся к стойке регистрации. Там всё тот же улыбчивый Жан Жак Мишель Арно Айко Робер Пьер Франсе.
— Excuse me, I think, we have lost the boarding pass, — извините, видимо, мы потеряли посадочный талон, - говорю я ему, показывая наши билеты и паспорта.
— Oh, je me souviens de vous! - он явно нас вспоминает, улыбается ещё шире, — vous etes Monsieur, vous etes Madame et c'est la petite demoiselle, - напоминает он нашу взаимную шутку про «маленькую Леди» и показывает рукой на виолончель, лежащую тут же недалеко.
— Да-да, дорогой, - радуюсь я. — Вот видишь, Арминка, он нас помнит и сейчас всё уладит.
Он продолжает свой монолог, кивая Арминке в знак того, что совершенно солидарен с моими словами. Он пространно пересказывает нам историю нашего недавнего знакомства, жестами подтверждает, что взял наши три билета, провёл их через компьютер (показывает на монитор и, даже, немного поворачивает экран в мою сторону, чтобы я увидел, что там значатся наши фамилии), потом, снова показав три пальца, напоминает, что выдал нам три посадочных талона. Три, а не два, как сейчас получается.
— Вот-вот, - пытаюсь я прервать его словоохотливость. — Теперь один из них, — показываю один палец и обращаю его взгляд на лежащую недалеко на полу сиротливую виолончель, — мы потеряли. Понимаешь? Потеряли. We lost this boarding pass — понимаешь?
О-ла-ла, конечно, он понимает! Ещё бы! Такое может всегда произойти. Это же Франция! Париж! О-ла-ла..., - и он что-то мурлычет из родного шансона. Затем замолкает и предлагает поискать потерю в магазине. Или в кафе — он рисует в воздухе жестом чашечку кофе, пантомимой показывая процесс tet-a-tet-ного кофепития и выказывая, таким образом, полную осведомлённость о нашей интимной жизни последнего получаса, которую мы провели недалеко от его регистрационной стойки.
— Возможно, но у нас нет времени. Цигель-цигель ай-лю-лю, - я выставляю вперёд часы и изображаю руками взлетающий лайнер.
— Что нам делать? - не выдерживает Арминка нашей скупой мужской болтовни.
Он вслед за мной тоже показывает отлетающий лайнер и, широко улыбаясь, добавляет:
— No problem, no problem. Everything is very simple — you have to buy another ticket.
— Вот видишь, он сказал: «Нет проблем», - перевожу я Арминке.
И, пытаясь перевести продолжение фразы, постепенно начинаю осознавать то, что именно он сказал. А сказал он приблизительно следующее: «Нет проблем. Всё очень просто — вы должны приобрести другой билет»!
— Мы должны пойти и купить другой билет? - переспрашиваю я у него.
— Да-да, - улыбается он. — Просто пойти и купить другой билет.
— Купить ещё один билет? - пытаюсь понять я.
— Да! Купить новый билет.
Я чувствую, что моя бестолковость в таком элементарном вопросе начинает выводить его из себя, но улыбка его не покидает.
— Но это невозможно, - я показываю ему свой бумажник, в котором лежит пара мелких купюр.
— Что он говорит, - волнуется Арминка.
— Он говорит, что мы должны купить новый билет.
— Но это невозможно, - восклицает она и тоже показывает свой кошелёк, состояние которого аналогично моему.
Такая неподготовленность к дорожным происшествиям повергает нашего французского приятеля в недоумение. Он просит минутку time-out и куда-то звонит.
— Всё будет в порядке, не беспокойся, - утешаю я свою спутницу.
Всё же Франция — это не «Советы»: практически сразу же по звонку появляется другая служащая, по всему видно, что старше рангом. Айко Робер подтягивается перед ней, делает лицо чуть посерьёзней. Он складно вводит её в курс дела, указав в нашу сторону лишь один раз, а всё остальное показывая на экране монитора. Начальница смотрит на нас, тоже улыбается и затем внимательно следит за курсором компьютера.
По радио объявляют наш рейс и что-то ещё, судя по всему о том, что посадка закончена и самолёт готовится к отправлению. Она слышит это объявление, с широченной улыбкой кивает нам и показывает пальцем в сторону динамика, предполагая, видимо, что упоминание о нашем рейсе должно нас как-то подбодрить.
После подробного экскурса в наше положение старшая обращается ко мне:
— Do you speak English?
Говорю ли я по английски? Практически нет, очень плохо, но постараюсь её понять.
— You have to buy another ticket.
Фраза мне уже знакомая. И я отработанным жестом выворачиваю наизнанку своё портмоне. То же самое, вторя мне, делает Арминка. Франсе Жак довольный поддакивает: он рад, что его предварительный отчёт, который он дал своей начальнице, совпал с нашими показаниями. Она снова нам улыбается, тоже просит time-out и звонит по телефону.
Очень скоро появляется новое действующее лицо. Это скорее всего начальница начальницы нашего Арно Мишеля. Оба подчинённых ещё немного уменьшают улыбки на своих лицах и оба ещё чуть-чуть подтягиваются. Подчинённая подробно излагает суть происшествия. Старшая, очаровательно улыбнувшись нам, делает серьёзное лицо и, внимательно всматриваясь в показания компьютера, вникает в процесс. По радио вторично объявляют наш рейс. Служащие на несколько секунд замирают, слушают объявление, смотрят на нас и снова погружаются в размышления.
— Я думаю, - начинает на ломанном английском говорить мне старшая, — вам (то есть мне) нужно лететь. — А вам, - продолжает она, обращаясь к Арминке, — нужно оставить виолончель здесь, а самой тоже лететь. А виолончель мы отправим потом.
Я даже не перевожу это всё. Я сразу же отвечаю, что музыкальный инструмент не может оставаться и потом лететь отдельно от хозяина:
— Хозяин должен лететь вместе со своим инструментом. И как вы потом отправите инструмент, если у него нет посадочного талона?
— Мы что-то придумаем, мы выделим финансовую помощь, мы напишем письмо в авиакомпанию, мы обратимся в Министерство иностранных дел, сделаем запрос в Комитет по поддержке музыкального искусства и т.д.
— Тогда пусть они летят вдвоём, - показываю я на двух наших леди, — а я останусь и вы потом отправите меня одного, это будет проще.
— Ну что вы?! Это невозможно! Ведь у вас есть посадочный талон, а у виолончели нет. Значит вы должны лететь, а виолончель должна остаться!
Весь диалог идёт на чудовищном английском, но основная мысль его понятна обеим сторонам. И даже их тотальное возмущение на предложенный мною криминальный вариант о «подлоге проездных документов» немного подействовало на меня. Мне даже показалось, что Пьер Мишель, беззвучно участвующий в поиске выхода из создавшегося положения, потянулся к кнопке сигнализации, чтобы вызвать полицию, которая непременно меня арестовала бы за такие кощунственные предложения.
Радио повторило нумерацию нашего рейса. На сей раз подряд два раза. И ещё что-то добавило угрожающим голосом. Сразу по двум телефонам раздались звонки. Оба, судя по реакции старшей, были посвящены нашей проблеме. Она двумя руками держала телефонные трубки, что-то в обе из них объясняла, кивала на нас, как-будто телефоны были оснащены видео аппаратурой и умудрялась при всём при этом активно жестикулировать, чтобы придать большую убедительность для собеседников с той стороны провода.
Прибежал взмыленный сотрудник. Он был старший над старшей. Судя по тому, как он себя вёл — это был чуть ли не начальник аэропорта или что-нибудь в этом роде. Он на нас уже не смотрел, улыбку на лице не держал, был взволнован ситуацией и довольно-таки строг. Ему стали всё объяснять. Он сначала смотрел в монитор. Потом внимательно изучил наши билеты. Потом, продолжая не смотреть в нашу сторону, протянул руку за паспортами. Бросил взгляд на виолончель. Снова вернулся к монитору. Всё сходилось: три билета есть, три персоны есть, два посадочных талона есть, одного нет. Денег тоже нет, но самолёт с полным комплектом пассажиров и нашими местами на борту ждёт команды на взлёт, вхолостую сжигает горючее и попусту тратит время, которое — деньги, которых нет. Нет ни времени, ни денег. Есть проблема и нет способов её решения.
Мне кажется, что способы есть и я начинаю их излагать. Он не понимает английский, или мой английский, что не одно и то же. Я говорю на плохом английском, сотрудницы переводят ему на хороший французский. Я предлагаю, всё же, не валять дурака — этого я не говорю, но я так думаю! — и разрешить нам пройти в этот самолёт, так как билеты у нас есть, так как мы их всё же купили и никто больше эти билеты уже не купил, так как даже в компьютерах аэропорта эти билеты проведены, обозначены и сейчас просто нужно, проходя через турникет, пронести виолончель, как вещь, как сумку — ведь на сумку не нужен посадочный талон. В самолёте есть свободные места по этим билетам, так как мы потеряли не билет, а всего лишь посадочный талон. Мы не обманываем авиакомпанию, так как билеты приобретены и деньги за них уже поступили на счёт компании. Легче этого естественного варианта улететь отсюда и снять с них все проблемы, связанные с нами и с потерей посадочного талона, нет.
Женщины-сотрудницы смотрят на меня недоброжелательно, Мишель Робер опять тянется к сигнальной кнопке, я опять съёживаюсь. Такое ощущение, что я предлагаю им взятку в присутствии здесь видеокамер с нескольких государственных телеканалов.
В конце концов главный принял решение, которое мне почти синхронно перевели: я улетаю по своему билету, билет мадам сдаётся в кассу, сама мадам остаётся, её виолончель остаётся так же, представитель аэропорта пишет письмо представителю авиакомпании с просьбой, в качестве исключения, разрешить мадам с её инструментом вылететь таким же следующим рейсом той же авиакомпании, получив два посадочных места по цене одного сданного билета. На время пребывания мадам на территории парижского аэропорта ей выделяют место для отдыха и, при первом же возможном варианте, отправляют на родину. Возможно уже сегодня. Или завтра. В общем, на днях.
Конец. Счастливый.
Становится понятно, что к консенсусу мы не придём. Я прощаюсь с Арминкой, оставляя её здесь на неопределённое время и уже красочно представляя себе объяснения с её мужем. Она поднимает с пола свою виолончель из-под которой появляется, непонятно как и когда попавший туда посадочный талон. Мы подхватываем его, радостно машем бумажкой персоналу, пытавшемуся нам помочь всё это время, они с облегчением и, что теперь уже очевидно — совершенно искренне улыбаются нам и провожают до самого входа в самолёт. Особенно суетится Мишель Айко Робер Арно бегая вокруг нас, распахивая все двери на пути и приговаривая всякий раз: — О-ла-ла, о-ла-ла...
И я понимаю, что бюрократия — это бич всего мира. С той лишь небольшой разницей, что строгость законов в нашей стране, куда мы сейчас всё же летим (!!!), компенсируется необязательностью их выполнения. И предстоящая встреча с держимордой у отечественных ворот рисуется уже в более радужных красках.
*****