11
Холодный вечер. Медленно падает первый снег. Я так скучаю по дому…Не в силах даже подпустить к себе мысль, что я здесь на всю жизнь. Это только воспитанники Академии долго не живут, а если такое и случается, то это большая редкость. Старые травмы всегда рано или поздно дают о себе знать, впоследствии мешая выполнению заданий, и тогда от таких избавляются, ведь больше они никому не нужны. Как же это страшно.
С момента нашей последней встречи прошел почти месяц, мельком я видела его в столовой, но взгляд был потухший, словно ему больно посмотреть на меня, но при этом я ощущаю его присутствие, будто он оберегает меня. Я уже свыклась со своим номером. Так странно, только мы вдвоем знаем друг друга по имени. Выхожу на улицу.
- Настя…
У меня вылетели все слова из головы, стою и вижу его, но ничего не могу ответить.
- Хотел увидеть тебя.
Меня сковало молчание. 318 продолжил:
- Долго мы не разговаривали. Я не мог.
С ним что-то не так. От его прежней леденящей душу уверенности в себе мало что осталось. Вдруг он судорожно приложил руку к лицу, закрыв губы и подбородок. Зажмурил глаза.
- Что случилось? – вырвалось у меня.
Никогда не забуду этот взгляд. В нем было столько всего. 318 словно трясло от ужаса, его веки покраснели, глаза стали мутными, но в них мелькал болезненный блеск. Он с силой сжимает челюсть.
- Да что с тобой?! – я не выдержала и вцепилась ему в плечи.
Он не сводит с меня глаз. 318 прерывистым движением повернул голову к моей руке, он переводит взгляд с руки на мое лицо.
- Я не смог сказать. Не смог!
- Что такое?!
- Утром отправка. А я не сказал тебе раньше.
- Куда? – мною стала овладевать паника.
- Я еду. На задание. Настя, - вдруг он вцепился в мои руки, - Я опять буду убивать…А если я не вернусь? – он схватился за голову.
- Прекрати, - начала я, но голос дрожал, - Ты вернешься. Ты должен.
- Я в ответе за тебя.
- Ты до сих пор винишь себя за то, что я попала сюда?
- Это уже другое. Стало. Я не знаю, что со мной. Никогда такого не чувствовал.
- Скажи мне.
- Меня будто на части разрывает. Как я могу хоть на день оставить тебя? – помолчав, он продолжил, - Я потерял все, ничего не осталось, но когда появилась ты…все обрело смысл. И я живу, потому что хочу защитить тебя, чтобы никто не посмел обидеть.
- Андрей…
Это слово пронзило его, будто с выдохом вдребезги разбилась озлобленность, владевшая его душой всю жизнь. Стоим неподвижно. Наши глаза словно растворились во взглядах друг друга, его тяжелая энергетика невыносимо давит, с каждой секундой охватывая все больше пространства, вбирая в себя мои сомнения.
- Две недели, - промолвил он и ушел.
Я осталась стоять. Хочется убежать куда-нибудь, спрятаться, чтобы больше не видеть всего этого. Никак не могу до конца вникнуть в его сущность. Что движет им сейчас? Зная о его безупречном владении собой и сдержанности, могу сказать, что сейчас был просто взрыв. Все его душевные метания проломили огромную стену, и пусть он был, как и прежде, не особо разговорчив, но глаза высказали все. Произошло то, чего он боялся больше всего – открыться, обнажив чувства, спрятанные ото всех, даже от себя самого.
Я не спала почти всю ночь. А что, если Андрей не вернется с задания? Что будет тогда? Я точно не знаю, действительно ли он что-то делает, чтобы оберегать меня, порой мне кажется, что это просто сила внушения, ведь ему было достаточно сказать мне: «Ничего не бойся», и мне становилось не так страшно. Раньше я была уверена, что это именно Андрей разобрался с парнем, напавшим на меня, но сейчас в бреду все мысли смешались. А что, если мне просто хотелось верить, что кто-то заботится обо мне? Как можно полностью довериться тому, кто говорит о справедливости, а потом едет, чтобы убить кого-то? Мне самой противно, насколько несуразные мысли лезут в голову, ведь прекрасно знаю, как он стал таким. Может, у него и был выбор, ведь он специально сбежал, чтобы Пиджаки расправились с ним, но сейчас… Мне настолько четко передалось его отвращение к тому, что предстоит сделать, безысходность и отрешенность от всего того, что происходит из дня в день, будто я сама уеду завтра.
Вспомнила эпизод в поезде, когда хотела перевязать ему раны, а Андрею было все равно, тогда я не придала значения его состоянию, но ему больше не хотелось жить. А если бы тогда он не познакомился со мной, думаю, был бы совсем другой исход. Насколько же это сложно – до остервенения ненавидеть то, среди чего приходится жить, будучи при этом мастером дела, которому обучила эта среда, потом решить покончить с этим единственно возможным способом. Я уверена, что для Андрея иного не может существовать, он слишком гордый, чтобы смириться, прекратить лезть на рожон и наложить на себя руки, именно поэтому он решил для себя, что если и умрет, то так просто не сдастся, будет сражаться до последнего. Затем, уже предрешив свою судьбу, ты проникаешь в другой мир и осознаешь, что стоит жить хотя бы ради надежды вернуться сюда еще раз, знакомишься с человеком, который проявляет к тебе милосердие. А потом тебя сбивают с ног, и ты падаешь в пропасть из которой, как казалось, выбрался. Теперь точно настанет смерть, которая уже не нужна, но стоит помнить, что за собой, пусть и не намеренно, в пропасть тянешь постороннего человека, который в одиночку никогда не выживет там. Ни умереть, ни жить спокойно не получится. Но затем находишь для себя словно отдушину, заботясь об этой девушке, возможно, как-то и привязываешься, правда, это только мои догадки, но все же. Задание. Как приговор. Умрешь там – утащишь туда же и ее, вернешься – дашь ей шанс, кроме тебя она никому не нужна. Последняя фраза многое перевернула в моем сознании. Я нужна ему? Зачем? Кажется, он слишком самодостаточен, чтобы быть зависимым и нуждаться в ком-то.
Все это время я пребывала в нервном ожидании, когда не находишь себе места, мечешься из угла в угол от невозможности успокоиться. Прошло две недели и два дня, но никаких вестей. Мне страшно выходить из помещения, вдруг там кто-то поджидает, зная об отъезде Андрея. Не у кого спросить, где он, и что с ним.
Резко открылась дверь, вошла гонола, но она была какая-то нервная и…встревоженная?
- 017, собирайся, наденешь это, - она подала мне сверток.
- Куда?
Она отмахнулась и поспешно удалилась.
Я осталась сидеть с этим свертком, ко мне подошла 009, женщина лет шестидесяти, она – одна из основных поваров и, как оказалось, неплохой человек, со временем я стала замечать, что из всех она относится ко мне не только с большей терпеливостью, но и с проскальзывающей теплотой.
- Одевайся скорей и причешись, - сказала она, - Теперь и ты должна присутствовать на Прощании.
- Что это?
- Главное – веди себя тихо, никаких вопросов, поторопись, мы выходим через десять минут.
Я развернула сверток, там было строгое черное платье до колена из плотной ткани и темные колготки. Что все это значит? Надо же, наконец-то я похожа на девушку, а не кухарку-поломойщицу. Сделала гладкий пучок, ну…насколько это было возможно при моих пушистых волосах. Остальные женщины тоже были уже одеты в подобного рода платья, после чего мы утеплились и вышли на улицу. Достаточно холодно, в воздухе висит что-то тревожное. Идем уже минут десять, кажется, к главному корпусу. Я вижу его впервые, здесь строгая, словно выверенная обстановка, четкие линии и приглушенные цвета. Повсюду люди в форме, но она вовсе не такая, какую я привыкла видеть. Обычно парни ходят в темно-серой, а теперь они в черной с серебристыми вкраплениями, видимо, парадная, и действительно, она смотрится впечатляюще. Сами Пиджаки тоже выглядят более официально, их желтые мундиры украшены золотистыми элементами. Такое ощущение, что у всех аккуратно приглажены или уложены волосы. Входим в большой зал, он словно для каких-то собраний или церемоний, много складных сидений, я посмотрела на некое подобие сцены, но там ничего, ни надписей, ни плакатов - пусто. Постепенно все начали рассаживаться, нам достались места на дальних рядах, кто мы такие, чтобы сидеть поближе. Поразительно, сколько людей собралось. Из-за формы это сплошная черная толпа с редкими желтыми вкраплениями. Пытаюсь найти глазами его…Но все такие одинаковые.
На сцену вышел пожилой мужчина с седыми волосами и небольшой бородой, он начал говорить об Академии и ее уставе, как важно его соблюдать. Как оказалось, это некий брамер. Интересно, какое положение он занимает во всей структуре? Я уже было расслабилась, подумав, что это просто очередное организационное собрание или же у Академии годовщина, поэтому внимание стало рассеиваться, но обрывок фразы заставил вцепиться в брамера глазами.
- …поэтому сегодня мы здесь для того, чтобы почтить память одного из наших воспитанников, который погиб при выполнении задания.
Его голос раздался так, словно слова с грохотом падают с высоты. Он повернулся лицом к большой боковой двери, в эту же секунду все резко встали. Теперь мне практически ничего не видно, ведь я заметно ниже их по росту. Двери распахнулись, показалось четверо парней, медленно заносящих на плечах…гроб. Я словно перестала ощущать, как дышу. Тем временем гроб поставили на небольшое возвышение. Не помню себя в этот момент. Я молилась, чтобы это оказался не он…Пожалуйста…
Ничего не видно. Брамер продолжил свою речь:
- Он погиб слишком рано, не успев исполнить свое предназначение, показать то, чему его учили. И все равно он был частью Академии и навсегда останется ею. Мы здесь, чтобы попрощаться с ним.
Номер! Скажи, какой у него номер!
Настала минута молчания. У меня начала кружиться голова. Всегда кажется, что это ерунда, что можно совладать с таким состоянием, но то, как мы себе представляем, и как происходит на самом деле – противоположные вещи. Все звуки смешались в один непонятный гул, не знаю, сколько по времени мы еще стояли и слушали, что говорит брамер. В итоге я поняла, что все закончилось. Люди начали расходиться, некоторые подходили к гробу и останавливались возле него на несколько секунд, но таких было немного.
- 017, пойдем, чего ты стоишь?
Кто же там?! Если я уйду прямо сейчас, то не успею взглянуть на умершего. Судорожно пытаюсь увидеть его лицо сквозь поток черных мундиров.
- Да что с тобой?
- Можно я останусь?
- Что ты здесь забыла? – глаза гонолы округлились, - И какие еще пожелания будут? – сказала она с издевкой.
Меня берут за локоть и направляют направо, чтобы выйти из ряда. Если пойдем через боковой, то я увижу его, но меня подталкивают к дальнему выходу. Несколько раз я запиналась, потому что взгляд прикован только к гробу. И мне все же удалось…светлые волосы…
Хочется кричать и вырваться из вцепившихся в меня рук, подбежать и перепроверить, убедиться, что это не он, что я ошиблась! Я собрала все свои силы, чтобы удержаться и остаться спокойной. Этого не может быть! Нет! В моей душе жуткие вопли, я не чувствую ног…Все вновь закружилось.
12
Настя очнулась уже лежащей на своей кровати, осмотрелась, никого нет, судя по часам, все работают в столовой, скоро ужин. Она попробовала подняться, слабость, будто это не ее тело, оно совсем не слушается. Глаза сами собой наполнились слезами, хотелось куда-то спрятаться. Его больше нет. Единственного человека, который рад был ее видеть, с которым можно было поговорить. Дело даже не в испуге за грядущую неизбежность ужаса своего существования, когда ты абсолютно беззащитна, и некому постоять за тебя, а в утрате частицы своей души, человека, поражающем своим характером и волей, искренне восхищающим тебя, дающим веру и надежду в то, что даже в такой обстановке можно остаться Человеком. А теперь ничего нет. Андрей был ее ангелом-хранителем, который хоть и не имел возможности всегда быть рядом, но делал все, чтобы оберегать ее. И не только от угрозы гадких домогательств, а от самой Академии, ее духа, разлагающего разум и сердце, от очерствения и ненависти. Андрей всегда очень трепетно относился к ней, не смея лишний раз прикоснуться, поскольку считал, что такому как он не место рядом с ней, что он недостоин, и это при его гордости… Поэтому всякий раз, издалека увидев ее, его сердце с бешеной скоростью колотилось и останавливалось, переполняясь от избытка никогда ранее не испытываемых чувств. Это уже было не стремление покровительствовать и защищать, в нем проснулось желание сделать ее жизнь здесь хоть капельку лучше, наполнить каким-то смыслом. Все переросло в симпатию, когда хочется видеть человека еще и еще, потому что он вызывает необъяснимые приятные воспоминания даже после мимолетно пойманного издали взгляда.
Для Андрея уже давно не представлялось трудностью скрывать истинные чувства, наглухо заперев их изнутри, оставив лишь внешнее хладнокровное обличие. Но то, что происходило с ним даже при мысли о ней, ломало несокрушимые ранее отстраненность и самодостаточность, что повергало в страх. Он не понимал, что творится, почему невозможно быть таким, каким он привык быть, когда находится рядом с ней, почему вдруг в нем открывается нечто такое, о чем не мог и догадываться. Нежность. Хоть Андрей и видел Настю редко и обрывками, его безупречная память запомнила мельчайшие, едва уловимые детали ее образа. В ней он чувствовал что-то родное, такое близкое, теплое, ласковое, но вместе с тем сильное и стойкое. Сперва она казалась слабой и неуверенной, но в дальнейшем Андрей осознал, как ошибался. Вся эта внешняя миловидность сбивала его с толку. Лишь со временем он понял, что, как ни странно, они в чем-то похожи. В ней есть решительность. Но больше всего его поразило, что она смогла справиться с тем, кем он является, она выше того, чтобы судить лишь по недостойным поступкам, создавая искаженный образ. Было ли это ради желания обезопасить себя? Нет, в чем он твердо уверен.
Для него облик Насти, заботливо хранимый и заполнивший собой все сердце, был прекраснее всего на свете. Даже уставшая, в этой нелепой синей форме, которая велика ей по размеру, она очаровывала его. Хотелось обнять ее и никогда не отпускать. Удивляло, что с высоты своего небольшого роста, а Настя Андрею лишь по плечо, и безвольного положения в сложившейся обстановке, она всегда разговаривала с ним на равных, держась вполне свободно. Ему безумно нравилось как бы невзначай задерживать взгляд на ее больших серых глазах, слегка небрежно собранных русых волосах и слушать приятный голос. Только в такие моменты он понимал, что в жизни есть счастье, в невозможности чего он был уверен всю свою жизнь. Еще он с упоением вспоминал момент, когда видел девушку в привычной для нее обстановке, тогда она была чудесна. В большом свитере, все равно не скрывающем стройную фигуру, с распущенными, длиной почти до пояса, волнистыми волосами. Порой его одолевало непреодолимое желание попросить ее распустить их, чтобы увидеть это еще раз, но он не смел, ведь такое могло насторожить ее. Андрей старался, чтобы она не видела в нем парня как возможную опасность домогательств, всячески стараясь сохранить дистанцию. Да и что он мог знать о девушках? Как разговаривать?
Может показаться, что такому как он, привыкшему к суровым условиям и бессердечию, уже ничего не нужно, что он не способен раскрыться, вытянув из себя новое чувство. Андрей ловил себя на том, как его взгляд опускается с Настиных глаз на губы, такие красивые, с четко очерченными контурами верхней, на тонкую шею, маленькие запястья, казавшиеся ему словно игрушечными. Это поглощало полностью, поэтому он стал контролировать и свои взгляды, чтобы ни в коем случае не испугать ее. А каких усилий это стоило – известно только ему.
После того, как все ушли с Прощания, и в зале остался лишь гроб, к нему подошел молодой человек. Он медленно передвигается, опираясь о стены и кресла. Кажется, для него эта смерть значит нечто большее. Всматривается в закрытые глаза умершего, в серьезное выражение юного лица, светлые волосы. Порой казалось, что они похожи, но сходство не заканчивалось на внешности. А ведь он чувствовал, что такое случится, поэтому был очень внимателен на задании, отслеживая действия членов группы. Но нелепая малейшая ошибка стоила парню жизни. А он все тащил его на себе, пытаясь спасти, надеялся, что он доживет до возвращения в Академию, где помогут врачи. Было уже поздно.
Во многом он винит себя, хоть подготовка и была отличной, не хватило опыта и мастерства, чтобы быстро адаптироваться. Этому и нужно было научиться на практике, но разве можно было использовать для такой цели столь непростое задание? Да, для командира группы подобное давно стало обыденностью, и он с легкостью все рассчитывал и устранял, выполнял свою работу четко по плану и с учетом возникающих обстоятельств. Невозможно было не прийти сюда, чтобы увидеть своего воспитанника в последний раз, пусть у тебя и сотрясение. «Прощай, 507» - сказал он и направился к госпиталю.