Москва в октябре сорок первого.
На московской окраине дули холодные ветры. Солнечный свет едва пробивался сквозь сизые, низко плывущие облака. Витька Наумов привычно взглянул на небо и направился от остановки трамвая к виднеющемуся впереди забору. Ежась от холода, он осторожно двигался по скользкой тропинке, прикидывая, как быстро он сможет управиться с делом. Хорошо, что бабушка связала ему свитер, а то можно было бы дуба дать, мотаясь в холод по городу или мучаясь в очередях у продовольственных магазинов. Голод — не тетка. А продуктов по их с бабушкой карточкам до конца октября не хватит. Потому и приходиться рыскать по городским закоулкам в поисках источников пропитания...
Начало войны застало его в пионерском лагере около Истры. Ребятишек вернули в Москву, но дома десятилетнего Витьку ждала одна бабушка. Отца, как командира запаса, откомандировали на запад, а мама, уехавшая в мае на гастроли с театром, до сих пор не вернулась домой. Поезд, на котором она возвращалась, попал под бомбежку, и среди оставшихся в живых пассажиров матери не оказалось.
Ничего, упрямо твердил себе Витька, мама могла еще раньше отстать от поезда, или находится сейчас на излечении после ранения. На войне всякое может случиться. И от папы в скором времени обязательно придет письмецо или другое известие, что он жив и сражается с фрицами.
За забором, вдоль которого он пробирался, размещалась овощная база. Это место разыскал Алексей Воеводин — Витькин друг и сосед по квартире. Жаль, что Лёха сегодня не смог с ним пойти. Придется одному за двоих постараться. Между ними был уговор делить поровну все, что они добудут.
Леха на полгода старше Витьки. Но дело не в этом. Он выше ростом, шире в плечах и в житейских делах намного опытнее малорослого Витьки, которого ребята дразнили очкариком. В район Зацепы в те годы жили в основном работяги, а родная для Вити и Леши улица до войны славилась хулиганистым молодняком. Леху приблатнённые парни считала своим. Может, потому что его отец был известным на всю округу дебоширом и пьяницей, а мать горбатилась, моя полы в подъездах домов. Но Леха держался в стороне от блатных, мечтая, что когда-нибудь станет полярным летчиком. Эта мечта и сдружила Витю и Лёшу, живших в большом семиэтажном доме.
На воротах базы висело объявление, напечатанное типографским шрифтом: «СТОЙ! ВХОД СТРОГО ПО ПРОПУСКАМ». Миновав закрытые изнутри ворота, Витька снова взглянул на небо и подумал, что в запасе у него не более получаса. Бастром шагом он проделал оставшийся путь до неприметной дыры в заборе. Оказавшись на территории базы, он осмотрелся. Безлюдно. Сторожа и охранник, дежуривший у ворот, в это время обычно уходят обедать в сторожку рядом с воротами. А вон и нужный ему сарай, у стены которого находится куча выброшенного гнилого картофеля. Отдирая пальцами смерзшиеся с землей картофелины, он тревожно оглядывался. Если его застукают, ничего хорошего ожидать не приходиться. В городе введено осадное положение. Мародеров и грабителей расстреливают без суда и следствия. С ним, конечно, так не поступят. В худшем случае, — отправят в одну из колоний для малолетних преступников.
Загрузив две сумки мёрзлым картофелем, Витька помчался к забору. Сердце бешено колотилось, ныли заледеневшие пальцы рук, но всё заслонило охватившее его ликование.
На Зацепе, во дворе их дома, Витька уже поджидал вихрастый Алёха. Осмотрев сумки с картошкой, он одобрительно хмыкнул и, достав из кармана штанов пачку махорки, показал ее другу:
— Вот, достал по дешёвке. Знаю место, где можно купить табак.
— Зачем нам табак? Та, ведь, не куришь, — удивился Витька.
— Как зачем? Да, на хороший табак можно выменять, что угодно, например, молоко для твоей бабушки. Я знаю женщину, которая на огороде, рядом с железнодорожной насыпью, держит парочку коз. У неё сын заядлый курильщик. Так старуха та нам за эту махорку банку козьего молока нальёт.
В это время мимо них проходил дворник Игнат — высокий костлявый старик.
— Чего шастаете на улице? Сидели бы дома, — пробурчал он, подозрительно глянув на ребятишек.
— Послушай, Витёк! — взволнованно зашептал Алёха, когда дворник от них отошёл. — Вчера я случайно слышал, как Игнат разговаривал с бухгалтером, что с третьего этажа. Так бухгалтер дворнику и говорит, чтобы тот не запамятовал, когда немцы объявятся в городе, подтвердить им, что он не занимал при советской власти важных постов, а партийцев всегда ненавидел. Дворник в ответ хохотнул и сказал, что умные люди уже составляют списки начальников и активистов советской власти.
— Вот, гады! Надо о них сообщить, куда надо.
— Нужны факты. А так бесполезное дело. Скажут: мало ли о чём треплются люди, — авторитетно объяснил Алёшка. — Давай, сами предъявим им обвинение, чтобы они со страху обкакались.
— Как это мы предъявим?
— Прикрепим к дверям их квартир листы, на которых напишем: «Смерть предателям».
— Лучше: «Смерть предателям и гитлеровским холуям», — предложил Витёк.
Квартира, где они жили, была коммунальной. Отец Вити называл её «Вороньей слободкой», очевидно, из-за её размеров и обилия проживающих там семей. Сейчас в квартире жильцов осталось немного — женщины, старики, да дети — остальные квартиранты были на фронте или эвакуировались на восток. Виктор с бабушкой занимали две комнаты в конце длинного коридора. Баба Варя последнее время хворала, сильно кашляла, простудившись в очереди за хлебом. Витька, как мог, старался ей помогать: отоваривал продуктовые карточки, готовил еду, убирался в комнатах, мыл посуду. В общем, выполнял всё, что надо, понимая, что старая и больная бабушка может рассчитывать только на помощь внука.
Друзья занесли тяжелые сумки на кухню. Виктор пошёл узнать, как дела у бабули, а Лёшка занялся сортировкой принесённой картошки. На кухне находился только сосед Иосиф Борисович — музыкант из оркестра Большого театра. Прихлёбывая из стакана чай со свекольной заваркой, он читал газету и вслух, неизвестно кому, объяснял смысл прочитанного. Наконец, сняв очки, обратился к Лёшке:
— Вы любите, юноша, музыку?
— А как же. С песнями жить веселее.
— Вот и я так же думаю,— обрадовано произнёс музыкант. — Зачем же тогда понадобилось эвакуировать из города наш театр? Я, и некоторые артисты, отказались уезжать из Москвы. Знаменитый Лемешев прямо заявил эвакуационной комиссии: «Почему я должен ехать в Куйбышев, когда товарищ Сталин остаётся в Москве?»
Разговор был прерван появлением на кухне старика Михалыча в полосатой пижаме. Приглаживая на голове кустики сивых волос, он уселся на табурет и спросил у соседа, что нового пишут в газете?
— Читаю передовицу о решении объявить в Москве осадное положение.
— Правильное решение, — прохрипел Михалыч. — Только раньше надо было объявить в городе эту «осаду». Вот и не было бы той позорной паники, что захлестнула город на прошлой неделе. А теперь всё, как надо: бандитов, мародеров и паникёров к ногтю, — нечего церемониться с этой сволочью. К тому же, наконец, разъяснили народу, что товарищ Сталин и Ставка Верховного командования остаются в Москве. Значит, сдавать немцу столицу не собираются...
Паника, о которой упомянул Михалыч, произошла в городе 16 октября. Алёшка, слышавший разговор соседей, помнил, что творилось в тот день на улице.
Плотный поток машин двигался в сторону загородных шоссе восточного направления. Чего только не было в этих до отказа загружённых машинах! Чаще всего грузовики были заполнены домашним скарбом начальников, потому что простые люди не могло иметь транспорта. Пусть себе драпают, барахольщики, неприязненно думал Алёшка, направляясь к вокзалу.
Было ветрено, во дворе милиции жгли архивы, и по воздуху разносились клочки бумаги и серые хлопья пепла. Потолкавшись среди взволнованных горожан на привокзальной площади, Алешка узнал множество слухов. Например, одни из жителей утверждали, что Сталин уже покинул город, а другие, якобы, точно знали о скором отъезде вождя на готовом к отправке спецпоезде. Говорили также о том, что скоро начнут взрывать промышленные объекты, чтобы они не достались немцам, что в городе бесчинствуют мародёры, а банды грабителей, с призывами бить евреев, взламывают магазины и складские здания.
Тревожными были дни и ночи октября 41-го года. Даже дети тогда понимали, что такое немецкие танки на подступах к городу. 18 октября немцы заняли Волоколамск, а 22-го отряд немецкой мотопехоты в районе Химок почти достиг современной границы города...
... На холодных столичных окраинах старики и женщины возводили оборонительные сооружения. В воздухе пахло едким дымом, гарью, землёй, истерзанной воронками и траншеями. Пахло войной и смертью.
В те грозные дни испытаний город выстоял. Сотни тысяч московских жителей в рядах народного ополчения ушли сражаться на фронт. На последний, решающий для страны рубеж.
Большинство из них не вернулось с фронта домой...
... Обо всём этом спустя 60 с лишним лет вспоминали два пожилых человека, сидя на кухне семиэтажного московского дома, в котором дни войны довелось им жить. Виктор Наумов и Алексей Воеводин уже были пенсионерами. Один из них после войны стал инженером-конструктором, другой — лётчиком в заполярных отрядах отечественной авиации. Они вспоминали родную Зацепу, свое нелёгкое военное детство, родных и знакомых, которые раньше здесь жили.
— А разве вы сами не воевали на фронте? — спросил вертящийся около стариков мальчишка.
— Не довелось, — вздохнул бывший лётчик Алексей Воеводин. — Мы тогда были такими же, как и ты, пацанами и, конечно, мечтали попасть на фронт, который проходил совсем рядом с городом. Вот послушай: дело было в Москве, в октябре сорок первого...