Я бегу, шлепаю босыми ногами по черному асфальту, он режет мне ноги. Я сворачиваю в переулок, точно такой же, как предыдущий. Останавливаюсь перевести дыхание. Черная полоса асфальта зажата между двумя длинными пятиэтажками, горит лишь одно окно в здании слева и там виднеется черный женский силуэт. С пышной копной волос. И луна – такая большая жирная серая рожа – пялится на меня и улыбается, мразь. Светит ярко, но улицу не освещает. И на ней кратеры собираются в саркастичную ухмылку. Знает что-то.
Сзади слышу клокочущий звук дыхания, и я припускаю как скаковая лошадь, бегу, будто за мной гонится само время. Очень хочу обернуться, посмотреть, кто же там за мной. Но я и так знаю, что это, а страх, что мое знание подтвердится, заставляет меня гнать еще сильней. Камни дороги врезаются в кожу. Вот и конец переулка, и я вновь сворачиваю. Опять тот же переулок, зажатый между двумя кирпичными пятиэтажками. И луна улыбается, тварь. Сзади слышится клокочущее дыхание.
Я просыпаюсь. Вся кровать мокрая, и пахнет чем-то старым, портянками или трусами. Надо вылезать. Окно распахнуто, и я почти моментально промерзаю. Закрываю окно. Глаза привыкают к темноте, и я вижу свою комнату. Два на четыре метра, на первом этаже, один диван, один стол напротив одного окна, куча вещей в углу возле двери. М-да, папа, видел бы ты это. А еще я вижу очень ленивого рыжего таракана, который нагло так ползет из одного угла в другой. И слышу, как за тонкой перегородкой храпит сосед Вася - вышибала в дешевом стриптиз-баре. Не курит и не пьет, и его очень сильно раздражает, когда я курю и пью. Ну ладно, херня это все.
А на столе раскиданы осколки старой керамической вазы, капли засохшего клея вокруг и один осколок, кое-как прилаженный к уцелевшему донышку. А еще у меня руки все в клею. Тонкий такой слой, будто кожа облазит.
Я нахожу сигареты, прикуриваю, сажусь за стол. И тут маленький керамический кусочек отваливается от уцелевшего донышка. Я весь день вчера пытался его приклеить. Ну ладно, херня все это. Пойду, выпью, что ли. Я выхожу в коридор, запинаюсь о здоровенные ботинки соседки Тани, шлюхи в третьем поколении. Я знаю восемнадцать тонов и обертонов ее страстных воплей, а еще она оставляет глубокие такие царапины по бокам, которые саднят и плохо заживают, потому что она не следит за чистотой своих ногтей.
Открываю холодильник, а там пусто. В прошлый раз тут стояла литрушка неплохого пива, которая быстренько переехала ко мне в желудок. Но не помогла. Нисколько. А сегодня здесь пусто. И зачем им вообще холодильник? Напоминание о лучших временах? Я иду обратно в комнату, втыкаю окурок в переполненную бычками банку из-под кофе, накидываю пальто, считаю деньги. Сто сорок рублей. М-да, можно будет купить дешевого пива, от которого быстро пьянеешь, а потом сильно спать хочется. Ладно, придумаю что-нибудь.
Запрыгиваю в ботинки, закрываю дверь, пару минут пытаюсь вытащить застрявший ключ из замка, слышу, как сосед Вася стучит в перегородку своим огромным кулаком и орет что-то вроде «Кончай шуметь, обмудок». Он всегда был очень оригинален на ругательства. Ну ладно, херня все это.
И я иду к выходу, спускаюсь по лестнице, медленно так, будто у меня в кармане целая вечность, а не две сотки двумя мятыми купюрами. Не то, чтобы я не волновался, что за комнату надо платить каждый месяц четыре тысячи, или о том, что редакция журнала опять не приняла мой рассказ, просто очень хотелось сбежать. А сам я не мог. Надо было, чтобы меня выгнали. И потому я не платил за комнату. Жаждал освобождения, но не мог взять его своими руками. Подарков захотел, обмудок. Классное слово. Ладно, херня все это.
Выхожу на улицу, а там тепло, как в раю. На лавочке перед подъездом сидят двое алкоголиков, несут свой еженощный караул. Пьяные в дым, и водки на донышке уже. Не присосаться. Ладно, до магазина, может там и найду себе чего-нибудь. Сворачиваю за угол, по асфальту, чистому, как душа младенца, к магазину, возле дверей которого трется компания – три малолетние школьницы, покуривают одну сигаретку на троих. Двое – так себе, а вот третья – просто послана небесами. Красивая, и смотрит куда-то вниз, будто стесняется слегка, черты лица такие тонкие и прямые, как, если бы ее архитектором был сам бог. О, небеса. Я, похоже, помолодел вдруг. Ну ладно, херня все это. Или не херня.
- Простите, не могли бы вы купить нам пива? – Спрашивает одна из школьниц, которая пострашнее, затягивается, покашливает слегка. И та, что красивая вдруг обращает на меня внимание. А у нее такие изумрудно зеленые глаза, будто лето в рамке красоты ее лица. Цветы распускаются, листья рождаются из почек. Господи, я же просто сейчас с ума сойду. Настоящий, мать ее, ангел. И почему я так тащусь от ее зеленых глаз?
- Да, без проблем, если вы поделитесь. – Говорю я.
Я, кстати, не так уж и стар, чтобы не заинтересовать этих школьниц. Ну, так, потаскан немного, но это еще не возраст, скорее обаяние опыта.
- Ну а что, поделимся. – Говорит эта страшненькая и протягивает окурок красивенькой. А та, отказывается, и окурок уходит дальше. Мне протягивают деньги. Мелочь, сотенные, десятки. Никак, копилку разбили.
- Какое брать-то? – Спрашиваю.
- Не знаю даже. Любое.
- Давай так. Чего хотите? Пить долго или быть пьяными?
Две страшненькие переглядываются. И одна говорит:
- Пьяными.
- Понял. Сейчас будет.
И я захожу в магазин. Покупаю четыре банки Амстердама. Вот это их точно уложит. На свои деньги покупаю крепленного десертного вина. Меня давно уже не пьянит Амстердам, а у вина хотя бы есть вкус. Тем более, воображение подсказывает, что у зеленоглазой уж точно не такой вкус как у ее подружек, и она с удовольствием разделит со мной винцо.
Я выхожу, раздаю бухло, мы идем к лавочке во дворе. Девочки сели, я встал перед ними. Так получилось, что их лица оказались на прямой линии моего паха. Пьем почти молча. Лишь две страшные подружки что-то обсуждают между собой. Глупость какую-то. Парней, что ли. А красивенькая сидит в сторонке и даже банку свою не открыла. Сидит себе и смотрит в землю под ногами. Я прикуриваю. Как-то мне неловко, что ли, приставать к ней. Я начинаю искать в себе то, что могло бы ее заинтересовать. Рассказики дурацкие мои точно не способны на это, телом я особо не вышел, лицом тоже. Да и вообще я какой-то ординарный совсем.
- Ну и дерьмо же ты купил. – Говорит одна из школьниц. – Мерзость.
- Ты у меня что просила? – Спрашиваю я. – Чтобы нажраться. А у нажиралова не самый приятный вкус. Наслаждайся.
Она так и сидит, открыв рот. А потом молча присасывается к своей банке и больше не тревожит меня наездами. Но, когда на меня смотрит, взгляд такой надменный, будто я дерьмо у нее под ногой. И красотка моя сверх очаровательная смотрит на меня как будто с подозрением. Наверное, не стоило обижать ее подругу. Надо как-то править положение.
- Ладно, херня все это. За бухло и общение. – И мы чокаемся. – Вы девки классные, а я просто жизнью обижен чутка, вот и вымещаю гнев.
И вот зеленоглазая одаривает меня каким-то скромно нежным взглядом, будто одобрительно гладит меня по голове. И улыбается скромно и коротко.
- Оно правда не вкусное? – Спрашивает она у меня, приподнимая все еще закрытую банку.
- Ага, будто моча со спиртом. Держи. – Я протягиваю ей своей вино. В классной такой квадратной бутылке. Она отпивает, кивает, отпивает еще. Я подсел к ней справа. И мы почти всю ночь сосали эту бутылку, и говорили. О музыке, джазе современном и классике, о литературе всякой, Тони Морисон и Дези Смит, она любит Воннегута и не любит Толстого, слушает электронику и знает, откуда вышел Хип-Хоп. Ей шестнадцать, мне двадцать семь. И между нами целая пропасть истории. Мой мир успел измениться, пока она училась выводить буквы.
К часу ночи или к двум подружки ее пьяными неуверенными шагами отправились пописать домой. Зеленоглазая сказала, что она замерзла и спросила, нельзя ла зависнуть у подружек, и они дали свое добро. Не особо сопротивлялись. Я был уже пьян, но не настолько, чтобы перестать быть вежливым.
- Вы не против, если я тоже зайду? – Спросил я.
- Да похер, заваливай. – Говорит одна из подружек.
И я завалил. На третьем этаже, двухкомнатная небольшая квартирка, с окнами во двор, и синими занавесками. На деревянном комоде фотографии в рамках, на большей части подружки обнимаются и улыбаются в объектив. Так они сестры. Не удивительно, что обе страшные такие. Вот и их детская фотография, где они вдвоем купаются в какой-то луже. И тут они еще страшнее. Ну ладно, херня все это.
Я сажусь в кресло, скидываю с подлокотника маленькие розовые трусики. Сестры в туалете.
- Прости, а у тебя сигареты не будет? – Спросила зеленоглазая. И снова смотрит в пол.
- Да, конечно. Где здесь курят?
- На балконе. Пойдем, покажу. – И она берет меня за руку и ведет на балкон. Через скрипучую белую дверь со стеклом. Мы выходим, встаем возле перил, прикуриваем. Она даже затяжки не делает, так просто дымок пускает.
- Ты невероятно красивая. – Говорю.
- А мне так не кажется. – Отвечает она.
- Зря. Ты очень красива. И этой красотой ты можешь свергать государства, править народами. Слышала? Миром правят мужчины, а мужчинами – женщины.
- Я все равно думаю, что я не так уж и красива.
И я беру ее лицо, ее маленькое красивое лицо в свои руки, смотрю ей в глаза. И целую в ее нежные губы. Боже, будто я впился зубами в само небо. Приласкал богиню еще до того, как она сама поняла свою божественность. И мы целуемся, выбрасываем к черту окурки, целуемся, пока наши губы не начинают болеть. Я весь в слюнях. Она пахнет жвачкой с корицей. Классная зеленоглазая шестнадцатилетка. Мы возвращаемся в комнату. Сестры уже отправились спать, и у нас остается целая комната в распоряжении. Я решаю, что нужно бы убрать лишний свет и выключаю лампу.
И тут она начинает болтать. Без умолку. Не знаю, может она разволновалась, или еще чего, но она треплется:
- Знаешь, я же обычно не курю. Вообще, я как бы спортсменка. Ты, наверное, подумал, что я вообще дура. А еще, я вообще-то девственница, ну никто еще не затронул мою честь. Вообще…
Надо ее как-то заткнуть, и я снова впиваюсь в ее теплый влажный рот. Член становится тверже алмаза, моя рука сама собой скользит вниз по ее нежному животу, расстегивает незаметно даже для меня самого ее джинсовые шортики, двумя пальцами я карабкаюсь под колготки, и чувствую, как же там у нее жарко и влажно. Она готова.
- Знаешь, я никогда еще не была так близка… - И я прерываю ее. Сую ей в рот язык, а внизу затыкаю ее пальцем. Она издает стон. И как накинется на меня.
Она целуется так, будто пытается меня сожрать. Я стягиваю с нее кофту, футболку. Она остается в черном лифчике, простом таком, а под ним грудь, красивая, небольшая и ровная. Как две части одного целого. Я понимаю, что у меня стояк, хоть медведей глуши. Сама она инициативы не проявляет, видно страшно ей, боится она. Но хочет. Хочет посильнее меня. Намекает, чтобы я сделал все сам, ибо она просто не умеет. И я аккуратно, нежно так, стягиваю с нее короткие джинсовые шортики, и колготки тоже. И трусики, черные. Под ними маленький бархатистый кустик черных волос. Славно. Я разоблачаюсь, скидываю куда-то вниз штаны, трусы тоже. Вижу в ее красивых зеленых глазах страсть, да такую, что у меня еще тверже становится. И она берет меня за шею и тянет к себе, а я все, о чем думать могу, так это о моем члене в ней. Ну, точнее о моем будущем члене в будущей ней. В общем, я отцепляюсь от ее губ. Хочу уже вонзить, и тут мне становится как-то странно, жаль ее, что ли. Захотелось спросить, и я спрашиваю:
- Ты как хочешь? Чтобы не было крови и боли, но не было удовольствия, или все сразу, как природой придумано?
- Я не знаю даже. – Дрожащим голосом говорит она.
Зря спросил. Ей вообще плевать, судя по ее расплывающемуся в экстазе взгляду. Ну, как хочешь, думаю я, природа все хорошо сочинила. Я хоть у тебя в памяти останусь. И я вонзаю. И она орет. Как если бы я ее на пополам порвал. И я вхожу и выхожу, и весь член в крови уделываю. До конца даже не вставляю, но нам этого и не нужно. Она лежит на спине, гладит меня, и улыбается. И еще у нее по щекам слезы текут, и глаза будто туманом каким-то покрылись. Странно.
Я вынимаю и кончаю ей на живот, забрызгиваю каплями ее красивую ровную грудь, даже на щеку попадаю. Потом я иду в туалет, отмотиваю туалетной бумаги, возвращаюсь и все начисто вытираю. А потом я обнаруживаю, что весь диван, плед и вещи, которые лежат на диване, заляпаны ее кровью. Все в маленьких красных точках.
- Меня зовут Юля, кстати. – Говорит она, и мне становится так страшно, что сердце чуть не ломает грудную клетку. И я вспоминаю вдруг эти зеленые глаза, это имя. Все то, от чего так далеко и так долго бежал, но что оказалось внутри меня самого. Я уговариваю себя не показывать страха, потому что эта Юля не виновата в том, что творится в моей голове.
- Марк. – Говорю.
Быстро одеваюсь, обмениваемся с Юлей номерами. Мы целуемся и я сбегаю. Как самый трусливый кобель. Я прибегаю домой, запираюсь в своей комнате. Беру кусочек вазы и приклеиваю его. Солнце уже всходит на востоке, окрашивая небо в тяжелый синий цвет. Юля. Надо же, вот это судьба. И я прикуриваю сигарету. Сосед Вася вновь стучит своим огромным кулаком в перегородку и громогласно кричит:
- Кончай курить в комнате, обмудок!