Часть IV Силой сердца. Лад – клад.
Глава 5 В рубашке.
Внутри мягко стискивает. Лёгкая судорога пробегает по животу и отдаёт в промежность; грудь набухает до боли. Эта боль пульсирует в сосках наравне с зудом; Толчок! От солнечного сплетения к паху; Сердце рвётся вслед за ним. Внутри сжимает и выворачивает; Значит, оно, которое самое, так происходит! Что ж, посмотрим; Ещё толчок! Третий – Ноги сами собой разъезжаются в стороны, дыхание становится глубже. Вздремнула, называется в тенёчке. Бах! – из правого глаза летят искры – Яблоко чёртово! Мать его! Так, спокойно, сейчас надо избавиться от трусов. Судорога! Дыхание перехватывает. Одна, он в отъезде… Нет, так не слезут, надо рвать – материя трещит, прочная. Да рвись же ты, сука! Резинка вдруг резко ослабла – лопнула. В промежности мокро, потекло. Гудение комара у правого уха. На нос сел... Из дома доносятся звуки марша славянки. Рывок! Ещё! Ну наконец-то избавилась! Напившийся крови комар, довольно гудя, улетает. Вокруг глаза пульсирует боль; телефон разрывается в марше. Судорога! Спазм. Перед глазами всё плывёт: ветки и листья яблони над головой сливаются в один цвет. Изнури потащило; Комариное гудение слилось с маршем. В промежности... Там – уже снаружи! Там уже что-то есть! «Мамочка, мамуля!» - дикая рвущая боль в паху. Разрывающая. «Ой! Мамочка!!!» тело подбрасывает от рывка. Ещё рывок! Ещё! Ещё!!! Бёдра!! Кости трещат - «Хрт!» - суставы таза растягивает. Рвёт в стороны. Рвёт горло в диком крике. В голове: «Г-гум-м-м бом-бом, г-г-гум-м-м-м бом-бом!!!!! Ггдх -х-х-х...» - взрывается в ушах. Рвёт! Рвёт! Трещат, хрустят суставы. Перед глазами огненные сполохи. Рывок!!! Вопль!!!!! От него лопаются мозги! Темнота! Быстрый вихрь, кружа, затягивает как в воронку. «Ну вот, свершилось». Голос. Мой! Сам по себе! «Что делать, если у нас голос на двоих. Привыкай». Ах, это же! Ты!?!
- А ты ожидала кого-то другого услышать?
- Чёрт побери!..
- Не стоит благодарности. Тебе было больно, ты потеряла сознание. Ты родила. Троих. Когда придёшь в себя, тебе предстоит сделать то, чего ты ни когда не делала. Ты должна справиться. Я тебе помогла родить, всё остальное будешь делать сама.
- Где он?
– С ним всё благополучно. Он знает. Не думай. Думай о том кого родила. Я сделала так, чтобы ни кто не мешал. Не надо вопросов. У твоих детей, имена должны начинаться с объединяющего нас звука…
Дыхание ровное, спокойное. Глубокое. В теле пусто. Рука шарит в промежности. Что такое? А — пуповина! Булькающие звуки слева, что-то похожее на урчание кошки и голубиное воркование. Левая рука шарит. Ага! Наткнулась - тёплое. Что за шерсть? Волосы! Кучерявенькие – надо же! Под сердцем сладко ноет. Ах ты, муси-пуси! Глаза с трудом разлипаются, словно склеенные. Правый, кажется, совсем заплыл. Проклятое яблоко! Воркование приближается. Ладонь оттирает глаза. Ну-ка, ну-ка, глянем на произведение. Что за чёрт! Какое-то трёхголовое, шесть рук, две ноги. Пузатое и без, без… Без. Истерический хохот переходит в рыдание. О, какой ужас! Какой ужас! Мутант! Урод ! Это пиво! З ачем пила дура?! ДУРА! Сука позорная!!! ЗАЧЕМ!!!? Четвертовать за такое!
А теперь? Операцию? Да уж какая операция? Трёхголовое, шестирукое, двуногое тельце ползёт по пушистой травке, еле приминая её брюшком. Брюшко движется, в нём что-то живое, из промежности, между двух ножек тянется длинная бледно розовая пуповина, в ней чуть виднеются три жилочки. «Да уж, ни мышонок, не лягушка, а неведома зверушка! Позор! Как с этим жить? Что я ему скажу?» На глаза опять наворачиваются слёзы. Нужно что-то сделать, наверное, перервать пуповину. Тя-янется, тягучая. Нет, не перервёшь. А если зубами? Тельце опрокидывается от натяжения пуповины. А это что ещё за?.. Складочки? Так-так, посмотрим, сюрприз за сюрпризом… Они словно поперечные шовчики, но еле заметные, на шейках, на ручках и на ножках. Палец ведёт вдоль шовчика на ножке, ноготь цепляет. Кожа отстаёт на удивление легко. Отстаёт! Рука быстро скользит внутрь, к животику. Ножки!!! В животике четыре ножки! Так вот оно что! Упаковка на троих! Упаковку надо вскрыть! Продукция упакована!! Волнения были напрасны. Плотная плёнка под цвет тела очень похожа на кожу, но не кожа. Рвать её нелегко, но и больших усилий не требуется. Зубы здорово помогают. Наконец-то, снялась. Она теперь не нужна, пусть себе валяется. Упаковка, словно скомканная тряпка, брошена на траве, до неё теперь никакого дела.
И вот оно «произведение искусств» ! Облегчённый вздох — это вздох счастья. И кто, у нас, тут такие? Три маленькие упругие, розовенькие тельца с тремя пуповинками, тоненькими жилочками, уходящими в одну общую. Мальчик слева, мальчик справа, а между ними... нет не... Не мужик! Совсем даже, не мужик! Это – она! Она! Она! У братиков сестричка! Моя дочечка!!! Перегрызанные, увязанные пуповины разделяют физическое единство троих навсегда.
Руки берут тельце дочери. «Саночка-а, доча-а...» Кудрявая, маленькая головка, с огромными жёлтыми словно бездонными глазёнками, смотрит не отрывая взгляда. «Я-я-а твоя-я ма-ама. Мама Сябри-на, а ты-ы Са-ана». «Мн-гу-уу…» - выдыхает в ответ дочь и вдруг верещит во всё горло. Набухший сосок кляпом затыкает ей рот и, она тут же успокаивается. У неё уже есть зубки, они совсем маленькие, еле видны, только начали расти, услышав крик сестры, братья резко запрокидывают головы и дружно кряхтят, словно осуждая её за шум. Какие они маленькие! Аккуратненькие кудрявенькие, чистенькие, светленькие – словно куколки! И все желтоглазые. Вот этот справа будет Свиридом, а левый – Силаем. Наевшаяся дочь сразу засыпает. Взятые на руки, братья без промаха, хватают соски и, покряхтывая, как два старичка, не спеша, но основательно приступают к облегчению груди. Вокруг глаза болит и щипит. Вот оно, это противное яблоко чуть было не выбившее правый глаз. Здоровущее-то какое, сволочь! Скотство, как же глаз болит.
У ограды раздаётся шум двух моторов, негромкие мужские голоса. «Да я ей обзвонилась до усёру!» - Пронзительный остафьевский, ей что-то отвечает мужской. - Нет! нет! – Яростно возражает остафьевское соло. – Она бы обязательно ответила! Перезвонила бы, это не такой человек!
Через забор, не касаясь его руками и ногами, приёмом сальто, сигает Людок. На ней серый спортивный костюм. Новый, недавно, наверное, купила. Не глядя по сторонам, она несётся к дому. Влетает. Вылетает. В её руках мой мобильник. Около забора, мелькают спецназовские балаклавы. Людка отчаянно машет кому-то. Остафьева! Да посмотри же ты на меня! Обернись и ты меня увидишь! Я не могу тебя окликнуть – я кормлю и не хочу будить дочь, псина ты бешенная! Да… Отафьева оборачивается. На её красной роже, сверкают огненные маргалы, и блестят хрустальным бисером в лучах солнца капли пота. Увидела! Ну наконец-то! Я тебе крикну! А ну заткнись! Яростный жест кулака затыкает, уже приготовившуюся вопить, остафьевскую глотку. Людок несётся к забору, открывает калитку. На участок входят двое спецназовцев, скользят как тени. В пятнадцати метрах от меня замирают. Улыбающиеся лица без масок, они всё видят, им всё понятно. Машут, один показывает на свой глаз и потом в мою сторону, дескать, что с глазом-то? Рука поднимает яблоко – это ответ. Второй показывает на свой глаз и на яблоко – уточняющий вопрос: «это от него?» Киваю в ответ: «ну да!» Оба беззвучно хохочут, качают головами. Первый достаёт мобильник, несколько нажатий, затем наставляет в сторону сада: камеру настраивал, снимает для отчётности мать кормящую. На прощание, они машут и показывают большие пальцы, потом три, и снова большие. Значит «Молодец! Сразу троих родила! Самостоятельно!» Брошенное яблоко второй ловит на лету, показывает первому, тот кивает, и они идут к калитке, ещё раз махнув на прощание. У калитки, тот у кого яблоко, что-то говоря Людке, прислоняет яблоко к её правому глазу. Она хлопает себя ладонями по бёдрам, что-то горячо бубня, показывает мой мобильник (ну ясно, там все вызовы и интервалы) разводит руками. Мужики похлопывают её по плечам, успокаивают. Вышли. Шум моторов стихает вдалеке.
Людок опускается рядом на траву, глубоко вздыхает. Она лежит на на спине, вытянув руки за головой и делает в воздухе ногами «велосипед». Наконец ноги опускаются.
- О, мама каррамба мадонна! Смелова, ты меня однажды доканаешь. - Шепчет Людок – Я из Лебяжьего, как марафонец! В голове чёрт знает что, а ты тут рожаешь!
- А ОМОН-то зачем?
- Для страховки. Это люди Рыбы. Я сразу с «Акром» связалась! И каждый раз так буду делать, если ты не будешь отвечать на мои вызовы. Твой в Финляндии, ты одна. Откуда я знаю, что с тобой!..
- Успокойся, я тебя не упрекаю…
- А меня не за что упрекать! А вот я тебя упрекаю! За безответственность! Мобильник для того и существует, чтобы находиться всегда при хозяине. И ты должна была быть готова к родам в любую секунду. Тем более, год носишь уже! С ума сойти! – Людок хватается за голову — Год целый! Ты у меня прям чудо природы, Смелова! Тебя надо под стекло и в музей! У тебя всё не как у людей! А так, вызвали бы скорую, тебя бы нормально в роддом… Под присмотром! Уход!
- Я поэтическая натура!! У меня всё оригинально. Я – эксклюзив.
- Ты соображаешь что говоришь! Ты же могла запросто кровью истечь!
- Остафьева! Перестань капать на мозги, а то у меня молоко испортится.
Людок покорно вздыхает, разглядывая смеловское произведение искусств. «Как назвала?» Спрашивает она, спустя три вздоха.
- Наконец-то, догадалась! А то уж думала, не спросит… Левый – Силай, правый – Свирид. А вот это у меня, Сана, дочечка - показываю я на спящую красавицу. -
- Девочка-а, – расцветает в умиленной улыбке Людок, часто хлопая белесыми ресницами, – кудря-яшечка.
Людок в благоговейном порыве тянется к дочери, но вдруг резко отдёргивает руки.
- Нет, - говорит она, — не буду тревожить, пусть она так сама по себе.
- А что, могла бы и взять, разрешаю.
Людок качает головой:
- Зачем свободу нарушать? Лучше просто смотреть. Они у тебя как куколки, гладенькие с волосиками, светленькие – в папашу пошли, теперь держись мамаша…
- Чего держись? Ты думаешь, я на троих успокоюсь? Хм! Не смеши мои тапочки, меньше чем на дюжину не согласна!
– Брин-ка! Опомнись! – Людка хватается за щёку.
– Люд, запомни, женщина должна рожать, только тогда она женщина – это высшая мудрость. Любовь нуждается в плодах. Плод – это качество любви! А количество плодов – степень, проба. И Сябрина Смелова-Смелогородова хочет быть женщиной высшей пробы!
Людок вскидывает брови:
- Как ты сказала? Смело-огородова?!
- Кхм! Это-о, я так... оговорилась. Я ему такое прозвище дала.
- А-а-а, – тянет Остафьева, — прозвище значит. Интересное прозвище, особенно если учесть, всех его предков по отцу, бояр новгородских. Представляешь, солнышко, а вдруг он тебе, вдруг он тебе брат там дальний, или дядя, например. М? Ты не думала об этом? – Нет, не думала, у меня нет причин так думать.
- Нет причин, говоришь? А то, что у вас фамилии одного корня, не причина?..
- Людмила Климовна! Разрешите вам доложить: в мире полно людей вообще с одинаковыми фамилиями. В мире достаточно близнецов, двойников, но это совершенно не является показателем, сплошных родственных отношений…
- Это верно, – соглашается Людок покладисто, – но глядя на вас, у некоторых людей, не страдающих невнимательностью, возникает, постоянно возникает, ощущение вашей однородности. Особенно оно проглядывается, когда вы стоите друг к другу спиной. Профили ваших спин, удивительно, совпадают. Как, впрочем, и профили ваших лиц. И если бы вы были ещё к тому же и одного роста, то – она делает паузу, глядя прямо в глаза – было бы ощущение полного вашего единства. Я бы даже уточнила – неразделимости, слитности. И вы словно бы знаете об этом, так как, то и дело норовите соприкоснуться спинами, и делаете так, как будто надеетесь в их неизбежном срастании.
– Ну, может, мы действительно хотим срастись, или меряемся ростом. А вдруг, я возьму и выросту? Ведь мне пока ещё двадцать, до двадцати трёх мы, девушки, ещё растём. Остафьева кивает: «Мне нравится этот ответ, он многое проясняет. - И я даже могу пояснить вам, Людмила Климовна, что именно он проясняет. Он проясняет любовь. Ту любовь, которая гордится, не прячется по тёмным углам, не боится.
Людок горько улыбается:
– Хорошо, Сябрина, хорошо. Ты хорошо говоришь, правильно, искренне, ты не врёшь, но ты не до конца искренна. Ты ведь знала, что будешь рожать одна, и знала, что выдержишь; знала, что никто этого не увидит, и ты не хотела бы, чтобы это кто-то увидел; ты скрылась от всех. Но это только одна часть. Другая часть – твои стихи! Они необычные, они, они как бы окутывают, заполняют собой, как гипноз. И за ними как бы ещё есть текст, то есть два слоя…
Мою Остафьеву понесло! Прорвало окончательно. Видимо накипело, сейчас она мне выдаст по самое небалуйся… Экстаз! Транс! Эйфория!!! Глаза горят, на щеках румянец – вдохновение, мать его!
— ... А, а.., а е-щщё! Ещё есть такие, зза ко-торыми – глубина! Сразу провал! Как в бездну! Он! Он тоже часть: ваша встреча не случайность, вы знали, что встретитесь! И ты всегда это знала! Не было ни одной секунды, когда бы ты об этом не знала… Твои игры со смертью – это не актёрство! – Людок замолкает, припечатывая меня взглядом на месте. – И, не желание смерти! Это мма-гия!!! Я всё сопоставила, собрала воедино все моменты! Вот эта самая дача! Она ведь никогда не была пустой! Даже без тебя. Я приезжала сюда, когда тебя здесь не было, и испытала, и даже рассказала тебе… А тебя это даже не удивило – ты всё знала! Ты всё ЗНА-ЛА! Я тогда чувствовала тепло, а теперь я это же самое тепло чувствую от вас обоих и…
Людок начинает задыхаться, её объёмный, роскошный бюст подобен волнующемуся морю в предверье урагана. Очи жгучие, очи страстные буквально испепеляют меня в прах, они умоляют, приказывают, требуют, повелевают, подчиняются и отдаются! Будь что будет, рта не раскрою, пусть выговорится, по крайней мере, ей полегчает.
— Я люблю вас одинаково, не как разных, а как одно. – Она произносит эти слова дрожащим голосом. – Вы, вы – одно целое! — В её глазах появляются слёзы. – Вы ведёте какую-то большую игру, словно прячетесь от всех. Но вы не боитесь, а как будто выжидаете удобного момента. Сябри-на! Я мучаюсь, я страдаю! Я всё время думаю о тебе и о нём – о вас, но это неправильно, вас нет! есть одно! Я вижу, чувствую. Может ты его сейчас спрятала в себе, а потом опять проявишь. Я чувствую его присутствие, Он в тебе! И это никакая не аллегория…
Её возбуждённое лицо, лихорадочно блестящие глаза, движущиеся, подобно автомату запекшиеся от внутреннего жара, губы – зрелище, не для слабонервных. Люсичка, ты моя мусичка, не поймёшь ты! Я сама не понимаю – где уж тебе!!
— … Он! Он сейчас знает — мы с тобой! Знает, о чём говорим. Он – часть одного целого и ты часть этого же целого! И, это не имеет, никакого отношения к людям. Эт-то, это, э…
Людок заикается, задыхается от внутренних рыданий. Она не сводит с меня взгляда, так и впивается и я знаю почему, надеется на чудо, хочет на самом деле увидеть «нечто». Тайны - её больное место. Несчастное создание! Мои малыши дрыхнут без задних ног, в ход монолога не вмешиваются. Людок кивает в их сторону: «… И даже, вот эти малыши! Они тоже!.. Их не трое, их больше. Они двойные… Людкин шёпот опускается до неимоверной жути. Ей жутко, её трясёт, каждое слово из неё выходит с невероятным усилием, с мукой. Да, для меня сие испытание, точно, не пройдёт бесследно. Я её ещё никогда не зрела в таком состоянии. «Сябрина, откройся! Не скрывайся от меня, Сябрина! Я ведь твоя подруга! Мы же подруги! Я же за тебя жизнь отдам, солнышко моё, твою мать!
Люська, раскачивается из стороны в сторону, как шаман, бормоча заклинания: «Я умру, если ты мне не откроешься! Я усохну, сопьюсь, сойду с ума!» Мокрое от слёз лицо выражает восторг, умиление, страдание, тоску. Внутри меня происходит движение: «Она любит. Только любящее сердце может быть таким проникновенным» - Смелит решила себя проявить. «Решила вступить в ваш разговор, раз уж эта из мира людей чувствует третьего». – Ты откроешь ей тайну?
- Нет. Лишь не буду ей в этом мешать.
- А ты могла бы ей сама сказать ?
- Ты видишь такую необходимость?
- Ты! Ты советуешься со мной!?
- Ты удивлена?
- Чрезвычайно!
- А всё очень просто – я не буду воссоединяться. Мне нравится размноженность. Но я не буду уподобляться, не стану называть себя отцом-сыном-духом. Я – порождение Арды и никогда от неё не отрекусь.
- В таком случае, считаю, будет лучше, если ты, о, моя королева, сама скажешь.
- Дочь мира человеческого! - Вольно и приятно струится голос в близлежащем пространстве.
Поначалу казалось, Смелит воспользуется моей глоткой как рупором. Но она идёт дальше воображаемого – голос Ниоткуда - он межу мной и моей подругой. Среди нас! В нём чудная смесь оттенков и в основе их властность, царственность, роскошная вальяжность. Необычная интонация и необычное обращение заставляют, мою бедную Людку вздрогнуть и с благоговейным ужасом воззриться в пустое пространство. Она сглатывает три раза подряд. Я тоже в шоке.
- Ты на верном пути. Тебе нет необходимости знать всё именно сейчас. Ты узнаешь всё в своё время, сама, ибо не нуждаешься в помощи. Ты из народа, носящего в себе дух победы.
Сидящая по-турецки, Людка подаётся в перёд всем телом, такое впечатление, что она собирается взлететь, и ложится касаясь лицом травы, раскинув при этом руки в стороны, исторгнув из себя что-то среднее между смехом, рыданием, воем , рычанием и глубоким вздохом, изливая в этом всю душу, меня тоже пробирает, но, в отличии от Люськи, я столбенею как изваяние. Прихожу в себя, однако достаточно быстро:
- Люд, кончай дурачится! Солнце уже на закат пошло, пойдём в дом.
Тройня помещается в юбку. Длинная, широкая юбка вмещает в себя не только близнецов, но и три-четыре кило яблок в придачу, собранных тут же на месте родов. Разорванные трусы, валяющиеся на траве под яблонями, поднимает Людмила. Она разглядывает их дотошно, как эксперт- криминалист улику на месте преступления. Над другой уликой, подруга зависает основательно. Предмет порождает на её лице странную композицию. Однако наличие предметов в наборе этой улики рождают логическую цепь:
- Тэ-экс, – бормочет Остафьева, – пуповин-на… А эт-та ш... шт-тук-а… Ах, чёрт! Рубашка! В рубашке родились!