Камикадзе

 
                Мы все стоим в очереди…
                Длиною в жизнь
               

            Она стояла в длинной очереди. Люди обходили её, невольно сторонясь и прижимая сумки к груди. Ребёнок чей-то полез не туда и получил рвани. Заплакал, прижав ладошки к лицу. Та, в очереди, принялась озираться. Так голодная волчица, почуяв запах сырого мяса, выглядывает, в какой стороне затаилась жертва.
           - Мама, а мы скора пидём дамой, мамааа! - разревелся малыш окончательно, дёргая женщину-маму за рукав. – Ну, ты не слышишь, штоля?
           А та не слышала. Она видела перед собой ТО, что не укладывалось в
голове. И не понимала, ЧТО же ТАКОЕ творится. Что произошло… Что заставило ту, в очереди…
           - Погоди…
           Ребёнок смолк. И уставился большими глазёнками, цвета неба, на мать. Ждал. Нет, вроде она нестрого. Так, для отвода глаз. Но плакать разжелалось. Разом.
           - Постой тут. 
           Мать оставила сына и просочилась в очередь.
           - Ты – Верка?
           Та, в очереди, резко задёргала головой. На знакомые звуки. Взгляды двоих встретились. Верка отвернулась, инстинктивно пряча лицо в ладони. Руки её дрожали.
           - Верка… Верка… Что с тобой?
           Но Верка молчала. Она сжалась, как пружина. И стояла. Потерянная.
           Очереди было всё равно.
           Ребёнок наблюдал. Наконец, приблизился. Чтобы поздороваться. И открыл от удивления рот. Мать зауськала. Она поняла, что лучше не надо. Смотреть на то, что видеть малыш не должен.
           Но дети обладают искренней подачей. Она идёт от порыва. Мгновенного казуса, рождённого впечатлением от увиденного и услышанного.
           - Мама, а почему у тёти?..
           Женщина-мама стала закрывать личико сына ладонями, разворачивать его, упирающегося, за плечи и отправлять к выходу, попутно горячо нашёптывая что-то в самое ушко. Ребёнок опустил голову и, глядя под ноги, побрёл, как старичок, в дальний угол. Он остановился впритык и сковырнул пальчиком какой-то плакат. Действо не понравилось продавцу. Раздражение тут же нашло выход:
           - Мамаша! Эй! К Вам!.. К Вам!.. Вы бы следили за своим, а! Здесь денег не напасёшься. Каждый будет пальцы сувать, куда нельзя…
           - А? Что? Алёша! Алёшенька… Сынок! Прекрати.
           И ребёнок снова заплакал. Только теперь беззвучно, сотрясаясь худеньким тельцем, спрятав крохотные ладошки за спину и перебирая скрюченными пальчиками воздух. Поворачиваться в сторону, где стояла мама, мальчик не пожелал.
           Издали стало заметно, как  ребёнка напряглась и вытянулась, подобно струне, а одна нога наигрывала беззвучно что-то, подёргиваясь в такт непроизвольным движениям.
           Мальчик испытал вначале смятение, а затем самый настоящий испуг.
           И никак не мог переварить детским сознанием ЭТО.
           Мать вздохнула. Сыну страшно. «Подойти? Ничего… Это жизнь. Что ж я…» Она едва сдержала порыв уйти прочь. На улицу. Но пришлось бы тащиться в другую аптеку. Повторилось бы тоже самое: очередь и… «Нет. Там дорогая аптека. Пусть потерпит. Он должен расти сильным. Должен… Не таким, как папаша».
           И женщина обратилась вновь. К знакомой… Одноклассница в недавнем прошлом. Та, что стояла неподалёку и ждала. В женщине родился сам собой протест. «Зачем она?» 
           Обе видели ЭТО.
           Встреча двоих… Из прошлого что-то выплыло. Тёплое, смешное. И тут же нахлынула очевидность. Слова-броски застряли в горле, перемешавшись с горячими мыслями. Спеклись в одну массу, которую проглотить было невозможно. Вырвать оттуда, из горла. И прочь…
           - Верка… Что случилось?
           Верка развернулась. Вся. В сторону назвавшей её по имени.
           Та отпрянула.
           Очередь зашушукалась. И пошла волной колыхаться туда-сюда. Переглядывания, шепотки в ладони.
           Верка глянула на людей. Мутный взгляд пробежал вскользь. Прошив, но не задев. Никого.
           У каждого что-то своё. Откровенное. Таится. И ждёт часа.
           И всё же.
           Толпа смолкла…
           Кто-то отводил глаза. Кто-то думал. Может быть – об ЭТОМ.
           У неё не было лица. Вернее, оно было. Но его – не было. Сплошные язвы. Как у прокажённой…
           Верка молчала.
           Очередь переварила увиденное. Она неумолимо приближалась.
           Продавщица махнула рукой и, не глядя, подала приготовленный заранее набор.
           Верка лихорадочно схватила добычу, принялась прятать в сумку какие-то свёртки, пакеты. Йод, шприцы… Шуршание… Трясущиеся руки в ссадинах и порезах. Больше она уже ни на кого не смотрела.
           Окликнувшая изменилась в лице.
           Когда очередь дошла и до неё, аптекарша буднично произнесла:
           - Камикадзе…
           - А? Что? Да…
           Потухшим голосом. Пытаясь совместить в голове две несуразности: про то, что надо купить, и про то, что увидела только что.
           Верка метнулась прочь. Закрыла за собой дверь. Она хлопнула. Мальчик машинально обернулся. На звук. Посмотрел мельком вслед уходящей. Сквозь стеклянную дверь. А затем - на мать.
           Но мать в этот момент переговаривалась о чём-то с аптекаршей.
           И ребёнок успокоился. Он отошёл от ненужной стены, к которой его зачем-то направила мама. И подошёл к ней. Взял за руку и тихо произнёс:
           - Я больше не буду плакать. Никогда. А буду хорошо себя вести. Только не ставь
меня больше к стенке.
           - Что?
           - Не ставь меня к стенке, пожалуйста, мама.
           - Да, сыно. Не буду. Никогда. Обещаю… К стенке – никогда…
           Сквозь привычный гул толпы, он расслышал вопрос, который бросила в лицо очередной покупательнице женщина по ту сторону прилавка:
           - Так… Что Вы хотели, мамаша?

Фото из инета.

13. 05. 13