Собственно, разные люди одного, довоенного поколения, из разных стран... Один - из врачебной одесской семьи, большой юморист в очень большом государстве, в 30 лет - автор самого Аркадия Райкина, признанный лидер в своей области русского языка, за рубежами этого языка его юмор и не поймут даже. Второй - из семьи адвоката, сам адвокат - но в маленьком Израиле, с 1965 в военной прокуратуре, дослужился до председателя окружного суда Хайфы, а в 2005 стал Госконтролёром Израиля. Так что общего-то между ними? Сущий пустяк: оба - евреи. А как они это воспринимают - сами пусть и рассказывают читателям.
Жванецкий не раз объяснял в интервью, насколько эта тема выстраданная - еврейская.
- "Ты не чувствуешь себя евреем, ты избегаешь эту тему. Да, признаешь графу по факту рождения, но, если ощущаешь себя им, чувствуешь - должен за это нести ответственность, против воли своей. Тебе это не нужно, но на тебя указывают пальцем. А страна-то погромонеустойчивая, надо мужество иметь - жить в России, зарабатывать в ней и тратиь деньги - тоже дома. А вдруг обвал валюты, ценных бумаг - именно тебя по башке палкой бьют: это я почему-то виноват. Ты даже своей русской жене не можешь это объяснить - она не понимает! Говорим - на одном языке, а понимаем - на разных. Оттого и семья нестабильна".
А теперь слово - отставному судье, Госконтролеру, доктору правоведения, Линденштраусу.
- "Двадцать лет назад 1200 судей собрались в Вене в гигантском зале дворца Ротшильда все судьи Австрии. Меня пригласили прочесть лекцию об израильской судебной системе.
- Дамы и господа! - начал я по-английски, поднявшись на трибуну. В марте 1939 года, на этом самом месте, стоял мой отец. Ему было 35 лет, он был активистом сионистского движения, и у него был новорожденный сын - это я. А напротив отца сидел – не поверите!- соратник Гитлера, печально знаменитый Адольф Эйхман.
В зале наступила гробовая тишина. Я мог на этом закончить. Бомба уже разорвалась. Но именно из-за шока я продолжил. Я рассказал им, что за полгода до начала Второй мировой войны Эйхман вызвал к себе делегацию еврейских лидеров Германии и Австрии. И мой отец, Аарон Вальтер Линденштраус - который через много лет стал одним из свидетелей на процессе Эйхмана - предстал перед ним, как сотрудник Еврейского Агентства в Берлине. Он занимался репатриацией немецких евреев в Эрец-Исраэль. Часть евреев таки хотела репатриироваться, нацистский режим не возражал, но англичане мешали,не желая изменения пропорции арабов и евреев в подмандатной до мая 1948 территории, ограничивая число въездных виз в Палестину. Эйхман самым унизительным образом отнесся к стоявшим перед ним двадцати еврейским делегатам. Он орал им, уважаемым людям, что они все заплатят своими головами, если не уберут из рейха евреев, точнее "ваше еврейское тряпье"- так мне рассказал , подросшему, мой отец.
И вот сегодня я стою перед вами, тот самый-ребенок, родившийся в нацистском Берлине и ставший судьей в Израиле - и говорю вам: "У нас есть своё, еврейское государство, в нашей стране самая сильная демократическая система на всем Ближнем Востоке,и в случае необходимости мы умеем защищаться, что не раз всем доказали".
За считанные часы до начала войны немец-профессор, у которого мама работала, сумел перевезти нас через Альпы в Италию. Там мы дождались отца, все вместе уехали в Израиль и поселились в Тель-Авиве. Каждое утро я умолял маму, чтобы она не сидела рядом со мной в автобусе, а то кто-нибудь из моих одноклассников услышит, что она говорит со мной по-немецки. Я знаю иврит с детства, но в Израиле мама, не освоила этот язык, и, с моей точки зрения, было совершенно чудовищно, что она не говорит на языке страны, где живёт!
Я начал историю моей жизни с конференции в венском "дворце Ротшильда", а закончу ее на берлинской улице Майнеке, 10, где когда то была контора моего отца и откуда тысячи евреев репатриировались в Израиль. Круг замкнулся полностью четыре месяца назад, когда немецкий Госконтролер, профессор Дитер Ангелес пригласил меня выступить в Бундестаге. Я поставил условием, что буду говорить на иврите. Мои немецкие коллеги удивились этой странной просьбе, но согласились. И посол Израиля предоставил в мое распоряжение великолепного переводчика. Я слышал, что он великолепен, потому что немецкий – и мой родной язык.
Я поднялся на трибуну немецкого парламента,обвёл взглядом депутатов, сидевших в
зале, и сказал на иврите:
"Дамы и господа, спасибо, что пригласили меня вернуться в город, где я родился. Вся семья моей матери погибла в Освенциме. Сегодня Германия – дружественная нам страна, немало помогает Израилю, но еврейский народ никогда не забудет то, что вы с нами сделали. Маргарита Линденштраус не забыла этого до самой смерти, и я, ее сын, стою
здесь для того, чтобы об этом всем здесь напомнить. На иврите".
Вот и вся история о двух Михаилах. Оказывается, не они определяют, кто еврей (не плохой, не хороший, просто - еврей), а другие люди. Со стороны, говорят, виднее, да и видится большое издалека. И кто предначертал судьбу этому народу? Надо бы подумать...
И ещё маленький штрих. В 200 метрах от моей иерусалимской квартиры, окна в окна, находится oдин из домов престарелых. Там живёт...сестра Миши Жванецкого с мужем, в двухкомнатной квартирке, счастливая, не знающая иврита, как и мать госконтролёра Михи. Я был у них в гостях, свидетельствую. Когда братишка её наведался в Израиль на концерты, от встречи с сестрой уклонился... Бог ему судья.
13.5.2013