Баганур
Монголия. Баганур. Наверное, вам это ни о чем не говорит дорогие читатели, но смею уверить, что Баганур - это самая южная точка вечной мерзлоты на нашей планете. Морозы там бывают под пятьдесят градусов, а земля не успевает оттаять за лето. Баганур находится строго на восток от Улан-Батора примерно на расстоянии сто тридцать километров. В Багануре велось интенсивное строительство для развертывания мотострелковой дивизии. Это строительство осуществляли несколько строительных батальонов. Также там стоял наш батальон механизации. В этом батальоне, мне пришлось прослужить некоторое время.
Ну, а теперь небольшая преамбула. Что же стало причиной, широкомасштабного развертывания воинских соединений? Причиной стал вооруженный военный конфликт на острове Даманский, в 1969 году.
Остров Даманский, входивший в состав Приморского края, находится с китайской стороны от главного русла реки Уссури. Его размеры составляют около семидесяти четырех гектаров. В период паводков остров полностью скрывался под водой и никакой хозяйственной ценности для Советского Союза не представлял.
К китайскому берегу, он ближе, но еще в царское время, вопреки мировой практике, границу провели не по фарватеру, а отдав России всю реку. Пока страны союзничали, Пекин претензий не имел, а Москва сама собралась уступить часть приграничных земель Китаю. Теперь СССР и КНР враждуют, и Даманский китайцы выбирают местом прямого столкновения.
Примерно 300 китайских солдат занимают остров в ночь с 1 на 2 марта. Советские пограничники с наблюдательного поста на берегу их не заметили, поэтому бой за Даманский начинается поутру. Силы противника неизвестны, и маленький отряд с ближайшей заставы гибнет почти полностью. Подоспевшее подкрепление пограничников с соседней заставы, уничтожает командный пункт китайцев, и те уходят с острова.
Две недели стороны накапливаю силы. 15 марта, ведя артиллерийский и минометный обстрел, китайцы идут в атаку против окопавшихся на острове пограничников. Бой продолжается почти весь день, китайцы захватывают часть острова. Только к вечеру, в семнадцать часов, в критической ситуации, был открыт огонь из секретных на тот момент реактивных систем залпового огня «Град». Снаряды уничтожили большую часть материально-технических ресурсов китайской группировки и военных, включая подкрепление, миномёты, штабеля снарядов. В семнадцать часов, десять минут, в атаку пошли мотострелки и пограничники, с целью окончательно подавить сопротивление китайских войск. Китайцы начали отход с занятых позиций. Советские войска вновь отошли на свой берег, а китайская сторона больше не предпринимала масштабных враждебных действий на данном участке государственной границы.
Этот военный конфликт и предшествовал, принятию решения Советским Правительством, усилить группировку войск на китайском направлении, для сдерживания агрессивной на тот момент, политики Китая.
В Монголии дорог нет, есть только направления. Асфальтированные шоссе крайне немногочисленны и располагаются практически только в районе столицы. Движение по всей остальной территории бескрайней Монголии осуществляется только по полевым дорогам, каждая из которых представляет собой множество колей, то тянущихся параллельно, то расходящихся веером в степном пространстве. Дороги стягиваются в одну только у немногочисленных мостов и перед перевалами. Ночью в степи всегда ориентируются и выбирают направление движения по звездам, как мореплаватели. Монгольская степь в темное время суток, действительно, похожа на огромное темное море с волнами пригорков, впадин, хребтов и сопок. Небо поздней осенью опускается ниже к земле и напоминает огромную шаль, усыпанную яркими точками звезд. Воздух морозный, сухой, дышит степью и высохшими травами. Иногда в стороне можно разглядеть отдельно стоящие юрты, отары овец и стада коров, пасущихся в степях.
Снег в Монголии бывает очень редко. Выпавший снег, который покрывается ледяной коркой, становится настоящим бедствием для местных жителей. В таких условиях пасущийся скот может с трудом добывать себе корм из-под снега в виде сухой травы, оставшейся после жаркого лета.
В Баганур мы приехали около полуночи. Машина остановилась около двух небольших вагончиков, тускло освещаемых качающимся и поскрипывающим фонарем. Из окон просачивался желтоватый тусклый свет, и слышалась серьезная мужская речь, включающая крепкие слова ненормативной лексики. Справа от вагончиков на небольшом расстоянии стояло несколько рядов больших армейских палаток, из труб которых шел легкий дымок. Слышался лязг инструмента истопников, поддерживающих огонь в буржуйках, которыми отапливались палатки. Разглядеть более подробно местность было невозможно из-за темноты, но увиденное уже настраивало на грустные размышления.
Дверь вагончика распахнулась, и из него вышел невысокого роста человек в черном овчинном полушубке, нахлобученной на лоб до бровей шапке и с лихо закрученными вверх усами, как у Чапаева.
- Командир батальона, майор Дубик, - представился усатый человек.
На его полушубке знаков воинского отличия не было, да и сам полушубок был изрядно поношен и имел неопрятный вид. Я так же представился.
- А мы тебя уже заждались, - сказал комбат, - скоро бунт будет. Прошло уже три месяца, как развернули батальон, а начфина до сих пор нет. Народ сидит без денег, семьи в союзе без денег. Временно исполняющий обязанности выдает аванс по сто тугриков и баста! А что такое сто тугриков? Даже бутылку водки на них не купишь.
Я достал из кармана пачку сигарет и предложил закурить. «БТ» в Монголии считались самыми крутыми сигаретами, как «Мальборо» в Союзе. В это время из вагончика вышли еще два человека, которые подошли к нам. Один из них был в ватных армейских штанах и бушлате, с повязкой на рукаве, на портупее болталась кобура от пистолета, а на ногах были надеты огромные валенки с толстой литой подошвой. Его подкопченное, усталое лицо имело кавказские черты, кончики широких усов были опущены вниз. Другой был среднего роста, упитанный, имел приятные черты лица и добродушную улыбку.
- Прапорщик Гашпар и старший лейтенант Полищук, - представил подошедших комбат. - А это наш новый начфин, старший лейтенант Орлов Александр Васильевич, прибыл только что из стольного града Улан-Батор. Теперь у нас начнется новая жизнь. Тугрики, они хоть и пахнут, но без них совсем грустно.
Мы перекурили, и я намекнул, что купил в столице пару бутылок водки. Водку с красивым названием «Улан-Батор» производили в Монголии на новеньком заводе, построенном чехами. Технология производства также была чешской.
Русский человек всегда любил выпить, а выпить на халяву особенно, поэтому долго уговаривать никого не пришлось. Командир дал указание организовать закуску, и Гришка отправился исполнять поручение. Мы вошли в вагончик. Он был штабной и состоял из двух половин. В одной размещался кабинет командира, в другой - начальника штаба батальона. В командирской половине стоял длинный стол, сколоченный из досок и застеленный обойными листами бумаги. По бокам были две длинные лавки, во главе стола находилась персональная табуретка командира. В углу стоял металлический сейф, который придавал помещению какую-то солидность, несмотря на то, что имел непонятный цвет и был изрядно обшарпан. Рядом с сейфом стоял шкаф без дверок. Он был завален какими-то бумагами, чертежами и кипами старых газет. На стене висела карта мира с двумя полушариями земли, закопченная, как и стены самого вагончика. В углу у двери стояло оцинкованное ведро, которое заменяло урну. Вокруг него валялись окурки и прочий мусор.
Гришку долго ждать не пришлось. Он влетел, словно ветер, в распахнутую настежь дверь и начал выгружать из карманов незамысловатую провизию.
Мы пили из граненых стаканов, которые Дубик проворно извлек из своего командирского сейфа. Они не были чистыми, но, как говорят, водка - отличный антисептик. Первый стакан пили за мой приезд, второй - за мое здоровье, а третий - за баб. Разговор о женщинах, как я потом понял, здесь имел особый смысл, так как женщин в гарнизоне почти не было, и все мужики были по этому поводу весьма озабочены.
Мне рассказали, как в спешном порядке из московских строительных частей был сформирован этот батальон механизации. Загрузили на платформы «убитую» технику: экскаваторы, бульдозеры - и эшелоном отправили все это в Монголию. Офицеры и прапорщики ехали этим же составом в прицепных плацкартных вагонах.
Мы засиделись до ночи и где-то к трем часам утра решили расходиться на покой. Меня проводили к палатке, где жили офицеры, и показали мою койку. Она находилась недалеко от буржуйки, на нижнем месте двухъярусной солдатской кровати. В помещении тускло светила лампочка, покрашенная в синий цвет. Стоял тяжелый, спертый воздух, в котором витала вонь от сохнувших портянок, дыма, пота и водочного перегара. Откуда-то из угла палатки слышался смачный храп утомленного жизнью советского прапорщика. После долгой дороги и изрядной дозы алкоголя я сразу уснул, чуть коснувшись головой подушки.
Утром я проснулся от сушняка. Выпитое накануне зелье требовало погасить пожар. Во рту и в душе все пересохло. Я огляделся. Увиденное на трезвую, но затуманенную голову не вдохновило меня. Глаза сканировали окружающее пространство в поисках живительного источника, и я его нашел. В углу около входной двери на табуретке стоял оцинкованный бак. На нем крупными корявыми буквами красной краской было написано: «Вода для питья». Увидев этот бак, мне сразу стало легче. После того, как я залпом выпил кружку холодной воды, понял, что жизнь продолжается. Теперь можно было осмотреть свое новое жилище, в котором мне предстояло прожить неопределенное количество времени. Офицерская палатка представляла собой убогое зрелище. Полы были из неструганных сосновых досок, кое-как подогнанных друг к другу. Из всех удобств «пещерной» цивилизации был только бак с питьевой водой и умывальник типа рукомойника, который был закреплен в углу. Под ним стояло помойное ведро, куда сливалась вода. Все остальное пространство занимали солдатские двухъярусные кровати, на которых кто-то еще спал, а на остальных валялись вещи и непонятное имущество. Вся палатка внутри была покрыта слоем пыли и копоти. Под кроватями в чемоданах разного калибра лежали вещи офицеров и прапорщиков.
Приведя себя в порядок, я вышел из палатки и столкнулся в дверях с Полищуком. Он имел уставший, помятый вид, но на ногах стоял уверенно.
- Ну, я за тобой! - сказал он, - пойдем в столовую, а то пролетим как фанера над Парижем!
Офицерская столовая была в соседнем строительном батальоне. Этот батальон уже год, как был развернут, и соседи успели немного обустроиться. У них была даже солдатская баня, что в условиях Монголии считалось безумной роскошью. Солдаты из соседнего батальона жили так же, как наши, в палатках, а для офицеров и прапорщиков был построен барак.
Мы шли какими-то задворками и вышли к строению ангарного типа с большой деревянной пристройкой. Воздух был слегка морозный, с дымком от топившихся палаток и кочегарок. В столовой было тепло, сухо и пахло едой. Пища была невкусной, но вполне съедобной. На стенах висели натюрморты, выполненные местными художниками из числа солдат. Полы были застланы линолеумом и имели вполне приличный вид. Когда организм сыт, все видится в другом ракурсе, и убогости постепенно сглаживаются, приобретая очертания экстравагантности и особого экзотического шарма.
После завтрака комбат представил меня офицерам, и я приступил к работе. Временное исполнение обязанностей начальника финансовой службы было возложено на замполита второй роты, старшего лейтенанта Женю Конкина. Он был среднего роста, имел приятную внешность с добродушным лицом и красивыми голубыми глазами. Вся процедура приема должности заняла чуть более часа. Еще в течение рабочего дня я рассчитал несколько офицеров и прапорщиков в отпуск и начислил денежное довольствие всем оставшимся военнослужащим. Денег, чтобы произвести все выплаты, недоставало, поэтому решили так - отпускники едут со мной в Улан-Батор, там я получаю в банке деньги и их рассчитываю. Народ садится в поезд и семь суток под перестук вагонных колес пьет водку до самой Москвы. Но получилось по-другому. Получив на руки тугрики, отпускники решили, что сначала им надо купить подарки всем членам семьи. Далее необходимо посмотреть Улан-Батор, сфотографироваться в городе, чтобы было о чем рассказать и что показать дома по приезду. Самое главное, они хотели хотя бы пару-тройку дней нормально оттянуться, попить водочки и отдохнуть в гарнизонном клоповнике.
Бригадная гостиница располагалась в Улан-Баторе на территории воинской части, в одном из обычных бараков, отведенных под этот сервис. В народе она называлась «Клоповник». Клопов в этой гостинице было много. Они ходили как полноправные хозяева везде, где им хотелось. Для того чтобы эти «животные» не заползали на кровати, под ножки специально ставили консервные банки, в которые заливали воду. Про тараканов я не говорю, это была особая категория живности, которую уже давно считали домашней. Их было здесь много, но тараканы - не кровососы. Для того чтобы они не лазили по столам и вещам, в уголках комнат на полу специально для них устраивали кормушки.
Выплатив своим гвардейцам положенные деньги, мне надо было возвращаться в часть, чтобы рассчитать остальных товарищей, которым отпуск еще не светил. Те же, которых я рассчитал, не хотели меня отпускать, пока я не выпью с ними ведро шампанского. Никакие мои уговоры об отмене этого решения действия не возымели должного эффекта. Ребята нашли эмалированное ведро, притащили семнадцать бутылок шампанского, перелили спиртное в эту емкость, и пир начался. Мы кружками зачерпывали шампанское из ведра и вливали его в свой организм. Три дня мы так пили, причем не только шампанское.
Соответственно, никаких подарков никто не купил, никто не сфотографировался на фоне главного монгольского города, но хорошо, что все-таки к концу третьего дня все отпускники загрузились в поезд, и он тихонько тронулся от вокзального перрона. Я вернулся в часть. В моей руке был чемодан, битком набитый тугриками.
На следующий день по прибытию я осчастливил весь личный состав батальона, чем вывел его из строя. Три дня и три ночи над бескрайними степями Монголии раздавались удалые русские песни: «Степь да степь кругом» да про молодого парня, который выходил в степь донецкую.
Комбат рвал на голове волосы, называл всех нелицеприятными словами, грозился покарать, но сделать ничего не смог. Народ гулял широко, раздольно, по-русски!
Дубик жил в бараке, принадлежащем соседнему батальону. Он занимал маленькую комнатку площадью девять квадратных метров, но по монгольским понятиям это были шикарные апартаменты с удобствами в конце общего коридора. Умывальник и кухня тоже были общими и в этой связи всегда находились в загаженном состоянии. Когда физически и морально передвигаться по общежитию было небезопасно и противно, присылали солдатиков, и они в течение нескольких часов наводили относительный порядок. В комнате Дубика стояла солдатская койка с двумя ватными матрасами, застланная байковым солдатским одеялом. Подушка так же была ватная, а наволочка давно забыла то время, когда ее стирали. Над кроватью на стене висел портрет Володи Высоцкого, вырезанный из какого-то журнала, а рядом с ним красовалась фотооткрытка генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. У Дубика было два кумира, один из которых был символом свободы, осознанной необходимости, которую к своим сорока двум годам он еще не мог сформулировать в четкое понимание и представление, а другой - символом незыблемости советской власти. Высоцкому он завидовал в народной любви и популярности, а Брежнева почитал ставленником всевышнего и всемогущественного на земле. В бога Дубик не верил, ему ближе была дарвиновская теория эволюционного развития видов. Но после очередного отъезда членов проверяющей комиссии из части он крестился со словами: «Слава богу, пронесло!»
К богу Дубик относился с подозрением, потому что ни одна из его просьб к всевышнему не была исполнена. В Брежнева Дубик верил больше, чем в бога. Партия, которую олицетворял собой Леонид Ильич, дала ему все! Он, бедный мальчик из далекого молдавского села, стал офицером строительных войск, майором с перспективой в ближайшее время получить воинское звание подполковника! Он вспоминал солдатские годы, как ночами драил асидолом бронзовые краны в умывальнике, хлоркой унитазы, как натирал до блеска мастикой полы в казарме. Неуставных отношений в то время не было, как не было и самого понятия дедовщины. Просто в случае невыполнения поручения старослужащего можно было получить хорошего леща в лоб без синяков и переломов, и это было очень убедительно. При поступлении в военное училище абитуриенты из числа солдат, прослужившие хотя бы полгода, пользовались определенными привилегиями и зачислялись вне конкурса. Под эту привилегию попал и Ваня Дубик. Невзирая на огромные пробелы в образовании, он был зачислен курсантом военного училища. Учиться Ваня не любил, потому как учеба - это огромный труд. Ваня же все детство и отрочество крутил хвосты свиньям, играл с пацанами в карты, ходил на рыбалку и занимался другими незатейливыми делами. Чтобы выжить в училище и кое-как сдавать экзамены, необходимо было идти по трупам товарищей, периодически закладывая их проступки, другими словами, заниматься стукачеством. В училище он выслужился до высокого звания старшины учебной роты, гордился этим и, будучи еще ефрейтором, посылал домой в деревню свои фотографии со старшинскими погонами. Однокурсники-сослуживцы его не любили, а посему часто над ним издевались и попросту, как сейчас говорят, подкалывали. Однажды необходимо было сдавать в медсанбате училища анализы мочи. Все курсанты пописали в маленькие, специально заготовленные и выданные пузыречки с наклеенными на них этикетками принадлежности. Далее всей ротой написали полную трехлитровую банку и, приклеив этикетку «СТАРШИНА РОТЫ ДУБИК», поставили ее на полку рядом с другими анализами. В другой раз в казарме, когда Ваня спал глубоким сном, раскинув ноги, ему выкрасили яйца, вывалившиеся из трусов, ярко-оранжевой флуоресцентной краской. Эта операция была тонка и ювелирна, потому что краску предварительно необходимо было подогреть до температуры человеческого тела и производить покраску мягкими беличьими кисточками, чтобы он не почувствовал прикосновения. На следующее утро рота мылась в бане, и все курсанты увидели светящиеся яйца старшины. Никто ничего не понял в изумлении. Все стояли с открытыми ртами и смотрели на непонятное явление. Дубик не понял, что привлекало внимание сослуживцев, уставившихся в одну точку его тщедушного тела десятью сантиметрами ниже пупка. Когда же он сам узрел ярко-оранжевое свечение своих принадлежностей, то чуть не упал в обморок от неожиданности и страха. За два дня до этого у него была случайная половая связь, последствий которой он по какой-то причине опасался. Поэтому и обнаружение светящегося объекта вызвало у него состояние глубокого шока. С женщинами Дубику не везло, а если сказать точнее, он был занудлив, жаден и не интересен как собеседник. За всю свою сознательную жизнь он осмысленно прочитал всего три книги: «Устав гарнизонной и караульной службы», «Устав внутренней службы» и «Дисциплинарный устав Вооруженных Сил СССР». Только об этих книгах и их значении в воспитании нравственно-эстетического уровня советского человека он мог рассуждать часами. Других книг, кроме «Муму» И.С. Тургенева, он не читал, да и эту прочитал случайно, на спор. В дальнейшем при беседах, которые каким-либо образом касались литературы, он уходил с умным видом в сторону или говорил кратко, что очень любит читать Тургенева.
Но всему рано или поздно приходит конец. Так закончилась пьянка, и начались суровые будни. Пить, конечно, не перестали. Водка заменяла все: отсутствие семьи, телевизора, Большого и Малого театра. Под чарку и разговоры были более откровенные и непринужденные. Правда, пили уже после работы и до глубокой ночи. Хлопцы были крепкие, одного из них звали Коля Маленький. Он был похож на младшего брата Диониса, так как выпивал немереное количество и почти не хмелел. Скидываясь на водку и закуску, Николай давал деньги, чтобы ему персонально купили бутылку. Когда садились выпивать, «малыш» из горлышка выпивал свою дозу, а потом веселился и пил со всеми наравне. Надо заметить, что особым здоровьем Коля не отличался, был среднего роста, правда, квадратного телосложения. После выпивки он почти всегда был спокоен и уравновешен, но, правда, иногда бывали и исключения. В таких случаях нужно было держаться от него подальше, не задавать глупых вопросов и не нервировать его. В гневе Коля мог спокойно запустить в кого-нибудь тумбочкой. Но это все происходило крайне редко, так как народ старался не будить в соратнике негативных эмоций.
Задачами нашего батальона было выкапывание котлованов под строящиеся военные объекты. Все эти работы были как подготовительные для дальнейшего строительства. Грунты были очень тяжелые, земля за лето не успевала оттаивать, а порой попадались и скальные породы, которые можно было только взрывать. Заледенелую землю экскаваторы не брали. Взрывать ее не всегда представлялось возможным по технике безопасности. Вгрызаться в грунт было необходимо каждый день, поэтому всю зиму в котлованах и траншеях сжигали десятки тонн аммонала. Аммонал при сгорании выделял очень большое количество тепловой энергии. После его выгорания в дело включались бульдозеры и экскаваторы. Но техника была старая, часто ломалась, и в этих случаях зачистка котлованов осуществлялась вручную. В котлован при сорокаградусном морозе загоняли сто двадцать человек с лопатами. Это были чумазые, уставшие, закопченные солдаты. Прямо сказать, картина не для слабонервных. Это чем-то напоминало хронику старых архивных фильмов о заключенных ГУЛАГа. Но там были заключенные, а здесь солдаты советской армии, условия содержания которых приравнивались к каторге. Жизнь офицеров и прапорщиков лучше не была, они тоже порой брали лопаты и личным примером воодушевляли солдат, по нескольку часов не вылезая из котлованов, также вгрызаясь в проклятый грунт. Сжигать аммонал было небезопасно, при малейшей детонации могло не слабо рвануть. Но, слава богу, этого не происходило.
Хорошим подспорьем при таких работах могли бы быть компрессорные установки с отбойными молотками, как у шахтеров, но их в батальоне не было, так как они не были предусмотрены штатом. Штаты составлялись Генеральным штабом Вооруженных Сил. Откуда им в Москве было знать, какие грунты в Монголии?! Какие технические средства необходимы при их разработках?!
Каторжные работы начались спустя неделю, как батальон прибыл в Баганур. За эту неделю едва успели кое-как поставить пару штабных вагончиков и развернуть палаточный городок.
На партийных собраниях офицеры ставили вопрос о том, что необходимо сначала обустроить элементарный быт для солдат и офицеров, создать ремонтную базу для техники, пока не наступили суровые монгольские морозы. Но все эти пожелания остались в протоколах партийных собраний. Руководство требовало вгрызаться в грунт теми силами и средствами, которые были в наличии, а все остальное обещали в перспективе рассмотреть.
Зима в Монголии морозная и бесснежная. Она не заставила себя ждать и накатила строго по календарю. Начались морозы, которые крепчали день ото дня, поднимались пыльные ветра и вьюги. В палатках и вагончиках сжигались тонны угля и дров. Поскольку палатки обустраивались на скорую руку, тепло моментально улетучивалось. У солдат и офицеров начались простудные заболевания. Многие из них переболели пневмонией. Один солдат умер от воспаления легких, а другой повесился, потому что не смог пережить ужаса и кошмара этой зимы. На солдат страшно было смотреть - они ходили чумазые, оборванные, с обветренными от ветра лицами и руками. В каждом батальоне был медицинский пункт, врач и фельдшер, а также санитар из числа солдат. В этом медпункте была зеленка, йод, перекись водорода и дешевые таблетки от кашля. Это был весь арсенал медицинского оборудования. Домой же солдатики писали хорошие письма, что живы, здоровы, сыты и надежно защищают свою родину. У самих же не было даже приличной формы одежды, чтобы сфотографироваться и послать домой фото на память. Стыдно было за Родину, которая их наказала каторгой, вместо почетного исполнения воинского долга, которая их сделала без вины осужденными.
Стоит особо сказать о политработниках. В каждой роте и в каждом батальоне был замполит. Кроме того, в каждом батальоне был еще офицер в звании капитана, секретарь партийной организации. Партия в то время была у нас одна, та самая - «УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ». Та партия, которая строила светлое будущее всего советского человечества. Задачей наших политработников было поднимать дух солдат к ратному труду, незыблемой сыновней любовью к родной партии и ненависти ко всему буржуазному и натовскому отребью. Политработники, в общем-то, были не плохие ребята, и все то, что они говорили в пропагандистских целях, наверное, могло иметь место в соответствии с их должностными инструкциями и наставлениями. Они также жили в убогой офицерской палатке и также как все испытывали на себе прелести жалкого существования. Однако они никогда не спускались в котлованы с лопатами и собственным примером не зажигали энтузиазмом. Их основной задачей было составление планов проведения политзанятий, написание конспектов, выступлений перед солдатами на занятиях, и, наверное, самое главное - оформление наглядной агитации. Наглядная агитация - это плакаты и лозунги, написанные белой гуашью на красном полотнище, например: «Солдат! На твой ратный труд смотрит Родина!». Эти плакаты и лозунги расставлялись по периметру котлованов и выглядели больше не как средство для воодушевления, а как издевательство над людьми.
Еще каждая рота механизации должна была иметь передвижную «Ленинскую комнату» и также выставлять ее на строительном объекте для всеобщего обозрения. Передвижная «Ленинская комната» представляла собой собранную на рояльных петлях раскладушку из фанеры. На эту раскладушку в самом почетном месте наклеивались открытки членов политбюро ЦК КПСС, обязательно портреты министра обороны и начальника Генерального штаба. Также размещались материалы последнего съезда ЦК КПСС, тексты военной присяги и другие актуальные, по мнению политработников, материалы. Эта передвижная «Ленинская комната» также выставлялась на земляном отвале против котлована, в котором, как черти в аду, копошились праведные грешники. С высоты же земельного отвала на них строго взирало всё без исключения Политбюро ЦК КПСС и военное руководство во главе с самим министром обороны. Под таким неусыпным и строгим контролем работать из-под палки было нельзя, стыдно!
Освобожденный секретарь партийной организации в звании капитана занимался сборами партвзносов и протоколированием партийных собраний. Все собрания всегда носили чисто формальный характер и реально не касались нашей повседневной жизни. Офицеры и прапорщики, коммунисты пытались задавать вопросы руководству о недопустимости такого бездушного отношения к личному составу, о необходимости улучшения быта и условий работы. Но все эти призывы были воплем в пустыне. На людей было откровенно наплевать, главное - план, главное - кубометры вынутого грунта.
Дубик как командир был никакой. Так, что-то мотылялось по батальону в засаленном полушубке и делало вид, что командует батальоном. Он никогда не перечил начальству, никогда не пытался правильно и грамотно организовать работу. Одним словом, не командир, а пустое место. В батальон он пришел на повышение с должности начальника штаба. В технике он не разбирался и не хотел разбираться, главной целью было получить очередное звание и перейти на какую-нибудь другую непыльную должность. Образование у него было среднее специальное, да и сам он был ниже среднего во всех отношениях. Доходило до того, что офицеры и прапорщики откровенно посылали его порой на несколько буковок русского алфавита. Он хлопал глазами, шевелил усами и сказать-то в ответ ничего не мог. Он был кандидатом в члены КПСС, и ранней осенью на партийном собрании его должны были принимать в коммунисты. Да, в общем-то, сказать про него больше нечего, и так о пустом месте получилось наговорить с три короба. Правда, можно было бы добавить, что, по слухам, он и на предыдущем месте был никаким, а карьеру построил на доносах и заискивании перед начальством. Говорили также, что он приторговывал салярой, продавая ее монголам бензовозами. С ним в компании по бизнесу был начальник штаба. Делали они это тихо, конспиративно. За руку их никто не поймал, а значит, они были неподсудны.
Остальные же ребята, офицеры и прапорщики, были нормальные, и, вообще говоря, батальон был на самоуправлении. Все знали, кому и что делать, и пытались это делать дружно и как можно лучше. Все всегда приходили друг к другу на помощь, не ждали особого приглашения.
Все плохое когда-нибудь кончается. Морозы пошли на убыль, чаще стало появляться солнышко, и небо стало более голубым и прозрачным. Правда, надо сказать, и весной в Монголии бывают холодные ветра, несущие с собой тучи мелкой противной пыли. Снега, как правило, выпадает очень мало, и таять по большому счету нечему. Тарбаганы (степной сурок) стали высовываться из нор и греться на скупом весеннем солнышке. Люди тоже почувствовали весну, стали выходить на улицу и радоваться первым весенним лучам. Жизнь как бы оживала.
Жизнь оживала и на монгольской стороне. Оказывается, монголы - незаурядные торгаши. Как только немного потеплело, они начали приезжать на своих лошаденках к расположению нашего батальона с целью что-то продать или купить. Обычно они предлагали шкурки тарбаганов, плохо выделанные и жесткие, но при этом довольно симпатичные. В обмен на эти шкурки они пытались выманить офицерские хромовые или, на худой конец, яловые сапоги. Хромочи у них всегда были писком мужской степной моды. Монголы всегда одевались в национальные халаты и подпоясывались длинным куском красной или оранжевой материи. На головах у них были лисьи или тарбаганьи малахаи - национальные шапки. Вид, конечно, экзотический, но диковатый. Они приезжали довольно часто, с трудом говорили на русском языке, зная не более двух десятков слов, но и этого вполне хватало. Многих из них мы даже считали своими друзьями. Надо заметить, что монголы очень простой и гостеприимный народ. Проезжающих по степи путников они всегда угощали лафитником водки, чаем или кружкой терпкого кумыса.
Но надо сказать, что они могли, не стесняясь, умыкнуть все, что плохо лежит. Денег у них почти никогда не было, они в основном жили натуральным хозяйством, занимались скотоводством. Все их доходы получались от продажи государству шерсти и мяса, за которые платили сущие гроши.
Еще у них была одна из диких традиций гостеприимства. Если путнику надо было заночевать в юрте по причине поломки автомобиля или плохой погоды, хозяин юрты предлагал постель со своей женой. Если путник не отказывался, это считалось высокой честью. Надо сказать, что монголы очень любят детей и поэтому иногда в юртах можно встретить пацанов с явными проявлениями славянского типа, рыженьких и конопатеньких. Монголам очень нравились русские женщины, они говорили: «Вот от такого союза получаются прекрасные дети, красивые как русские и умные как монголы». Монголки, в свою очередь, тащились от русских мужиков, особенно обладающих растительностью на груди и спине, так как у монголов при их шикарных шевелюрах на головах напрочь отсутствовала растительность на других частях тела. В соседнем батальоне служил капитан Иван Анохин, и был у него монгольский приятель, сейчас уже не помню его имени, но у него была очень симпатичная жена – монголочка, молоденькая, стройненькая и больше похожая на китаяночку. Ваня зачастил к другу в гости и стал почти членом их семьи. Через некоторое время монголочка родила мальчика, копию Вани, а через год девочку, тоже похожую на Анохина.
Когда же приехала из Союза жена Ивана, то монгольский друг тоже захотел с ней пошалить, но здесь произошел облом: Иван сказал другу, что в Советском Союзе таких обычаев нет, и жена его неправильно поймет, если узнает о его похождениях в ее отсутствие. Так, мало-помалу обрубил Ваня дружеские концы и ушел в глубокое подполье. Конечно, доброжелатели проинформировали Эрну, жену Ивана, о похождениях мужа. Конечно, был скандал с битьем посуды и угрозами развода, но у Эрны было двое детей, и все потихонечку замялось. Время лечит.
Однажды приехал наш общий монгольский друг Джуда на своей лошаденке. Около батальона была вырыта траншея два метра шириной. Гришка Гашпар, наш прапорщик, предложил Джуде спор, по которому обещал на его дохлой лошаденке перескочить через эту траншею. Джуда сказал, что «монгольская лошадь через яма прыгать не может, она яма кругом объезжать любит». Но спор есть спор, особенно когда на кону стоит ящик архи (монгольская водка крепостью 38 градусов на основе молока). Гришка был молдаванином по национальности и всю жизнь до армии прожил в Абхазии, он умел хорошо управляться с лошадьми, они его слушались и понимали. Он с первой попытки, сев в седло, перелетел через эту траншею, чем очень удивил и одновременно огорчил монгола, который и подумать не мог о таких способностях своего тощего коняги. Но спор есть спор. Стоимость ящика архи для монгола - это целое состояние, поэтому Джуда стал уговаривать Гришку о прощении спора. Приведя некоторые аргументы, Гришка убедил своего оппонента отдать ему на месяц лошадь в качестве вознаграждения за выигранный спор вместо ящика водки. На этом и сошлись. Гришка целый месяц гарцевал впереди своего взвода на боевом коне, чем очень нервировал Дубика и смешил всех остальных офицеров и солдат. Картина была достойна кисти известного художника-баталиста.
Хотелось сказать еще о том, что на территории Монголии проживает еще одна небольшая общность людей. Это так называемые местнорусские, а другими словами, потомки Семеновцев, бежавших во время революции и гражданской войны в Монголию, спасаясь от красного террора и преследований. Семеновцы живут целыми деревнями в избах, построенных по образцу российских. Они считаются гражданами Монголии со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями. Если бы вы знали, какая у них слепая, жуткая ностальгия по своей исторической родине России. Если бы вы знали, как они все мечтают, хоть только одной ногой ступить на родную далекую землю, с которой когда-то бежали, не приняв революции и советской власти. Сейчас, являясь гражданами Монголии, они гордятся тем, что являются хоть потерянной, но все-таки маленькой частицей бывшей родины, которая построила социализм и стала одной из великих мировых держав. Девчонки – Семеновочки просто с ума сходят от желания выйти замуж за какого-нибудь солдатика и уехать в Россию. Но в любом случае они всегда готовы отдать все самое дорогое и девственное за близкие отношения с русскими, как с частицей чего-то святого и сокровенного.
Весна потихоньку входила в свои права, солнышко порой уже не только пригревало, но даже и слегка припекало. Окрестности расположения воинской части наводили на грустные мысли: куда не посмотри - везде простиралась степь. Правда, недалеко на востоке виднелись какие-то небольшие деревья и кустарник, как потом мне объяснили, там протекает речка Керулен. По советским понятиям, это был ручеек, небольшая речушка, а по монгольским - река, описанная даже в летописях жизнеописания Чингисхана. В старинные времена за земли вдоль реки Керулен и других между монгольскими племенами велись серьезные войны и сражения. Эти войны так и назывались «войны за пастбища». Вдоль любой из рек Монголии простирались луга, проросшие более сочной травой. Как ни странно, но даже в этом ручейке водилась рыба, с трудом продвигаясь вверх по течению через пороги и перекаты. Рыба в Монголии относится к разряду священных животных, и поэтому население ее не ловит и тем более не употребляет в пищу. Русским ловить рыбу не запрещали, поэтому настоящие любители рыбалки в Монголии отрывались по полной. Ловили ленка, хариуса, а некоторые даже умудрялись поймать крупного тайменя.
Человек – звучит гордо! Наверное, это от того, что только человек может приспособиться выживать в таких условиях, в которых другие млекопитающие просто погибают и вымирают, как вымерли в определенное историческое время мамонты. Человек же выживает и даже находит в этой неизбежности черты экзотики и романтики. Когда мы впервые приехали в Монголию, все монголки казались нам на одно лицо, страшные и совсем непривлекательные. Но прошло совсем немного времени, и уже можно было эти лица отличать друг от друга, а еще чуть позже находить среди них симпатичных и даже красивых женщин. Вот таковы метаморфозы выживания и адаптации.
Мы прекрасно понимали то, что никому не нужны, и если сами о себе не позаботимся, за нас это никто не сделает. Основная проблема одичания заключалась в том, что все жили без семей, так как не было жилья. Многие офицеры и прапорщики просто начали деградировать, попросту говоря, спиваться. Был у нас такой майор Гуляков, заядлый шахматист, эрудит – ходячая энциклопедия. Во многих вопросах разбирался, был начитан, поначалу даже в офицерской столовой требовал не только вилку, но и даже нож: «Как же без ножа можно садиться за обеденный стол?» Прошло время, он начал попивать, потом пить, потом напиваться. Иногда после чрезмерного принятия горячительного на душу мог войти в любую солдатскую палатку и лечь спать на любую пустую койку. Поскольку в палатках было довольно сумрачно, однажды старшина роты, думая, что на кровати спит солдат и не встает по команде «рота подъем», перетянул его бляхой солдатского ремня со словами: «Ты что, солдат, совсем оборзел? Команда «подъем» тебя не касается?» Бедного майора, чуть не хватил инфаркт, благо, что отрезвление еще не наступило. Он часто опаздывал на завтрак в офицерскую столовую, а когда приходил, то еды уже не было. Тогда он просил, чтобы повар налил ему кружку растительного масла, которую выпивал, закусывая куском черного хлеба, и отправлялся на службу. Но однажды с ним произошла беда под названием «несварение», то есть приключилась диарея. Два дня через каждый час бедный бегал до ветру, а бывало, что не успевал добежать, и тогда случалась трагедия, сопровождаемая неприятным запахом, которая заканчивалась стиркой обделанных штанов.
Жены писали угрожающие письма мужьям и жаловались во все инстанции Министерства обороны. Семьи были под угрозой разводов. Все офицеры как офицеры, кто служил в Германии, кто в Чехословакии, кто Польше, все привозили домой нормальные шмотки, хрусталь, сервизы, а наши из Монголии - только клопов и тараканов.
Вот в таких условиях мы пришли к пониманию того, что нам надо самим строить себе жилье. В это время на строительные площадки гарнизона уже завозились панели для строительства жилых домов для офицерского состава дивизии. Офицерам и прапорщикам нашего батальона и другим строителям получить в этих домах квартиры не светило. В первую очередь жильем обеспечивалось командование дивизии, далее - офицеры и прапорщики соединения. Про стройбат всегда забывали - рылом не вышли, не элита. Кто-то из ребят предложил умыкнуть определенное количество панелей, сделать ленточный фундамент и построить на территории батальона одноэтажный панельный дом. Но просто так взять панели было нельзя, это в то время называлось «расхищением социалистической собственности», и за это светила статья уголовного кодекса. Поэтому мы решили попросить некондиционные панели с элементами брака или повреждений. Таких панелей не нашлось, и однажды темной ночью кто-то из злоумышленников положил некоторое количество панелей на землю и проехал по ним трактором. Так появились некондиционные панели, которые подлежали списанию и не могли быть использованы для строительства многоэтажных домов. Нам же они очень даже подходили. Мы за месяц построили десятиквартирный дом, а к осени и второй.
Летом уже приехали первые семьи, и жизнь начала потихонечку налаживаться. Конечно, после московских квартир со всеми удобствами, жизнь в самострое была убогой, но с любимым и в шалаше рай. Понятно, что отопление было печное, вода привозная, туалет на улице, но зато семья была вместе. Быть может, не пройдя такие испытания, семейные отношения в дальнейшем могли сложиться иначе, но трудности закаляют и сближают.
Наступила осень. Меня перевели к новому месту службы в город Дархан. Ребята из Баганура писали, что на партийном собрании по приему в члены КПСС майора Дубика прокатили и не приняли в партию. По этой причине его перевели в другую воинскую часть. Был большой скандал по этому поводу, приезжал начальник политотдела управления строительных частей. Но ребята стояли на своем, и никакие уговоры и угрозы не помогли изменить решения. Это, наверное, был единственный случай за всю историю Вооруженных сил, когда командира не приняли в партию. Да и как его можно было принять, если лозунг партии был: «УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!»