Вера, как всегда проснулась рано. Повернула голову к окну – погода обещала быть хорошей. С улыбкой потянулась, снова расслабилась, закрыв глаза; но затем решительно встала – через час нужно будет кормить хозяев. Накинула халатик, по пути в ванную заглянула в спальни к детям. И её Машенька, и сын хозяев Саша спали спокойно. Приняла душ, переоделась и спустилась на кухню. Включила кофе-машину, сделала себе эспрессо и, закурив сигарету, села к столу. В очередной раз подумала: «Как же мне повезло» и снова улыбнулась.
Почти шесть лет уже прошло, как она наперекор родителям уехала из дома в этот большой город. Ни уговоры, ни слёзы матери не остановили её. А как было останавливаться, раз она точно знала, что беременна. В их селе, хоть и большое оно, долго такое не утаишь, и родившая без мужа, считай, до конца дней своих будет прозываться шалавой. Предупреждали её родители, конечно, предупреждали, чтобы не вздумала водить шашни с тем художником, что прибыл сюда – слово-то, какое чудное – на пленэр. Почитай, всё село припадало к изгородям, когда он направлялся с большим деревянным ящиком куда-нибудь к озеру, или к лесу писать свои картины. Потом, правда, к художнику привыкли и уже не глазели. Узнали у бабки Авдотьи, в избе которой тот остановился, что зовут его Павел и что пробудет он здесь до холодов.
Как ни старалась Вера избегать Павла, всё-таки случилось познакомиться. Случайно. Ну, и влюбилась сразу и безоглядно. Так ведь разве в такого парня можно было не влюбиться – высокий, волосы чёрные, чуть волнистые, а глазищи синие-синие. Как заглянула в них Вера, аж дух перехватило. Ну, и стали они тайком встречаться – благо, мест, где можно схорониться от чужого взгляда, предостаточно. И погода способствовала их свиданиям на природе. Вот только время пролетело быстро. С осенними дождями Павел засобирался домой. Но уж очень красивой Вера была, потому твёрдо на прощание сказал, мол, если что, приезжай.
«Если что» случилось, она и приехала. Позвонила. Павел ей обрадовался, она видела это, но в квартиру родителей не повёл, мол, чуть позже познакомит, и устроил Веру в своей студии. Тут она и жила. Всё бы хорошо, только каким-то не таким дружок её стал после того, как открыла ему своё положение. Показывался всё реже, частенько приходил выпивши. Но не обижал. Она сама обижалась и начинала иной раз плакать. Тогда он её успокаивал и говорил, что всё хорошо будет. И всё-таки сказал, что сейчас жениться он никак не может, ну, разве что, через пару лет. А пока пусть Вера едет домой. Там и рожает.
Тут уж она так заголосила – спортил меня, опозорил, дома проклянут, или убьют – что Павел пулей из мастерской вылетел. Вернулся пьянее пьяного и заплетающимся языком сказал, что в роддом её определит, передачи носить будет, но женится только в том случае, если родит мальчика. Выговорился, бухнулся на кушетку и захрапел. Вера и тому пока рада была, мол, ничего, поживём – увидим, как оно сложится. Не обманул Павел, определил, куда следует, и навещал регулярно. А Вера на всякий случай постоянно молилась, чтобы мальчик получился. Получилась девочка. И Павел пропал. Письмецо только от него передали, что свои условия он выполнил, а она – нет, поэтому, мол, не обессудь.
Снова расстраиваться Вера стала, да так, что заставила обратить на себя внимание женщины, рожавшей в один день с ней. Та подошла в коридоре, представилась Эльвирой и позвала в палату, поговорить. Палата была отдельная. Стала расспрашивать; и, заливаясь слезами, Вера поведала ей всё. И про то, что домой невозможно вернуться, и про то, что в городе никого у неё нет. Эльвира категорически заявила, что такой дуры набитой давно не встречала – разве можно этим охламонам из бомонда на слово верить, нужно было брать за шиворот, или другое место, да в ЗАГС волочить, а потом уж по кустам шмыгать. Ладно, говорит, не вой, а то молоко пропадёт. Про «охламонов из бомонда» Вера не поняла, с «дурой безмозглой» согласилась – и мать так не раз говаривала – но про молоко возразила, что его столько, сцеживаться устаёт. Эльвира прямо расцвела довольной улыбкой и попросила часть молока для её Сашеньки отдавать, а то у самой маловато, не хватает дитёнку. Подумав немного, обнадёжила, что за это она постарается Вере помочь, вот только с мужем переговорит.
Назавтра всё и решилось. Подъехали к роддому две машины. Из ведомой два здоровяка вышли. Один из них заспешил к солидному внедорожнику и дверцу открыл. Вот на вылезшего мужчину и показала Эльвира – муж её. Спустилась к нему вниз, а когда вернулась, сообщила, что Константин Николаевич согласен, чтобы Вера жила у них. В качестве кормилицы и домработницы. Платить, естественно, будут. Если та согласится, конечно. Господи, да как не согласиться на такое предложение. Согласилась, да ещё с радостью.
В положенный день приехал Константин Николаевич забирать обеих. К Вериному несказанному удивлению привёз два пакета с приданым для детей. Один пакет голубой, другой – розовый. «Розовый для Машеньки»,— догадалась Вера и прослезилась. Спустились вниз. Константин Николаевич с ней вежливо поздоровался, жену поцеловал, вручил спустившимся с ними сёстрам и врачу пакеты с подарками и посадил обеих женщин в машину. Первый раз в жизни так доброжелательно обходились с Верой, и она решила в будущем во всём угождать своим благодетелям.
И угождала. Ну, убираться ей не привыкать-стать, а вот кухня с её агрегатами сначала напугала. Привыкла потом, разумеется, освоилась. И к зарплате своей, от величины которой вначале обомлела, привыкла. Тратила разумно, откладывала даже, представляя, как пошлёт накопленное родителям, которые и думать, наверное, про неё забыли. Однажды и послала, и письмо в ответ получила, в котором говорилось, что простили её, и наказ давали служить добросовестно добрым людям, не шалберничать, как дома, потому как совсем плохо в селе жить стало, стало быть пусть за место в городе держится. И поплакала и посмеялась Вера над этим письмом. Но и успокоилась – мир в семье дорогого стоит.
С хозяевами ей, нужно прямо сказать, просто повезло. Эльвира не придиралась, поначалу даже помогала управляться по двухэтажному особняку. Только когда Вера совсем освоилась, стала пропадать «по делам», привозя в дом горы различной одежды, для себя и детей. И Вере перепадало. И Константин Николаевич относился к ней по-доброму, подарки мелкие делал, а, главное, не приставал, чего Вера поначалу очень уж боялась, наслушавшись в селе про всяких олигархов. «Хорошие люди»,— заключила в который раз Вера, допивая кофе, и принялась готовить завтрак.
Хозяин – на работу, хозяйка – в магазин, а Вера покормила ребятишек, прибралась на кухне и отправилась с детьми в парк, где им особенно нравилось гулять. Да и аттракционы всякие были. А то ещё лошадей с верблюдами приводили и катали на них детей – на всё это Константин Николаевич специально деньги оставлял. И отчитываться не заставлял за них. Но Вера разве обманывать станет, всегда возвращала, если оставались.
Села Вера на скамейку, Саша и Маша взапуски помчались выбирать себе развлечения. Крепко подружились они. Саша всегда старался девочке во всём угождать. За столом всякие вкусности подсовывал, за руку, словно старший, по садику около дома водил, качели придерживал, пока Машенька на них взбиралась, потом раскачивал их. Вера с умилением всегда наблюдала такое рыцарское ухаживание, иногда мечтала, не породнится ли она с хозяевами, и даже задумывалась, а можно ли молочным брату с сестрой жениться. На этом себя одёргивала, чтобы, не дай бог, не сглазить. Тогда перед глазами появлялся Виктор, личный шофёр Константина Николаевича, который постоянно провожал её глазами и подмигивал. Вот Вера и думала, а вдруг у неё с Виктором сложится. Сильно, правда, не загадывала, но сердечко ёкало, когда такую возможность обмозговывала.
Ребятишки, смеясь, прибежали. Машенька раскраснелась вся от бега, а Саша наоборот бледненький какой-то стал, губки синеватыми сделались. И запыхался уж очень.
— Сашенька, ты, котёночек, чего отдышаться не можешь? Не заболел ли часом?
— Не, тёть Вер, не заболел.
И правда, через минутку порозовел мальчонка. Домой пошли. Вечером Вера рассказала хозяевам о своих подозрениях. Решили за Сашей понаблюдать. И точно, как только тот побегает, губки синими становятся, и одышка появляется. Решили к врачу обратиться.
Хозяева сами с сыном поехали, а Вера с Машенькой к пруду пошли, что не очень далеко от их особняка был. Хорошо там. Воздух чистый, травами насыщенный. Кузнечики стрекочут, бабочки со стрекозами с цветка на цветок перепархивают. Машенька за ними бегает, старается панамкой поймать. Не получается. Вера сидит у воды и посматривает, чтобы дочка к дороге, что вдоль пруда проходит, не подбегала. Машины, правда, здесь редко пыль поднимают, но мало ли что. Только Машенька давно усвоила, что к дороге без взрослых подходить нельзя – задавить могут, или дядька плохой украдёт и увезёт. Посидели вдвоём у воды, уток хлебом покормили, сами проголодались, и домой пошли. Машенька устала, но терпит, на руки не просится. Пришли, умылись, покушали, и дочку Вера уложила поспать. Тут и хозяева приехали. Мрачные. Даже Саша необычно смирным казался. Когда и Сашу в спальню отвели, узнала Вера, что у того заподозрили какой-то порок сердца. Нужно обследование. Так что спасибо Вере, что вовремя беду заметила.
Впрочем, уныние длилось недолго – после многочисленных осмотров и обследований врачи заключили, что мальчик это недомогание перерастёт. Успокоились на целый год. А Саше становилось всё хуже. Тогда Константин Николаевич собрал сына и отправился с ним в Германию. Когда вернулись, домочадцы по лицу отца увидели, что не так всё хорошо, как им местные медики говорили. Вере подробностей не сообщали, но она видела, что в доме поселилась тревога. К тому же хозяева её строго-настрого предупредили, что Саше бегать нельзя ни в коем случае. Да он уже и сам не мог. Предстояли новые обследования. К удивлению Веры Константин Николаевич предложил ей заодно показать врачам и Машеньку – вреда не будет. Подумала и согласилась. Поблагодарила заботливого хозяина. Тревожилась, правда, но оказалось, что дочка была совсем здорова. Ещё большим уважением прониклась Вера к хозяевам.
Стала только замечать, что менее тёплыми стали их взаимоотношения. Объясняла себе, что всё дело в болезни Саши, и не обижалась. Да и показалось ей это, по всей видимости, потому что Эльвира проявила заботу о ней самой, взяв на себя обязанность, гулять с детьми. Так само собой получилось, что Вера, имея больше свободного времени, чуть ближе познакомилась с Виктором, который этому тоже был искренне рад. Ходили иногда по вечерам к пруду, каждый о своей жизни рассказывал, делились своими впечатлениями о хозяевах. Единодушно решили – всем бы таких. О будущем не загадывали, оба считали, что нужно пользоваться настоящим. Виктор, невысокий, крепенький, очень подвижный, был рядом с Верой тихим и покладистым. Ручищам своим, как художник, воли не давал и с поцелуями не лез, зато очень нежно рассказывал о своей матери, что одна воспитала его. Вспоминал без особого удовольствия об армии, о том, что поступал и не поступил в институт, а денег на платное обучение не было. Теперь копит, да только вот возраст уже не тот. Вера с трудом могла представить Виктора с его впаянной в плечи головой и буграми мышц студентом. Но ему об этом не говорила.
Снова Константин Николаевич стал говорить о поездке в Германию – на следующий год пора отправлять Сашу в школу, куда же с таким здоровьем. Вера тоже с удовольствием и некоторой грустью думала о дочери, которой следовало идти в первый класс. А дети уже твёрдо решили, что будут учиться только вместе. Вера на это улыбалась, а хозяева почему-то избегали на неё смотреть.
И как-то внезапно Константин Николаевич с Сашей снова улетели. Через три дня пришла из Германии телеграмма для Эльвиры, прочитав которую, та стала сразу какой-то совершенно чужой – Веру заметно стала избегать и часто по пустякам раздражалась, иногда, скрывая слёзы, плакала. Так прошло два дня. На третий, с утра отправила домработницу в супермаркет, сказав, что, к сожалению, с машиной что-то случилось, так что придётся воспользоваться общественным транспортом.
— С Машей я погуляю. Всю ночь голова болела – проветриться нужно.
Ничего не заподозрила Вера, хотя тревожное предчувствие вот уже который день гнездилось в сердце. Поехала, поцеловав на прощание дочку, весело вырывающуюся у неё из рук:
— Ну, мам, пусти, я на качели побегу.
— Ты только осторожнее, малыш, сильно не раскачивайся, а то упасть можешь.
Вышла за ворота, помахав рукой весело приветствующим её охранникам. Направилась к автобусной остановке, то ускоряя, то замедляя шаг – никак не хотели идти ноги, и в голове молоточком стучало: «Вернись домой, вернись домой». Отбросила от себя «эти глупости» и заторопилась. Вернулась часа чрез три.
Пусто. «Неужели ещё гуляют?». Разложила покупки. Заниматься ничем не хотелось – непреходящая тревога заставляла бесцельно ходить по дому. Вышла во двор. Охранники сказали, что хозяйка с Машей с прогулки ещё не возвращались. Вера снова пошла к дому – всё-таки нужно было готовить то ли обед, то ли уже ужин. Раскладывала продукты, поминутно выглядывая в окно. Бросила, снова вышла во двор, затем за ворота. Так слонялась бесцельно, пока не стало смеркаться. Тревога переросла в уверенность случившегося несчастья. Скорая помощь ей не помогла – никого сегодня с улицы не забирали. В милиции посмеялись, мол, вернётся твоя хозяйка, с ребёнком в загулы не пускаются.
Когда окончательно стемнело, Эльвира объявилась. Одна. Страшными глазами посмотрела на Веру, и та поняла – Машеньки больше нет.
— Под машину она попала. Прости. Не смогла уберечь.
Заплакала хозяйка и направилась наверх. Обернулась, хотела ещё что-то сказать и заспешила вниз, увидев Веру, лежащей на полу. Встала рядом на колени да так и застыла, не зная, предпринимать что-то, или оставить самой прийти в себя. Села, поджав под себя ноги и молча смотрела на лежащую. Наконец, Вера пришла в себя, какое-то время непонимающе смотрела на Эльвиру, затем спросила:
— Где Машенька?
— В больнице она, в морге,— произнесла едва слышно и погладила Веру по голове.
Вера отстранила её руку, поднялась, подошла к столу и, тяжело опершись на него руками, не мигая посмотрела на хозяйку. Потом снова спросила отрешённо:
— А Машенька где?
Эльвира закрыла лицо руками и завыла. А Вера, вдруг, выйдя из ступора, засуетилась. Помчалась в комнату дочери, собрала в пакет её вещи, чуть не упала, сбегая по ступенькам, и снова с вопросом:
— В какой больнице дочка? Мне же нужно ей вещи отвезти,— потрясла за плечо, всё ещё сидящую на полу, Эльвиру,— Куда мне ехать, да не вой, говори.
Эльвира почти кричала сквозь слёзы, что сегодня никуда ехать не нужно, что девочка в морге, туда не пустят в такое время. Но кто может остановить мать, спешащую к своему попавшему в беду ребёнку. Ничего уже не соображающая Вера за руку схватила хозяйку и потащила по полу к двери, причитая:
— Машенька ждёт, Машенька ждёт, Машенька ждёт….
Эльвира, наконец, сумела встать на ноги, и, безуспешно пытаясь выдернуть руку, продолжала вприпрыжку следовать за Верой, не имея сил остановить это движение.
— Да подожди ты,— наконец выдохнула она,— Ну, подожди.
Потом снова долго пыталась втолковать обезумевшей женщине, что сегодня у них ничего не получится. Вера снова рванула её за руку и, как Эльвира ни сопротивлялась, потащила к воротам. Охранники с тревогой и недоумением смотрели на происходящее, не зная, что им следует предпринять в такой ситуации, когда невесть что происходит, но никто не зовёт на помощь. Один из них всё-таки нерешительно двинулся к женщинам. Тут Эльвира смогла остановить, начавшую уставать, Веру:
— Ладно. На машине поедем,— вспомнила и поспешно добавила,— Починили её.
«Как холодно здесь,— подумала Вера, когда после долгих переговоров их впустили внутрь,— а я ничего тёплого для доченьки не догадалась захватить». Наконец её подвели к столу, где под простынёй лежало чьё-то тело. Каким же маленьким оно было в сравнении с другими, синевшими открытыми ступнями, не уместившимися под накидками.
— Ей же холодно,— простонала Вера,— подложите под неё что-нибудь, и лихорадочно стала рыться в детских вещах, что до сих пор прижимала к груди.
Но тут служитель приоткрыл лицо, и Вера узнала, узнала свою маленькую, своё солнышко, узнала, несмотря на то, что личико было бледное-бледное и израненное. Выпустив вещи из рук, кинулась к своему ребёнку. Простыню хотели быстро вернуть на место, но Вера вцепилась в неё и сдёрнула совсем. Перед глазами всё поплыло, когда увидела раздавленную нижнюю половину туловища, и грубо заштопанный рубец, что тянулся от шеи через всю грудную клетку.
От падения её удержала Эльвира.
Очнулась в машине. Всю дорогу до дома молчала.
Все последующие дни прошли за пределами сознания Веры. Похороны, поминки. Как будто не с ней всё происходило, и не её дочку отпевали и закапывали. Рядом неотлучно была Эльвира. Больше никого.
С постели почти не вставала. Эльвира заходила за ней, приводила к столу, что-то говорила, пригубливала вино, закусывала – Вера ни к чему не притрагивалась – потом снова провожала в комнату. И она послушно ложилась на кровать и лежала неподвижно, куда-то устремив немигающие глаза.
А однажды вспомнился морг и обезображенная грудка Машеньки. Ещё пока вяло, неохотно, стал приходить в себя мозг. «Зачем её так разрезали?». Стала думать, с кем посоветоваться, кому открыть появившиеся, ещё нечёткие подозрения. «Виктор!». Да, только он здесь мог посочувствовать её горю, только ему могла высказать своё наболевшее. Вот только эти дни ни разу почему-то его не видела. Даже на кладбище. А ведь он должен был поддержать её, почему-то она была уверена в этом.
Не отдавая себе отчёта, для чего, она прислушалась, стараясь определить, где хозяйка. Когда показалось, что та зашла в свою спальню, встала и, стараясь не шуметь, спустилась вниз. Размышляя, постояла ещё немного и вышла. Пошла к охране. Оба смотрели сочувствующе на приближающуюся женщину и о чём-то переговаривались, будто спорили. И всё же на вопрос, где сейчас Виктор, чуть помедлив, один из них сказал, что у себя в комнате. Вчера прилетел. Она не обратила внимания на его «прилетел», повернулась и пошла к домику обслуги.
Виктор, не спавший уже несколько суток, продолжал пить, заглушая мысли о сделанном. Но мысли не отпускали. Он снова и снова видел девочку, которая бежала по пологому спуску к дороге за мячом. Выбрав момент, он включил передачу и поехал. Руки не послушались, и он неудачно совершил наезд – девочка, откинутая краем бампера, упала и испуганно смотрела на затормозивший автомобиль. Она даже заплакать не успела, как Виктор, дав задний ход, переехал её. Подбежавшая Эльвира дрожащими руками брезгливо завернула тельце в приготовленную на заднем сидении ткань, и они помчались в больницу. Сколько вначале Эльвира пробыла в морге, он не помнил. Потом её снова позвали, и вернулась она уже с небольшим контейнером. Посмотрела на часы, сказала, что, слава богу, успевают, и Виктор погнал в аэропорт.
Засунув в карман пиджака увесистую пачку валюты, получив все необходимые документы, он поспешил на посадку, не оглянувшись на отъезжающую хозяйку. И вот теперь чернел за столом отёкшим лицом и скрипел зубами, пытаясь заглушить всхлип расплющиваемой колесом плоти, а он звучал в голове всё отчётливее. Но всё же больше всего его беспокоила мысль о встрече с Верой, которая вопреки обещаниям хозяйки оставалась ещё в доме. И он пил, периодически отключаясь; и, приходя в себя, пил снова, стараясь не смотреть на пачку долларов, что зачем-то лежала перед ним.
Крепко зажмурился, увидев перед собой видение. Снова открыв глаза, убедился, что видение не исчезло – Вера стояла и смотрела на него. Он накрыл ладонью деньги, застыл и затем подвинул стопку вперёд, к Вере.
— Возьми.
Вера молчала.
— Да не смотр на меня так,— засипел он пересохшим горлом,— уйди, Христа ради.
Вера только спросила:
— Зачем?
И тут Виктора прорвало. Он хрипел, кашлял и говорил, прикладывался к стакану и говорил снова, словно стараясь, наконец, освободиться от давившего его груза. И Вера слушала, как этот битюг постоянно повторял, что его заставили, и он не посмел, он просто не мог отказаться, так как в большом долгу перед хозяином. Он смотрел налитыми кровью глазами и уже кричал, захлёбываясь словами, что деньги здесь вовсе ни при чём, вот, забери их, он человек маленький, как и Вера, и обязан выполнять приказы. Потому и….
— Зачем?— снова, дрожа голосом, повторила Вера.
Из Виктора будто пар выпустили. Он обмяк и, глядя в стол, уже без крика пояснил:
— Хозяйскому сыну нужна пересадка сердца. Они в Германии его и дожидались. Всё заранее спланировали.
Держась за стены, покачиваясь, Вера вышла на улицу. Виктор ей был больше не нужен. Во двор вылетела Эльвира. Бросилась к Вере.
— Ты его видела? Видела? Что он сказал?
Вера, не отвечая, пошла к дому. Поднялась к себе. Эльвира снова засуетилась – то звала поесть, то приносила кофе, то пыталась заставить принять каких-то капель, и всё время пытала:
— Что он сказал?
Вера отстранила её и легла на кровать. Отвернулась к стене и, поджав ноги, натянула на себя край покрывала. Она понимала, ей нечего больше делать в этом доме, и вообще, ей нечего больше делать. Нужно только дождаться возвращения Константина Николаевича с сыном. Потом можно и умереть.
Они вернулись почти через полтора месяца. Вера не слышала их приезда, она почти ничего не воспринимала, но на влетевшего к ней в комнату Сашу, отреагировала:
— Как ты?
— Мне операцию сделали. Теперь я здоров и бегаю, сколько влезет. Правда, папа не велит, ругается.
Снизу Сашу звали, но он не обращал внимания и рассказывал, рассказывал, пояснив радостно, что сердце ему мама достала, а дядя Витя привёз. Увидев слёзы в глазах тёти Веры, замолчал. Она чуть улыбнулась ему, и, тут же оживившись, Саша спросил:
— Тёть Вер, а где Маша? Я пойду, похвастаюсь.
— Дай мне посмотреть…, пожалуйста.
Саша с готовностью задрал рубашку. Она прикоснулась пальцем к шраму, погладила его, затем встала на колени и прижатым к тельцу мальчика ухом стала слушать ровные удары. Там, внутри Саши, билось сердце её Машеньки, и она припала губами к груди мальчика. Тихонько прошептала:
— Вот мы и породнились.
Хотела встать и не смогла.
Очнулась ночью. Она знала, что ей нужно делать. Спустилась тихонько вниз, взяла на кухне большой разделочный нож и, вернувшись, медленно пошла вдоль коридора. Подошла к двери детской, постояла, вздохнула и пошла дальше. Открыла дверь к хозяевам. Горел торшер. Эльвира была в постели и широко раскрытыми глазами смотрела на вошедшую. Константин Николаевич сидел в кресле с бутылкой виски. Вера пошла к нему. Эльвира натягивала на себя одеяло, разевая рот в немом крике, а муж, опираясь о стол руками, тяжело поднялся, потом встал на колени и пополз к Вере, глядя ей в глаза. Приблизился и уткнулся лицом ей в живот.
Вера стояла, покачиваясь, и молчала. Пальцы разжались, нож упал на ковёр. Вера улыбнулась, обняла голову Константина Ивановича и, поглаживая её, затянула:
Люли, люли, люленьки,
Прилетели гуленьки,
Стали гули говорить:
Чем нам деточку кормить? *
Последующие два дня она только и делала, что ходила по комнатам и пела колыбельную, которую помнила с детства. А потом её отвезли в психиатрическую клинику.
Эльвира и Константин Николаевич регулярно её навещали.
Санитарки стояли и смотрели на эту пару посетителей, которые как-то скорбно, глядя себе под ноги, проходили в корпус. Одна другой сказала:
— Смотри, как повезло Верке. Постоянно эти к ней приезжают. А ведь чужие совсем.
— Да уж, видно, что хорошие люди,— вздохнув, ответила подруга.
PS В Государственную Думу на рассмотрение внесён законопроект:
«Новый законопроект о донорстве органов, частей органов человека и их трансплантации, разработанный Минздравом РФ, разрешит посмертное изъятие органов у детей для пересадки, но у сирот изымать органы будет запрещено, передает ИТАР-ТАСС».
* Ой, люли… — народная колыбельная песня.