Любовь всесильна: нет на земле ни горя -
выше кары, ни счастья – выше наслаждения
служить ей.
Уильям Шекспир,
английский поэт и драматург
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Тихон находился в военном госпитале.
На последних учениях ему повредили правый глаз, его пришлось удалить и за-менить обыкновенной стекляшкой - протезом. В невыносимо долгие и мучительные дни лечения, когда черные мысли не давали ему частенько заснуть, вспоминал с тоской родное село, крошечный дом, приплюснутый к земле. Ему казалось, что каждый кустик в их разросшемся саду, каждый красноголовый татарник и каждый лопух со своими распашонками-листами возле дома смотрят на него сочувственно, улыбаться пробуют.
В их селе обычно огороды полностью под картофель отводили, лишь на небольших участках кое-кто выращивал капусту, огурцы и помидоры. А Евдокия, мать Тихона, вздумала чуть ли не половину огорода садом занять. Да еще когда? Весной третьего года войны! Тихону тогда почти четыре годика было, но все равно он помнит, хотя и смутно, как матери помогал саженцы яблонь и вишен держать, а она их прика-пывала землей.
И что еще врезалось почему-то в память мальчика: мать, высаживая жиденькие прутики саженцев, слезами заливалась. Не мог он тогда знать, что она, орудуя лопатой, вспоминала каждое слово, каждый вздох мужа. Он, Николай, когда уходил на войну, пообещал:
- Вот вернусь, Дуняш, с фронта, сад с тобой такой разведем, полсела накормим антоновками и вишенником. А в саду ребятишки наши будут под каждым деревом иг-раться, - а сам куда-то в небо при этом смотрел, мечтал, выходит.
- Откуда у нас столько ребятишек-то наберется? – вытерев наспех слезы разлуки, жена глоток веселья проглотила.
- Это дело нехитрое, – в глазах мужа хитроватый огонь бушевал, - да и наш Тишаня без братьев и сестер от скуки закиснет. Вот так-то, моя голубушка…
Она уронила голову на его плечо и вновь всхлипывать начала:
- Ты только, Коль, быстрее возвращайся. Обещай…
Он ее успокоил:
- Да мы этим фашистам махом рога сшибем. Не успеешь оглянуться, а я уж рядом с тобой в постели нежиться буду. И сад у нас с тобой по весне в цветочном дыму поплывет, и детей, вот те крест, не меньше дюжины будет. Вот это я тебе обещаю железно!
И она в душе на это надеялась, хотя в ней там что-то тревожное настырно копо-шилось. Только и произнесла сквозь слезы:
- Твои слова да богу б в уши…
…Но ее постель от его тепла никогда больше не согрелась. Война в первый же месяц Николая себе на вечную память оставила. Но ведь и у Евдокии о нем вечная па-мять тоже никогда не завянет, она этого и не позволит. Вот и решила вдова, чтобы Колина мечта каждую весну розово-белым пламенем пылала. И ничего, что в саду под каждым деревом по сыну или дочери не будет, пусть дети из соседних домов в их сад приходят, яблоки и вишни едят до отвала. Евдокия была уверена, что ее Коля на том свете этому только радоваться будет.
"Душа у тебя, мама, к чужому горю всегда нараспашку, чистая, как воздух ран-ним утром, - думал о матери Тихон с необыкновенной теплотой. Он ей написал из гос-питаля письмо, что на учениях его ранили, но ни слова о потерянном глазе. Решил, что ее сердце еще от горя по отцу так и не зарубцевалось, хотя уж сколько лет минуло, зачем же его новыми ранами истязать. – Если бы ты знала, как я скучаю по тебе. Все бы сейчас променял на единственное моченое яблоко из бочки. Ты ведь так антоновки замачиваешь! что они получаются, словно из воска вылитые, духмяные. А какие ты яблоки на морозе замораживаешь! Они коричневой корочкой покрываются, когда их с улицы в дом приносишь, а когда оттают и только зубами корочку ранишь, из-под нее чуть ли не с шипением сок вырывается, пенится. И жевать их не надо, они во рту тают. Такая вкуснотища!.."
Воспоминания о матери, саде нагнетали желание скорейшего возврата домой, он же его покинул почти два года назад. Но возвращение домой его и пугало. А причиной, конечно же, была она - его Варя. Они с ней собирались пожениться, как только он воз-вратится со срочной службы. Она в письмах писала и пишет, что ей так и хочется все листочки с календарей за три года его службы в армии одним махом сорвать, чтобы скорее обжечь Тихона своими объятьями. Он же ни словом не обмолвился ей, что ждет-то она не прежнего Тихона – с ласковыми глазами, парня выше среднего роста, широкоплечего, худощавого, всегда серьезно-задумчивого, работящего, доброго и заботливого, а…инвалида.
Правда, в его душе теплилась надежда: вряд ли для Вареньки это будет преградой. Пусть они не успели и в любви как следует признаться, целовались робко и то всего несколько раз, но глаза-то при встрече выдавали без слов их чувства друг к другу, от которых души светом наполнялись. Да и для нее самым ярким примером ее мать была. Ее Яков на третий год войны домашний порог на деревянном протезе перешагнул. Она от него отвернулась? Какое там! Если Варя родилась, когда отец в 41-ом под Москвой воевал, то ее две сестрички народились после того, как он домой раненый возвратился! Варя никогда не скрывала своей гордости, что отец, хоть и без ноги, но ни одного дня дома не просидел, по сей день в колхозной кузне на наковальне такой перезвон кувалдой устраивает, заслушаешься! Богатырь и душой, и телом!
Так что, как ни крути, а не в кого Вареньке черствой к чужому горю быть. Да и какой он, Тихон, ей чужой? Мысли ведь о свадьбе и у него, и, наверное, у нее, как в горне кузнечном ее отца, жаром дышат, на расстоянии обжигают.
После таких воспоминаний о Варе, их предстоящей совместной жизни он даже на какое-то мгновение забыл, что находится в госпитале и ему предстоит еще несколько недель быть под наблюдением врачей. Потому-то и природа за окном для него казалась особенной, сказочной. Весь горизонт на востоке был, будто ломоть перезрелого арбуза, красно-гранатовый. Все расцвело от инея: деревья, травы, провода между стол-бами. А те цветы такие хрупкие, что они при легком-легком прикосновении ветра пре-вращались в крупяное облако, медленно расстилающееся по земле.
2
Возвращался он из госпиталя ранней весной.
Сумеречным утром на небольшой станции его никто не встречал. Да он и никому не сообщал, когда приедет.
Ждать восхода солнца Тихон не собирался. Он, перекинув через плечо рюкзак с нехитрыми и почти невесомыми пожитками, глотая до опьянения утреннюю свежесть, месил грязь на проселочной дороге.
Жизнь ему улыбалась, пело настроение, которое бывает только тогда, когда человек после долгой и тоскливой разлуки шагает по земле, чуть ли ни до каждой тра-винки знакомой, до трепета в душе ласковой и такой родной-родной.
Над его головой облака плыли высоко и быстро чиркали по небу: по народным приметам – это к хорошей погоде. Вспомнил, что в последние мартовские дни мать всегда пекла блины из теста и говорила мешавшему под ногами маленькому Тише, что они похожи на солнышко, а сама не переставала причитать: "Мать природа, пошли ты нам в этот год богатый урожай, помоги людям из нужды выкарабкаться…" И первый блин, вовсе и не комом, доставался "главному мужику в доме", как говорил до войны отец о крохотном сыночке, при этом у него лицо сияло, как золотистый и шипящий блин на сковороде.
"Ах, как бы я сейчас наелся маминых блинов…" – думал Тихон под быстрый такт шагов. От такой мысли у него во рту чуть ли слюна не закипала.
А вот секунды и минуты преодоления каких-то четырех километров от станции до родного села казались ему уж очень нерасторопно-медленными. Хотя, шагая к дому, он представлял в ярких и законченных картинках будущее, у него буйно расцветало желание приблизить свою мечту к действительности как можно быстрее. Повидавшись с матерью, он сломя голову побежит к Вареньке и утонет в ее объятиях. Нет, нет – она задохнется от его объятий. Они больше ни на миг не расстанутся, и у них будет, как мечтал его отец перед фронтом, целая дюжина детей – красивых, здоровых, звонкого-лосых и счастливых. Точно, не меньше! А как же иначе? Если мечта отца погибла вме-сте с ним на фронте, то сын обязан ее осуществить. После потери глаза он пережил и победил свое первоначальное отчаяние, и теперь, как он уверенно считал, у него нет преград для этого. И тем нестерпимее ему было ждать встречу с матерью, Варенькой, садом, домом и всеми-всеми односельчанами…
…Когда он подошел к дому, на него почему-то нахлынуло волнение от пред-стоящей встречи с матерью, внутри все заколотилось, дыхание стало частым, и вроде бы легким не хватало воздуха, ноги словно чугуном налились. Он на какое-то мгновение замешкался. Остановился. Заглянул в окна. Ночь уже сбросила с них свои черно-бархатные занавески, и все заметнее они расцвечивались солнцем. Но света внутри дома не было.
"Мама, наверное, уже на ферму умчалась или не проснулась еще", - с теплотой подумал он.
Тихон обратил внимание, что кусты смородины, которые он посадил весной перед самым уходом в армию, уже светло-зелено задымились. Вот-вот сбросят клейкий панцирь почки на войлочных и ранних сортах вишен. У него, вместо того, чтобы пулей, как бывало в детстве, преодолеть порог дома, вспыхнуло нестерпимое желание поздо-роваться с яблонями, которые, наверное, по нему целых два года скучали. Он ведь раньше и осенью, и весной окапывал их, в марте обрезал лишние и ненужные побеги. Теперь они неузнаваемо вширь раздались, заросли-то как, некоторые ветви переплелись, мешали друг другу расти.
"Потерпите, мои красавицы, теперь до следующей весны, - разговаривал Тихон с яблонями, поглаживал их стволы, - сейчас-то уже сок по вашим веточкам побежал, почки вон как набухли, обрезать вас нельзя - раны долго заживать и страдать от болез-ни будут…"
И вдруг!..
То ли он охмелел от нахлынувших чувств, то ли протезный глаз злую шутку выкинул, но ветка яблони стеганула по его здоровому, левому, глазу. Боль по зрачку, словно лезвием бритвы, полосонула. Тихон сбросил рюкзак с плеча. Обеими руками прикрыл глаза. На левой ладошке он почувствовал сырость от слез. Боль не проходила, только усиливалась.
- Тихон?! – послышался за его спиной голос матери.
Он даже к ней не повернулся. Ему трудно было дышать, словно из него весь воздух какая-то неведомая и злая сила моментально выкачала и язык в тугой узел завя-зала…
3
Ни глазного отделения, ни офтальмолога в районной больнице не было. Тихона на автомашине скорой помощи отвезли в областную офтальмологическую клинику.
Варю он так и не успел повидать. И она не знала, что он только возвратился из военного госпиталя, а его настигла новая беда.
Девушка после окончания профессионально-технического училища получила специальность оператора контрольно-измерительных приборов и по направлению осталась работать на агрегатном заводе. Жила в заводском общежитии. Думала, что после свадьбы они снимут с Тихоном в городе квартиру. Он до армии от военкомата окончил курсы шоферов, водители на любом производстве, на любой стройке требуются, без работы не останется.
Какое-то время она каждый выходной приезжала домой и первым делом спра-шивала у своей матери:
- Тетя Евдокия ничего не говорила о Тихоне?
- А что ты, дочка, ждешь, чтобы она сказала?
Варя искренне удивлялась словам матери:
- Как что? Он в госпитале. Что с ним?
- А разве он сам тебе не дал знать?
- Вроде бы на учениях какую-то травму получил… Вот и все…
- Да, не густо… Что-то темнит твой кавалер. Ох, не к добру это. Точно так мне твой отец сообщил, когда в госпиталь попал. Ранили, мол, меня, мать. И точка… А какая на самом деле его напасть подкараулила – молчок. Ох, не к добру…
У Вари щеки налились, словно спелые вишни. В глазах испуг о себе знать давал.
- Мам, ну зачем ты так меня пугаешь? То была война, а в мирное время подобная беда, как с папой, не может приключиться.
- Это, Варь, я к слову сказала… Но про свое ранение он темнит что-то, чует мое сердце…
- Да ну тебя, мам. Не нагоняй ужаса…
- Дай-то бог, чтобы все обошлось…
Потом Варя, ссылаясь на завалы в работе, в селе появлялась через выходной, а потом через два. Мать настораживало, что дочь все реже ее пытала про Тихона, про вести о нем от Евдокии. Соблазнов-то в городе много, ухажеров ветреных – со счета собьешься. Поинтересовалась:
- Не закружил ли тебе кто голову в городе, Варь?
Щеки девушки краска залила. От хитрющей матери скрыть ничего невозможно. Ну, сходила она с Валеркой раз-другой в кино, и то, наверное, только потому, что два одиночества случайно встретились, вот и решили зевотную скуку хоть как-то развеять. Он тоже в общежитии живет, слесарем-наладчиком вместе с ней в одном цехе работает. Но между ними ничего такого не было. Она никакого повода на продолжение их встреч не давала. Что греха таить, питала к этому скромному и симпатичному парню уважение. Но не более того. Честно ему призналась, что ждет парня из армии, собирается за него замуж выйти. Вот и все.
- Что ты, мам, такое говоришь? Мне кроме Тихона никто не нужен…
Мать хотела в глаза дочери заглянуть, прочитать в них, что это она в самых глубинах своей души припрятала, а та взглядом в сторонку юркнула.
- Смотри, девонька, не оскользнись в своих увлечениях-то, не дай сквозняку к твоим чувствам подобраться.
- Мам, к чему ты так?..
- К тому, моя красавица. Осторожность споткнуться не позволяет. Ошибка-то всегда в самую маленькую щель ухитряется просочиться, а потом пиявкой присасывается к таким, как ты, доверчивым и чистым…
- Мам, за кого ты меня принимаешь?
- Дай бог тебе разума, - сказала мать как-то загадочно.
А когда Варя узнала, что Тихон возвратился из госпиталя и тут же попал в областную лечебницу, места себе не находила. Никто в селе не знал, в том числе и его мать Евдокия, что парень вернулся преждевременно из армии инвалидом, что в его правой глазнице не зрачок, а мертвый протез. Единственный слух, который перекатывался волнами из одного конца села в другой, так это то, что с Тихоном несчастье случилось. Не успел сын порадоваться встрече с матерью, а его на всех парах "с выстегнутым до дна" глазом скорая помощь в областной центр умчала. Ах, какая же Евдокия несчаст-ная! И доброта-то ее души бездонная, полсела детишек яблоками и вишенником уго-щает, а судьба ее почему-то все наотмашь безжалостно хлещет. Неужели бог от нее за что-то отвернулся? Мужа могилка где-то в неведомых краях затерялась. Теперь вот сын… Чтобы там ни говорили, а на земле справедливости как не было, так и нет: кого люди уважают, того чаще всего злой рок и подстерегает.
Вот и все, что могла узнать и услышать в селе о Тихоне Варя.
Она в один из ближайших выходных дней поехала к нему в больницу.
4
Девушка входила в палату, чуть ли не крадучись. В ней стояли две койки. Варя растерялась. На койках лежали мужчины, похожие друг на друга, и вроде б возраста одного. На глазах у них были марлевые повязки. Лица худые и бледно-восковые.
В приемном покое ей сказали, в какой палате находится Тихон. Но она из двух больных не могла сразу определить, который из них он. Одно – его не видела два года, другое – ранение, операция на глазу изменили его лицо до неузнаваемости.
Варя от безысходности тихо позвала:
- Тихон…
На одной из коек, что стояла у самого окна, встрепенулось тело:
- Варя!?
Он приподнялся, быстро сел на краешек койки, смотрел непонятно куда, напря-женно прислушиваясь.
Нет! Варя не узнала его. Вернее, он не был похож на того Тихона, с которым она часто разговаривала по ночам, мечтала о его объятиях и поцелуях, от которых горели бы ее истосковавшиеся губы. Призрачно представляла их свадьбу, первую брачную ночь и бесконечно длинное счастье с ним и только с ним. А теперь перед собой она видела человека с осунувшимися щеками, из-под марлевой повязки вынырнул приплюс-нутый угреватый нос. Рот его был немного приоткрыт, вроде бы он им прислушивался к чему-то или к кому-то. Руки беспомощно лежали на коленях и немного подрагивали.
- Варя! Это…ты?..
Она еле слышно выдавила из себя:
- Да…
Девушка тихо подошла к его кровати. Не знала что делать: присесть рядом с ним или обнять точно так же, как на проводах его в армию, когда она, если бы в военкомате позволили, готова была ехать служить вместе с ним. Но Варя осталась стоять в полу-шаге от него.
- Что с тобой, Тиш?
У него что-то внутри взорвалось. Он трясущимися руками закрыл глаза поверх повязки. И как-то странно задышал. Тихон больше двух лет ждал этого мгновения, ко-гда Варя окажется рядом с ним. Но ее приход в палату застал его врасплох и вызвал в душе чувство тревоги, которое мешало ему дышать при мысли, что он никогда больше не увидит ее глаз, ее солнышко-улыбку…
Сосед Тихона по палате поднялся со своей койки.
- Тихон, если придет сестра на процедуры звать, я в туалете курю, - и, выпрямив тело, с застывшей на плечах головой, вытянув правую руку вперед, начал продвигаться к двери палаты.
- Хорошо, Миш.
Варя, отвернувшись от Тихона, поспешила к Михаилу.
- Давайте я вам помогу выйти.
Тот вроде бы запротестовал:
- Спасибо! Нет, нет! Мы на ощупь дорогу знаем, как свои пять пальцев. Спаси-бо! Я сам…
Варя почувствовала неловкость, но все равно взяла Михаила за локоть, подвела его к двери. Он, будто извиняясь, поспешил ее поблагодарить.
- Спасибо вам, но я теперь сам дорогу нащупаю…
- Хорошо… - Варю захлестнуло чувство жалости к этому совершенно незнако-мому и чужому для нее человеку. "И Тихон, наверное, так нащупывает дорогу к туалету", – от этой догадки у нее дрожь пробежала по телу, а ноги сделались ватными, непо-слушными.
Она повернула голову в сторону Тихона. Плечи его вздрагивали так, словно он долгое время был на сильном морозе в этой линялой до серости больничной куртке и такого же цвета мятых шароварах. Варя поняла, что он плакал - странно, без слез. Она молча присела рядом с ним, обожгла его плечо своей ладонью.
Он вздрогнул, выдохнул глухо:
- Варя!.. Я… я… не… - он часто и беспрерывно вдыхал в себя воздух, а потом выдыхал накопленное внутри так, что казалось, мог вместе с воздухом выдохнуть и легкие.
- Успокойся, родной, - девушка не понимала, почему он так себя ведет. Она в эти мгновения и свой-то язык чувств не понимала, а где уж там разгадать его поведение…
Тихон неожиданно и нервно сделал попытку сорвать повязку с глаз и увидеть ее – любимую, желанную. Варя испугалась, что он может этим навредить себе, схватила его руки и прижала их к своей упругой груди. Он не положил, а будто беспомощно уронил голову на ее плечо.
- Варя, я…я…без…глаз…
Холодный пот приклеил ее платье к телу. Теперь и ей не хватало воздуха спо-койно дышать. Она подумала, что он ее разыгрывает.
- Тиша, зачем ты меня пугаешь? Как это без глаз?..
Он резко оторвал свою голову от ее плеча.
- Ты прости меня, - в его голосе дала знать о себе обреченность, - я должен был… - но в горле что-то мешало ему говорить.
- Успокойся, ты ни в чем передо мной не виноват.
Тихон нервно вскочил с кровати. Он уловил в ее словах не нотки сочувствия, а безмерную жалость к себе. Не знал, куда спрятать от девушки руки, всего самого себя. Топтался на месте, словно стоял на раскаленной сковороде. У него ничего другого в голове не вспыхнуло: "Она просто-напросто жалеет меня, видя, какой я жалкий и беспомощный". Думая об этом, он презирал самого себя, презирал жалость к себе кого бы то ни было, а Вари - тем более.
- Виноват! Да еще как! Мне в армии после ранения удалили правый глаз. А я тебе об этом даже строчки ни написал...
Ее глаза до предела округлились.
- Ты шутишь?
Он вроде бы не слышал ее вопроса.
- Теперь вот дома веткой выстегнуло левый глаз. Врачи говорят, что…
Он не смог до конца выговорить, что его ждет в будущем, так как сам боялся завтрашнего дня. Сознание Тихона целиком и полностью поразило отчаяние, которое нагнетало в душу дух безысходности. Наверное, такое состояние души и позволило его разуму впустить в то сознание мысль: "Надо наговорить Варе обидных слов, нагрубить, настроить ее против себя. Оттолкнуть. Пусть она забудет меня. Я не имею права обре-кать ее на страдания рядом со мной – калекой. Если меня подкараулило несчастье, это же не значит, что и она вместе со мной должна тащить этот крест. Нет, нет и нет!"
И Варя ничего не могла сказать что-то утешительное для него. Уверять, что она любила и любит его, готова хоть сейчас выйти за него замуж, – посчитала: "Такое признание будет и ни ко времени, и ни к месту". Но с уверенностью надеялась: крылья ее любви к нему настолько мощные, что ей хватит сил, чтобы вместе с ним преодолеть беду-пропасть, которая неожиданно появилась на их жизненном пути…
Ее мысли прервал голос, который она услышала за спиной:
- Митяев, на перевязку.
Тихон даже обрадовался, что в палату зашла медсестра. И ему действительно пора идти на перевязку.
- Поезжай, Варя, домой, - она никогда не слышала от Тихона, чтобы он так гово-рил с ней, словно свой язык долгое время в холодильнике держал.
- Но…
Он оборвал ее на полуслове:
- Насмотрелась, теперь иди… - и опять в голосе звучал металл.
Варя покраснела, растерялась от его неожиданной грубости.
- Тиша, что с тобой случилось?
Парень протянул руку в ту сторону, откуда услышал голос медсестры.
- Ведите, Зиночка, на перевязку, - он, как показалось девушке, с какой-то особой теплотой произнес имя медсестры. - А ты, Варя, уезжай!
"Так обращаются только к чужим и неприятным людям. Неужели его душа когда-то успела обрасти корой черствости? "- больно отозвалась эта мысль в ее душе.
- Ты меня гонишь от себя? - у девушки на глазах навернулись слезы.
Медсестра с любопытством разглядывала Варю. Позавидовала ее ладно скроенной фигуре, ее некрашеным и чуть вьющимся смоляным волосам, без единого мазка помады малиновым губам, простой и неброской красоте.
Тихон Варе не ответил, с нетерпением позвал:
- Зина! Ведите меня в перевязочную.
И вновь Варе показалось, что "Зина" произнесено с нежностью, ласково, желанно.
- Да, да… - заторопилась та.
- А тебе, Варя, всего хорошего.
Она ничего ему не ответила и совершенно не понимала Тихона, ее Тихона. А, может, уже не ее? А что если эта вызывающе молодая вертихвостка в белом и до неприличия коротком халате, который лишь чуть прикрывал ее длинные ноги в колготках цвета морской волны, вскружила ему голову? Она же тут с ним, наверное, сутками милуется?
"Вот почему он меня от себя гонит…" – тут как тут выскользнула откуда-то ко-лючая догадка.
Но если бы Варя смогла заглянуть в душу Тихона, то увидела бы ее черной, в ссадинах и глубоких морщинах. А то, что произошло в палате, - это был его инстинкт истины: отказаться от нее – ради нее…
5
- Оксан, ну почему он так со мной поступил? – Варя ревела, как маленькая де-вочка, у которой мальчишки отняли ее самую любимую куклу. – Я же его люблю, готова даже за такого замуж выйти. А он?
- Какая же ты, Варька, дура! – соседка по комнате в общежитии была категорич-на.
- Почему? – Варя задумчиво при этом смотрела в окно и вспоминала последнюю встречу с Тихоном. А у самой половодье слез по щекам не спадало.
- А то ты не догадываешься? Что ты из себя строишь страдалицу из-за любви, как те полоумные бабы, которые с жиру за декабристами в Сибирь помчались? Ну и что они доказали? Кому счастье принесли? Только и свою судьбу в придачу к судьбам мужей там заморозили. А ты вот поводырем всю жизнь захотела быть. Так что ли?
- Оксан, зачем ты так? Мы же с ним договаривались о свадьбе. Я его люблю…
- А ты хотя бы знаешь, что это такое любовь-то, декабристка хренова?
Оксана была года на четыре старше Вари, работала в заводской столовой. Смаз-ливая деревенская девчонка, окончив курсы поваров, в родной колхоз ни за что не за-хотела возвращаться. Городская жизнь своим вихрем ее подхватила. Она, еще учась в сельской восьмилетке, мечтала о большой любви, и обязательно единственной на всю жизнь, городской квартире, в которую под белые ручки введет ее неповторимый, красивый-красивый, сильный и ласковый муж. Ей вроде бы судьба улыбнулась такой ши-рокой улыбкой, что у нее голова от счастья закружилась. Ну, точно такой, или почти такой - из мечты, стал за ней парень ухаживать. Сашкой его звали. Обещал жениться только на ней. Она уже воображала себя в свадебном платье цвета лебединого крыла, белых туфлях на высоких каблуках-шпильках, с необыкновенной прической, на которую, если бы глянули деревенские подруги, от зависти долго рты закрыть не смогли. А страсть плоти она с Сашкой уже до свадьбы испытала такую, что ее счастье выше об-лаков парило.
Но, как на грех, Сашу на три года в армию призвали. Потому и свадьбу не успели справить. Но, как заверил ее "любовь до гроба", это дело времени. После армии он даже в дом родной заходить не будет, не снимая формы, прямиком с Оксаной в ЗАГС поспешит. И она думала, что по-другому и быть не может.
Когда Саша уже служил в армии, Оксана поняла, что она от него ждет ребеночка. Написала ему об этом в письме, захлебываясь от радости. Советовалась с ним как назвать их первенца – девочку или мальчика. Жаловалась на дни, что они почему-то уж очень длинные, а ей так хочется нестерпимо быстрее увидеть его – своего Сашеньку. От мысли, что они скоро станут папой и мамой, ей и солнышко светило как-то по-особому, и деревья переговаривались с ней листвой нежно, а с птичками она передавала постоянно ему приветы туда, где он защищает родину и ее, выходит, с малышом.
Только вот ответа на то письмо она от Саши не получила. Тревога ей покоя не давала: с ним что-то там, в неведомых краях, случилось. Поехала к его родителям узнать: нет ли им весточки от сына. А его мать встретила ее, как собака кошку.
- Что ж ты, девка, нагуляла с кем-то живот, а моему сыну всю жизнь чужого ребенка воспитывать?
Оксана готова была от таких слов сквозь землю провалиться, на белый свет больше не смотреть.
- Да что вы такое говорите? – никогда она не заикалась, а тут каждое слово с трудом давалось.
- А то и говорю. Забудь ты про Сашу.
- Но ведь это его…
Женщина не дала ей договорить:
- Ты лапшу-то на питание своему ребеночку прибереги, а на уши вешать ее нам не надо, дураков в своей деревне поищи, - и почти перед носом девушки захлопнула дверь квартиры.
У Оксаны и так на почве беременности токсикоз был, а после слов матери Саши тошнота к горлу подступила, голова закружилась…
…Родилась у нее девочка. Хорошенькая! На лугу с цветами самыми красивыми поставь ее – ничем им не уступит. Говорят, что такие дети рождаются только от огромной любви. А от Саши она так весточки и не дождалась. Он после армии поступил в какой-то столичный институт. В городе вроде бы появлялся, но она его так ни разу и не видела.
А Оксана, вырастив до годика у своих родителей Людочку, возвратилась на работу в заводскую столовую. В деревне-то в ее сторону пальцем тыкали, мол, ребенка нагуляла неизвестно с кем и как. В деревне кружево молвы плетется быстро и искусно – непутевая она, и весь тут сказ. Дочку оставила на воспитание матери. Там и молочко коровье, и воздух чистый и густой, хоть его на ломти режь. Каждый выходной приез-жала свою ягодку ненаглядную проведывать.
После этого она обозлилась на всех мужиков, а по ее выражению, "кобелей блудных". Хотя от общения с ними редко когда отказывалась. И по сравнению с Варей, конечно же, имела житейский и немалый опыт по женской части. Считала: наставить на путь истинный еще не целованную подругу по комнате – кому как не ей.
А что могла знать, действительно, о любви Варя? Вздохи да охи под луной? Це-лование, пока губы не опухнут? Объятия до потери сознания? Желание чего-то неземного? Быть готовой для любого страдания или пить ненасытно наслаждение от близости с мужчиной? А вообще-то дал хотя бы кто-нибудь точное определение этому слову или этому чувству? Вряд ли! Потому и отвечать Оксане Варя не знала что.
Зато та не собиралась молчать. Когда рассказала о своем опыте так называемой любви, обрушилась на подругу с нравоучениями:
- Видите ли, она из-за любви на какую угодно жертву готова. Настрогать ребя-тишек дюжину и без глаз нехитро. А вот выходить, воспитать, обуть, одеть их одной – этот хомут не всякой бабе под силу. Да и за таким мужем, как Тихон, уход нужен - за всеми детьми меньше. Ты на это готова?
Варя отвела от подруги взгляд, носовым платком смахнула слезы со щек, вздер-нула плечами:
- Не знаю…
- Эх, ты, дуреха, дуреха! За тобой такой парень ухаживает, а ты от него нос во-ротишь. Тишу ей подай - вот и все. Одумайся пока не поздно. А кстати, что тебе мать советует?
- Вы с ней словно сговорились…
- Во - о - от! Отец твой не без глаз, а без ноги с фронта возвратился, но заметь - к жене. Он с твоей матерью после этого дочерей на загляденье всем народили. У него были и остались руки золотые, чтобы семью ими прокормить. Работать он может, и в его руках железо мягче воска. А все равно с ним твоя мать горя хлебнула под самую за-вязку. Так?
- Жизнь без неприятностей не бывает, - робко ответила Варя.
- Оказывается, в голове у тебя не всегда ветер куролесит. Тогда ответь. А Тихон тебе кто?
Варя молча вздернула плечами.
- Сказать нечего? Я тебе популярно обрисую. Пока седьмая вода на киселе - вот он тебе кто! Только из твоего Тихона, потерявшего зрение, дай бог ему терпение, те-перь работник, как из моей или твоей груди подушка.
Варя от такого сравнения расхохоталась вместе с Оксаной.
Потом, вдоволь нахохотавшись, Оксана серьезно добавила:
- Поверь, подруга, моему, хотя и не так богатому, но горькому опыту, мы девки-дуры живем частенько надеждами, которые будто сотканы из солнечных лучей, а любая житейская туча проглатывает их своей тенью без остатка. Вместо них, как черт из-за угла, выскакивает ежиком несчастье. Задумайся над этим, голубушка…
6
Тихон после того, как Варя несколько дней назад ушла из палаты обиженной и в слезах, не находил себе места. С Михаилом, соседом по палате, они, казалось, о себе друг другу рассказали все и обо всем, чуть ли не с самого рождения. Пусть по-разному и в разное время их подкараулила беда, но она их и сблизила, они о ней на какие-то мгновения забывали, когда взаимно распахивали свои души. Оба обостренно чувствовали, когда у кого-то из них черные тучи настроение накрывали. Даже по дыханию, точнее, по вздохам соседи понимали это. А вообще-то бытует мнение и, видимо, верное: отними у человека слух, он видит зорче; случись что со зрением – у него и слух обостряется, и координация в темном пространстве кратно улучшается; руки силой, ранее неведомой, наливаются, если ноги по каким-то причинам отказывают, или вообще их люди лишаются…
А Михаил на несколько лет был старше Тихона, опыт в душевных делах у него, естественно, богаче, он с женой трехлетнего сынишку уже воспитывает. И то, что после посещения девушки Тихон заметно волновался, он почувствовал незамедлительно. Решил: надо друга по несчастью во что бы то ни было выручать. Начал издалека:
- Тихон, а как ты со своей Варей познакомился?
Тот мучил себя мыслями тоже о Варе, отреагировал на вопрос рассеянно:
- Ты что-то спросил? Ах, да. Никак…
- Не понял!?
Тихон немного пришел в себя.
- А зачем нам было с ней знакомиться? Наши дома через дорогу, мы с малых лет друг друга знаем, в детстве частенько за что-нибудь дрались, дразнились и игрались вместе.
- Но когда-то у вас было первое свидание? То самое, когда ночь вам тогда одним мигом показалась. А вы на утро сердились, что оно так рано ту ночь своей красногубой зарей поцеловало. Было же такое? – Михаил, наверное, свое первое свидание с будущей женой вспомнил.
- Ах, вон ты про что. Конечно! Только это не ночь была, а жаркий весенний день, когда сад наш только-только цветами запенился. Так уж повелось в деревне, наверное, с войны, что соседи друг другу помогали в строительстве домов, в посадке и уборке картофеля, в других делах. Огороды-то у нас соток по пятьдесят, а то и больше. Если нам с мамой бросать семена в грядки за лошадью, за день с посадкой не управиться. Какой хозяин лошади на такое согласится? А соседи у нас, считай, одной семьей живут. Они помогали нам, мы им. У матери Вари детей трое. Вот она вместе с ними и нагрянула к нам на огород. И только тогда я вроде бы случайно взглянул на Варю, уди-вился: она когда-то успела спелым девичьим соком налиться, гибкая, что тебе побег-первогодок в саду, в руках у нее все горит. Представляешь, Миш, я на нее другими глазами посмотрел, чуть взгляд об нее не сломал. И, что удивительно, она своими большущими глазами тоже нередко мое лицо предательски краснеть заставляла. Нава-ждение какое-то на нас тогда нахлынуло и только! Вроде бы мы с ней на одной улице никогда не жили, соседями не были, не дрались и прозвища разные друг другу не приклеивали. Примагничивались наши с Варей взгляды, когда мы с мамой в свою очередь им помогали картошку сажать. А дня через два народ вечером в клуб повалил. Кино привезли "Весна на заречной улице". Случайно или нет, но мы с Варей в зале друг дру-га плечами обжигали. Когда кино закончилось, мы с ней, словно давно сговорившись, вместе домой пошли медленно-медленно. В ту ночь мы хвалили взахлеб луну за то, что она так удивительно щедро светила, будто томленое молоко на наш цветущий сад вы-лила. Наверное, это и было первым нашим свиданием…
Глазами Тихон улыбнуться не мог, а вот в душе что-то теплое при воспоминании о Варе разлилось, взбудоражило ее.
- А вообще-то она с детства чудн;я была, - нырнул он с удовольствием в прошлое.
Михаил пошутил:
- Может, ты, дружище, ударение неправильно поставил в слове "чудная" и вместо второго слога поднажал на первый?
У того из-под повязки выскользнуло что-то похожее на улыбку.
- Точно тебе говорю, и ударение я где надо поставил. Ну, посуди сам. Тогда первый год в нашем саду некоторые яблони и вишни зацвели. Приходит эта пигалица к моей матери, годиков пять или шесть ей, наверное, и было-то всего, и говорит: " Тетя Дуня, можно я у вас бабочек ловить буду?" А добрей моей мамы на селе и человека найти трудно, она и спрашивает ее: "Каких, Варя, бабочек?" А та маленьким и пухло-розовым пальчиком показывает на сад: "Вон тех…" А сад от цветов только закипал. Мама расхохоталась. Я ее звонкий смех услышал и пулей оказался рядом с ней. Мама и говорит мне: "Иди, кавалер, проводи Варю в сад. Пусть она, сколько ей надо, бело-розовых «бабочек» наловит". "Каких бабочек?" – я вытаращил удивленно на нее глаза. "Видишь, сынок, снежинками лепестки цветочные на землю падают?" "Вижу, мам. А бабочек не вижу", - я так и не перестал удивляться. "Эти лепестки цветов Варя и назы-вает «бабочками». Ты и помоги ей их наловить. Понял?" Я заважничал и сказал серьезно: "Как не понять. Пойдем, Варь, в сад". Сколько после того случая времени испарилось, а я его помню, вроде бы она только что в нашем саду была. Вот теперь ты, Михаил, и скажи, на каком слоге в слове "чудная" ударение поставить?
- Слушал я тебя, Тихон, и понял: как же ты Варю любишь! Ее имя выговариваешь так, что вроде бы красивее, дороже для тебя девушки другой на свете не существует. Только вот ума не приложу, почему ты с ней так прошлый раз обошелся? Она не чудная у тебя, а прелесть! и, наверное, до безумия красивая! Додумалась ведь лепестки цветов бабочками представить.
Тихона словно прорвало.
- Это еще что – лепестки-бабочки. Она книги запоем читает. И, наверное, они ей малость головку вывихнули.
- Тихон, а тебя самого-то на тех учениях еще и по голове не шарахнуло?
Как ни в чем не бывало Тихон отпарировал спокойно:
- Возможно... Только ты выслушай меня, сам сделаешь вывод. Было это в последний вечер перед проводами меня в армию. Тогда тоже только что сады от цветов задымились. Нам хотелось с ней куда-либо уединиться и наговориться до мозолей на языке, чтобы разговоров на всю мою службу в армии хватило. И мы пришли на берег пруда, по берегам которого ивы свои длинные косы чуть ли не в воде полоскали. От соловьиного цоканья, посвистывания оглохнуть можно было. А Варя смотрит на зер-кальную гладь пруда и говорит загадочно: "Тихон, видишь, сколько звезд рассыпано по воде? Ты не думай, что они холодные. Давай их соберем, и ты их с собой в армию возьмешь", – а сама прижалась к моему плечу, как печка горит вся, к воде словно глаза приклеила самым сильным клеем. Я тогда настороженно подумал о ее рассуждениях, потому спросил растерянно: "Мне-то они зачем в армии нужны?" А она как ни в чем не бывало продолжает: "Они тебе душу там согреют, будешь меня вспоминать чаще, звез-дочки дорожку времени ярко-ярко осветят, чтобы ты быстрее домой возвратился…" Вот такая она Варя…
- Да, парень, у тебя действительно что-то в мозгу заискрило. Это, наверное, беда тебе рассудок помутила. Ты должен только мечтать о такой девушке. А ты? В общем, зеленый ты еще умом-то…
- Может, и зеленый, - задумчиво отреагировал на слова Михаила Тихон, - а мо-жет, и слишком перезрелый, - чем озадачил того.
Обо всем Тихон ему рассказывал, а вот почему от себя оттолкнул Варю, промолчал. И его острые замечания в свой адрес он воспринимал спокойно, без шороха обиды. Ему ведь судьба, может, пострашнее, чем Тихону, беду накликала. У Тихона хотя бы маленькая надежда есть, его левый глаз, может, что-то будет видеть, а у Михаила и на небо, и на солнце ночь черный платок накинула.
Он оба глаза на заводе потерял, когда аккумуляторщиком работал. Что и как там он не досмотрел, но один аккумулятор взорвался, и ему кислота в глаза попала, словно только в них и целилась, на лице-то несколько маленьких крапинок-ожогов оставила. Семья у него хорошая. Мать с отцом через день его проведывают. И жена по выходным приезжает, от него не отходит. Родители жены тоже частенько наведываются. Они-то, все Мишины родственники, в областном центре живут.
А Тихон свое горе-беду, считай, один на нервы наматывает: в госпитале месяца три промучился, теперь вот километров за сто от дома в областной клинике. Мать в колхозе телятницей работает. В домашнем хозяйстве кур держит, боровка откармлива-ет, козье молоко лечебным считает, потому и козу имеет. Так что, сорваться из колхоза и дома не так-то просто ей было. Телятниц в колхозе не хватает, а без присмотра группу не оставишь на целые сутки, их, телят-то, надо вовремя и попоить, и покормить, и навоз из-под них убрать. Она же за ними, как за малыми детьми, ухаживает. Сама порой забывает вовремя пообедать или поужинать, а про своих крутолобых питомцев - никогда.
Один раз она все же сына проведала. Председатель колхоза в областное управление сельского хозяйства на совещание ехал и ее с собой попутно прихватил. Но лучше бы она не приезжала. Чуть всю палату слезами не залила, когда узнала, что с Тихоном в армии и дома случилось. Ахала и охала, причитала, словно на поминках. И, ска-жи ведь на милость, успокоить ее Тихон никак не мог. Она же ему всю душу наизнанку вывернула. Обняла его, на шеи повисла беспомощно, голову ему на плечо положила и не переставала слезами умываться. Только и не хватало ее причитаний и без того черной душе парня.
Мать уехала, а он несколько ночей уснуть не мог, о ее здоровье беспокоился, как бы и ей горе подножку не подставило. Не успел он в себя прийти, Варя приехала…
В его голову, толкаясь, спотыкаясь, без очереди, напористо лезли мысли, которыми он пока не готов был поделиться с Михаилом. Он находился в каком-то необычном состоянии – пропускал все происходящее через сердце. Потому и думал, наверное, не головой, а сердцем:
"Ну, почему я ей нагрубил? Нервы не выдержали? Да, судьба сыграла со мной злую шутку. А Варя-то тут при чем? А что если она меня действительно любит и готова… Нет, нет, только не это. Не хочу, не могу даже в мыслях допустить, чтобы хоть когда-нибудь из-за меня в твоей, Варя, душе поселилось сожаление или отчаяние. Ты можешь обижаться на меня, и правильно сделаешь – быстрее забудешь неудачника Тихона. Зачем я тебе такой?
А ты? Ты, Варя, добрая, ласковая, самая-самая красивая. И я хочу к тебе, да и, наверное, к самому себе быть справедливым – сойду в сторонку с твоей жизненной тропинки, ради тебя же. Пусть в моих глазах навсегда поселится ночь, но ведь и в ночи на небе где-то далеко-далеко сияет ярко звездочка. И эта звездочка для меня – ты. Я буду счастлив при мысли, что где-то рядом есть ты, улыбаешься, радуешься каждому дню, тебя согревает теплом солнышко. А я всегда буду рядом с тобой…"
Его размышления о своем недавнем поступке, как всегда неожиданно, прервала Зиночка.
- Митяев, пойдем в перевязочную, - обычно медсестра эти слова произносила с особой теплотой, стараясь как-то сгладить предстоящую неприятно-болезненную процедуру. А на этот раз вплела в них еще и загадочность, - сегодня надейся на чудо…
- Зиночка, самое главное для меня чудо – это ты, - Тихон даже сам удивился: "Я еще, оказывается, способен на шутки". Спросил, стараясь быть веселым, хотя в его положении надо плакать, не переставая, но где же столько слез нацедить: – Мечтаю тебя, красивую, увидеть.
Та тоже не только лекарствами лечила своих пациентов, но и добрым словом, шуткой-прибауткой, как она еще выражалась, "смехотерапией".
- А если я страшная и тебя напугаю? – смех колокольчиком зазвенел по палате.
- У тебя, Зиночка, душа красивая, не можешь ты быть дурнушкой, - опять пошутил, но подумал: "А что если эти шутки не к добру?" Посерьезнел сразу, обреченно махнул рукой: - Веди, сестричка, на свой эшафот…
- Так уж и на эшафот? А если бог даст - к свету?
- Кроме надежды, у меня ничего другого и не осталось.
- Вот и надейся! Глянь, тебя какие красавицы проведывать приходят…
7
Дорога в будущее для Вари, по ее разумению, превратилась в сплошной гололед, а мысли скользили в густом тумане. Да, у нее раньше было желание соединить свою и Тихонову жизненные тропинки в одну совместную дорогу. Но теперь-то что делать? Надо же, как судьба с ним поступила несправедливо!
Жил Тихон до злосчастных случаев вроде бы обыкновенно, как все в селе. В послевоенные годы люди крестьянских корней друг перед другом, как инкубаторные, ничем внешне и не выделялись. Жили просто, бедно, но почему-то радостно и с верой во что-то светлое, детей рожали и за себя, и за тех парней, которые после войны напоминали о себе лишь с пожелтевших фотографий в настенных рамках.
Но эта внешняя видимость тогдашнего всеобщего равенства. А люди природой сотворены удивительно разными по вкусам, талантам, темпераменту, стремлению к по-знанию и самовыражению, уму, наконец.
В роду Тихона кроме землепашцев других предков не было. А ему взбрело в го-лову непременно стать… художником. Этой мечтой, краснея и потея, он поделился только с Варей, предварительно уговорив ее, что это будет их тайной от всех. Он ведь с малых лет всегда что-то рисовал: бабочек, птичек, всех домашних животных в блокноте поместил, и похожи они здорово на свои оригиналы. А перед самым отъездом в армию показывал ей копии картин "Богатыри" и "Аленушка". Много интересного расска-зывал о своем любимом художнике Васнецове. Варя даже запомнила, что его звали Виктор Михайлович. Тихон это имя особенно подчеркивал. А то, мол, художников Васнецовых много. "Вот чудно! – она ему тогда сказала. – Может, эта фамилия специально для художников и придумана? Ну, как фамилия Толстой – для писателей?" Тихон писателями мало интересовался, потому ответил откровенно, что не знает.
Да и вообще Тихон с детства от деревенских мальчишек отличался своим чуда-чеством. Ему, как снег среди лета, взбрела в голову мыслишка – рассмотреть поближе луну, а удастся - и звезды. А как? Для этого ведь нужен телескоп. А какой тогда в де-ревне телескоп мог быть, если ребятишкам в школу зимой ходить не в чем было – одни валенки на всю семью. И тогда у него возникла идея – смастерить что-то похожее на телескоп из донышек бутылок. Долго он в тайне от всех мастерил свою "подзорную трубу", на пальцах от порезов живого места не осталось, от матери подзатыльников по-лучил не счесть, бутылки-то, которые он разбивал, тогда в большом дефиците были. Но заглянул ведь в небо! Пусть хоть на чуть-чуть, а луну через стекла к земле приблизил. Давал полюбоваться звездной россыпью другим ребятишкам, которым тоже не терпе-лось в заоблачную даль заглянуть. Варя также в глазок того "телескопа" вместе со сво-ими сестрами смотрела. Интересно было!
Потом надумал Тихон "Голос Америки" услышать. Он однажды подслушал взрослых, они между собой говорили о приемнике, который вроде бы Америку ловит. "А что если его, тот голос, поймать?" – мысль в его голове набухала, покоя лишала. Но таких приемников на селе не было, в сельпо их не продавали. А хотя бы и продавали, на материнские трудодни его не купишь. Но у него возникла, казалось бы, совсем безнадежная задумка – самому ламповый приемник собрать. Сколько времени Тихону понадобилось, чтобы найти схему приемника, разобраться в ней самостоятельно, кто ж его теперь измерит. Но он как-то смог купить или где-то достать детали и лампы нака-ливания для приемника. И чудо свершилось! В их крошечном доме все же зазвучал "Голос Америки"!..
Только об одном увлечении Тихона Варя даже не догадывалась. В армии он начал писать стихи. Сочинял их украдкой от сослуживцев, посвящал все своей Варе. Думал, что они у него получаются какие-то корявые, как сучки яблонь поздней осенью. Боялся, что Варя над ними смеяться будет, потому и ни одного не насмелился ей в письме послать. Но писал он о том, что душа его с трепетом чувствовала. Сравнивал Варю с весной, когда все в округе взрывается оглушительным гамом птиц и когда можно задохнуться в дыме черемух и захлебнуться в соке зарниц. А сердце его набухло, как почка в их саду ранней весной, от половодья чувств к самой лучшей девушке на свете…
Но, когда Тихона ранило на учениях, не до тетради ему было. Она в казарме ос-талась. А после госпиталя он в казарму не вернулся. Тетрадь, наверное, кто-то из солдат нашел. "А может, оно и к лучшему, что она затерялась, - подумал он с облегчением, когда ехал домой из госпиталя. - Какой из меня стихоплет? Я всегда мечтал быть художником… И буду им!.." А после ранения второго глаза Тихон понял, что теперь та мечта улетучилась, как розовый туман, выпитый солнечными лучами на рассвете…
Думая о Тихоне, Варя жалела, что он никогда не станет художником или каким-либо изобретателем. Да и кем он может быть без глаз вообще? Наверное, ни…
И потому после посещения Тихона в больнице, разговора с матерью, Оксаной, с ней происходило что-то непонятное. Одно – она, видимо, не сможет простить его за грубое отношение к себе. За что, почему он так поступил с ней? Разлюбил? Или до армии с его стороны была лишь игра, похожая на любовь? Теперь он, наверное, от ласки медсестры-вертихвостки млеет. Она, видно, таких, как Тихон, повидала, пальцев на руках и ногах мало, чтобы пересчитать всех ее кавалеров. Да и нужен он ей такой? Поиграет лишь в чувства и забудет, как прошлогодний снег…
С другой стороны, может, и она лишь по наивности придумала призрачную любовь к Тихону? Чем она его любила: головой или сердцем? Наверное, всем понемногу. А что если это было лишь романтическое увлечение девушки, мечтающей, как Оксана когда-то, только о светлом и сплошном счастье с единственным и любимым человеком? Да и кто это определил, что Тихон тот самый – судьбой нареченный? А не могла ли она перепутать истинную любовь с природной потребностью любить? Да и почему она должна жертвовать собой, своей душой ради него? Ее ум упорно боролся с благоразумием, но ни тот, ни оно не уступали друг другу. А Варя все больше сомневалась, что ей надо еще хотя бы раз проведать Тихона. Искала оправдание этому сомнению. Он же ее, считай, выгнал из палаты. И стоит ли позволять сердцу и дальше обманывать голову?..
…К тому же Оксана старалась помочь подруге завернуть ее судьбу на надежную, а бог даст, и на счастливую тропинку.
8
Так, видно, создан Всевышним человек: когда он счастлив, в мозгу ни одна извилина не шелохнется, что где-то рядом притаилось несчастье, готовое в любое мгновение к роковому броску. Когда от щек парня или девушки хоть прикуривай, и они вызывающе пылают здоровьем, никто даже близко не допускает мысль, что в их селе или городе больных людей гораздо больше, чем здоровых. И Тихон, когда рисовал живот-ных, картинки природы, никогда не думал, что для этого обязательно нужны зоркие глаза, улавливающие тончайшие оттенки цветов. А если есть душа и чувствительное сердце, то каких-то особых глаз и вовсе не надо, чтобы рассмотреть в обычной деревенской девушке свою любимую. Может, для кого-то Варя немного полновата, ростом выше среднего, с грубоватыми и немного длинноватыми руками от тяжелой повседневной крестьянской работы, с лицом, глянув на которое, вряд ли надолго запомнишь, губы которой не знали вкуса помады, а ресницы и волосы брюнетки какой-либо краски, но только не для него. Неужели бывают на свете девушки стройнее и красивее Вари? А все потому, что пораженное чувством сердце, видимо, всегда обманывает и голову, и глаза. И разве он когда-либо мог представить в самом фантастичном или кошмарном сне, что солнце, облака, звезды, которые ему хотела насобирать на серебряном поле пруда Варя перед проводами в армию, могут быть черными?..
И вот теперь Тихону почему-то не хватало воздуха спокойно дышать, когда Зиночка сняла с его глаз бинты, и он увидел в смутно-матовом свете ее фигуру в белом халате, ее колготки цвета морской волны, ее тонкие и изящные черты лица. Перед ним с застывшим и напряженным взглядом стоял совершенно незнакомый на вид доктор, который хорошо знакомым голосом спросил:
- Митяев, вы меня с сестрой видите? – и, казалось, затаил дыхание в ожидании ответа.
Тихон растерялся, на какое-то мгновение лишился дара речи, у него закружилась голова. Он закрыл глаза, погрузившись в привычную тьму, вновь их осторожно раскрыл, не поверив, что его левый глаз пусть и расплывчато, но видит белый свет! Нет! Он не ответил, он выдохнул из себя:
- Да – а – а!..
Он был похож на того человека, который плыл весело и счастливо на пароходе, и вдруг судно на что-то натолкнулось и пошло ко дну. А он что было сил начал плыть куда-то в поисках берега или хотя бы маленького кусочка суши. Плыл долго и отчаянно. Силы его покидали, он начинал тонуть. И вдруг увидел кусочек земли, с приветливо шумевшей ему листвой деревьев, а вскоре и ноги уперлись во что-то твердое, долгожданное…
- Да – а – а! – повторил он еще раз и захлебнулся от счастья. Может, от света, может, еще от чего-то, но из его глаз выдавились слезы.
До этого напряженные лица доктора и медсестры засветились.
- Вот и прекрасно, молодой человек! – доктор нежным и теплым пальцем притронулся к нижнему веку левого глаза Тихона, осторожно опустил его.
- Когда я вам опускаю веко, вы чувствуете боль? – вглядывался доктор в налив-шуюся кровью глазницу.
- Почти нет… - Тихону казалось, что не остатки боли остались в глазу, а это яркий-яркий свет немного остро давит на него.
- Хорошо! - отреагировал с удовлетворением офтальмолог и начал давать указания Зиночке по процедурам и лекарственным препаратам, которые теперь необходимо применять пациенту.
Но Тихон ничего не слышал. Он уже мечтал, как обрадует этим известием мать, Варю.
Варю…
Форточки его души широченно распахнулись и выпустили на волю улыбку, подобную светлому лучику, прорвавшемуся наконец-то между черно-свинцовыми тучами. А в душе затеплилась надежда, что чуть ли не в это мгновение в его палате появится Варя, и она вместе с ним будет радоваться свету, который видит и он! Что им теперь может помешать быть вместе? Ничего! Он видит! И будет всегда смотреть только на нее, в ее добрые и искрящиеся глаза, согреваться от теплоты ее улыбки. И они, оставшись вдвоем на этом белом и таком ласковом свете, выпустят на волю свои огненные страсти…
"Я, папа, обязательно исполню твою мечту, - с уверенностью думал Тихон, - у нас с Варей много-много детишек в саду будут играться, есть налитые янтарным соком антоновки и грушовки, румянить губы и щеки от брызг еще не успевших как следует вызреть вишен. В саду будут только наши ребятишки? Нет, почему же? Пусть приходят со всего села. Сад-то ты собирался вырастить для общей радости. Вот и пусть радуются и лакомятся его плодами, кто пожелает…"
У него даже голова кружилась оттого, что он пытался рисовать свое будущее только ярко-светлыми красками. Ему представлялись ласки с Варей, всплески нежности, свадьба, медовая на всю оставшуюся жизнь, а не на месяц, кем по глупости отведенный. Тихон думал, что они с Варей задохнуться от родительских чувств, когда в скором времени услышат первый пронзительный крик своего первенца…
9
Возвратился Тихон домой через пару недель после того, как сняли с его глаз повязку. В офтальмологическом центре подобрали ему очки с толстенными линзами. Без них он не мог отчетливо видеть даже дорогу, она расплывалась, словно к ней навсегда прилип густой туман. А в очках он заметил в глазах матери, когда переступил порог дома, и искрящуюся слезами радость, и неумело скрываемую печаль. Чувствительней сердца матери, беспокойнее ее души ничего и на свете-то нет. Когда он уходил в ар-мию, она ни от кого свою гордую радость не скрывала: что статью, что удалью, что красотой сын весь в отца пошел! На старости лет можно ли придумать опоры надежнее? А теперь он будет видеть ее, своих односельчан, деревья и кустарники в саду, лучи, которые золотыми нитками вплетаются в косы ветвей вишен и яблонь, только че-рез эти проклятые стекляшки.
Тихон, согревшись от жарких объятий матери, отдышавшись от волнения встречи, ожидал, что она спросит его о Варе или сама о ней что-либо расскажет. Но та словно в рот воды набрала, а если честно сказать, то и вовсе о ней не думала. Главное – ее дорогой сын наконец-то домой возвратился. Тогда он не выдержал:
- Мам, ничего о Варе не слышно? – напряженно он всматривался в ее глаза.
Мать отвела взгляд в сторонку, вроде бы ей что-то искать срочно понадобилось.
- Она почему-то из города стала редко появляться, я ее давненько не видела. А она разве тебя в больнице так и ни разу не проведала? – не скрывала своего беспокойства женщина.
Сын, не желая огорчить мать рассказом об их последней встрече, о том, как он с ней грубо обошелся, даже не знал, что ответить. Немного помолчав, все же решился:
- Была один раз…
- Всего лишь?! – удивление так и выплеснулось из нее.
- Только я с ней поступил, как последний идиот…
- Сынок, что ты такое говоришь?
- Правду, мама, говорю…
И он рассказал, как поступил с Варей. Та слушала его и частенько тяжело вздыхала, еле заметно покачивала головой. Он, когда закончил свою исповедь, выдохнул как-то обреченно:
- Вот что я натворил, мам…
- Ну, теперь-то мне все понятно, почему ее мать, Ольга-то, на меня косые взгляды мечет в последнее время. Наверное, Варя ей все про вашу встречу в больнице поведала.
- А ей за что на тебя коситься? Ты нашим отношениям с Варей бороны посреди дороги не бросала?
- Так-то оно, Тиш, так. Да только, видно, Ольга от Вари узнала, какая тебя беда подстерегла. Как она к этому отнеслась? Что своей дочери насоветовала?.. Потому-то и не думаю, что она от меня глаза отворачивает случайно. Ох, неспроста это, сынок… Ох…
Тихон попробовал улыбнуться и успокоить мать:
- Мам, ты не сгущай краски-то. Все у нас с Варей будет нормально, вот уви-дишь. Думаю, она меня простит…
Евдокия дышала так, словно на ее плечи тяжелый груз положили, а сбросить его никто не додумается.
- Дай-то бог... Только почему-то и на Вариной дорожке к нашему дому словно зима сугробов непроходимых намела, хотя на дворе весна хозяйничает. Ох, что-то тут не так… Ошибается, конечно, каждый человек, и ты, и я не исключение, только прощают далеко не все… Ох…
- Мам, я думал, мы с тобой теперь каждое мгновение радостью наполним. Все мои и твои муки позади, а ты охаешь да ахаешь. Мы вместе, рядом, разве может что-то быть счастливее этого?
Евдокия встрепенулась, улыбку широкую к лицу приклеила:
- И то - правда! Вот дура старая раскудахталась. Я сейчас мигом стол накрою, и запируем мы с тобой на радостях. Как думаешь?
- Тебе помочь?
- Сиди, сиди, не мужское это дело пироги на стол метать, - и чуть ссутулившись, начала накрывать нехитрую еду на стол, думала при этом: "Теперь и стол вместе с нами повеселеет. А как же иначе-то, если сыночек за ним сидит? – тут же перекинула свои мысли в другую сторону, в которой от беспокойства прохладой веяло. – Если Варя его по-настоящему любит, а не играет чувствами, как кружевница коклюшками, то и простит, и примчится скоро. А если нет, то и горевать нечего. Ветер не всегда попутным бывает… Только вот как бы в душе его раны не наследили…"
А Тихон кроме радости от встречи с матерью, домом, садом, в котором продолжали запорашивать землю последние лепестки цветов, другого чувства к себе и подпускать не собирался. Только надо Варе или ее родителям сообщить как-то, что он ее ждет, скуку из последних сил переносит.
10
В народе задубело мнение, что легче ураган укротить, чем остановить на полпути девушку, собравшуюся замуж. Варя-то еще терпеливая, она ждала Тихона целых два года, могла бы и еще год подождать до окончания его службы. Но было в ее судьбе два тирана, которые рядышком ходили и, как заговорщики, друг друга подгоняли: время и случай.
Говорят, что время - мудрейший советчик. Вот оно, а еще Оксана, мать, нашлись и на работе "умудренные опытом личной жизни" доброжелатели, которые навеяли в разум девушки советы, один убедительнее другого. Но вырисовывался среди них главный: Варе надо забыть о Тихоне и обратить внимание на тех парней, которые на нее с надеждой поглядывают зоркими и красивыми глазами. А долгое ожидание Тихона, к тому же не такого бравого молодца, какого она в армию провожала, подхлестывало ее мысль, что теперь их жизненные тропинки вряд ли в совместную дорогу сольются. Хотя и не давала ей покоя совесть, которая напоминала, что она пытается отвернуться от человека, которого настигла беда. Как-то не по-божески все это. Но в то же время в ее душе не утихала на Тихона обида за то, что он так по-хамски с ней тогда в больнице обошелся. И теперь она находила одно оправдание убедительнее другого, почему больше так и не проведала Тихона в офтальмологическом центре, почему в редкие приезды в родное село не могла даже самую коротенькую минутку выкроить, чтобы заглянуть в дом Евдокии, хотя бы просто поздороваться с ней, с Тихоном, его здоровьем для приличия поинтересоваться. Но…
А тут случай к ней на всех порах подкатил. Вернее, состряпала его Оксана.
Повстречала она Валерия. Конечно, не случайно. И давай парня стыдить:
- Валер, у тебя совесть есть? – таким тоном его спросила, словно собиралась по уху ему заехать.
Парень ростом посвистать - не достать, простодушный такой, голову чуть на бок наклонил, удивленно на нее смотрел:
- Не понял? – чуть ли ни нараспев спросил Оксану.
- Где же тебе понять? Вымахал с каланчу, потому-то и не доходит, что девка по тебе сохнет, - сыграла убедительно возмущение она.
Румянец по всему лицу парня ярко наследил. Он от смущения не знал, куда свои моментально вспотевшие руки деть: то тер их с силой зачем-то, словно смывал с них грязь, то за спиной им приюта искал, и спереди они себя неловко чувствовали. Валера приехал в город из глухой и вымирающей деревни. После службы в армии окончил техническое училище, но к городской суете, вольностям в отношениях парней и девушек так и не привык. Пока избегал шумных и веселых компаний после аванса и зарплаты. Хотя и было желание посидеть за бутылочкой "Столичной" или пивком побало-ваться. Но у него в деревне осталась больная мать и младшая сестренка, и он им большую часть зарплаты отвозил. Стеснительность у него пока не выветрилась. И вдруг его на полном серьезе обвиняют, что по нем кто-то сохнет. Что Оксана девушка, а точнее женщина-одиночка, с парнями на язык острая, на знакомство с ними охотливая, Валерий знал хорошо. Но он-то не давал повода, чтобы она жалила его самолюбие острием своего языка.
- Оксан, тебе мало других ребят для розыгрыша? – он старался не смотреть в ее глаза.
Та изобразила на лице такую мимику, словно ее изнутри взорвало:
- Ему чужой душевный секрет раскрываю, а он – я его разыгрываю. – Оксана сделала вид, что больше с ним разговаривать не собирается, и вроде бы заторопилась. – Хорошо! Я так и Варе скажу, что ты мои слова принял за розыгрыш. Я тебя правильно поняла?
- Варя!? – Валера ушам своим не поверил.
- А у тебя на примете, выходит, еще кто-то есть? Вот тебе и тихоня! Я-то думала ты бабьих юбок боишься, а ты…
И почему Оксана пошла в повара? Из нее бы артистка могла неплохая получить-ся. Она так выплеснула из себя возмущение, что неопытный в общении с женщинами Валера не мог не поверить словам подруги Вари.
Растерянность парня вряд ли чем можно было измерить.
- Что ты такое говоришь, Оксан? Да мне кроме… - его слова будто споткнулись на что-то.
Оксана сразу сделалась доброй и внимательной.
- Я знаю, что ты к ней не ровно дышишь. Так ведь?
Валера молча и, казалось, обреченно кивнул головой.
- Так я ей и скажу.
- А может…
Оксана заспешила.
- Ты не волнуйся и положись на меня.
Что задумала эта женщина-вихрь, он так и не понял.
А Оксана из комнаты Валеры немедля направилась в комнату Вари. Та увидела свою подругу в каком-то странном настроении. Ее лицо светилось, как начищенный до блеска и ожидающий самых дорогих гостей тульский самовар. В глазах чертики весело плясали. И вдруг она неожиданно натянула на лицо выразительную маску озабоченности.
- Эх, Варька, Варька! Совсем парня извела! – в словах звучал твердый укор.
Девушка округлила и без того большие глаза. Язык во рту, как под гипнозом, не шевелился. А Оксана на неожиданность и рассчитывала. Она, как азартный игрок, только собиралась главный козырь выкинуть.
Когда Варя немного пришла в себя от искрометного натиска подруги, постара-лась оправдаться:
- Он сам виноват. Я к нему в больницу, а он…
Оксана возмутилась, словно ей сказали самые обидные для нее слова.
- Я ей про Фому, а она опять про Ерему…
Варя окончательно растерялась:
- Какой Фома? Какой Ерема? Ты не с пирушки, случайно, пришла?
- Голубушка моя, я-то в порядке. А вот у тебя точно крыша поехала. Тихон тебя вряд ли уже вспоминает, а ты его из головы выбросить не можешь. Очнись, девонька!
На слова Оксаны Варя отреагировала бурно:
- Ну и пусть! Я о нем, может, тоже… - на ее глазах навернулись слезы.
- Вот и молодец! Давно бы так. Не на нем ведь одном свет клином сошелся. Валерка вон хоть сейчас с тобой в ЗАГС согласен идти, - одна ложь у нее наслаивалась на другую, как горячие блины на тарелке, смазанные сливочным маслом. – Я бы за такого парня с закрытыми глазами хоть на край света пошла, - а сама смотрит на подругу: как та на ее слова реагирует.
- Давай тебе помогу глаза платком завязать, - огрызнулась Варя.
- Пошла бы, будь уверена. Только он тебя, безмозглую, любит, а не меня, - слова ее были такие, будто их намылили, и они выскальзывали у нее изо рта и кипели.
И в Варину душу быстренько бес вселился: "Может, Оксанка и права… Я скоро с ума сойду… Сколько же я буду из-за Тихона чуть ли не волосы на голове в отчаянии рвать, будто печаль от лысины станет меньше?" Неожиданно представила себя лысой и от ужаса засмеялась. Оксана даже напугалась, посмотрела на подругу настороженно, подумала: "У нее, видно, с головой - того…"
А у Вари игривый тон разгорался:
- А что, возьму и выйду за Валерку замуж. Только вот…
- Что тебя останавливает? – как опытная заговорщица спросила Оксана.
Варя расхохоталась:
- Мы же с ним ни разу не обнялись, я даже не знаю, умеет ли он целоваться…
- Ох, Варька, Варька, сколько же у тебя мусора в голове. При чем тут какие-то поцелуи и обжимания при луне? Ну, задыхалась ты в объятиях Тихона, целовалась до потери сознания, может, и…
Варя поспешила ее остановить:
- Ничего между нами не было. Зря намекаешь…
- Ну, не было, так не было. А поцелуи-то тут при чем?
- При том! Залетела в комнату, как ураган. Предлагаешь мне сломя голову в ЗАГС мчаться…
- А ты чего хочешь?
- Ну, как чего? Узнать друг друга лучше. А то…
Оксана поспешила ее урезонить:
- Я уже такой опыт имела. Узнали мы друг друга с Сашкой так, что ребеночка сгородили. А уж целовались-то как! Обнимались с ним, бывало, так, что дух захватывало! И что в итоге? Где он мой Саша ненаглядный? Ау, Саша! Слышишь, как тишина на уши давит? Вот так-то, моя голубушка. Хороший парень по тебе вздыхает. Решайся!
Варя серьезно спросила:
- Оксан, а ты меня, случаем, не разыгрываешь?
- Ты же моя лучшая подруга, Варь. И вдруг такое подумала? Обижаешь…
Варя поспешила сгладить ситуацию.
- Неожиданно все… Так сейчас никто и замуж не выходит…
- А как? – не отступала Оксана. – А ты знаешь, как моя мама за отца замуж выходила?
- Откуда мне знать…
- Послушай тогда. Так вот. Приехал неожиданно к отцу моей мамы известный в округе садовник – Андрей Павлович его звали. И говорит чуть ли не с порога: "Приглянулась мне твоя дочь Катерина, Николай Абрамович". А тот недоуменно и спрашивает, хитрыми глазами его буравя: "Ай, другую жену хочешь завести?" – а сам улыбается. У того тоже веселое настроение из глаз сочилось: "Очень хочу!.. – сделал недолгую паузу и добавил: – Только для сына своего – Василия. Что по этому поводу, Николай Абрамович, мыслишь?" Тот почесал затылок, задумался, потом ответил: "Да, Андрей Павло-вич, задачку ты мне слету непростую задал. Род я ваш знаю: работящий, уважаемый, в достатке вы всегда жили и живете. А почему бы нам и не породниться?" Гость, в свою очередь, ответил: "Вот и я о том думаю…" Ударили они по рукам, выпили по чарке. И мать моя с отцом, ни разу до свадьбы не поцеловались, не обнялись, а в любви и согласии живут, дай им бог долгих лет, четверых детей народили. Теперь еще и внуков нянчат, мою дочку тоже. А ты о какой-то там неожиданности заикаешься…
… Вот так и сосватала Оксана не целованных друг с другом молодых людей.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Сережка хотя и родился в городском роддоме, но с пеленок жил у бабушки Оли и дедушки Якова.
Варя и Валерий в заводской очереди на квартиру были в середине второй сотни. Продолжали жить в общежитии, где им выделили отдельную комнату. Но о каких-то бытовых удобствах даже думать не приходилось: общие на этаже были кухня, душ, туалет. Потому молодая мама весь декретный отпуск провела с сыном в селе у родителей. Пусть и в крестьянском доме никаких удобств не было, но условия для матери с ребенком не сравнить с общежитием. После бессонных ночей Вари за внуком присматривала бабушка, а там и младшие сестры с удовольствием помогали ухаживать за племянником. Воздух сельский лечебный, самой природой настоянный. Когда после десяти месяцев Варя бросила своего розовощекого бутуза грудью кормить, он пил парное молоко от козы, которую завели специально для внука дед с бабкой. Все лето, начиная с годика, мальчик босыми ногами шлепал по прогретой солнцем травке или по дорожной пыли. Ах, как это было полезно для детского организма! Бабушка заверяла, что существует у сельчан мнение: когда люди ходят по траве, особенно росистой, или пы-ли, то мудрая земелька все болячки из их организма в себя впитывает. Потому-то, мол, деревенские ребятишки всегда здоровее и закаленнее городских детей, у которых под ногами не дышащая паром после дождя земля, а вонючий асфальт или колючая щебенка.
Сережей назвать его настояла Варя. Для нее любимым поэтом был Есенин, немало стихов которого знала наизусть. В честь его сын и получил имя. И когда она кормила Сережу грудью, частенько вспоминала стихотворение, в котором "кленёночек маленький матке зеленое вымя сосет", и каждый раз улыбкой освещала личико мальчика.
После года декретного отпуска Варе надо было выходить на работу. Скучающий по жене и сыну Валерий настоял оформить Сережу в заводской детский сад. Но тот, отбыв в ясельной группе лишь неделю, начал кашлять, через нос продохнуть не мог, у него поднялась температура. И Варя отправила его на излечение к родителям, рассчитывала на недельку-другую, а оказалось, что он продолжал безвыездно оставаться сель-ским жителем на неопределенное время.
Однажды двухлетний Сережа заметил через дорогу, у дома напротив бабушкиного, уж очень, как ему показалось, странного человека, который на глазах носил сверкающие на солнце стекла. Первый раз в жизни он для себя такое чудо обнаружил. Ну, очень Сережке захотелось на те стекла посмотреть, а, если удастся, и потрогать их. И когда бабушка Оля, занятая бесконечными домашними хлопотами, упустила из виду внука, тот, переваливаясь из стороны в сторону, как утка, быстро засеменил через доро-гу к незнакомому дяде. Тот, орудуя ножовкой, пилил сухие палки на дрова.
Мальчик, когда приблизился к нему, громко потребовал:
- Дай! – и потянулся рукой к очкам.
Тот растерялся даже, увидев неожиданно рядом с собой мальчика без чьего-либо присмотра. Присел на корточки и спросил:
- Что дать?
Гость повторил еще настойчивее:
- Дай! – и почти приблизил руку к очкам.
Мужчина немного приподнялся, явно не желая выполнить просьбу юного посетителя. Улыбаясь, предложил:
- Давай сначала с тобой познакомимся. Меня зовут Тихоном. А тебя?
- Сеёжа, - мальчик еще не выговаривал букву "р".
- Имя у тебя очень красивое! – хотел отделаться шуткой Тихон.
Но тому явно было не до разговоров. Он не сводил глаз с очков и потребовал вновь:
- Дай!
- Это очки, Сережа. Если я их сниму, то плохо буду видеть тебя…
И в это мгновение Тихон с ужасом подумал: "Господи! Как же он похож на Ва-рю! Такие же ямочки на малиновых щечках. Немного вздернутый прямой носик. Раз-двоенная бородка. Чуть припухлые губки. Черные волосики еле заметно вьются. А глаза? Боже мой, это же ее глаза! - большие, светло-василькового цвета и ласковые-ласковые. Глаза, которым невозможно отказать, заглянув в них, нельзя не почувство-вать их теплоту…"
Он непроизвольно снял очки и протянул их настойчивому мальчику, а сам, за-крыв ладонью правой руки свои глаза, вдруг представил, что не ее сын стоит перед ним, а она –Варя…
…Прошло больше трех лет, как она вышла замуж. Память ярко высветила тот день, когда шумела свадьба через дорогу. Он тогда не знал, что с собой поделать. Придавливал с силой обеими ладонями уши, чтобы не слышать переливы звуков рояльной ливенской гармоники. Даже вонзалась в голову мысль: зачем ему без Вари жить? Знать, что она после нескончаемых возгласов "горько!" целуется с кем-то другим, а не с ним? Представлял ее счастливое лицо, сверкающие глаза, припухлые от поцелуев губы… Нет, нет и нет! Его сердце этого не выдержит!
Тихон обвинял только себя за то, что эта свадьба не его с ней, не понимая, что нельзя обвинять нищего за то, что у него нет золота, так и себя за то, что он бессилен перед своей судьбой. Да, он оттолкнул ее от себя, желая оградить Варю от несчастья, если бы она надумала вдруг из-за жалости к нему остаться рядом с ним. Но тогда он не знал, что сможет, хотя и слабо, видеть левым глазом, и нагнетал в свою душу колючую мысль, что она просто испугается с ним соединить свою судьбу из-за его слепоты. И пусть она сейчас сидит за свадебным столом с другим, но он-то не перестал ее любить.
А почему и сам не знал. Особенно обострилось это чувство к ней после его ранения на учениях, и стало безумием, когда он ее грубовато выпроводил из больничной палаты. И теперь, когда она, даже не объяснив ничего, выходит замуж не за него, он должен был ее ненавидеть, а его чувство так и не утаило пламени.
С ним происходило что-то странное. Он остался один на один со своим чувст-вом. И, наверное, было бы естественным страдать от одиночества, тосковать по Варе. Но он не мог тосковать по ней. Она же все равно где-то живет рядом, улыбается, види-мо, любит парня, за которого выходит замуж. Но если он любит ее, то должен уважать и ее чувства. А если бы он тосковал по ней – это была бы грусть без его любви. Тихона не тяготили его чувства к ней, а лишь, как и прежде, при воспоминании о Варе у него учащалось дыхание. Он всегда будет носить ее в своей душе, в своем сердце, желать ей цветущего здоровья, будет блажен ее счастьем, несмотря на свои жизненные невзгоды.
При этой мысли он тогда все же не вытерпел. Душа-то его плавилась, словно угодила в кузнечный горн, и сердце бухало, как молот по наковальне. В каком-то полусознательном состоянии Тихон пошел туда, где кто-то целует Варю под пьяные возгласы "горько". Ни его, ни мать не позвали на эту свадьбу, что для села, да еще в отноше-нии соседей, никогда не обозвавших друг друга дурным словом, живущих во взаимопомощи, было странно. Он не мог знать, что об этом попросила своих родителей Варя: зачем, мол, в ее душу ежика запускать, да и каково будет Валере за одним столом с Тихоном сидеть? О нем еще задолго до свадьбы ему рассказывала Варя, что она его и только его ждала из армии и они хотели пожениться. Так что, у Валерия неприятный червячок ревности все равно шевелился в душе. Да и зачем этот несостоявшийся жених будет мешаться под ногами на их празднике жизни?
Но Тихон незвано, неожиданно пришел туда, где "свадьба пела и плясала". На нем не было праздничного костюма. Он был одет в повседневную одежду: мятые брюки с шарообразными и вытертыми выпуклостями-блестками на коленях, серая рубашка, закатанная на рукавах, пыльные и поношенные штиблеты. Во всем этом он окапывал яблони в саду. На дворе-то была осень – теплая, солнечная, в платье, украшенном медно-золотистой листвой.
С появлением Тихона во дворе дома еще не совсем пьяные гости притихли, лучики взглядов на него устремили. А именно во дворе по сложившемуся обычаю были накрыты свадебные столы: в небольшую хату родственников и друзей со стороны жениха и невесты не втиснешь. Кроме того, свадьбу пришли посмотреть ближние и дальние соседи: как выглядят жених с невестой, кто во что одет, что из спиртного и закусок стоит на общем и длинном столе, кто за ним сидит, а почему тех-то и тех-то не пригласили хозяева. А как же иначе? Ведь это редкое деревенское событие будет обсуждаться, а может, и осуждаться несколько дней. Хотя все это происходит без злобы и каких-то хитросплетений, просто так тогда было заведено в сельской местности. А появление Тихона, конечно же, добавит масла в огонь пересудов и во время свадьбы, и после ее. Ведь отношения Вари с Тихоном до его ухода в армию у всех были как на ладони. И то, что Ольга и Евдокия уже свахами друг друга считали, – это тоже же все знали. Село!
Валера видел бывшего кандидата в мужья Вари впервые. Он обратил внимание, что Тихон выше среднего роста, сложен атлетически. Только вот его лицо ему показалось каким-то староватым не по годам, бледно-серым. За толстыми стеклами очков не на него, а на Варю смотрели через толстые линзы необыкновенно большие и бесцветные глаза. Валерий подумал, что такие глаза бывают разве что у психически ненормальных людей.
- Варя! – голос Тихона вибрировал, как лист на ветру. – Я хочу обратиться к твоему мужу. Можно?
Перед Тихоном стояла Варя с лицом, словно его красной свеклой натерли. Она настолько растерялась от неожиданного его появления, что не могла ничего ему ответить.
- Я тебя слушаю, - как-то вызывающе ответил за Варю Валерий.
- Тебя зовут, как мне сказали, Валерой? – Тихон не смотрел на него. Его левый глаз, словно через пелену тумана, смотрел только на нее.
- Да…
Тихон почти шепотом сказал:
- Я вас поздравляю с законным браком, - в его голосе слышалось скорее сожаление, чем торжественность. - А ты, Валера, береги Варю. Чудесней человека на земле ты не найдешь…
И, развернувшись медленно, опустил голову и тихо-тихо побрел к своему дому. Гости раскрыли рты, глядя на его чуть сгорбленную спину. Они так и не поняли, зачем приходил Тихон. Даже стакан самогона не выпил. Чудно!..
"Боже мой! Кажется, что все это было вчера. А передо мной стоит уже ее копия", – думал с горечью Тихон. Он встрепенулся, вновь хотел рассмотреть каждую черточку на лице самого дорогого для себя юного гостя, но без очков оно было как в дыму.
- Сережа, ты посмотрел мои очки? Теперь дай их мне.
Мальчик удивился: почему они у дядечки на лице сверкают, а у него в руках нет. Даже обиделся на них. К тому же они оказались тяжелыми.
- На… - Сережа протянул руку с очками.
Тихон надел очки. И только хотел у мальчика что-то спросить, как услышал испуганный голос его бабушки Оли:
- Сережа, я чуть с ума не сошла. Разве можно из дома убегать? Да еще через дорогу…
- Теть Оль, не ругай его. Он ведь ко мне в гости пришел. Что ж тут плохого?
- Плохого-то ничего, но… - и, больше ни слова не говоря, потащила внука за руку к своему дому.
А Тихону так захотелось, чтобы это милое его сердцу существо никогда от него и не уходило. И он обратился к нему:
- Сережа, ты приходи ко мне еще. Хорошо?
Недовольный Сережа, что его бабушка тащит силком, повернулся на голос Тихона и заверил:
- Пиду…
А Тихону показалось, что тетя Оля уводит от него самого родного человечка…
2
Когда Валерий приехал в село вместе с Варей проведать сына, то ребенка не оказалось дома.
- А где это мой богатырь от меня прячется? – отец был в приподнятом настроении.
У тещи без всякого умысла сорвалось с языка:
- Опять к Тихону убежал. Мы же вас с Варей ждали ближе к вечеру.
Лицо зятя покрылось красными пятнами. Валера всегда отличался спокойным характером, Ольга ни разу не слышала повышенного тона в его голосе. И вдруг его словно прорвало:
- У Тихона?! Что он у него забыл?! – в глазах металось недовольство. Сколько уже времени прошло после их свадьбы с Варей, а Тихон в его душе продолжал оставаться занозой. Может, причиной было то, что Варя нет-нет, да и вспоминала, жалела его. Молодой, мол, а превратился в какого-то затворника, к тому же почти слепого. Мать ей рассказывала, что Тихон, до того как к нему стал бегать Сережа, ходил темнее осенней тучи, набухшей дождем. А теперь вроде бы весь светится от чего-то.
- Тихон – хороший человек, Валер. Он с твоим сыном какие только игры не придумывает. Сказки ему рассказывает. Но больше всего приучает Сережу рисовать бабочек, птичек…
Вступила в разговор Варя:
- Это и не хитро. Тихон сам с малых лет карандаш из рук не выпускал. Мечтал настоящим художником стать, - впервые она открыла его тайну, - но вот глаза его все мечты перечеркнули, - с нескрываемым сожалением говорила она.
Валера вспыхнул:
- Смотри, не заплачь!
Варя посмотрела на него с удивлением:
- Валер, что с тобой?
Тот огрызнулся:
- Со мной-то все нормально, а вот ты его никак забыть не можешь или не хочешь…
Варя раньше никогда от него не слышала в свой адрес упреков из-за Тихона. Она же перед Валерием ни до свадьбы, ни после ее не скрывала, что между ней и Тихоном были чистые отношения и искренние чувства. И если б он тогда в больнице не обидел ее, еще неизвестно за кого бы Варя вышла замуж. Но что произошло, то и произошло. Упрекать в чем-то Варю как жену, женщину у него нет никаких оснований. Можно ли назвать ее чувства к Валерию любовью? Чистыми и теплыми чувствами – да. А вот любит она его так, как когда-то Тихона? В этом она разобраться не могла, скорее всего, сомневалась. Но и повода Валерию для ревности не давала. И вдруг! Ее душа всегда отличалась чрезмерной ранимостью, а характер – упругостью. А тут муж в присутствии матери оскорбляет ее своими беспочвенными подозрениями. Внутри ее все плавилось. Что плохого, если Тихон учит их сына рисовать, сказки ему рассказывает? Да и матери, которой целый день от домашних забот и присесть некогда, хоть какая-то, а помощь со стороны одинокого соседа. Ольга уж молчала, что Тихон относится к Сереже так, что многим родителям надо у него поучиться, а если можно было бы сказать, как к родному сыну. Но об этом она ни дочери, ни зятю, избави бог, даже заикнуться не посмела. Что только ни испытала в своей израненной судьбе эта женщина и, конечно, догадывалась, почему Тихон так относится к сыну дочери.
Варя, как показалось и матери, и Валерию, ответила ему с нескрываемым вызовом:
- Забыть всегда хочется плохое…
Муж, видимо, понял, что погорячился, постарался успокоить и себя, и жену, и тещу. Тесть-то в это время в своей кузне над железом колдовал, а то бы он не сдержался в зятя крепкое словечко запустить. Он Тихона уважал как сына, с его отцом друзьями были с детства, на фронт уходили вместе, лишь война их навсегда разлучила.
- У нас с тобой сын при живых родителях как сирота растет. Ему уже пятый годик пошел. Сколько он будет в деревне жить? – Валера заискивающе смотрел на жену.
- Что ты предлагаешь? – задумчиво и вроде бы равнодушно спросила Варя, не глядя на него.
Валера поспешил с ответом:
- Забрать в город. Пусть в садик ходит, там и уход, и воспитание нормальное…
Его перебила, волнуясь, теща:
- Спасибо, зятек, что так отблагодарил нас с дедом. Выходит, мы тут Сережу и не воспитываем, и уход у нас хуже не придумаешь. Так что ли? Что ж, отдай его в свой сад, пусть он в нем все болячки соберет…
- Мам, зачем ты так? – постарался оправдаться зять.
- Это ты зачем свое хамство показываешь? – излила зло в сторону мужа Варя. – Мам, не слушай его. Ты прости нас. А Сережа пусть пока у вас побудет. Мы сами в гадюшнике - общежитии - живем. Вот когда получим квартиру, тогда и заберем его.
Валерий был не рад, что затеял этот разговор, почти прошептал:
- Делайте, что хотите… - и вышел на улицу. У него появилась нестерпимая жажда курить.
Мать Вари тенью шмыгнула из дома. А вскоре она еле успевала за внуком, ко-торый, узнав, что его приехали проведать родители, такой визг поднял, что бабушка и Тихон уши руками прикрыли. И Тихон радовался до трепета в душе, но не тому, что Сережа через какое-то мгновение повиснет на шее Вари, а потому, что надеялся и через дорогу почувствовать ее тепло, а может, и улыбка ее долетит до него. Она от безмерной любви к сыну будет задыхаться от счастья, тискать и тискать его в своих объятьях. Как бы он хотел оказаться на месте Сережи…
Когда он себе это представил, подумал: "Господи! Неужели я схожу с ума?.."
3
Сережа пришел к нему запыхавшийся.
- За тобой собака гналась? – забеспокоился Тихон.
Мальчик оставался хмурым, с надутыми от злости щеками.
- Он вредный…
- Сереж, ты мне друг или нет?
- Закадычный!
- А если ты мне друг, то я должен тебе помочь. Кто твой обидчик?
- Козленок…
Тихон заулыбался, ничего не понимая.
- Кто, кто?
- Бабушкин вредина козленок.
Чтобы не обидеть своего "закадычного" друга, Тихон еле удержал себя, чтобы не расхохотаться.
- Он тебя боднул под зад?
- Я бы его тогда сам под зад боднул…
Внутренняя плотина, удерживающая смех, могла вот-вот прорваться. Тихон даже отвернулся от Сережи под предлогом, что ищет что-то. Попросил:
- Объясни ты мне, наконец, чем тебя обидел козленок?
- Я его догнать не смог…
- И только всего?
- Он вредный! Я с ним на лугу хотел в догонялки поиграть. Меня он сразу догонял, а я его ни разу. Да еще оглянется на меня и засмеется. Топнет копытцем и скачет, как ужаленный. Попробуй его догони…
- Только-то и всего?
- Да! Он вредина…
- Сережа, он тебя любит. А так он с тобой играл и резвился на лугу. И догнать ты его никогда не сможешь.
Мальчик возмутился:
- Почему?
Тихон на какое-то мгновение замешкался с ответом. Потом ему неожиданно проскользнула в голову мысль:
- Сереж, у тебя сколько ног?
Тот опустил быстро голову, посчитал ноги.
- Две…
- Вот. А у козленочка четыре. Выходит, он в два раза быстрее тебя.
- Тогда ладно, - сразу повеселел Сережка.
Тихон потом с ним рисовал на тетрадном листе того самого козленка, луг, цветы на нем. И уходил от него закадычный друг уже тогда, когда закат начал разливать на горизонте малиновый сок.
А Тихон в наступившую ночь никак не мог заснуть. Что за напасть? В его воображении ярко-ярко вырисовывалась сценка, как Сережа бегает за козленком, а тот от него убегает. И внутри него зазвучала странная музыка слов.
По тропинке на лугу
За козленком я бегу.
А козленок обернется,
Топ копытцем и смеется:
- Не догонишь, не беги,
У тебя лишь две ноги!
Тихон вдруг понял, что Сережа, до безумия похожий на Варю, возбудил в нем, вроде бы навсегда заснувшее, чувство творчества. Когда он первые дни в армии скучал по дому, по матери, особенно по Варе, начал для нее писать стихи. Но одно за другим постигшие его несчастья заставили забыть о главной мечте – стать художником, а уж про написание стихов, тем более. Почерневшей душе не до песен было. И вот теперь Сережа неожиданно в его душе искорку засветил, вдохновение разбудил. Тихон поймал себя на мысли, что Сережа и раньше ему подсказывал своим фантастическим детским воображением целые строчки стихов. Но любовь к сыну Вари все затмевала, он-то в облике своего юного друга представлял ее. Потому-то, наверное, и у разума тормоза срабатывали, и уши на все звуки закладывало, и представлял в своем больном вообра-жении через юного и дорогого друга он только…ее.
И теперь, что бы ни говорил Сережа, что бы он ни делал, Тихон это оценивал и другим взглядом, и другим слухом, и другой душой. И, видно, не случайно Бог подска-зал Варе назвать сына именем Есенина. Он же видел все вокруг не так, как все…
Однажды прибегает к Тихону и с порога спрашивает с восторгом:
- Дядь Тиш, сколько носиков у клена?
А в селе весна уже во всю щетинилась светлой зеленью травы. На деревьях поч-ки сбрасывали клейкий и душистый панцирь, открывали свои глазки и подставляли те-плым солнечным лучам любознательные язычки листочков.
Что за малец? С его приходом в душе Тихона тепло половодьем разливается. Ничего, наверное, удивительного не будет, если и его стеклянный глаз заулыбается.
- Сереж, а ты уши и глаза у клена не приметил?
Тот начал рассматривать своего старшего друга с мыслью: "Ему весна точно что-то с головой накуролесила…"
- И ноги с руками тоже видел, - деловито ответил юный натуралист.
- А может, клен – это не дерево, а птица? – закружила и его фантазия.
Сережа обиделся. Опустил голову, вроде бы что-то под ногами старался рас-смотреть.
- Я взаправдишно у тебя спрашиваю, а ты… - и собрался, было, уходить.
Тихон положил на его плечо руку.
- Ты уж, дружище, не обижайся, если я что-то не понял. Объясни тогда про но-сики-то, - каждое его слово нежностью подкрашено было.
Сережка сразу оживился:
- Пойдем, покажу!
Он подвел Тихона к клену и не без гордости сказал:
- Сам вот считай - сколько носиков у клена.
Тихон удивился, как этого он сам раньше не замечал:
- Действительно, Сереж, из почек, как из птичьих яиц, показались зеленые клю-вики. Ты молодец! Я бы никогда это не заметил…
Закадычный его друг сразу повеселел, даже чуть загордился собой.
А Тихон очередной бессонной ночью написал:
По весне набухли почки
И проклюнулись листочки.
Посмотри на ветки клена –
Сколько носиков зеленых!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Варя месяца три не навещала сына. Сережа надоедал кому мог: "Почему не едет мама? Где мой папа?" – его глаза влажнели, и только мужское достоинство, а он себя считал настоящим и стойким мужиком, как дедушка Яков или друг Тихон, не позволя-ло ему разреветься.
Но этот вопрос волновал и взрослых каждого по-своему.
Яков к тому, что дочь не приезжает, относился, как он любил выражаться, философски: ее какие-то обстоятельства, как кузнечные щипцы горячий металл, придерживают.
Тихон не мог спокойно смотреть на Сережу, когда долгая разлука с матерью вселяла в него обволакивающее уныние. Он неохотно разговаривал со своим другом, а иногда и вообще к нему не приходил. Хотя и сам Тихон тосковал по ней. По ночам он обычно сочинял в уме стихи для детей, а точнее, для своего закадычного друга, а утром, когда мать уходила на ферму, переписывал их в ученическую тетрадь. Но какое-то нехорошее предчувствие мешало и ему теперь быть во власти творчества. Его душа мучилась из-за того, что он был не в силах хотя бы на самую малость сделать счастливей ту, к которой чувства все шире распускали крылья безрассудства. Чувствовал себя человеком, заброшенным в дремучий лес, выхода из которого не знал. Оттого и не было в его душе покоя.
А сердце матери на каком угодно расстоянии чувствует беду, которая подкрады-вается к ее детям. С таким предчувствием Ольга оставила все домашние дела и заботы и поехала в один из выходных дней в город.
Ни дочери, ни зятя в комнате общежития не оказалось. Ольга подумала: "Навер-ное, с Валерой на рынок или в магазин за продуктами пошла…" На всякий случай решила постучать в соседнюю комнату, в которой, как оказалось, жила Оксана. Женщина гуляла на свадьбе Вари и Валерия, знала мать подруги в лицо, а та ее.
- Ой, Оксаночка, здравствуй!
- Здравствуйте, теть Оль!
- Слава богу, что тебя встретила. А я к Варе в дверь постучалась, а ни ее, ни Валеры дома нет. Не знаешь, где она запропастилась?
Глаза у Оксаны как-то странно забегали, потупив голову, сваха Вари и Валерия ответила:
- В больнице…
- Как в больнице? Что с ней? – забеспокоилась Ольга.
- А вы не в курсе?
- Ни сном ни духом не ведаю, - испуг метался в ее глазах.
- Она почти три недели в хирургии лежит…
- О, господи! - перекрестилась мать Вари. – Что с ней, моей кровиночкой?
У Оксаны в голове мелькнуло: "Рассказать ей всю правду или подождать? А вдруг у Вари с Валеркой все наладится?.." Но мать Вари такими тоскливыми глазами смотрела на нее, что она не смогла увильнуть от истины.
- Избил он ее сильно…
- Кто? – резко спросила Ольга.
- Кому ж еще-то? Муженек…
- Из-за этого она и в больнице оказалась?
Оксана чувствовала за собой вину, что несколько лет назад вмешалась непрошено в судьбу подруги. Ее мать об этом не знала, и перед простой и доброй женщиной ей было неудобно, стыдно. Варька-то вся в мать: последним куском поделится, а подругу никогда в беде не оставит. А тут к ней самой несчастье неожиданно подкралось года два назад. Валерка в пьянство ударился. Варя, как могла, первое время это даже от нее, подруги, скрывала. Ну, погулял, мол, день другой мужик – одумается. Да и на утро после очередного загула муж краснел, потупив голову, молча выслушивал упреки жены, подсоленные ее слезами. Уходя на работу, давал обещания: "Больше ни глотка в рот не возьму". А вечером вновь в комнату еле вваливался. Он постепенно становился в от-ношениях с Варей грубее и злее. Не переставал напоминать ей о Тихоне, а потом начал ревновать ее к кому попало. Рукам стал волю давать, когда жена его пьяного и грязного в комнату не пускала.
Оксана не хотела все это рассказывать Ольге. Посчитает Варя нужным – сама в своем горе перед родителями откроется. Ведь до этого она почему-то умалчивала о вы-ходках мужа.
- Теть Оль, я собиралась Варю сегодня проведать, кое-что из белья и продуктов ей отнести. Если хотите, пойдемте в больницу со мной.
- Конечно, конечно, Оксаночка…
В хирургическом отделении Ольга узнала у медсестры, что Варя лежит в больнице с переломом двух ребер и сильными ушибами головы. Сама же Варя встретила мать с чувством вины перед ней, но радость от встречи подчеркнула широкой улыбкой. После того, как они поздоровались, обнялись, пустили каждая непослушную слезу, мать спросила с тревогой:
- Ну, как ты тут, дочушка, оказалась? – вроде бы ничего не знала.
Варя поспешила ответить:
- Упала вот, мам, - а в глаза матери смотреть не решилась.
Ольга, наклонив чуть голову к плечу, сложила на груди огрубевшие от повседневной работы руки, которые и на женские-то не похожи, спросила:
- Зачем же ты, Варя, глазами от меня в сторону ныряешь? Почему правду скры-ваешь?
Варя недовольно метнула взгляд на Оксану. Та в ответ вздернула плечами, сделала недоуменную гримасу и чуть развела руками, дав тем самым знак подруге, что свой язык она держит на надежном замке.
- Какую, мам, правду? Я тебе сказала, что…
- Когда же ты, моя голубушка, обманывать-то научилась? Знаешь ведь, в нашей семье это не заведено.
Варино лицо с желтоватыми остатками расплывчатых пятен после синяков, как поздней осенью листву, багрянец тронул.
- Валерка меня так… - в ее голосе вроде бы трещина появилась.
- Не Валерка он, а зверь, коль тебя угробил. А где же он сам-то?
Дочь вздернула плечами:
- Не знаю…
Оксана поняла, что теперь от матери скрывать нечего, пояснила:
- Его за появление пьяным на работе из операторов перевели в грузчики. Но он после этого на заводе больше не появился.
- А куда же он испарился? – допытывалась Ольга.
Варя опустила голову. Ее глаза набухли от слез. Она молчала. За нее отвечала подруга.
- В общежитии его тоже нет. Говорят, уехал в деревню к своей матери.
У Ольги лицо постарело на глазах у дочери: морщины углубились, глаза от пе-чали помутнели. Ее руки еле заметно тряслись.
- Господи! За что же на нас такое наказание?
Варя, видя состояние матери, тяжело выдохнула из себя воздух.
- Мам, ты только успокойся…
- Как же, дочушка, тут быть спокойной? Разве можно с таким зверем жить?..
2
Ольга, вернувшись из города, рассказала Якову про горе-судьбу дочери. Тот заскрежетал зубами и до хруста сжал пальцы в кусок железа.
- Да я из него узел завяжу! Ах, паршивец! Руки, видите ли, у него чешутся. Я тебя…
Жена уж не рада была, что все, как есть, мужу в мрачных красках обрисовала.
- Может, Яш, все образуется? Парень-то он неплохой… Ну, погорячился, с кем не бывает…
- Конечно, образумится, когда я ему тоже ребра переломаю. Еще как образумится! Внукам своим закажет руки не распускать. И ведь на кого? Ах, подлец какой!..
Что греха таить, он и сам Яков не откажется стаканчик-другой пропустить. К нему в кузню кто только не идет со своими нуждами. Кому сошник на соху подправит, а как обойдешься без его помощи, если лошадь пора подоспела подковать. Да и мало что в крестьянском хозяйстве приспичит? Только успевай, Яков, огонь в горне поддерживать. А расплата на селе одна – бутылка самогонки. Но он рассуждал философски: пей да меру разумей. Бывало, что и лишка, правда, редко, на грудь принимал. Но чтобы Ольгу или еще кого-то пальцем тронуть – избави бог.
- Яш, ты только детям нашим и внуку ни слова о том, что с Варей приключилось, не говори. Зачем их чистые души травмировать? А вдруг все…
- Ты сама-то язычок на ключик притвори. А там посмотрим, что к чему…
А Варя через несколько дней после выписки из больницы поехала в село проведать сына и родителей. Переступив порог родительского дома, сразу же оказалась в ожерелье рук сына, потом он, припаявшись к матери, поинтересовался:
- А где мой папа?
Варя не знала, что ответить сыну. Сказала ли ему бабушка, что с ней случилось? Потому замешкалась, сделала вид, что закашлялась. Ольга, поняв, почему молчит дочь, поспешила ей на помощь:
- Сережа, твой папа заболел. Как выздоровеет, обязательно приедет.
У Вари холодный пот выступил. С облегчением подумала: "Мама правду Сереже, а может, и папе, не сказала". Но врать сыну не стала, а перевела разговор так, вроде бы он ей вопрос об отце и не задавал.
- Как ты, мой дорогой, тут без меня? Не болел, не скучал?
- Он у нас закаленный. Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить… - бабушка изобразила даже улыбку на лице.
- Мам, почему ты меня забыла?
- Я, сынок, болела, - краска на лице выступила: соврала все же.
- Теперь выздоровела?
- Да, мой родной. А ты по мне скучал?
Сережа деловито, как бы выразился дед, философски ответил:
- Нам, мужикам, скучать некогда!
- Вон, какой ты у меня большой стал! – мать снова начала тискать сына. А как она его отпустила и спросила теперь у матери: - Как вы тут, мам, поживаете?
Та в ответ рукой махнула:
- Что о нас лясы точить? У тебя-то как?
Варя развела руками. Сын от нее не отходил. А при нем она ничего рассказывать не хотела. У нее навернулись слезы. Ей было что рассказать матери и отцу. Она не стерпела и все-таки съездила в деревню, в которой жила мать Валерия. Пусть еще обида на мужа больно душу скребла, но ей жалко было этого дурака. Ведь первые годы замужества они жили с ним душа в душу. Он мечтал, чтобы она родила ему сына. Родила. Валерий радовался, как маленький ребенок, этому счастью.
Но потом кто-то затащил его в пьяную компанию. Тряпочный характер у него оказался. Хотя в первое время сам над своими пьяными похождениями смеялся. Анек-дот ей рассказывал. "Ты, Варь, знаешь, что в выпивке есть три состояния? Не знаешь? Слушай. Первое состояние – это воздержание, когда человек, изрядно выпив, крадется домой по стенке. А если он сам до дома не может дойти и его ведут двое собутыльников, то это состояние называется с расстановкой. Но есть и еще одно – с расположением. Это когда, напившись, лежишь в растяжку". И закатывался смехом. Варя тогда думала: "Если над алкашами подшучивает, то пить бросит". Но…
Она ему уже со слезами говорила:
- Валера, у нас же с тобой сын растет. И ты своей дрожащей рукой пьешь, ни всякую дрянь пьешь, а мою кровь, плюешь мне в душу. Подумай хоть о сыне. Он же так тебя любит…
Он утром в который раз клялся всеми святыми, что больше в рот спиртного не возьмет. А вечером вваливался в общежитие чуть тепленьким. Храпел, хоть уши затыкай. Но и это еще не все. Он начал мочиться на постель. В комнате стояла такая же вонь, как в общем туалете на этаже. Валерий уже, наверное, не мог больше прожить без вина, но все чаще и чаще обходился без Вари. А в последний раз у него, видно, белая горячка началась.
Жена только и успела упрекнуть его:
- Опять напился…
Он же, ни слова не говоря, набросился на нее с кулаками. Бил с каким-то остервенением.
Очнулась она лишь в больнице…
Варя еще в палате думала, что постарается, как только поправится, предпринять последнюю попытку вместе с его матерью, коль он к ней уехал, чтобы вытащить мужа из пропасти. Потому и в первую очередь поехала в деревню. А его мать, Александра Ивановна, которую уже несколько лет душила бронхиальная астма, удивленно спроси-ла:
- Варя, ты одна приехала? А где Валера?
Она растерялась, смотрела на свекровь немигающими глазами. Варя знала, что любое нервное расстройство может тут же вызвать у нее астматический приступ. Заминка с ответом Вари не ускользнула от пронзительного взгляда Александры Ивановны. Беспокойство затрепеталось в ее душе:
- С ним что-то случилось?
Варя беспомощно опустилась на табурет: "Он тут не появлялся…" Не глядя на свекровь, начала выкладывать из сумки продукты, которые привезла из города. В этой небольшой деревушке не было магазина. Сестра Валеры Полина, когда брат раньше по каким-то причинам не приезжал проведать мать, ходила за хлебом и другими продуктами на центральную усадьбу колхоза километра за три. Потому Варя нагрузила сумку под завязку.
То, что Варя от нее скрывает, особой-то и наблюдательности не требовалось.
- Дочка, не томи мою душу. Что у вас там произошло? Вы же целую вечность у нас не были, – а у самой слезы так и подпирали.
- Мам, я его не видела…больше месяца…
- Как? – тревога металась в ее глазах.
Варю с детства родители учили не врать, они и сами детей почти никогда не обманывали, если этого не требовали какие-то особые обстоятельства. Понимала, что ра-но или поздно всплывет правда о Валерии, его пьянстве, дебошах в семье. Тем более, и он больше трех месяцев носа матери не показывал, променял совесть на стакан какой-то гадости, не проведал больную мать, затурканную житейскими и бытовыми неурядицами младшую сестру. И могилку отца давно требовалось поправить. Степан, отец-то его, с фронта пришел раненый, штопаный-перештопанный, с пулей, застрявшей возле сердца. Он даже до десятой годовщины победы не дожил.
- Я думала, Валера у вас тут за ум взялся. А он…
Варя ругала себя самыми последними словами, что приехала сюда, что ей придется все рассказать о муже, а, значит, трепать муками душу больной женщины. Но у нее еще теплилась надежда, что мать как-то повлияет на сына, и тот одумается, а они осуществят с ним свою мечту о рождении теперь девочки. И она ничего не стала утаивать.
У Александры Ивановны появился истерический смех, переходящий в слезы, начался приступ удушья…
3
Общение с сыном хоть на какое-то время выветрило из ее души черно-серое настроение. Сережа ей показал целую тетрадь рисунков, которые они вместе с дядей Ти-хоном нарисовали цветными карандашами. Они все были такие светлые, веселые, складывалось впечатление, что листочки деревьев, одуванчики и васильки, кошка и собака, козленок улыбались на рисунках.
- Это ты, мой художник, сам рисовал? – светилась она от радости.
- Чуть я, немного дядя Тихон, - признался он, почему-то краснея.
- Вы у меня просто молодцы! – продолжала она вглядываться в рисунки.
Сережа не вытерпел и похвастался:
- А знаешь, мам, мы еще с ним и стихи сочиняем!
- Что, что? – оторвала Варя глаза от рисунков.
- Мам, ты недослышишь, да? – наклонил он голову к правому плечу, наполнив глаза нескрываемым удивлением.
- Солнышко ты мое, но ты же еще буквы не знаешь, писать не умеешь. А уже стихи сочиняешь? – подумала, что сын привирает.
- Пишет дядя Тихон, а я вместе с ним, - его лицо было серьезным. - Ты непонятливая, мам, как баба Оля! Да?
- Может быть и так, - мать на какое-то мгновение задумалась. Потом попросила: - А хотя бы одно ты прочитать можешь?
- Сколько угодно! – гордо заявил сын. – Хочешь про охотника?
- С удовольствием, Сереженька!
- Но оно и про нас с дядей Тихоном. Дядя Тихон так сказал…
Чем чаще сын называл имя Тихона, тем острее в ее душе что-то тревожно-нежное о себе знать давало. Сколько лет прошло, а она так и не смогла до конца остудить к нему свои чувства. И, наверное, поэтому в сегодняшнем своем несчастье Варя мучительно вспоминала о том времени, когда была счастлива с Тихоном, когда томительно считала денечки до свадьбы и ждала с нетерпением каждое его письмо из армии. Может, это и странно, но свои воспоминания она превращала в своеобразные встречи со своей юностью, с ним. Ее душа билась в беспокойстве о том, что тогда, после посещения Тихона в больнице, не укротила свою гордыню и оттолкнула от себя не просто человека, любящего ее, а, может, и свое счастье…
Ее раздумья перебил сын, который выразительно, жестикулируя руками, начал декламировать:
Дед Илья тропой знакомой
В лес приходит не с ружьем, -
С кистью, с красками, с альбомом
И с простым карандашом.
Из норы лисичка выйдет,
Птица сядет на гнездо,
И на дедушку в обиде
Не останется никто.
Даже волк – лесной разбойник –
Не боится встречи с ним.
Он красуется в альбоме
Жив, здоров и невредим.
Мать и бабушка зааплодировали юному чтецу. Тот артистично наклонил голову и чуть туловище. Варя, большая любительница поэзии, удивилась:
- Это стихотворение вы сочинили с дядей Тихоном?!
Сын гордо ответил:
- А кто же еще-то?! – и развел в недоумении руками.
- Ах, какие вы с дядей Тихоном молодцы! – немного задумавшись, спросила его. – А ты еще прочитать что-либо можешь?
Сын без промедления уверенно ответил:
- Сколько угодно!
- Вот и хорошо. Только дай я возьму тетрадь и буду в нее записывать ваши сти-хи.
- Зачем, мам?
- Хочу, как ты, их выучить. Можно?
- Ладно, - великодушно согласился сын.
На самом деле у нее мелькнула фантастическая задумка, которую она до поры до времени решила сохранить от всех в тайне. А пока Варя с радостью удивлялась хорошей памяти сына: он же, пятилетний мальчик, помнил без запинки около десятка стихотворений, которые для него сочинил Тихон. Ей почему-то захотелось сказать – ее Тихон. Но…
4
Ей на заводе дали отпуск, когда весеннее солнце полностью высосало крупчатый снег даже в балках, отцвели вербы, а деревья и кустарники в садах уже завивали зеленые кудри. В городе Варе делать было нечего и заботиться не о ком. До нее дошли слухи, что Валерий живет у какой-то старой вдовушки. Они с ней на пару пропивают ее пенсию. Варя оформила документы на развод. Надежды на то, что муж бросит пить, у нее растаяли, как последний снег в лесных низинах.
Получив отпускные, накупила подарков сыну, родителям и сестрам. Варе не терпелось быстрее оказаться дома и увидеть…Тихона. Для него у нее была приятная новость.
После того, как сын надиктовал ей стихи Тихона, а было это в середине зимы, Варя написала подробно о его судьбе в областную газету. Не утаила, что он мечтал стать художником, но так распорядилась судьба, что этому не суждено было сбыться. Но он начал писать замечательные, по ее мнению, стихи для детей. Тут она немного слукавила, сочинял-то он их только для Сережи. Варя вместе со своей корреспонденци-ей о нем послала в газету и его стихи. И все это было только что опубликовано под заголовком "Самородок".
Она была безумно счастлива, что не ошиблась в способностях Тихона. Не будет же он обижаться на нее, что она без его спроса послала стихи в газету, и их теперь читает вся область? В городском киоске "Союзпечать" Варя купила с десяток газет и привезла их в село. У нее было желание разнести их по соседям. Пусть все знают, какой молодец Тихон! Но сначала хотела преподнести сюрприз ему самому.
Волновалась Варя, словно на первое в своей жизни свидание собиралась. Когда мать с Сережкой пошли в магазин за продуктами, а Евдокия еще затемно отправилась на ферму, она решила навестить Тихона.
Когда Варя появилась на пороге его дома, он был потрясен, от такой неожиданности лишился на какое-то мгновение способностей говорить, двигаться.
- Здравствуй, Тиш!
В ответ он смог только кивнуть головой.
- Ты не ожидал меня? – она волновалась почему-то не меньше его, но не потеря-ла хотя бы дара речи.
Тихон вздернул плечами, еле вымолвил:
- Нет…
- Ты извини, я к тебе на минутку заскочила. Не ругай меня, что побеспокоила.
Он начал приходить в себя.
- Ты неправильно поняла. У меня нет большей радости, чем видеть тебя, слышать так близко твой голос, твое дыхание…
От такого признания она покраснела, испарина на лбу выступила. Решила как можно быстрее перевести разговор на то, зачем к нему пришла.
- А я к тебе, Тиш, с новостью. Только заранее прошу: не ругай меня. Хорошо?
- Я давно привык ругать только себя. А тебя-то за что?
Варя немного осмелела:
- Ты областную газету читаешь?
- Никогда. Да и …
- Тогда возьми и почитай.
- Ай, про наш колхоз написали или про мою маму? – его не покидало волнение, когда так близко и впервые за уйму лет на расстоянии протянутой руки от него была Варя.
- Вот и не угадал! – воскликнула она.
Тихон с трепетом в душе подумал: "Господи! Как похожи голоса Сережи и ее. Она же таким возгласом встречала тысячу лет назад меня, когда приходила на свида-ние. Что она со мной делает? Зачем она пришла? Чтобы я окончательно сошел с ума?.."
Варя, словно заговорщик, смотрела на него. Он молчал, не сводя глаз с нее. Решил: "Буду, сколько смогу, молчать, может, она подольше побудет рядом со мной".
Но Варя быстро раскрыла газету и положила ее пред ним на стол.
- Читай!
Он уткнулся в газету, низко наклонив голову.
"Господи! Это же обо мне!" – и вновь неожиданность вызвала в нем растерянность. У него повлажнели руки, лицо загорелось, словно его долгое время подпаливало полуденное летнее солнце.
Он читал большую корреспонденцию о себе, свои стихи и не верил, что все это происходит в действительности, что так тепло о нем написала Варя, а областная! газета напечатала его стихи. Он вслух произнес:
- Не может такого быть…
- Что не может быть?
- Ты, газета, стихи, - он потерял способность нормально говорить.
- Тиша, ты сам не знаешь, какой ты молодец! – ее душу приятно и ласково гладила мысль: она ему подарила радость.
- Я-то тут при чем? Это наш, ой, извини, - вроде бы оговорился он, - это твой сын вдохновил меня. Он очень на тебя похож!.. И я так его…
Варя почему-то неожиданно для себя и для него горячей-горячей и дрожащей ладошкой прикрыла его рот. Она испугалась: "Если он скажет еще хоть одно слово, я не выдержу…" - чувствовала что ее губы, груди, все тело наливается соком, который вот-вот закипит, и она потеряет власть над собой.
- Ты хотел сказать, что…
Они оба понимали, что им в общении друг с другом вовсе не нужны слова. Их души, чувства начали разговаривать между собой без их спроса. Пусть она не досказала то, что хотела спросить, но он-то ее понял. Потому лишь кивнул головой, нестерпимо желая, чтобы она никогда не отрывала своей руки от его губ.
- Почему? – голос ее задрожал.
Тихон осторожно притронулся к ее руке, которая прикрывала его рот. Взял пух-лую ладошку с бархатной кожей в свои ладони, сложенные раскрывшейся ракушкой, и прошептал:
- Я вас обоих люблю…безумно…
Варя не удержала себя и обожгла его губы своими губами.
Их губы, руки, тела, души совершенно забыли о разуме…
… А в саду начали робко порхать бабочки-лепестки, Варины любимые "бабочки". Так всегда бывает перед цветочной вьюгой…