1. И боль, и радость
В ночь с 8 на 9 мая 1945 года фельдмаршал Вильгельм Кейтиль подписал Акт о военной капитуляции Германии. 9 мая советские войска уничтожили последние организованные очаги сопротивления фашистов в Европе, освободили столицу Чехословакии Прагу. Этот день был объявлен Днём Победы. Ликовала вся страна. 24 мая в Кремле состоялся большой торжественный приём в честь командиров Советской армии. Празднование достигло апогея, когда 24 июня на Красной площади состоялся Парад Победы.
Праздник Победы был праздником радости и скорби. Не хватало продовольствия, одежды, жилья. К 1945 году более половины рабочей силы в промышленности составляли женщины. Потери на фронтах и оккупированной фашистами территории составили около 20-ти миллионов человек (сейчас называются цифры в два раза больше). Народное хозяйство испытывала тяжелейший кризис. За время войны была уничтожена четверть национального достояния. Разрушено 2000 городов, 70000 деревень, 25 миллионов человек не имело жилья. Советскому Союзу было не под силу самостоятельно восстановить нанесённый войной урон, и он рассчитывал на финансовую помощь США. Но с приходом к власти Трумэна после Рузвельта о кредитах пришлось забыть.
СССР ещё вёл войну, но теперь с противоположного края своих границ. И хотя Японии уже стояла на грани капитуляции и, вероятно, в скором времени сама бы сложила оружие, но американцы 6 августа сбросили атомную бомбу на Хиросиму, 9 августа – на Нагасаки. Цель этих бомбардировок – показать СССР своё место в послевоенном мире. Впоследствии госсекретарь США Джеймс Бирнс признал, что бомба предназначалась не столько против Японии, сколько для того «чтобы сделать Россию управляемой в Европе».
Но всё равно от первого лета без войны веяло каким-то пьянящим восторгом. Всё! Наконец-то закончилась эта долгая растреклятая война, оборвавшая жизнь стольких добрых казаков. Не вернулся в родную хату каждый третий. Ещё никогда в войнах Донская земля не теряла так много своих сыновей.
Испокон веков в казачьих селениях существовал негласный закон: казак на людях не мог взять на руки или обнять своего ребёнка, пройтись по улице под ручку с женой или оказать ей в общественном месте повышенное внимания. И дело тут совсем не в пресловутом мужском превосходстве, а наоборот, в своеобразном чувстве такта. Казаки всегда были военным сословием, которое участвовало во всех военных операциях и походах Российской Империи. В них гибло очень много донцов. Оставались сироты и вдовы. И чтобы не доставлять им лишние страдания при виде счастливого семейства, оставшиеся в живых казаки просто были вынуждены поступать таким образом.
Но всё равно Победа, пусть доставшаяся таким неимоверным трудом и с такими огромными потерями, вселяла надежду на новую, лишённую нужды и боли жизнь.
2. Чайник медный, чай густой…
В последний год войны наступило небольшое послабление на ограничение количества скота в одном подворье. И хотя нигде об этом не писалось и нигде официально не говорилось, поголовье скота резко увеличилось. Наверное, надо было как-то накормить голодный народ.
Жизнь шла своим чередом. В рационе жителей железнодорожной казармы № 297 всё чаще стало появляться мясо. Хотя с хлебом никаких изменений не наблюдалось. Его попросту не было. А той муки, которую давали на железнодорожный паёк, хватало не надолго. Анне Прохоровне и другим хозяйкам всё также приходилось обманывать и себя, и семью, подмешивая в неё разные добавки.
Летом 1945 года (7 августа) в семье Коробейниковых появился на свет четвёртый сын. Сына назвали Василием в честь родного дяди, погибшего где-то под Сталинградом.
Обособленное проживание шести семей, оторванность их от других людей создали своеобразный замкнутый мирок со своим особым укладом, своими ритуалами, своим кодексом чести. И никому не приходило в голову, что там, на отдалённой железнодорожной казарме уже воплотилось в жизнь то, о чём так кричали и чем кичились на всю планету высокопоставленные коммунистические боги.
Жили путейцы дружно. И, несмотря на большое количество детей в семьях, никогда не было ни драк, ни ссор. Всем хватало на небе солнышка, никого не мучила по ночам зависть. Работали до седьмого пота, а по выходным устраивали небольшие праздники. Каждая семья по очереди один раз в неделю, в воскресенье вечером (до 1965 года был всего один выходной день) резала барана. Тушку делили на шесть равных частей. Затем одному завязывали глаза, а другой указывал пальцем на кучку и спрашивал:
– Кому?
– Бурдановым, – отвечал рабочий с завязанными глазами.
– Кому?
– Колобродовым.
– Кому?
– Димитриенко.
И так далее. Пока мужчины делили мясо, женщины сообща готовили шулюм (кушанье, приготовленное из печени, почек, лёгких с картофелем и приправами). Варево ставили на стол возле казармы. Сначала кормили детей, а потом садились взрослые. И под самогоночку (выпивали не более 150…200 грамм – завтра нужно идти на работу) пели весёлые и грустные казачьи песни (веселы привалы, где казаки запевалы).
Люблю Гришу и Данила.
За Данила мать побила.
Да беда ж, Марья,
За Данила мать побила.
За Данила мать побила,
А за Гришу не словечка.
Да беда ж, Марья,
А за Гришу не словечка.
А за Гришу ни словечка.
Люблю Гришу человечка.
Да беда ж, Марья,
Люблю Гришу человечка.
Лезу на печь живот парить.
– Не лезь, Гришка, а то вдарю!
Да беда ж, Марья,
– Не лезь, Гришка, а то вдарю!
Вдарю, вдарю, ни сподману,
То покатишься под лавку.
Да беда ж, Марья,
То покатишься под лавку.
Сидит Гриша, он рыдает,
Из-под лавки выглядает.
Да беда ж, Марья,
Из-под лавки выглядает
(Казачья песня в исполнении Коробейниковой П.Я.)
Поехал казак во чужбину далёку
На добром коне он своём вороном.
На время краину свою он покинул,
Не мог возвратиться в отеческий дом.
Напрасно казачка его молодая
И утро, и вечер на север глядит,
Всё ждёт-поджидает: с далёкого края
Казак её милый, душа прилетит.
Казак умирал, и просил, и молил
Насыпать землицы курган в головах,
На том, на кургане калинка б родная
Росла б, красовалась в лазурьвых цветах.
На том, на кургане в далёкой сторонке,
Когда на Дону разольётся весна,
Быть может, родная залётная пташка
Порой прощебечет про жизнь казака.
Давно за горами, где вьюги, метели,
Где злые морозы от ветра трещат,
Где сдвинулись грозно и сосны, и ели –
Казачии кости под снегом лежат.
(Казачья песня в исполнении Коробейниковой П.Я.)
Работа на железной дороге была очень тяжёлой. Бригада состояла из шести человек. Мой дед Степан Петрович, занимая должность бригадира, «пахал», как и все. И зимой, и летом, не взирая ни на пургу, ни на дождь путейцы выходили на ремонт, отведённого им участка железнодорожного полотна. По разнарядке на дрезине подвозили шпалы и рельсы. Их разгружали в одном месте, а тащить иногда приходилось за несколько десятков метров. Особенно тяжело давалась замена рельсов. Их двигали ломами, обливаясь потом, и под незамысловатый речитатив бригадира:
– Чайник медный!
– Чай густой! – напряжённо звучало в ответ.
– Девки любят:
– Х… большой!
Таким образом, рельса медленно, но уверенно доползала до своего пункта назначения. Вот так с помощью ломов и речитативов на должном уровне поддерживалась надёжность и безопасность железнодорожных пассажиро – и грузоперевозок в послевоенном СССР.
Для ремонта дороги иногда не хватало самого необходимого. Приходилось как-то выкручиваться, что-то придумывать. И это хорошо, если попадётся умный проверяющий, который сможет войти в ваше положение и оценить вашу смекалку. А, если нет?
Бригадир второй бригады (к сожалению, фамилия не сохранилась) при контрольном осмотре полотна обнаружил, что шесть шпал на опасном участке пути сгнили. Это, безусловно, могло бы привести к крушению поезда. На многократные звонки на ж/д станцию в Поворино начальник станции отвечал: « Потерпите. На данный момент на складе нет ни одной шпалы. И вообще, придумайте пока сами что-нибудь! Вы там для чего в конце концов поставлены!» И бригадир проявил инициативу. По его приказу срубили три большие осины, росшие вдоль железной дороги, сделали из них шпалы и временно уложили под рельсы. За проявленную находчивость и предотвращение крушения он был осуждён на три года по статье « Порча зелёных насаждений».
3. Дядя Вася
Четвёртый сын Василий родился в год Великой Победы (7 августа 1945 года), в год, когда вся страна от края до края и ликовала, и плакала, в год, когда уже ненужно было напряжённо вслушиваться в каждое сообщение диктора радио. Наконец-то наступила мирная жизнь!!!
Голодно. Едва научившись ходить, Вася начал вместе с другими ребятами бегать на железнодорожные пути, собирал просыпанные из вагонов зерно, бобы, горох. Мысль о еде никогда не покидала маленького ребёнка, а материнские пустые щи да твёрдые лепёшки лишь ненадолго притупляли желание поесть. Сколько раз тихонько плакала Анна Прохоровна, гладя белокурую головку сына, протягивающего ей в крошечной ладошке несколько пыльных измазанных паровозной сажей горошин.
Голодно. От этого постоянного чувства могло спасти только чудо. И чудо произошло. Однажды (летом 1949 года) прямо в степи остановился воинский эшелон. Солдаты с весёлым смехом стали выпрыгивать из распахнутых дверей теплушек на землю. Многие срывали растущую вдоль рельсов полынь, растирали её ладонями и вдыхали полной грудью её горький аромат: «Наконец-то родина!»
– Эй, малец, ты откуда будешь? – окликнул подвернувшегося малыша дядя с большими седыми усами.
– Вон, оттуда! – показал тоненьким пальчиком мальчик в сторону железнодорожной казармы.
– А зовут тебя как?
– Василий! Так дядю звали! – гордо заявил Вася.
– А где ж теперь дядя?
– Да на войне убили, – спокойно ответил малыш.
Солдат как-то сразу осунулся, улыбка сбежала с его обветренных губ.
– А что, Василий, небось, кушать хочешь? – спросил он уже серьёзным тоном.
– Хочу!
– Ну, тогда пошли со мной. Я тебя таким лакомством угощу!
Они подошли к дверям теплушки. Солдат, легко подтянувшись, запрыгнул в вагон, крикнув мальчику:
– Подожди, я сейчас!
Через минуту он появился с большим куском чёрного хлеба и железной банкой с синей этикеткой. Она была до половины наполнена белой густой жидкостью. Это было сгущенное молоко. Вася с опаской сунул в неё пальчик, а потом осторожно слизал. Необыкновенная сладость разлилась по языку. Такого он ещё никогда не ел! Малыш сел тут же на бровку, поставил банку между ног и, макая небольшие кусочки отломленного хлеба в сгущёнку, торопливо отправлял их в рот. Он не слышал ни смеха солдат, наблюдавшего за ним, ни гудка паровоза, призывающего бойцов занять свои места в вагонах. Очнулся Вася лишь, когда колёса звонко застучали по рельсам. Он помахал рукой вслед уходящему эшелону и ещё долго собирал пальцем по почти сухим стенкам банки незнакомое ему лакомство. Наверное, есть бог на свете.
Шла весна 1955 года. Вася заканчивал третий класс. Учиться он не любил, да и не хотел, но приходилось. Грозный взгляд отца всегда ставил большой восклицательный знак на его нежелание разгрызать твёрдую скорлупу орешка знаний. Откуда-то с севера, из Княж-Погоста приехал в гости дед Иван Крылков. Он когда-то жил в хуторе Краснокоротском, но ему пришлось надолго уехать. В подарок дед Иван привёз яловые ботинки. Они стояли на табуретке, на развёрнутой газете и переливались в лучах весеннего солнышка. Таких ботинок незадачливый ученик ещё никогда не видел.
– Кому? – затаив дыхание, спросил Вася.
– Да, кому подойдут! – ответил приветливо гость.
Ботинки подошли только Васе. Наверное, есть бог на свете.
Окончив с горем пополам семь классов, в 1961 году Василий уехал в город Волгоград, поступил в ГПТУ №6 на каменщика. Учёба давалась легко. Всё было понятно, доступно и практично. Это вам не какие-то там «из пункта А в пункт Б».
Летом 1962 года его направили на практику в хутор Морской (Чернышковский район Волгоградской области). Силами ГПТУшников под руководством мастера производственного обучения там планировалось построить коровник и склад для зерна. Днём ребята работали, а вечером, наскоро умывшись, бежали в совхозный клуб. В нём иногда после просмотра фильмов устраивались танцы под гармошку. Его другу очень понравилась местная девушка по имени Нина – красивая стройная шатенка. Она жила у тётки в Ростове-на-Дону и училась в школе. В хуторе Морском была всего лишь четырёхлетка. Нина каждое лето приезжала на каникулы домой к матери. Василию тоже она очень понравилась, но друга подводить не хотелось.
Пролетело лето. Окончилась практика. Автобус увозил строителей снова в Волгоград. Уже сидя в автобусе, Василий ещё раз увидел Нину. Она пришла проститься с его другом. Он пристально посмотрел на красивые изгибы плеч, мысленно поглаживая её по тёмным шелковистым волосам. В сердце ёкнуло, как будто что-то оторвалось и поплыло по напряжённым венам. Вдруг Нина повернулась, словно почувствовав его взгляд, улыбнулась и помахала ему рукой. Василий отпрянул от окна. Автобус медленно тронулся, увозя его из жизни Нины, казалось, навсегда.
После окончания училища Василий по распределению попал работать на озеро Эльтон (Палласовский район). Оттуда осенью 1964 года он ушёл в армию. Служить Василий попал в город Ростов-на-Дону в строительный батальон связи, а так как перед армией успел окончить курсы бригадиров-монтажников, то после недолгого обучения его назначили командиром отделения с присвоением звания младший сержант. Однажды Василий получил письмо от друга. Тот служил где-то в Сибири и, как выяснилось, переписывался с Ниной. Она всё так же жила у тётки в городе Ростове-на-Дону. Друг, шутя, попросил поцеловать её в лобик за него. Попав в увольнение, младший сержант Коробейников В. С. направился по данному адресу. В дверях он увидел повзрослевшую темноволосую красавицу. Василий обомлел: «До чего ж гарна дивчиночка!» Нина сразу признала в бравом солдате вчерашнего строителя:
– Привет Василий! Какими судьбами? – и взглянула, как будто обожгла.
– Здравствуй. Вот пришёл выполнить просьбу друга! – нарочито громко произнёс младший сержант.
– И что ж за просьба?!
– Да просил поцеловать тебя в лобик!
– Хорошая просьба! – рассмеялась она. – Ну, что ж выполняй просьбу друга! Целуй! Ну же! – и подставила лоб.
Василий, не ожидая такого приёма, смутился, но всё-таки осторожно поцеловал её в лоб. С этого поцелуя всё и началось. Теперь каждую увольнительную он проводил с Ниной. «Такое серьёзное дело нельзя поручать никому!» – как справедливо пелось в те времена в одной песенки о любви.
В 1966 году Василия переводят служить в Армению, в аул Ацвакар (в двенадцати километрах от города Камо). Там находилась радиостанция всесоюзного значения. Всё бы ничего, но он не сошёлся взглядами с командиром роты. Тому не нравилось, что командир отделения слишком остёр на язык и, часто обходя устав, не докладывает ему, чем занимаются его подчинённые, попросту, сказать, «не стучит» на них. Естественно такое положение дел совсем не устраивало начальника. И однажды он подловил его и ещё двух сержантов на распитии вина: отмечали день рождение. Сослуживцев разжаловали до ефрейторов, Василия – до рядового.
В ноябре 1967 года Коробейников В. С. демобилизовался. На прощание командир роты сказал Василию:
– А ведь мог бы рядовой Коробейников на гражданку старшим сержантом уйти!
– Ничего. Зато с чистой душой ухожу (донской казак честь не кинет, хоть головушка сгинет)!
Василий вернулся в город Ростов-на-Дону, устроился на работу в воинскую часть 97703 (мехколонна) машинистом башенного крана. Благо в армии он самостоятельно выучился им управлять, а перед «дембелем» успешно сдал экзамены в Ереванском учебном комбинате.
«Поцелуйчики в лобик» забыты не были. Василий поспешил к заветной двери, но Нина у тётки уже не проживала. Она училась на втором курсе Новочеркасского политехнического института. Эх, была, не была! В Новочеркасске он быстро нашёл общежитие. Встретила его настоящая красавица. Она бросилась ему на шею и осыпала поцелуями. Наверное, есть бог на свете.
Сердце Василия не выдержало такой атаки. Он перевёлся в Новочеркасский филиал мехколонны. А в августе 1968 года они с Ниной поженились (Нина Николаевна Богатырёва, 16.09.1948 года рождения, уроженка хутора Морской Чернышковского района Волгоградской области).
В 1969 году (25-ого июля) в семье родился симпатичный ребёнок – дочка по имени Лена – «Москвичка» (муж – Виктор Иванович Пономаренко, 5.03.1963 года рождения, уроженец города Новочеркасска; дочь – Елена, 16.01.1991 года рождения; дочь – Ольга, 23.05.1996 года рождения).
В 1976 году (5-ого ноября) родилась вторая дочь Анна (муж – Сергей Юрьевич Зотов, 1971 года рождения, уроженец города Новочеркасска; дочь – Ксения, 11.04.1996 года рождения).
В 1977 году дивизия, в которой работал Василий Степанович, оформилась окончательно. Строительство на военных объектах практически прекратилось. Начались длительные командировки по всему Советскому Союзу. Нина Николаевна одна с детьми в Новочеркасске, муж – где-то под Самарой. Вот такая вот началась семейная жизнь. Но долго так продолжаться не могло. И хотя совсем не хотелось менять привычную работу, но слёзы усталой женщины подталкивали совсем на иное решение. Василий Степанович увольняется из мехколонны и устраивается работать на местный завод НЭВЗ в чугунолитейный цех, участок цветного литья.
Неприятности начались с первого же месяца. После футеровки (выкладывание внутренности печи новым шамотным кирпичом) бригада спекала печь. Произошёл выброс металла в сторону Василия Степановича. Ему сильно обожгло плечи и поясницу, но до трагедии дело не дошло. Он даже не пошёл на больничный. Наверное, есть бог на свете.
В 1983 году опять произошёл выброс металла из печи. На этот раз последствия оказались очень тяжёлыми. Расплавленное варево залилось в сапог, сильно обожгло ногу. Пришлось более месяца проваляться в больнице.
В 1985 году разорвалась трубка. Горячим воздухом с конденсатом обдало всего металлурга. Скорая помощь Василия Степановича увезла в простыне. Но всё обошлось. Наверное, есть на свете бог.
А сколько было мелких ожогов?!
Но, не смотря на противодействия судьбы, Василий Степанович до тонкости изучил секреты своего дела. Последние семь лет он проработал бригадиром плавильного участка. Его труд не раз отмечался почётными грамотами (семь штук), дважды он становился ударником коммунистического труда, трижды – победителем социалистического соревнования. В 1995 году в честь 50-летия заслуженного металлурга заводская газета всю смену (с 8.00 до 16.00) вела репортаж с рабочего места Василия Степановича, рассказывая о его мастерстве.
Но, как это часто бывает, отзвенел ликующий туш, и начались серые будни. Ветерана труда и пенсионера стали потихоньку выживать: «Слишком богато жить стал! И пенсия, и зарплата – не жирно ли?!» Зарплату снизили до «мизера». В 1996 году Василий Степанович был вынужден уйти с завода, которому отдал почти двадцать лет своей жизни, и устроиться в ВОХР на местный химкомбинат (была бы шея, а хомут найдётся). За шесть лет работы он проходит путь от рядового охранника до командира отделения. Но в 2003 году новые московские хозяева заменяет всех ВОХРовцев на милицейскую охрану.
Сейчас Василий Степанович уже как три года работает на 31-ом военном заводе. Обожжённая нога часто болит, но он никогда не падает духом, да и нам не советует.
4. Московские новости
Победа над фашистской Германией стоила СССР огромной цены, цены, которую не могла заплатить ни одна из стран антигитлеровской коалиции. Советский Союз спас Запад от нацистского варварства, как когда-то (в XIII веке) Русское государство заслонило собой Европу от диких и жестоких орд монголов. Все понимали, не уничтожь СССР боевую мощь Германии, Гитлер, безусловно, оккупировал Британские острова и перенёс бы войну на американский континент. За свой вклад в уничтожение «коричневой чумы» Советский Союз заслуживал и уважение, и благодарность со стороны «братьев по оружию». Но…
Отношения СССР с союзниками становились всё напряжённее. Американцы, имея неоспоримое преимущество – атомную бомбу, пытался диктовать свои условия. 6-ого марта 1946 года в Фултоне, США, бывший премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль произнёс речь («Речь о железном занавесе»), в которой говорилось о разделении мира на два лагеря: коммунистический и западный. Уже 4-ого апреля был создан Северо-Атлантический военный блок (НАТО). В него вошли двенадцать европейских государств, в том числе и США. Начался тяжелый период «холодной войны».
Наша страна отчаянно нуждалась в передышке. Разорённая экономика просто кричала о мире. 18 марта 1946 года был принят IV-ый пятилетний план. К 1947 году восстановлен и дал электроэнергию Днепрогэс. В сентябре 1949 года проведено успешное испытание советской атомной бомбы, немного охладившее пыл заокеанского «дядюшки Сэма». К 1950 году социалистическая промышленность превзошла довоенный уровень и фактически была готова к гонке вооружений, но сельское хозяйство находилось в удручающем положении.
5 марта 1953 года умер Генеральный секретарь коммунистической партии Советского Союза, Верховный Главнокомандующий вооружёнными силами СССР, Генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин. Закончился самый тяжёлый, самый изнурительный период в жизни нашей страны. Весь народ замер в ожидании перемен.
5. Поездки в Борисоглебск
Жал голод. Жала нужда. А ребятишки росли не по дням, а по часам. Нужна была одежда. Нужна была «обутка». Нужно было всё. Чтобы хоть как-то выкрутиться из этой нищеты, Анна Прохоровна в зимние месяцы собирало баранье сало и перетапливала его. Растопленный жир наливала в чеплашки (неглубокая глиняная миска) и выставляла на мороз. Жир замерзал. Его аккуратно выбивали. Получались небольшие жировые круги. Когда их набиралось достаточное количество, Степан Петрович собирался в дорогу. Наложив полный вещь-мешок, он садился на «тормоз» товарного поезда до Борисоглебска (Воронежская область). Там Степан Петрович останавливался на день-два или у дальних родственников, или, чаще всего, у своего сослуживца Павла. Они вместе когда-то служили на Дальнем Востоке. Павел был высоким поджарым мужчиной. На лицо некрасив. Но глаза притягивали. Было в них что-то необъяснимое, то что всегда задерживает внимание.
Степан Петрович однажды спас ему жизнь. Вышло это совершенно случайно.
Рядовой Павел (к сожалению, фамилия не сохранилась) после вечерней переклички ушёл на берег океана. Ему нравилось смотреть на местные закаты. Было в них что-то необычайно торжественное. Стояла осень. Сквозь шум прибоя ветер доносил еле различимые крики чаек. Где-то натужно гудел отчаливавший от берега катер. В очередной раз любуясь заходом солнца, Павел неосторожно оступился и сорвался со скалы, гордо поднявшейся над неспокойными водами Тихого океана. Боец успел машинально схватиться за куст, торчавший из расщелины, и теперь, как говорится, находился между небом и волной. Выбраться самостоятельно он не смог. Руки слабели. Павел что есть мочи стал звать на помощь, но прибой и крики любопытных чаек заглушали его голос. Положение оказалось безнадёжным. Ненароком проходившему мимо Степану Петровичу стало интересно, что могло привлечь внимание птиц. Он подошёл ближе и заглянул вниз. У самой вершины скалы висел, ухватившись за куст, солдат и как-то пронзительно, по-бабьи верещал. Стремглав Степан Петрович снял поясной ремень и, сделав петлю на одном конце, одел его на кисть. Другой конец бросил вниз:
– Эй, там держись!
– Тяни, миленкай! Тяни! – просящее запричитал голос по ту сторону. Степан Петрович никак не ожидал, что будет так тяжело. Человек, получивший шанс на спасение, не хотел теперь его упустить. Он с трудом подтягивался на ремне, отчаянно болтая ногами. Но вот над обрывом показалось красное от напряжения лицо, по которому крупными каплями стекал грязный пот. Дикий ужас застыл в его до предела расширенных зрачках. Отползая от края боец плакал, беспрестанно повторяя:
– Спасибо тебе, братец! Спасибо! Вот помог, так помог!
– Носи – не стаптывай! – шутливо ответил спаситель.
– По гроб жизни помнить буду! Вот те крест!
О происшедшей истории никто из сослуживцев ничего не узнал. Оба солдата молчали. Ведь за самовольный уход из расположения воинской части командир по головке бы не погладил. Но с этого дня у них как-то сама собой завязалась дружба. Она продолжилась и после мобилизации.
Будучи в Борисоглебске, Степан Петрович, обязательно, старался зайти к Павлу. Тот с неизменной радостью встречал дорогого гостя, доставал из комода заветную бутылочку, припасённую для торжественных случаев, а то и – не одну. Уже в изрядном подпитии Павел показывал пальцем на Степана Петровича и всякий раз говорил жене:
– Зинка, ты знаешь кто это? Это же мой спаситель! Не будь его – не было бы и меня! Понимаешь?
– Понимаю, понимаю, – быстро тараторила Зинка, не желая в очередной раз слушать рассказ о страданиях своего мужа.
– Э-э-э! Ничего ты не понимаешь! – делал выводы Павел, и обильная слеза скатывалась по его щеке.
Отдав должное дружбе, Степан Петрович на следующий день спозаранку уходил на местный рынок. Бараний жир был ходким товаром. В течение двух-трёх часов разбирались все круги. На вырученные деньги покупалось самое необходимое. Возвращался он тем же макаром, на «тормозе» товарняка.
Дома его уже с нетерпением ждали и ненапрасно. Кроме муки, а иногда и ткани, Степан Петрович привозил ребятишкам парусиновые штиблеты, а Анне Прохоровне, непременно, платок. По приезду устраивалось праздничное чаепитие с привезёнными бубликами и «лампасейками» (самые дешёвые конфеты). Из купленной ткани моя бабушка сама шила детям одежду на трофейной швейной машинке «Zinger», доставшейся по случаю.
28 августа 1950 года Анна Прохоровна встретила своего мужа с работы с ещё одним народившимся сыном, которого решили назвать в честь погибшего отца Степана Петровича.
6. «Губа»
В октябре 1951 года на ж/д станции Бударино проводилась инспекторская проверка. Инспектор – моложавый человек с острыми пронизывающими глазами. В его зрачках то и дело вспыхивали колючие огоньки, и если бы ни очки с толстыми стёклами, немного рассеивающие взгляд, то, наверное, всё вокруг давным-давно бы заполыхало. Одет проверяющий был в новенькую офицерскую шинель без погон. На ногах красовались ярко начищенные хромовые сапоги. Руки, облечённые в кожаные перчатки, нервно теребили тощий коричневый портфель. Снисходительно поглядывая на снующих туда-сюда рабочих, он громко отчитывал начальника станции за оторванную от чёрного железнодорожного кителя пуговицу. Выходило, что эта злополучная пуговица могла как-то повлиять на надёжность работы всей железной дороги и тем самым сыграть на руку американской военщине. Седовласый начальник, покрасневший от смущения, пытался неумело поддакивать и уверял, что ничего подобного в его жизни больше не повторится. Инспектирование подходило к концу. Работа железнодорожной станции признавалась удовлетворительной, за исключением одного. И этим единственным недочётом являлся большой перерасход шпал. Поэтому он и предложил попавшемуся на глаза бригадиру путейцев Коробейникову С.П. внедрить в жизнь его новое рацпредложение, то есть менять не каждую, пришедшую в негодность шпалу, а – через одну, тем самым, экономя «важный для народного хозяйства продукт». Степан Петрович позволил себе не согласиться с такими глубокомысленными выводами, чем явно озадачил и задел управляющего.
– Вы, наверное, не совсем понимаете сложившейся обстановки?! Империализм так и ждёт, чтобы всадить нож в горло поднимающейся из руин стране! – чётко, чуть ли не по слогам, проговорил инспектор.
– Как раз это всё я прекрасно понимаю, – спокойно ответил бригадир, хотя в его душу скользким гадом стал заползать страх.
– Значит, не понимаете, как дорога нашему народному хозяйству каждая сэкономленная копейка! – продолжал сверлить его взглядом проверяющий.
– И это я прекрасно понимаю, но инструкцию нарушать не буду, – всё также спокойно ответил Степан Петрович.
– Как так? Вы отказываетесь выполнять распоряжение инспектора?! – начал терять уже терпение товарищ с портфелем.
– Да. Отказываюсь. Это может привести к крушению поезда.
Инспектор прекрасно понимал, что все его разглагольствования об экономии не стоят и ломаного гроша (балалаечка без струн, балалаечник брехун), а по сути своей – даже вредны, но он никак не мог позволить, чтобы какой-то рабочий вот так запросто, при всех подверг сомнению правильность его решения. За невыполнение распоряжения высокопоставленного чиновника Степан Петрович отсидел десять суток на «губе» на ж/д станции Поворино. А инспектор (по слухам) через восемь месяцев был арестован и осуждён на пятнадцать лет за саботаж и вредительство.
7. Дядя Петя
Лето шло к закату. И хотя днём ни что не говорило о приближении осени: так же смеялось с голубой высоты ослепительно-жаркое солнце, лаская своими лучами выжженную степь; так же весело и беззаботно стрекотали кузнечики, спрятавшись в густую зелёную отаву, но зори с каждым разом становились всё холоднее и холоднее. Казаки, управившись со своими хозяйственными делами, выходили посидеть вечерами на лавках уже в тёплых фуфайках и в чувяках, одетых на толстые шерстяные носки.
В один из таких последних летних вечеров (28 августа 1950 года) с громким жизнеутверждающим криком сделал свой первый шаг в эту разноречивую, полную неожиданностей жизнь пятый по счёту сын – Петя.
Рос Петя резвым и пытливым ребёнком. Уже трёхлетним малышом он пытался помогать отцу строить новый дом: тщательно собирал разбросанную щепу, подавал инструменты, но больше, конечно, бегал по нижнему венцу и задавал тысячи различных вопросов. На них, наверное, мог бы ответить только какой-нибудь профессор из Москвы.
– Петя, уйди, не мешайся! – отмахивались взрослые, но досужему Пете всё было интересно, везде он находил объект для своей любознательности.
В очередной раз, пробегая по доске, малыш упал, за что и получил подзатыльник от отца. Но, как будущий казак, молча, растёр, выступающие от обиды, слёзы и ушёл в старую хату. Как бывает у всех маленьких детей, они не могут долго зацикливаться на чем-то одном, поэтому слёзы вскорости высохли и всё его внимание сосредоточилось на спичках. И хотя Петя хорошо знал, что трогать их ни в коем случае нельзя, любопытство всё-таки взяло верх. Было интересно, как от удара спичкой о коробок проскакивали искры, и с шипением загорался огонёк. Он зачарованно смотрел на пламя, пока оно не подбиралось к пальцам. Тогда малыш задувал огонь и зажигал другую спичку. Но счастье не может длиться вечно: у новой спички отломилась горящая головка. Занавески вспыхнули разом. Пылающий материал упал на кровать. Перепуганный ребёнок выскочил на баз и уткнулся в подол матери. Он так и простоял всё время, пока тушили пожар. С пламенем справились быстро, но хата осталась без занавесок, кровать без одеяла, а прабабка Устюжка без своей шубы. Всё забрал огонь. Степан Петрович, сгоряча, хотел было наказать сына, но вступилась Анна Прохоровна:
– Не смей! Дитя заикой сделаешь! Бей меня, а ребёнка не трожь!
Отец посмотрел исподлобья на зарёванного малыша и устало сел на чурбак. Руки у него тряслись.
Как и у всех детей послевоенных лет у Пети была мечта: наесться досыта хлеба. Его катастрофически не хватало. Очередь у магазина занимали ещё затемно, часов в пять. Давали одну буханку в руки. За хлебом ходили самые младшие, старшие часто устраивались на работу, и им было не до этого. Вдвоём, иногда втроём братья выстаивали по четыре-пять часов, чтобы в конце концов получить долгожданные кирпичик «размольного» хлеба (другое название фуражный), хлеба напополам с отрубями и другими примесями. Но дети радовались и этому. Петя – самым младший из братьев – нередко просто засыпал в очереди. Отойти было нельзя – сразу терялось место. И так почти каждый день, пока у семьи не заканчивались деньги.
С хлебом стало заметно лучше только к концу шестидесятых, когда окрестные поля буйно разродились кукурузными всходами. Что за чудо – этот кукурузный хлеб! Желтые душистые ломти, натёртые чесноком с солью так и просились в рот. И не было никаких сил отказаться от этого удовольствия (хлебушко – пирогу дедушка).
В сентябре 1958 года Петя, надев белую рубашку и старенькую вельветовую курточку, доставшуюся от брата Васи, отправился в первый класс. В школе ему понравилось всё: и кусочки разноцветного мела, которыми можно было рисовать на чёрной доске, и громкий звон колокольчика, созывающего детей на занятия, и даже строгая седая учительница, погрозившая ему пальцем на перемене. Учился Петя легко, не утруждая себя повторениями и зубрёжками. Но приходил май, и учёба отодвигалась на второй план. В середине апреля из своих нор после зимней спячки вылезали суслики и прочие полевые зверьки. За их шкурками начиналась настоящая охота. В отделении Заготконторы шкурка суслика принималась по 6 копеек, хомяка – по 10 копеек, хорька – по 30 копеек. Иногда после сдачи «пушнины» набегало в месяц до шести рублей. Тогда Петя ходил богачом. У него даже занимала Анна Прохоровна, правда без отдачи.
Лет в десять Петю сильно потрепала бодучая корова. Он вместе с соседским мальчишкой Бирюковым Юркой пошли на выгон встречать коров с пастбища. В руках у них были палки, служившие подросткам боевыми клинками. С их помощью они отбивались от полчища врагов, наседавших на них со всех сторон. Корова Тери Безносого сначала недобро посматривала в сторону героев-казачков, а затем внезапно напала на Петю сзади. Одним ударом она сбила подростка с ног и начала «катать» рогами по земле, пытаясь поддеть маленькое тельце и подбросить вверх. Юрка дико закричал. Во время подоспевшие, взрослые «насилу» отбили ребёнка. Испуганный Петя ничком лежал в траве, закрыв лицо руками. Но всё обошлось. Он отделался несколькими синяками, а вот штаны и куртка были порваны основательно.
Таким вот несчастным, в разодранной одежде и хромающим на одну ногу, его увидел отец. Начались выяснения.
– Сынок, что с тобой? – встревожено, спросил Степан Петрович. – Сам-то цел?
– Цел, только бок болит. Корова какая-то напала.
Но тут в разговор встряла соседка – старая Швечиха – мать Марии Швецовой:
– Сами виноваты! Незачем было корову дразнить! – закричала она с ходу.
– Не дразнили мы её с Юркой! Она сама на нас сзади напала! – стал доказывать свою правоту Петя, но старая Швечиха не унималась:
– Как не дразнили? Да я сама видела!
– Не дразнили! Врёшь ты всё, щука старая! – от обиды у мальчишки даже навернулись слёзы.
Степан Петрович начал было кричать на сына, но за подростка вступился дядя Иван Каспин, гнавший свою корову с выгона. Всё быстро прояснилось. А вот старую Швечиху с тех пор в разговорах за глаза стали называть «старой щукой».
Окончив восемь классов, Пётр уехал в Волгоград и поступил учиться в ПТУ №36 на специальность столяр-плотник. По выходным он приезжал к нам в гости на «вокзал». Мой отец с крёстным строили дом. И мы с «дядей» Петей часто ходили на стройку, относили работникам обед. Вернее сказать, ходил один он, а я гордо ехал у него на плечах. Я был выше всех и мог дотянуться до любой вишенки на ветках, которые то и дело попадались нам на пути. С «дядей» Петей мне становилось как-то уютно и радостно. Он всегда улыбался, всегда затевал какие-то игры… Я каждый раз с большим нетерпением ждал его приезда.
В 1968 году, после окончания училища Пётр уехал по направлению в посёлок Нижний Баскунчак Волгоградской области. Посёлок находился на берегу солёного озера с одноимённым названием. Соли в воде Баскунчака было настолько много, что после купания всё тело покрывалось белым соляным слоем. Приходилось бежать за шесть километров, смывать этот налёт пресной водой. Но зато после купания все ссадины и ранки заживали, как по волшебству, оставляя на теле белые полоски шрамов. В Нижнем Баскунчаке Пётр проработал один год в составе строительно-монтажного поезда №820. Там возводилось железнодорожное депо.
Весной 1969 года Коробейников Пётр Степанович призвался в армию. Служить пришлось в «братской» Польской Народной Республике в военном городке Страхув в учебной танковой части. Военный городок находился недалеко от города Легницы.
В декабре 1970 года в Польше пришёл к власти лидер коммунистической партии Гомулка. На продукты первой необходимости были подняты цены в несколько раз. Это породило народное недовольство. Начались волнения: стихийные забастовки и демонстрации рабочих, поддерживаемые независимыми профсоюзами. Для успокоения создавшейся обстановки на территорию ПНР были введены союзные войска. Во всех подразделениях и частях Советской армии был зачитан приказ, в конечном итоге сводившийся к одному: «Не стрелять ни при каких обстоятельствах». Невыполнивших приказ ждал военный трибунал.
В январе 1971 года Пётр в составе патрульной группы (лейтенант и трое рядовых) в который раз шли по заданному маршруту. Вооружены они были «по полной боевой»: автомат Калашникова с тремя магазинами, две гранаты, штык-нож. Но приказ о неприменении оружия, о котором хорошо знали поляки, сводил на нет весь смысл такой экипировки. А улицы Гданьска были не безопасны. Патруль шёл медленно, озираясь по сторонам. Иногда «сердобольные» домохозяйки, возомнившие себя борцами за национальное возрождение, так и норовили «ненароком» сбросить на головы солдат горшки с цветами. Польские экстремисты практически безнаказанно обстреливали наши дозоры. Так случилось и на этот раз. Внезапно из-за угла раздалась автоматная очередь. Ноги обожгло. Пётр побледнел и упал, как подкошенный. В сапоги потекло что-то тёплое и липкое. «Продырявили сапоги! – мелькнуло сожаление. – А сапоги-то новые, яловые! Вот сволочи!»
Почти два месяца он пролежал в госпитале в военном городке Страхув. Ему повезло. Пули прошли навылет, не задев костную ткань. Молодой организм быстро восстанавливался. И если бы не сырой болотный климат, заживление проходило бы гораздо лучше.
После выздоровления Пётр получил отпуск – 26 суток (16 суток – на дорогу и 10 дней – на гостевание). Я хорошо помню тот день, когда он «прибыл» к нам в гости. Было 23 февраля, раннее утро, ещё темно. На улице мела сильная пурга. Но в доме было тепло и тихо. Лишь где-то далеко сквозь дремоту слышался кашляющий вой непогоды и ритмичное перестукивание ставен. На кухне рядом с детской загорелся свет – значит, мама уже встала. В печке весело затрещали поленья. На плите обиженно «забухтел» чайник. В дверь постучали.
– Сейчас, сейчас! – раздался мамин голос.
Скрипнула дверь. В комнату сразу ворвался вой метели. Морозный воздух ринулся в дом.
– Ой, Петя! – радостно вскрикнула Пелагея Яковлевна. – Нежданно-негаданно! В отпуск что ли?
– Да. Вот по ранению получил. Решил сначала к вам заехать, а потом в Бударино. А Алексей дома?
– По ранению, – странно растягивая слова, проговорила мама и, словно спохватившись, добавила. – Алёша? Да дома. Спит, с «ночи» пришёл.
Но отец, заслышав разговор, уже выбежал в прихожую.
– Брат! Петро! Как я рад тебя видеть! – загремел Алексей Степанович, обнимая солдата.
– Тише, тише! Детей разбудите! – пыталась утихомирить их мама.
– Ладно, ладно. Ну, что, бравый солдат, раздевайся! Пошли на кухню. Полина накрывай стол. Сегодня у нас праздник!
Пётр Степанович пробыл у нас два дня. Он много рассказывал о поляках, об их укладе жизни, и в его голосе не чувствовалось никакой злобы. Польские деньги с грозным орлом – «злотые» – были почему-то сделаны из лёгкого алюминия и не казались настоящими. В отпуск Петра провожали всем взводом. Каждый хотел внести свою лепту. Насобирали 350 злотых. На эти деньги он накупил подарков: моей сестре Алле – шикарное бальное платьице, бабушке – большую красивую коробку шоколадных конфет, а своей сестре Людмиле – перламутровые сапожки. Правда, весь перламутр с сапожек через месяц смылся. Польское качество всегда было польским.
В 1971 году Пётр Степанович вернулся на родину в хутор Черкессовский. Брат Виктор, уехавший в далёкий Тольятти, с восторгом отзывался и о строящимся городе, и о гигантском автозаводе, звал к себе. Пробыв в армии два года, Пётр решил всё-таки покинуть отчую хату, хотя в последствии ни раз признавался, в Бударино ему очень нравилось, и он всегда с лёгкой грустью вспоминал родные места. Но возврата назад уже не было, вселенские часы окончательно повернули железную стрелку судьбы.
Пётр Степанович устроился на работу на автоВАЗ слесарем механосборочных работ на конвейер, собирал легендарную «копейку» – автомобиль «Жигули» – ВАЗ-2101.
Шёл июль 1972 года – жаркая пора. Жаркая ещё и потому, что «горел» план. По просьбе начальства Пётр Степанович остался со второй на третью смену. Домой он уже возвращался в пятом часу утра в переполненном рабочем автобусе. В автобусе царило весёлое возбуждение. План закрыли, должны быть хорошие премиальные. Где-то сзади бренчали на гитаре, и кто-то тихонько пытался подпевать. Пётр увидел перед собой симпатичную девушку. Что-то ему в ней сразу понравилось. Она о чём-то оживлённо болтала с подругой.
– Девушка! Присаживайтесь! – предложил Пётр Степанович ей, освобождая поперечный поручень, на котором громоздился сам. – А то, наверное, устали на работе?!
– Да, нет! Мы уж тут как-нибудь постоим! – рассмеялась она.
– Жаль! А может быть, познакомимся? – неожиданно предложил парень.
– Нет уж! Мне мама не разрешила знакомиться с посторонними мужчинами!
– Какой же я посторонний? Я работаю вместе с Вами на одном заводе. Я с конвейера. А Вы?
– И я с конвейера!
– Вот видите! Мы с Вами соседи! И, значит, можем познакомиться, не нарушая запрет Вашей строгой мамы! Меня Пётром зовут.
– Меня Любой.
Разговорились. Оказалось, что Люба работает недалеко от его рабочего места. И почему они раньше не встретились?! В то утро Пётр Степанович так и не уснул, хотя устал смертельно: всё не выходила из головы эта задорная темноглазая девушка.
19 августа 1973 года она стала его женой (Каширская Любовь Яковлевна, 28.06.1950 года рождения, уроженка села Привольного, Джалалабадского района Азербайджанской ССР).
25 мая 1974 года в их семье родился сын Алексей – «Петрович» (жена – Дерюгина Людмила Николаевна, 25.05.1979 года рождения, уроженка города Терек Кабардино-Балкарской АССР).
20 февраля 1976 года семья пополнилась ещё на одного сына – Александра (жена – Фёклина Надежда Александровна, 07.06.1983 года рождения, уроженка города Тольятти).
30 июня 1986 года появился на свет самый младший мой двоюродный брат – Владимир.
Пётр Степанович и сейчас работает на Волжском автозаводе наладчиком в прессовом производстве, участок мелкой штамповки. За долголетний добросовестный труд он неоднократно награждался почётными грамотами и благодарственными письмами, имеет знаки «Ударник IX пятилетки» и «Ударник коммунистического труда».
Армейская служба в Польше в военном билете не зафиксирована, поэтому никакими льготами участника боевых действий, принадлежащих ему по праву, он не пользуется. А раненые ноги этого не понимают и болят. Все обращения в военкомат положительных результатов не дали. Ответ был один: «Мы Вас туда не посылали!»
Пётр Степанович и его гостеприимная хозяйка Любовь Яковлевна являются той основой, той связующей силой вокруг которой объединяется весь большой род Коробейниковых, разбросанный от Азовского моря до гор Южного Урала.
8. Тётушка
Апрель. Хорошее время – апрель. Зима далеко позади и, ты уже точно знаешь, что она вряд ли вернётся назад. Снег растаял. Правда, не весь. Ещё кое-где за насыпью или в лесопосадке нет-нет да увидишь серые клочья растерзанных солнцем сугробов. И хотя вокруг непролазная грязь, всё равно на душе как-то по-праздничному радостно. Так и хочется выйти в степь, подставить лицо тёплому ветерку и крикнуть, что есть силы: «Здравствуй, жизнь!!!»
Вот таким же чистым солнечным утром 13 апреля 1953 года Анна Прохоровна родила единственную в семье дочку Любашу.
Росла Люба тихой спокойной девочкой. Жили бедно: не одеть, не обуть. Но иногда тётка Лиза (родственница из Москвы) присылала старые платьишки. Они-то и становились самыми драгоценными нарядами для маленькой тихони.
В 1961 году Люба пошла в школу. И хотя учёба давалась ей нелегко, старание и прилежность всё окупали сполна. На летних каникулах Степан Петрович обычно собирал подростков, желающих подзаработать. Работа заключалась в прополке травы, растущей вдоль железнодорожного полотна. Начиная с шестого класса, Люба стала бессменным членом такой бригады. Работали сдельно с девяти до пятнадцати часов. В день проходили по два километра. Оплата за труд была небольшой, но к концу месяц набегало «ажнак» по двадцать рублей. В восьмых, девятых и десятых классах учащимся вменялась обязательная сельскохозяйственная практика. Она проводилась уже бесплатно на совхозных полях. «Практиканты» пропалывали подсолнечник и свёклу, вёдрами из Казённого пруда поливали капусту и помидоры.
Я помню стройную симпатичную девушку в чёрном купальнике, возвращающуюся с поля с тяпкой через плечо. Тело, загоревшее до черноты. Усталая размеренная походка. Обветренные губы. Но в глазах играют чёртики. Молодость есть молодость.
В 1971 году Люба закончила десятый класс Бударинской средней школы. Вместе с аттестатом об окончании ей выдали сразу же и паспорт. Каково было её удивление, когда она узнала, что Любви Коробейниковой никогда не существовало на белом свете. По паспорту и по метрике выходило, что под её личиной жила девушка по имени Людмила. Как же так случилось?! Никто вразумительного ответа не знает. Может быть, Анне Прохоровне нравилось имя Люба, а глухой чиновник перепутал имена, записав его по-своему? Или это старое поверье кочевников, гласящее, что нельзя открывать настоящего имени во избежание зла от чёрных людей?
В июле 1971 года по настоянию брата Виктора новоявленная Людмила уехала в город Тольятти. Целый месяц девушка прожила в мужском общежитии. Виктор отдал ей свою койку, а сам спал на полу. Лишь устроившись на автоВАЗ, она кое-как получила место в женском общежитии. Приезжих было очень много, а желающих ещё больше. Поначалу Людмила работала подсобным рабочим в цехе №29 – прессовое производство.
Как она скучала по «Бударке»! Сколько было пролито в подушку слёз?! Не проходило ни одной ночи, чтобы не приснились родные места: Пышенский пруд, хата под камышовой крышей, сельский клуб… Малая родина никак не хотела отпускать свою повзрослевшую дочь (за морем теплее, а дома светлее). Трудно расставаться с детством. Но весёлые шумливые соседки как-то сразу приняли её в свою семью. Малу помалу воспоминания о доме перестали вызывать чувство безвозвратной потери. Стали стираться в памяти тихие Бударинские зори, дурманящие полынным ароматом степи. Молодость есть молодость.
Начальник цеха, в котором работала Людмила, Р. Рац заметил старание новой деревенской девушки и решил её направить на обучение. Через три месяца она вернулась в цех, досконально освоив новую профессию. И вот уже на протяжении тридцати лет (с 1972 года) работает водителем электропогрузчика.
В 1973 году в цех №21 (прессовое производство – крупная штамповка) на 13-й линии (счастливое число!) появился новый штамповщик – темноволосый паренёк. Им оказался Савельев Владимир Семёнович (1952 года рождения, уроженец села Котлубанка Оренбургской области). Эту линию обслуживал электропогрузчик, на котором работала Людмила. Слово за слово. Появилась симпатия. Потом начались провожания, мороженое и кино. И 15 марта 1974 года в городе Тольятти появилась ещё одна молодая семья.
Жить молодожёны начинали в трёхкомнатной квартире Виктора. Тот отдал им одну из своих комнат. В августе они уже получили квартиру для малосемейных.
Жили весело: ругались и тут же мирились. Молодость есть молодость.
1 апреля 1975 года в молодой семье появился на свет сын Женя (жена – Мукаева Оксана Алишеровна, 27.03.1977 года рождения, уроженка города Карши Узбекской АССР; сын Максим, 13.09.2004 года рождения).
В феврале 1976 года увеличившаяся семья въехала в новую двухкомнатную квартиру. Жизнь казалась радостной и безоблачной.
5 октября 1978 года родилась маленькая красавица Татьяна.
После рождения дочери Владимир запил. Никакие разговоры, никакие доводы не могли остановить этого постепенного сумасшествия. Чувствуя свою несостоятельность, он стал ревновать Людмилу ко всем подряд. В ход пошли кулаки. Говорят, что ревность – это проявление любви, но когда предмет обожания ходит в синяках, то искренность высокого чувства вызывает большие сомнения.
Дети были маленькими. Деваться было некуда. Да и вопреки всему в сердце жила надежда, что со временем всё утрясётся, всё уляжется. Не может же нормальный человек променять на водку своих детей. Но… промучившись пять лет среди постоянных унижений, пьяных претензий и «нравоучений», в 1987 году Людмила подаёт на развод. Квартиру сразу разменять не удалось. Жили, как в коммунальной квартире, соседями. Владимир продолжал пить, дебоширить, пытался драться, но «доводы» брата Петра, хотя и ненадолго, отбивали у него охоту к рукоприкладству.
Лишь в 2000 году Людмила и Владимир окончательно разъехались. Людмила вздохнула свободно. Началась новая жизнь.
Тётушку за её неунывающий характер, доброту, «философское» (не проедет, так пройдёт) отношение к жизни любит вся огромная когорта тольяттинских племянников. Она является душой компании, и её ласково называют мамой Чоли. А я, как и прежде, – тётушкой Любой.
9. Теря Безносый
Терентий Алексеевич Зенкин слыл человеком самолюбивым и заносчивым. Себя он ставил на одну вешку выше остальных казаков, а баб – так вообще за людей не признавал. Что могло так повлиять на его характер? Может быть та злосчастная травма, полученная в детстве? А может что-то ещё?
Жизнь у Тери не задалась с самого начала. Ещё, будучи четырнадцатилетним пареньком, его покалечил конь. А дело было так. Он ехал на бричке. Конь, запряжённый в неё, был настоящим донским красавцем. И как каждый конь, знавший себе цену, он имел довольно своенравную натуру. Тере, заметившему идущих с пруда молодых казачек, захотелось прогарцевать мимо них с ветерком: «Мол, знай наших!» Он хлестанул дончака кнутом один раз, ожёг другой. На третий раз «животина», обиженная таким обращением, изловчилась и задним копытом умудрилась достать возгордившегося седока (коня гони не кнутом, а – овсом). Теря вылетел из брички и, ударившись о землю, потерял сознание. Освободившийся конь, сделав круг около поверженного противника, весело заржал и рысью поскакал назад в конюшню. Подбежавшие казачки увидели страшную картину. Лицо паренька представляло собой кровавое месиво: подковой были напрочь снесены нос и верхняя губа. Кое-как они, замотав рану платками, остановили хлеставшую кровь и, меняясь очередью, принесли пострадавшего домой. После выздоровления на лице Зенкина вместо носа осталась одна дырочка с левой стороны. С тех пор к нему и приклеилось обидное прозвище – Теря Безносый.
Но, не смотря на свой непрезентабельный вид, в течение жизни он был одиннадцать раз женат. Один раз Теря даже сватался к моей матери, только что вышедшей замуж:
– Полина, бросай своего Алексея! На что он тебе голодранец? У меня и хата, и корова есть.
– Не в корове счастье, Терентий Алексеевич! Не по сердцу вы мне, да и стары уже. Вам бы лучше о душе подумать! – смущённо ответила Пелагея Яковлевна.
Теря заматерился и ушёл разобиженный, а при встрече с Анной Прохоровной сказал: «Невоспитанную невестку тебе Алексей в дом привёл!»
Зенкин нещадно пил, а пьяным становился «просто дурак». И так-то он к жёнам относился, как к рабочей скотине, а тут – делался зверем. Ни одна из жён долго жить с ним не выдерживала. Каждодневные унижения, частые побои вынуждали их, бросив всё, бежать, куда глядят глаза.
Всю войну и долго в послевоенное время Теря работал объездчиком полей в совхозе и имел немалые полномочия. Из всех объездчиков он слыл самым жестоким. Однажды чуть не забил до смерти женщину, сорвавшую несколько колосков.
Самой красивой женой Зенкина была Банникова Полина. Шёл голодный 1947-ой год. Терю бросила очередная жена. И он зачастил в хату к вдове Банниковой. Дело уже шло к сватовству, но… Полина – дочь вдовы – возвращалась с тока. При проверке Зенкин в её карманах обнаружил несколько горстей зерна. Теря (уже мужчина лет под сорок) предложил девушке или выходить за него замуж, или отправляться в места не столь отдалённые. За кражу государственного имущества тогда приговаривали к срокам не менее пяти лет. Полина прожила с Зенкиным около четырёх лет, родила ему двух сыновей, но, не выдержав постоянных оскорблений и унижений, сбежала вместе с детьми к родственникам в Борисоглебск.
Июль. Молодые колосья пшеницы, подставляя каждое зёрнышко жаркому степному солнцу, начинают наливаться сладкой молочной жидкостью. Самое время сосать «усанку» (от слова усы – ости колосьев). Для голодных хуторских ребятишек это было лакомство. Они, прекрасно зная обо всех запретах, всё-таки потихоньку пробирались на совхозные поля, чтобы отведать этого нехитрого деликатеса. Как-то раз объездчик Зенкин производил осмотр полей. Семилетний Петр Коробейников со своими товарищами в это время, вполголоса перешёптываясь, сидели в пшенице и наслаждались «медовым» молочком незрелых колосьев. Завидев издалека лошадь и седока, дети умолкли и припали к земле. И всё бы закончилось хорошо, если бы не закашлялся один из ребят. Остинка попала ему в горло и страшно там щекотала. Объездчик мгновенно среагировал и погнался за мальчиками. Что происходило в голове этого человека – неизвестно, но он зажал детей в балке и сильно избил их кнутом. Петр весь в кровоподтёках, в исполосованной рубахе еле доплёлся домой. Такого зверства Степан Петрович стерпеть не мог. Вместе с отцом другого избитого ребёнка они подкараулили возвращающегося ранним утром с объезда Терю Безносого, стащили с лошади и «отметелили», как говорится, со всей душой. На прощанье Степан Петрович пригрозил:
– Смотри, кого гоняешь! С этих босоногих мальцов и спросить-то нечего! Тоже мне работничек нашёлся!
– Я на вас заявлю, куда следует! Я при исполнении! – начал было артачиться Зенкин.
– Если хоть словом обмолвишься, спалим вместе с хатой дотла! Понял? – в глазах Степана Петровича загорелся нехороший огонёк.
Такой метод убеждения явно подействовал на Терено усердие. С тех пор он как-то охладел к рукоприкладству и на набеги маленьких сорванцов предпочитал смотреть сквозь пальцы.
В который раз оставшись «холостым и неженатым», Зенкин запил. Запил вчёрную, месяц не появлялся на работе. А когда его страшная опухшая персона соизволила появиться в совхозном управлении, место объездчика уже было занято. И как он только не умолял директора, но путь назад уже закрылся и закрылся навсегда. Все были сыты по горло его жестокими и неоправданными действиями. Терю Безносого назначили в пастухи, стеречь козье стадо.
Зенкин долго обижался на, да пожалуй, на всех без исключения. Один раз, напившись только что выгнанного самогона, настоянного для «крепкости» на курином помёте, он вспомнил «незаслуженное» снятие его со всех «постов». Закипевшая злоба просилась наружу. Зенкин залез на навозную кучу посередине двора и начал «костерить» и Ленина, и Сталина, и других «делателей» коммунистической партии. Собравшийся народ удивлённо смотрел на самодеятельного оратора. Нашлись «добрые» люди (брехня не лежит у плетня). Участковый Федор Вихлянцев, прискакавший на лошади через полчаса, увидел плачущего пьяного человека, кричащего что-то неразборчивое с кучи навоза. Он плохо стоял на ногах, видимо, не раз падал, поэтому был весь перепачкан. Вокруг гудела толпа зевак, весело носились ребятишки. Фёдор чётким громким голосом бросил в галдящее сборище:
– Эй, народ, расходись! Что шута горохового не видели? Да ещё и детишек с собой привели! Не стыдно?
– А чё ты нас гонишь? Дай послушать человека! Может чё путное скажет! – крикнул кто-то из толпы.
– То, что он говорит – это, в аккурат, лет по десять каждому! – взревел участковый.
Внезапно смолкнувшие люди стали быстро расходиться. И только ничего не понимающий Зенкин продолжал своё поношение. Фёдор Вихлянцев медленно подошёл к Тере, стащил с кучи и тихонько прошептал: «Ещё раз так выступишь, выступать будешь уже на Колыме. Понял?» Зенкин моментально протрезвел. После этого он ораторствовал только в собственной саманной хате, предварительно закрывшись на все запоры.
Дети, отведавшие Тереного «гостинца», запомнили навсегда его обжигающую горечь. У некоторых на всю жизнь остались твёрдой полосой на спине шрамы от кнута объездчика. Зенкин опять напился до чёртиков и в одних кальсонах уснул прямо на дороге, на соседней улице. Увидев спящего Терю в придорожной пыли, Петя позвал своих товарищей. Лучшего случая для отмщения, наверное, не могло бы и быть. Они, недолго думая, напихали обидчику в кальсоны перекати-поле – колючую степную траву, а сами, спрятавшись за плетнём, стали ждать пробуждения. Зенкин во сне несколько раз перевернулся, колючки тысячами пчелиных жал впились в его тело. Теря вскочил, замотал головой, словно пытаясь прогнать наваждение, а потом издал вопль, чем-то похожий на боевой клич американских индейцев. Поняв в чём дело, он, прыгая с ноги на ногу, пытался вытащить из кальсон траву, но оторвавшиеся колючки, запутавшиеся во внутреннем начёсе, продолжали нещадно колоть. «А-я-я-я-я!» – скулил Теря, словно щенок, а ребята, подсматривая в щелочки между прутьев на своеобразный «танец» бывшего объездчика, давились со смеху. Наконец-то до Зенкина дошло, что ему никак не выбрать все иголки, сковывающие движения нестерпимой болью. Он снял кальсоны и, под улюлюкивание детворы, голышом пустился к своей хате.
Доставалось от шутников и участковому Федору Вихлянцеву. Однажды ребята перебинтовали, напившегося «вусмерть», Федора и отвезли на телеге к воротам больницы. Врачи, увидев «раненого» участкового, кинулись приводить его в чувство.
– Фёдор Иванович! Фёдор Иванович! Что с вами? Как же вы так? – сокрушались над ним люди в белых халатах.
– М-м-м-м, – раздавалось в ответ на все их вопросы.
Наконец-то кто-то сообразил поднести к носу «пострадавшего» ватку, смоченную нашатырным спиртом. Очнувшись, Вихлянцев долго таращил на них свои деревянные глаза, пытаясь понять, кто он, где он, и зачем он?
Последняя жена Тери Безносого оказалась женщиной серьёзной. Спуску Зенкину не давала, могла и сама при случае применить вместо слов более весомые аргументы. Измучился он с ней до крайности, а избавиться от этого «исчадия ада» так и не сумел. Вцепилась она в него не хуже того репья. Вернее, не в него, а в его добро, отобранное у загнанных в угол хуторян. Видимо, есть на свете бог, подобрал он всё-таки Тере достойную жену.
Какой уже день Зенкин лежал на печи. Что-то вся «нутря» изболелась.
– Клавка, пойди сюда! – крикнул Теря.
– Да погоди! Недосуг мне! – огрызнулась жена, гремя в печи чугунками.
– Пойди! Кому говорю?! – напустил в голосе грозность лежачий.
– Ну, чаво тебе?
– Принеси «иряну» (кислое молоко, разбавленное водой – хорошо утоляет жажду). А то всё нутро печёт! – уже жалобно докончил больной.
– Сейчас! – откликнулась Клавдия и снова загремела чугунками, позабыв про всё на свете.
– Клавка, стерва пучеглазая! Ведь встану – мало не покажется! – что есть сил заорал Зенкин.
– Да, несу, несу! Чтоб ты провалился, ирод безносый! – проворчала жена, подавая целую крынку «иряна».
Теря с наслаждением отхлебнул несколько глотков холодного напитка и, отдавая крынку назад, вцепился Клавдии в горло. Схватка была недолгой. Дородная женщина без труда вырвалась из ослабевших рук деспота, подняла с полу кочергу и с удовольствием отходила ею своего муженька.
– Попробуй, слезь с печи, ещё не так отхожу, чёрт меднорожий! – пригрозила запыхавшаяся Клавдия. В ответ прозвучало что-то нечленораздельное. Зенкин был настолько напуган произошедшим, что без разрешения жены даже боялся ходить по нужде на баз.
Умер Теря Безносый через полторы недели тут же, на печи перепуганный и перепачканный собственными испражнениями (Бог – не Микишка, у него своя книжка).