ПЕРВАЯ БОЛЬ
Седьмой класс… Начало сентября… Урок в восьмом классе в самом разгаре… В класс вдруг входит воспитатель и говорит, что меня вызывает директор. Я в ужасе: «За что он меня вызывает? Ведь я ничего плохого не делала!» Директор, которого все боялись как огня, включая учителей и воспитателей, смотрит на меня как-то странно и говорит:
- Ты должна завтра поехать домой, твоя мама больна и хочет увидеть тебя.
- Хорошо, - отвечаю я, не понимая, зачем нужно ехать, ведь я только что приехала из дома.
Я знала, что мама уже три года болеет и всё последнее лето лежит в больнице, но ничего плохого и предположить не могла.
- Ты поедешь с воспитателем до Пензы, там она посадит тебя на самолёт до Наровчата, - продолжал директор.
Слушая его, я думала о своём…
Утром в спальню, где я готовилась к отъезду, вошла моя воспитательница и сказала:
- Нина, надень, пожалуйста, школьную форму.
«Почему школьную?» - подумала я, и эта мысль постоянно вертелась в моей голове, пока мы добирались до Пензы на электричке, пока летела – уже одна - на самолёте до дома.
Самолёт приземлился на знакомом аэродроме Наровчата. Я выпрыгнула из него и сразу же увидела двух моих подружек, которые бежали ко мне и кричали:
- Нинка, твоя мама умерла!
Я остановилась, опустила сумку, почему-то посмотрела на огромное синее небо и… окаменела. Всё, что происходило потом, воспринималось так, будто это было не со мной, а с кем-то другим.
Вот я вхожу в дом, где много людей, вижу своих родственников, даже тётю Олю и тётю Дусю из Москвы. У всех заплаканные глаза, и все – в чёрном. На меня тоже кто-то надевает чёрный платок… Тётя Дуся берёт меня за руку и ведёт в переднюю, где на столе в гробу лежит… «Нет-нет, это не моя мама! Это другой человек - чужой и мёртвый!» - я застываю около гроба. Слёз нет…
- Почему ты не плачешь? – слышу я голос тёти. – Люди могут подумать, что тебе не жаль маму.
Я молчу. Старшая сестра подходит ко мне и обнимает. На её лицо страшно смотреть. Но даже её сердечное участие не вызывает моих слёз.
Как шла по улице за гробом, кто был рядом, как дошла до кладбища – не помню.
На кладбище, когда опускают гроб в могилу, я чувствую в руке комок холодной мокрой земли и слышу голос рядом: «Надо бросить в могилу». И тут до меня дошло: «Надо бросить туда, куда навеки ушла моя дорогая мама». Я силюсь заплакать, но слёз опять нет, вместо них камень на душе, который сильно давит и не даёт дышать.
Дома родные, так и не добившись, чтобы я заплакала, велели мне посмотреть в поддувало печки. Я автоматически посмотрела…
Когда через несколько дней, вернувшись в школу-интернат под Пензой, я лежала вечером в постели, ко мне подошла нянечка и погладила меня по голове, что-то ласково шепча. Слёзы градом хлынули из моих глаз, всё тело содрогнулось в рыданиях, я прижалась к доброй женщине и долго-долго не хотела отрываться от неё.
Ночью, когда я, кажется, только-только закрыла глаза, мне приснился сон: кто-то страшный и лохматый навалился на меня и начал душить. Я испуганно вжалась в постель, не зная, что делать. А чудовище давило всё сильнее и сильнее… Из жуткого чувства обречённости меня вывела подруга: услышав, как я кричу во сне, она разбудила меня. Была ночь, я лежала вся в холодном поту и не могла сказать ни слова…
Наутро я рассказала сон нянечке. Она повела меня к печке в спальне и тоже заставила посмотреть в поддувало.
- Это был домовой. Если ещё раз придёт, спроси у него: «К худу или к добру?» и потом помолись: «Господи, помилуй!» - сказала она.
Через несколько дней, когда меня опять стал душить домовой, я так и сделала. Домовой на мой вопрос ничего не ответил, но тут же исчез… Больше этот сон мне не снился.
…Я часто ходила к беседке в парке, где сидела с мамой, когда она год назад приезжала ко мне в интернат на праздник 8 Марта. Я сидела и вспоминала её, а также концерт, на котором я пела песню «Оренбургский пуховый платок». Слёзы мамы, которые она украдкой вытирала концом своей косынки, были видны мне даже на сцене… Наверное, уже тогда она знала о своей болезни и о том, что скоро уйдёт в небытие и оставит двух дочек сиротами.
РАЗЛИВ
Весной вода в Мокше так разливалась, что доходила до околицы, затапливая и лес, и луга, и даже огороды. Деревья в лесу стояли в воде, на них было много птиц, а по воде плавали дикие утки, а также рыбаки и охотники в лодках. Рыбу в этот период ловили не только с лодок, но прямо у околицы села.
В один из воскресных погожих деньков мы – девятиклассники – собрались небольшой компанией, чтобы отдохнуть на речном острове. Толик, у которого отец был лесничим, «организовал» лодку и охотничье ружьё: мальчишки хотели пострелять уток и наловить рыбы для ухи.
Сестра как раз купила мне новый спортивный костюм – тёмно-синий с белыми полосками на рукавах и на воротнике-стойке. Я долго мечтала о таком и не могла нарадоваться на него. Там более что скоро должны были состояться соревнования, где я намеревалась блеснуть своей обновкой.
…Благополучно переплыв по весенней прозрачной воде с кое-где плавающими льдинками на остров, мы собрали хворост для костра и разожгли огонь. Мальчишки ушли ловить рыбу, а мы, девчонки, разостлали одеяло, разложили взятые из дома припасы и поставили на огонь котелок с водой для ухи.
Пока ждали мальчишек, танцевали твист под музыку из маленького приёмника. Тогда твист только что вошёл в моду, но на школьных вечерах нам не разрешали его танцевать, а вот на острове мы «оторвались» на полную катушку… Вот и мальчишки с пойманной рыбой. Почистить её и бросить в кипящую воду – минутное дело. Отобедав с аппетитом ухой и снедью, мы заложили в угли костра картошку и пошли стрелять из ружья. Я вызвалась сделать это первой. Мальчишки обступили меня и смотрели весело и хитро. Приложив к плечу приклад, я нашла цель – старое дерево – и выстрелила. Отдача была настолько сильной, что я от неожиданности села на землю. Раздался смех. Вот почему мальчишки так хитро смотрели на меня! В дерево я, конечно, не попала, но сам факт выстрела для меня был очень значителен.
Потом мы пели песни под гитару, ели печёную картошку, опять танцевали, собирали цветы… Мальчишки пошли стрелять уток, но ничего не настреляли. Время на природе, да ещё с любимыми друзьями пролетело незаметно.
Домой возвращались под вечер. В лодке опять пели песни, по очереди гребли, баловались, плеская друг на друга холодной водой из-за борта. Вот и берег невдалеке показался.
Но тут, как нарочно, на мой новый костюм попали брызги, и я очень расстроилась.
- Хватит брызгаться, мы уже приплыли! - стала урезонивать я ребят.
Но они меня как будто и не слышали и продолжали баловаться. И я, увидев, что лодка подплыла почти что к берегу – оставался какой-то метр до него, - встала одной ногой на борт и, сильно оттолкнувшись, прыгнула… Но вместо твёрдого берега, на который нужно было приземлиться, я со всего маху ушла в ледяную воду с головой... Холод судорогой свёл всё тело, дыхание остановилось, но мне удалось вынырнуть. Лодка от моего толчка отошла назад, и расстояние до берега увеличилось сразу метра на два, поэтому я и не допрыгнула.
Я молча подгребла к берегу, вылезла на него, а тут и ребята подоспели, помогли мне выбраться, вылить воду из сапог, накрыли сухой курткой и велели бежать до ближайшего дома одного из наших мальчишек – Сашки. Я побежала, плюхая тяжёлыми от воды сапогами и разбрызгивая вокруг себя мелкие брызги. Чтобы я не замёрзла, Сашка бежал рядом и подгонял меня.
- Давай-давай, не останавливайся! – командовал он, хотя я и сама знала, что мне нужно было бежать изо всех сил.
Дома у Сашки я быстро сняла мокрую одежду, надела сухую и забралась на тёплую печку под ватное одеяло. Сашка дал мне горячего чая с мёдом. А тут и его мама пришла. Выслушав от сына мою печальную историю, она достала бутылку с какой-то мутной жидкостью, наполнила стакан до половины и дала мне выпить. От стакана шёл резкий, неприятный и не знакомый мне запах. Но я выпила залпом, как велели. Горячее тепло разлилось по всему телу и окончательно согрело меня. Голова закружилась и стала тяжёлой. Закусив горячими щами и салом, я уснула до утра. Тогда я впервые узнала, что такое самогон и как он действует. Как ни странно, я даже не заболела после этой ледяного «купели» и ни разу не чихнула.
Самое грустное для меня случилось утром. Придя домой, я начала стирать свою мокрую одежду. К моему ужасу, мой спортивный костюм стал похож на бесформенную тряпку, белая краска почти слилась с синей и была не видна. Идти в таком костюме на соревнования я уже не могла. Я тихо заплакала над тазиком, чтобы сестра не услышала меня, ведь тогда мне досталось бы ещё и за это.
Сейчас, через много-много лет, я вспоминаю об этом приключении со смехом, а иногда – с мистическим подтекстом: почему Бог спас меня тогда, для чего?
СТЕНКА НА СТЕНКУ
Однажды зимой мы – группа десятиклассников - собрались на Масленицу покататься на лошади. Толик выпросил у отца лошадь, запряг её в большие сани, мы украсили дугу лентами и колокольчиком и с песнями и весёлым гиканьем поехали по селу, привлекая к себе удивлённые взгляды прохожих. Когда вдоволь накатались по родному селу и оказались за околицей, кто-то предложил поехать в другое село, где всегда на Масленицу проходил кулачный бой между мужиками и парнями двух сёл.
- Что, может, посмотрим? Говорят, это ужасное зрелище!
- А что ж не поехать? Поедем!
И мы по заснеженной дороге, не предполагая, что ждёт нас впереди, поехали в другое село. Настроение было прекрасное, ощущение свободы и полёта вдохновляло нас на «подвиги»… Снег летел из-под копыт лошади прямо в сани, весело звенел колокольчик. Мы смеялись, пели песни и толкались в санях. Время в дороге пролетело незаметно.
У села, к которому мы подъехали, было много народу – взрослых и детей. Мы слезли с саней и стали пробираться через толпу. По мере того, как мы приближались к центру толпы, радость от езды проходила, весёлость – тоже. А вот и то, ради чего мы приехали сюда.
Перед нами открылась потрясающая картина: на большом поле напротив друг друга стояли люди – мужчины и парни. Они были напряжены и как будто чего-то ждали. Через некоторое время раздался свист, и обе людские стенки стали медленно сходиться. Вокруг всё стихло, только слышен был скрип снега под ногами людей. Неожиданно раздалось громкое ржание лошади. В воздухе повисло что-то страшное и гнетущее.
Над толпой зевак повисла гробовая тишина, не предвещавшая ничего хорошего. И вот эту тишину вдруг разрезали крики столкнувшихся людей, подогревавших себя на кулачный бой, а потом раздался необычный треск. Мы сразу и не поняли, что это такое, и только потом догадались, что это хруст от ударов кулаками…
Они бились как разъярённые быки, остервенело молотя друг друга. Казалось, так длилось целую вечность. Слышались крики: «Эх!», «На!», «Получай!», «Убью!» Страшные ругательства делали обстановку ещё более напряжённой. Через некоторое время ругань сменили какие-то утробные жалобно-всхлипывающие звуки. Это были стоны раненых, и это было ужасно! Что-то первобытное, звериное исходило от дерущихся. А вот и первые побитые с кровью на губах и с разбитыми носами и головами стали «отпадать» от кучки кулачников. К ним подбегали женщины и оттаскивали подальше. А они в исступлении рвались из рук жён и матерей и пытались опять уйти туда, где бились их друзья. Потом женщины стали кидаться в толпу дерущихся и выхватывать упавших «воинов».
Зеваки очнулись от оцепенения и тоже стали кричать, некоторые женщины застыли в ужасе, а дети прижались к матерям. Я оглянулась на наших ребят: их лица были бледными, руки сжимались в кулаки. Было такое ощущение, что они вот-вот бросятся в драку. Их надо было срочно увозить домой! Мы стали уговаривать наших мальчишек уехать, но они не соглашались. Тогда мы начали тащить их к лошади, уговаривая сделать это хотя бы ради нас.
Конца страшного зрелища мы не увидели, да это уже и не хотелось видеть. Нам всё-таки удалось уговорить наших парней, и мы поехали домой. Настроение наше было окончательно испорчено. Мы ехали назад тихие, ошарашенные кровавым зрелищем.
«Неужели такое возможно в наше время?» - этот вопрос, наверное, мучил каждого из нас после поездки на кулачный бой.