Конец света

Шварц Юлия
Только не надо сразу включать все потаённые уголки своей фантазии и думать, что этот день был каким-то особенным. Вовсе нет. Если верить вчерашнему прогнозу погоды - температура -15, переменная облачность, без осадков. День, как день. И в этот день наступил конец света.
Не произошло ни пожара, ни наводнения. На Землю не упал метеорит. Проливной дождь не пошёл с небес, и Зверь, под человеческим числом 666 не вышел из стеклянного моря, смешанного с огнём.
И паника тоже отсутствовала.
Все умерли.
Но не так прямо – умерли, и всё тут. Для начала нам дали время закончить то, что мы начали. Видимо, Ему очень не хотелось видеть свой мир в хаосе. У Него, наверное, не было желания находиться на вершине беспорядка.
Врачи, закончив операцию, снимали перчатки и умирали, вместе с пациентами. Режиссёры заканчивали съёмку очередного дубля и умирали, вместе с актёрами, сценаристами, художниками-операторами. Водители маршрутных автобусов доставляли последнего пассажира к конечной остановке и умирали. Пассажиры, сойдя на нужной станции, умирали. Писатели умирали, создав очередную главу своей книги. Читатели умирали, дочитав главу книги до конца. Спящие просыпались и… тоже умирали.
В этот час каждый был кем-то определённым. И не имело значения – врач ты или адвокат, если на момент смерти ты всего лишь пассажир маршрутного такси. И не важно президентом какой страны ты являешься, если на момент смерти ты всего лишь справлял малую нужду в своей персональной уборной с золотым унитазом и беспроводным телефоном на тумбочке из мега-красного дерева рядом.
Всем дали время на осуществление точно поставленной задачи. Иногда это так важно – закончить начатое. В особенности, если это последнее, что ты когда-нибудь начнёшь в своей жизни.
И так это странно – видеть цель перед собой. До смерти, стоило только подойти к кому-нибудь из живущих и попытаться выяснить смысл его пребывания в этом мире, как он тут же начинал просвещать вас непонятными, довольно-таки пространственными выражениями, стандартным набором фраз, глубокомысленными размышлениями о будущем. Но стоит задать тот же вопрос человеку сегодня, как он ответит не задумываясь, чётко и ясно: “Я пью пиво”. Или: “Я выгуливаю собаку”. Или ещё лучше: “Я разрабатываю новую формулу по улучшению программы снижения веса для людей с пороком сердца, вызванного чрезмерной полнотой и, надеюсь, что она принесёт пользу жителям не только нашей страны, но поможет также и проживающим в странах дальнего зарубежья”. Но никому не нужна твоя формула. Уже не осталось никого, кто мог бы похвалить тебя за твои достижения.
Как ни крути, но перед смертью все равны.
Конечно, если бы я знал, что больше ничего в моей жизни не произойдёт, я бы выбрал что-нибудь более достойное, чем просмотр ток-шоу, в ожидании прогноза погоды на завтра. Я не люблю ток-шоу. И не люблю прогнозы погоды. Но мы ведь с детства помним слова, въевшиеся в мозг, словно зараза какая-то, которая и не напоминает о себе, но, тем не менее, влияет на каждый твой шаг, на каждое твоё действие. Это простая фраза, двенадцать букв, шесть слогов: “Не хочу, но надо”. И этой фразой мы можем оправдать каждый глупый поступок в своём поведении.
Если бы я знал заранее, что сейчас будет происходить, я бы, наверное, посадил дерево. Дереву, конечно же, всё равно – оно не скажет тебе спасибо, поэтому ты не ждёшь от него последующей преданности. Оно не заплатит тебе наличными за оказанные услуги, так что ты не ищешь из этого материальной выгоды. Ты даже не знаешь, на кой чёрт тебе сдалось закапывать в землю корни неблагодарного растения. Но напоследок так хочется совершить что-нибудь чистое, что-то не запачканное корыстью чужих рук. Посадить дерево, которое даже не успеет пометить твоя собака, на конуре которой ты выводил когда-то большими буквами “МУХТАР”.
Ток-шоу напоминает нечто из серии “Большой стирки” Андрея Малахова. Те же наигранные (даже правильнее будет сказать – переигранные) ситуации, то же запланированное режиссёрами-постановщиками сочувствие во взглядах зрителей. И почему нам так нравится копаться в чужом грязном белье? В чужих вещах, которые кому-то лень стирать самому. Зачем нам засорять свой мозг бездарной игрой дешёвых актёров с улицы? Зачем смотреть на людей, представляющих собой вершину существования наивности, которые верят этой игре, даже слегка подыгрывают ей, утирая слёзы рукавом перед объективом видеокамеры? Крупный план. Отличный кадр.
Поверьте, если знаешь, что это глупое телешоу для наполнения мозга шлаком – последнее, что ты видишь, то начинаешь всерьёз задумываться о таких вещах.
Последнее - я знаю. Я это понял, потому что началась реклама, последняя в программе. Следовательно, до конца шоу осталось пятнадцать минут, плюс ещё десять (пять во время шоу и пять после, перед прогнозом погоды) на доказательство мне того, что “Тайд” куда лучше и дешевле “Ариэля”. Конечно, ведь в рекламе “Тайда” снимается тот самый актёр из очередного занудного детектива, снятого по книге той самой известной писательницы. Вот только проблема всех этих детективов, написанных той самой известной писательницей – книгу писала не она. Она лишь продала основную идею, а вечно голодные студенты с факультета журналистики во всех подробностях расписали линию сюжета. Всё – от “здравствуйте” до “до свидания”. Каждый вздох, каждое биение сердец героев. Всё – от постельной сцены до убийства. Вот что значит сегодня Талант.
Я – единственный человек в области транслирования канала, который не нажал на кнопку пульта во время заставки, подразумевающей дальнейшую рекламу. Я не отключил звук, не лёг вздремнуть. Я смотрел. И остался один. Вы не сомневаетесь в одиночестве, когда находитесь в пустой комнате. Так же точно и я осознал, что никого тут больше нет.
Реклама “Пепси”.
Сначала мне казалось, что умирают только люди. На остановке, у киосков. Но это не так – птицы тоже умирали. Они не падают с небес во время полёта, а жаль – птицепад доставил бы мне напоследок парочку весёлых минут. Смерть настигает их в гнёздах. На деревьях. Да, под деревьями много птиц.
Мы думаем, что жизнь животных однообразна и скучна. Но это заблуждение. Они тоже хотят жить. У них тоже есть цель. Ничего просто так Он бы создавать не стал.
Екатерина Стриженова рекламирует зубную пасту.
Первым делом я испытал панику. Я так напугался! Что делать? Куда идти? И идти ли вообще хоть куда-нибудь? Всю жизнь мне приходилось бежать от ответственности. Я не ломал дверей, я искал новые, взамен закрытым. А тут – все двери без замка, да и дверей-то никаких и нет вовсе. Я – последнее существо на планете.
Жидкий шёлк. Шампунь для деликатных вещей. “Делайте всё с лаской…”
Жидкий шёлк – не жидкий стул. Почему перестали рекламировать “Иммодиум”? Меня так забавлял тот бизнесмен в такси, которому приспичило, пока он стоит в пробке…
Как ни крути, но перед спазмами и смертью все равны.
Затем меня посетило жуткое отчаянье. Как же так – я за всю жизнь никому ничего плохого не сделал. Не убивал, не воровал. Ну да, врал – бывало. Не постился. Я - стандартный человек. Лишь пешка, один из толпы – не более. Без особых примет, лишь имя, да отражение в зеркале.
Реклама макарон сменяется рекламой лапши из бомж-пакетов. Той самой лапши, которую нужно залить кипятком и подождать три минуты, пока дохлые куски курицы не набухнут до запаха куриных стейков.
И я подумал – а что случится, когда ток-шоу закончится? Закончится ли шоу моей жизни? Мне так хочется ещё чуть-чуть поучаствовать в съёмках. Я даже согласен стирать чужое бельё и изображать из себя доверчивого придурка, лишь бы сняться ещё в одном дубле.
Средство от насморка и аллергии.
Странно, раньше мне казалось, что достаточно только верить в вечную жизнь, чтобы жить вечно. Но этого не достаточно.
Реклама “Нескафе” заменяет рекламу кофе для похудания.
Я вздохнул и передислоцировался на другой бок – головой на другой край дивана.
Клей.
Шоколад.
Чай.
Терпеть не могу скучные рекламы. Обычно они тянутся дольше остальных, но не сегодня. Не в этот самый обычный день. Самый последний день.
А мир уже начал исчезать. Словно Он там нажал на выключатель.
На самом деле, всё вокруг – совершенно не такое, каким мы его видим. Цвет – это лишь отражение света, сочетание лучей, падающих под определённо-образованным углом. А по существу всё чёрное. И даже ещё чернее.
И тут меня осенило: я хочу есть. Я столько раз ел, пока был жив, но никогда не придавал этому большого значения. А теперь, когда и есть-то уже как-то ничего и нечего, то очень хочется.
Не поверите, но за секунду до того, как я понял, что остался один на Земле, мой сосед сверху выбросился с балкона. Падение настигло его в самый неожиданный момент жизни человечества. Это даже смешно: последнее, что было отведено сделать моему соседу, который на протяжении пяти лет, с того самого дня, как переехал в наш дом, на десятый этаж, затапливал мою квартиру практически каждый третий вторник каждого второго месяца – это покончить жизнь самоубийством. Ну не дурак? А мог бы ещё успеть посадить дерево.
Но теперь его уже нет, как нет и тех людей, которые из ток-шоу. Разве теперь важно, что её муж изнасиловал их приёмную дочь? Я, конечно, мог бы попереживать напоследок. Так, ради приличия. Но сочувствовать мне уже всё равно некому. И какое значение имеют сказанные слова, пролитые слёзы и несбывшиеся мечты?
Краем глаза смотрю в окно. И – вот чудо! Выпал снег. Можно было бы его считать первым снегом в этом дождливом декабре, если бы он не был последним. Не просто снег – снегопад. Огромные хлопья снега ложились на деревья, дома, провода. Не так радостно наблюдать снег в городе, среди грязи дорог и машин. Куда лучше вид отсюда – с окраины. Особенно, если видишь всё сверху. Ему там точно это зрелище нравится. Я, хоть и не так высоко, но тоже застал этот момент очарования. Если стоишь на мосту, наблюдаешь за снегопадом в каком угодно затухшем посёлке, то чувствуешь контраст резкости и мягкости. С одной стороны – ветви деревьев – дубов, берёз, осин. Да и, чёрт с ним – баобабов. С другой – гладкие, как стекло из стали, крыши домов. Но снег сегодня не белый, нет. Он чёрный, как и всё гниющее в этом мире.
Вокруг всё так сверкает, что аж дух захватывает! Хочется выйти на улицу, хочется лично дотронуться собственными руками до чёрного бархата, похоронившего под собой планету, но до начала прогноза погоды остаётся лишь 18 минут.
Я мог бы выключить телевизор прямо сейчас, но тогда мой поступок будет сравним с самоубийством дяди Коли – моего соседа сверху. И не просто с самоубийством. Хуже. С убийством самого последнего из живущих (как будто последний может не быть САМЫМ последним). Уничтожить, добить этот мир? Нет, спасибо. Я такую ответственность на себя возлагать не собираюсь.
Вот как раз в этот момент ко мне явились эти четверо. Не из тех, кто умер только что. Давнишние покойники. Умерший, Погибший, Убитый и Самоубийца. Нет ничего странного в том, что они пришли именно сейчас – на закате жизни. Четыре ярких представителя превратностей Смерти. Смерть, отписанная до конца. Смерть, доставшая своих подопечных из каждого уголка. Ничего не ускользнуло от её пристального внимания. Смерть на любой цвет и вкус.
Умерший и Самоубийца садятся на пол, перед телевизором, закрывая своими головами-черепами часть экрана, поэтому я прошу их подвинуться. Погибший и Убитый садятся рядом со мной на диван. Погибший с интересом рассматривает дырку на моём старом носке. Из-за этого я чувствую себя как-то неловко. Можно подумать, что они позвонили и предупредили о своём приходе! Так ведь нет. Решили действовать с эффектом неожиданности. Придали некий шарм своему появлению.

- Я не хотел умирать, - констатирует необъяснимый факт Умерший. – Но вирусам, судя по всему, было на это глубоко наплевать. Они размножались, мутировали в моём организме, эволюционировали. Становились постепенно частью меня. Постепенно становились мною. Или я превращался в один сплошной гниющий механизм, вырабатывающий боль по двести киловатт в час? Хотя, в чём боль не измеряй – меньше её не станет.
- Вы не могли бы наклонить голову чуть влево? – прошу я. – А то загораживаете экран.
- Я пытался понять, - продолжает Умерший, слегка подвинувшись, - от чего же я всё-таки страдаю больше: от физической боли в теле, или от душевной, в самом центре сознания. Но так и не смог найти правильный ответ на этот вопрос. Поначалу это даже здорово – умирать медленно. Когда узнаёшь, что дышать осталось недолго, перестаёшь надеяться, ждать. Начинаешь действовать. Начинаешь обустраивать свою жизнь. Жизнь, которая тебе в конечном итоге всё равно не пригодится.
Умерший составил завещание, съездил в Париж, прочитал те книги, которые мечтал прочитать с самого детства. Те самые книги, которые мама читать не разрешала.
- Если бы мне сказали, что я проживу ещё лет пятьдесят, - продолжает он, - я бы, наверное, умер лет через пятьдесят, так ничего и не совершив. Так бы и не сделал ничего, достойного существования.
Умерший вздохнул, спросил, нет ли у меня закурить. По причине рака лёгких ему пришлось забросить это неблагородное занятие.

Жизнь Погибшего состояла из сплошного праздника жизни. Он работал тамадой на днях рождениях. И на свадьбах. Он мог бы работать тамадой даже на похоронах, если бы хоть кто-нибудь за это заплатил. Но никто не платил.
- На мой взгляд, - начинает свой рассказ Погибший, – у меня самая идиотская профессия в мире. Получать деньги за то, что корчишь из себя жизнерадостного придурка – не самое изысканное из всего набора изысканий. Лично я делаю (точнее делал) это изо дня в день ещё и независимо от работы. Совершенно бесплатно. Это не сложно, здесь даже не требуется особого таланта. Со временем, клоунада настолько входит в повседневную жизнь, что уже не отличаешь, когда тебе плохо, а когда хорошо. На людях ты всегда играешь роли радости и счастья. И даже если на душе совсем уж кошки всё разодрали, ты всё равно постоянен в своей улыбке. За это люди меня и любят. Любили. За то, что я не взваливал на них груз своих проблем. Не спрашивал их совета, не просил о помощи. А люди – это существа неблагодарные. Стоило мне хоть на минуту поддаться терзаниям собственных переживаний, они начинали меня ненавидеть. Они требовали продолжения нескончаемого шоу счастья. “Да подавитесь!” – отвечал я и продолжал свою игру.
Он так и умер – тоже весело. Его сбила свадебная машина. Та самая машина, в которой ехали счастливые молодожёны. Та самая машина, с куклой на переднем бампере, голубые глаза, светлые локоны и белое платье которой тут же окрасились в тёмно-красный. Ох и весело было бы наблюдать, как он, корчась в предсмертных судорогах, уже мало чего соображая, пытается убедить некогда счастливых гостей и виновников торжества, что всё будет хорошо. Пытается шутить и смеяться. Но это не игра на публику – нет. Это всего лишь рефлекс прожитой жизни. Рефлекс его выживания. Так уж повелось.
Сволочь – испортил кому-то праздник. Ещё сто пятьдесят человек в список ненавистников чужого горя. В список эгоистичной радости, омрачённой нелепостью.

В жизни Убитого также не было ничего сверхъестественного. Он работал педиатром в районной поликлинике. Он любил жизнь и хотел жить. Он даже хотел дать жизнь кому-то ещё. Наплодить полную Землю жизни. Количество имело значение.
- За что тебя убили? – спрашиваю я.
- Было за что… - уклончиво отвечает Убитый.
Весь срок моего существования (так они и называют свою жизнь, которая была до смерти – существование) меня бросало из крайностей в крайность. Да так никуда и не выбросило. Я во всём пытался найти идеал, достичь вершин. Вершины карьеры, вершины чувств, ощущений. Я отправлялся за новыми эмоциями в мир алкогольного или наркотического опьянения. Мне во всём было необходимо дойти до точки. Крутилась рулетка казино, крутилась моя жизнь. А затем я изменил фортуне азарта с фортуной обыденной благополучности. И та стерва-фортуна, что была у меня первой, не смогла простить предательства.
Я увидел, как сильно сжались его кулаки и, на всякий случай, придвинул пульт дистанционного управления поближе к себе.
- Я умирал недолго, - продолжает Убитый. – Две пули в рёбра, две в сердце, одна в голову. Но в тот бесконечно долгий, практически вечный момент, я понял: купить можно всё. И всех. И даже не всегда за материальные блага. Хотя, жизнь сегодня – это денежное дерево. Если ты усердно поливаешь его каждодневным потом – оно растёт. Листья его – это бумажные доллары. Плоды – монеты из меди. Дерево крепнет, величает. И вот уже в пору на нём повеситься.

- Остановись, - приказывает Самоубийца Убитому. – Дальше моя история.

- Наверняка я бы не полез в петлю, если бы знал, что конец света так скоро, - начинает свои откровения Самоубийца. – Я бы подождал. Это снизу кажется, что жизнь не имеет значения. После смерти осознаёшь, что кроме жизни-то ничего значения и не имеет. Люди видели во мне своего ангела-хранителя. “Спаси нас!” – умоляли их глаза. “Спаси мир.” Они питали ко мне какую-то благоговейную нежность. Они все – знакомые и незнакомцы.
- Так, может быть, стоило кого-то спасти? – спрашиваю я.
- Скорее наоборот, - отвечает он. – Не стоило.
Убил он себя идеально. Сделал генеральную уборку в квартире. Пропылесосил даже под креслом, чего никогда ранее не делал. Поменял лампочки в люстре. Протёр пыль на батарее. Купил новую табуретку.
- О чём я жалею сейчас, - говорит Самоубийца, - так это о том, что верёвка у меня была старая.
Висел он недолго, там, под потолком. Верёвка оборвалась под тяжестью его веса. Семьдесят три кило – не так уж это и много. Джут – наименее прочное волокно, а Самоубийца об этом не знал. Если бы взял сизалевую – всё прошло как надо.
К тому времени вес уже не прибавлялся от поступавшего внутрь, в самые лёгкие, воздуха. Да и воздух, собственно говоря, не поступал.
- Мне так хотелось, чтобы меня нашли ещё в невесомости, а не тогда, когда я уже валяюсь на полу, словно мешок с непонятным содержимым.

- И как там? – спрашиваю я.
- Где там? – переспрашивает Убитый. – В смысле – здесь?
- Ну да, - отвечаю я, мельком взглянув за окно. – Уже здесь.
- Здесь не ловит первый канал.
- Здесь нет смысла торговаться в магазинах.
- Здесь нет магазинов.
- Здесь мы тебя ненавидим, – говорят они. Все четверо. – Мы ненавидим тебя за то, что ты есть.
Я считаю, что это зависть. Они умерли давно, а я последний, кто жив. Поэтому они и злятся. Эти мёртвые, полуразложившиеся и развалившиеся создания. Но они нечего не могут мне сделать. Они не могут до меня дотронуться – я неприкасаем. Они не могут причинить мне боль. Они способны лишь упиваться своей завистью, лишь кричать, заглушая моё последнее в жизни телешоу.
Но разве мёртвые могут что-то чувствовать? Возможно, их смерть - это лишь моя фантазия. Всего лишь навсего плод моего больного воображения. Вполне вероятно, что я сошёл с ума от мысли о последнем одиночестве, и все эти четверо не существуют. И не существовали никогда. Но как же они реальны, эти покойники. Казалось бы, совсем недавно лежали в центре большого зала в своих гробах из сосны или тополя 30x60x90, а вот уже стоят передо мной, как будто и не умирали никогда. Но они мертвы – безусловно.
Да и кто сказал, что мёртвые ничего не чувствуют?
Я же слежу за разворотом событий предельно внимательно. Мне нельзя отвлекаться – тогда моё существование прекратится тут же. Я должен досмотреть шоу. Эти последние десять с половиной минут.
- Вы сами виноваты, - отвечаю я им, не отрывая взгляда от телевизора. Значит, вы не были достойны этого существования, вы его не заслужили.
- А ты, значит, заслужил! – возмущается Умерший.
На что я отвечаю:
- А я люблю жизнь. Просто до смерти.
Я говорю от чистого сердца. Если ты знаешь всё, то довольно сложно не быть искренним.
- Посидите молча, - прошу я.
По Муз-ТВ наверняка сейчас идёт передача “10 наших” – десятка лучших хитов страны. Мне так хочется нажать на кнопку пульта. Но я застрял на кнопке “8” в ожидании прогноза погоды. Можно подумать, что завтра я ещё буду решать, что взять с собой в дорогу – зонтик от дождя или солнцезащитные очки.
Телевизор начал барахлить. Я бы встал, поправил антенну, но не могу, поэтому мне приходится наблюдать через помехи за дамой, довольно-таки в возрасте, и её ещё более в возрасте соседкой, которая следила за той в замочную скважину. Какие же они сегодня глупые. Как глупо они сидят в этих несуразных телевизионных креслах. Как глупо перебивают речь друг друга рвотой своих слов. Как нелепо прощается со мной телеведущий. Обещает мне, что мы увидимся через неделю.
Заставка.
Итальянское бельё.
Жизнь – яркая штука, как ни крути.
Toyota – управляй мечтой.
Чрезмерное употребление пива вредит здоровью.
Связь с близкими на дальних расстояниях.
Вкус с отличием.
Стопроцентный сок.
Соблазнительный и лёгкий.
Чрезмерное употребление пива вредит здоровью.
Скидки на вторую покупку.
Чрезмерное употребление пива вредит здоровью.
Всё. Всё? Нет. Я жив, если, конечно, можно назвать это жизнью.
Значит, моей целью не было дождаться прогноза погоды. Моей целью было узнать прогноз погоды на завтра. И того у меня в запасе есть ещё минут пять. Я ещё успеваю раскаяться в своих грехах. Попросить прощения у всех, перед кем забыл извиниться, пока они были живы. Я ещё успею сказать слова любви и преданности.
Но почему-то не хочется.
Я не хочу, чтобы жизнь с планеты ушла именно таким образом – в виде меня, валяющегося на диване, весь в соплях и слезах. Мне хочется уйти гордо. Хочется, чтобы там меня встретили как героя. Если, конечно, там что-нибудь есть и ещё не всё кончено.
Телевизор совсем уж начал выходить из строя. Стройные ножки телеведущей скрылись за серо-белыми полосами экрана. Её голос, так привычно извещавший мне о том, что никаких изменений в озоновом слое не предвидится, что никаких магнитных аномалий не запланировано, этот её вечно спокойный и твёрдый голос, которому веришь, что всё будет хорошо, а если и не будет, то всё равно мы сможем с этим справиться, этот её голос – он уже мёртв. И телевидение ярко передаёт это через бело-серые помехи. Возможно, птица, вывалившаяся из гнезда, упала прямо на мою антенну. Под тяжестью её дохлой туши прогибаются провода, прутья. Если мне придётся умереть раньше срока из-за глупой вороны, я ей этого никогда не смогу простить.
Прощайте мёртвых или не прощайте мёртвых – им уже всё равно. Я обидел столько умерших, но никто ещё не предъявил мне счёт за моральный ущерб.
Я не ставил свечки в церкви и не молился перед сном. Но ещё никто не подал на меня в суд.
Я же говорил, что им всё равно.
Завтра у нас местами небольшой дождь. Пасмурно. Краем глаза я взглянул на окно. Да уж… вряд ли завтра выглянет солнце.
Я бы и сам мог вести прогноз погоды. “Сегодня, согласно атмосфере, у нас намечается конец света. Завтра так же пасмурно, местами чёрный снег, гололёда не будет, коньки с мансарды можете не доставать”. Затем прорекламировать лекарство от насморка, пожелать всем удачи, пообещать встретиться завтра.
Как мне рассматривать мою жизнь, уже почти прошедшую? Как нечто лично моё или как нечто сугубо общее? Мне так не хочется ею делиться. И так не хочется получать к своей что-то чужое. Иногда желаешь просто остаться при своём. Иногда – это чаще тогда, когда остаёшься последним созданием на планете.
- Увидимся завтра, - вещает моя любимая телеведущая. – Удачи вам и хорошей погоды в доме.
Точка.
- Чёрт возьми! – кричу я. – Почему я ещё жив?!
Я кидаю пульт, этот бесполезный “клик-клик” в телевизор.
- А чего ты хочешь? – спрашивает Самоубийца. – Умереть?
И они начинают хохотать.
Надо мной смеются…
- Нам-то конечно, уже всё равно, - говорит Умерший, перестав смеяться. – Но им ты порядком поднадоел.
- И зачем столько пафоса в конце? – удивляется Погибший.
- Видимо, Тебе очень не хотелось видеть свой мир в хаосе, - задумчиво произносит Убитый. - У Тебя, наверное, не было желания находиться на вершине беспорядка.
- Господи, да что за бред вы несёте? – Я поправляю антенну на телевизоре.
- Сам с собой разговаривает, - шепчет Самоубийца Погибшему, крутя указательным пальцем у виска. – Совсем крыша поехала.
- Тебе здесь точно это зрелище нравится, - продолжает Убитый. – Словно Ты нажал на выключатель.
- Да… - подхватывает Умерший. – Но ничего просто так Ты бы создавать не стал.
- Но зачем всё это? – удивляюсь я.
- Наверное, чтобы следить за рекламой пива и кофе по восьмому каналу спутникового телевидения, – вносит свой сарказм Погибший.
“Возможно, их смерть - это лишь моя фантазия”.
Как и всё вокруг.
Я посмотрел в окно. Всё чёрное-чёрное. Покрытое чёрным снегом. Нет, не снегом. Землёй.
Бытие 7:2 “И создал Господь Бог человека из праха земного и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою”.
- Я сжигал землю? – спрашиваю я.
- И из пепла создавал жизнь.
- Я создавал жизнь?
- Превращая землю в пепел.
- Ты куда? – спрашивает Умерший.
На что я отвечаю задумчиво:
- Пойду посажу дерево.

2007г.