Глава 2 В гостях у золотой бабы

Павел Ткаченко
                Север

     Веды неоднократно упоминают о Крайнем Севере, как о прародине белых людей на Земле. Известная карта Меркатора, скопированная в одной из египетских пирамид, изображает на месте Северного Ледовитого океана материк, который называют и Даарией, и Арктидой, и Северией, и Гипербореей. Исчезновение этого древнего материка и переселение его обитателей в южные земли связано с явлениями космического масштаба. Можно лишь предполагать, какие археологические открытия могли бы появиться, если б с островов Ледовитого океана исчезли вдруг вековые толщи льда, или дно океана вышло на поверхность. Неспроста, значит, многих русских и европейцев так «необъяснимо» манит Север. Само слово «се (это) -вер» указывает на место исхода Веры на Земле. Север – это земное выражение Русского Духа.

     Очень хорошо выразил отношение к Северу поэт Николай Заболоцкий:

                В воротах Азии, в объятиях метели,
                Где сосны в шубах и в тулупах ели, -
                Несметные богатства затая,
                Лежит в сугробах Родина моя.

     Тянут к себе родовые места. Хочется нам расширить куцую летопись, урезанную распятием и пентаграммой. Эти новые символы, принёсшие неразбериху, усердно делали нас сначала рабами божьими, а затем потомками обезьян. Только не пожелали мы быть ни теми, ни другими, потому что давным-давно, когда современных религий не было и в помине, наше положение было уже определено. Мы были сварожичами, даждьбожьими внуками, то есть младшими ипостасями Всевышнего Рода, или, попросту говоря, его роднёй. А могут ли потомки доводиться рабами своему прародителю? Конечно, нет. (Рабами можно быть у завоевателей). И если взглянуть на прошедшее тысячелетие с этой точки зрения, то становится понятной его кровавость. Все битвы и революции прошлых лет не что иное, как нежелание наших Предков сменить статус родственников на клеймо рабов или тварей, навязываемых нам религиями или наукой. Ведь от раба божьего не так уж сложно перейти к рабу богоизбранной особи, а от родства с обезьянами совсем недалеко до деградации, способствующей такому переходу.

     Замена космического происхождения людей на происхождение из обезьян или из библейского праха – это обрезание памяти, то есть искажение знаний.

     Трудно в эпоху разрухи чему-то верить. Тем более что мы видим, как декларативная эволюция общества плавно переходит в фактическую деградацию. Нам понятно, что «демос» – это не весь народ, а лишь верхушка айсберга, элита собственников. Нас приучили, что всё изречённое есть ложь, и мы, барахтаясь в море информации, почти ничего не знаем о своих изначальных корнях. Поэтому одним из путей для обретения родовой стези является добывание фактов, возрождение родовой памяти, хотя за века чужеверия от древнего наследия осталось очень немного.

     Как потомку носителей Ра мне нравится Север с его суровой и неповторимой красотой, первая обитель белых людей, заселивших Землю. Подтверждением этому можно назвать… христианские обители на Валааме и Соловках. Зачем южной религии святыни за шестидесятыми градусами северной широты в незаселённых землях? Не иначе, как для стирания ликов «язычества». Ведь хорошо известно, что лучший способ скрыть прошлое – это нанесение на месте его базирования нового культурного слоя. А во «Второзаконии» прямо сказано: «Истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим, на высоких горах, и на холмах, и под всяким ветвистым деревом».

     Но как путешественнику мне проще всего искать подтверждения древним истинам в первозданной Природе, ведь она – лучшее лекарство от болезни под названием урбанизация… Меня очень давно привлекало заполярное плато Путорана, находящееся на миграционных путях наших Предков, водопадный край, который для поклонников Природы, как Париж для любителей городов.

     Когда практически всё было подготовлено для одиночной экспедиции 2005 года в Таймырский автономный округ, почему-то оставалось чувство незавершённости. Почему – выяснилось вдруг в Красноярске, где я остановился, чтобы разузнать побольше о незнакомом для меня регионе и, если понадобится, подкорректировать маршрут. Оказалось, что значительная часть плато уже давно является заповедником и для пребывания на его территории необходимо разрешение директора, базирующегося в Норильске. Сопроводительного письма, необходимого для такого случая, у меня не было. Пришлось прибегнуть к проверенному годами правилу: не имей сто рублей, а имей сто друзей. И хотя я воспользовался помощью только одного собрата, но очень скоро держал в руках адресную рекомендацию. К счастью, директор заповедника «Путоранский» Владимир Ларин оказался бывшим полевиком, то есть коллегой, и после непродолжительного знакомства дал мне добро.

     Однако от Норильска до восточной оконечности озера Лама, откуда намечен был маршрут, свыше ста тридцати километров. Добраться туда можно, либо наняв катер за большие деньги, либо за сумму в десять раз меньшую, но с оказией рейса для отдыхающих на выходные дни (при наличии свободного места), и тут уж докуда подбросят. Меня, как «старого русского», устраивал только второй вариант.

     На базе «зелёных» (так здесь именуют инспекторов заповедника) прожил пять дней в обществе мохнатого пса по кличке Грозный и поджарой волчицы, мающейся в тесной клетке. В голове родилась ассоциация о жизни русских людей на родной земле с положением этой волчицы… Узнал от начальника охраны заповедника о расположении кордонов, нанёс их на карту, расспросил об особенностях плато, в общем, внёс последние штрихи в предстоящее путешествие.

     Окрестности Норильска – это тундра, дымящая трубами металлургических заводов. Эталон прогресса с точки зрения загрязнения окружающей среды. Однако, глядя на дороги, отсыпанные нерентабельной породой, в которой до тридцати процентов железной руды, понимаешь, что Россия ещё и эталон богатства природными ресурсами…

     Немного сократить ожидание плавающей «попутки» помог визит на Путоран губернаторов Таймыра и Красноярского края (в то время разделённых перестройкой). По какой-то причине они решили посетить плато с залётом на базу первого в России частного природного парка в той самой восточной оконечности озера Лама. Как в России принято, для встречи высоких чинов были организованы рейсы катера с необходимым оборудованием и прислугой. Капитан катера, молодой отзывчивый парень, первым рейсом довёз меня, а вторым – ещё и привёз забытые у «зелёных» болотники. Таким образом, на дорогу из Владивостока до плато ушло восемь суток. Многовато для века скоростей.

     Для жителей средних широт день без ночи непривычен. Хотя по ведическим данным, как уже упоминалось, предки русских жили на Крайнем Севере с благодатным климатом и должны были оставить в нас ген любви к незаходящему солнцу. Кажется, я это почувствовал, потому что, несмотря на поздний час, спать не хотел и с интересом разглядывал с борта катера незнакомые берега Ламы. Строго горизонтальное залегание пластов, из которых сложено плато, рождало ощущение, будто находишься у подножия многослойного гигантского пирога. Невольно возникала мысль, что плато – это нечто вроде огромного древнего кратера, в котором миллионы лет назад периодически булькала и остывала лава, образуя гигантские каменные наслоения (трапповый магматизм), а затем тектоническая прихоть Земли возвысила его над окружающей поверхностью, не нарушив первоначальную структуру. С течением времени громадный остывающий горст растрескался, по трещинам побежали ручьи и реки, спрыгивая с пластов водопадами, а на плоских участках образовались вытянутые озёра с крутыми горными склонами…

     Организатор и хозяин частного парка, по совместительству заместитель директора заповедника, Олег Крашевский оказался ещё и шаманом. Вернее, как он сам представился, белым шаманом. Я не видел камлания в его исполнении, но услышал немало любопытного: о его способности чувствовать пустоты, об обнаружении на вершине Шайтан-горы, расположенной на¬против базы парка, древней каменной кладки, петроглифа на скале, неизвестного свечения над горой, деревянного кумира у её подножия. Если это не завлекалки для потенциальных туристов, то факты очень интересные, могущие открыть новое направление для исследований. Но более всего меня впечатлило высказывание о знании места нахождения Золотой Бабы.

     Золотая Баба – один из символов дохристианской Руси, олицетворявший, по-видимому, женскую ипостась Всевышнего Рода. Как известно, Богородица – покровительница Руси и потому тщательно охранялась волхвами от соприкосновения с иноверцами в труднодоступных районах Севера. По мере распространения христианства место схрона менялось, обрастало легендами, и где находится этот символ сейчас, известно, видимо, только на Небесах. Впрочем, если верить легенде, последнее пристанище Золотой Бабы находится в районе плато Путорана…

     Ранним утром, чтобы не создавать проблем губернаторской охране выпадающим из протокола посетителем, меня на моторной лодке перевезли на другой берег Ламы аборигены Таймыра – долганы, работающие в этом частном парке. Вот ещё одна деталь, демонстрирующая общественный уклад. Высокопоставленные чиновники (элита) ограждаются от народа многочисленной охраной, потому что творят недоброе. Что уж тут говорить о высших должностных лицах с двойной библейской моралью. И плевать им на то, что ради их спокойствия будут перегорожены улицы, закрыты проезды, что кто-то из-за этого опоздает на самолёт, до кого-то не сможет доехать «скорая помощь», а кому-то даже в собственный дом не зайти…

     На плато я «вползал» с грузом в сорок килограммов вверх по речке Талой с 15-го по 18 июля. В первый же день вымотался так, что «ночью» мышцы ног сводило судорогой, сказался долгий перерыв в экспедициях. Но особенно запомнился третий день подъёма по Правой Талой, которую предпочёл другим притокам из-за того, что туда вёл отпечаток оленьего копыта – он, мол, указывает лёгкий путь. Оказалось, что не указывает, поскольку дважды пришлось карабкаться вверх рядом с водопадами и затем втаскивать рюкзак на обрыв с помощью верёвки. Оленю там не вскарабкаться. Глыбы, которыми сложена долина притока, крайне неустойчивы, выворачиваются из-под ног, набивая на ступнях мозоли. Забравшись на второй обрыв, последний раз вскипятил на костре чай, лесная зона кончилась. Началась тундра с удивительным обилием незабудок. Местами их так много, что северный воздух напоён волшебным ароматом, до которого самой изысканной французской парфюмерии ещё расти и расти.

     По мере подъёма на плато, несмотря на два с половиной пуда поклажи, труднопроходимость и стекающие по телу струи пота, становилось легко. Будто вместе с потом исходило из меня что-то лишнее, почти свинцовое. Чем дальше удалялся я от дымных труб Норильска, тем всеохватней и радостней становилось на Душе, с неё словно обручи спадали.

     Перед самым перевалом накрыло мощной грозой. Вокруг голые камни, снежники, молнии, громы, град, дождь и холодный ветер, а я, присев на валуне под протекающей накидкой, вспоминал хвалебные слова китаянки-продавца в адрес накидки: «Харясё, харясё» – и сожалел о своей доверчивости. Немного утешался тем, что омовение – хороший знак. С меня – пришельца на плато – смывалась чуждая энергия, и накладывалась новая, которая роднила меня с окружающей местностью. Нечто вроде одновременного посвящения в путоранскую среду и предупреждения о сложностях, в случае нарушения её правил. Стихия сняла с меня положение гостя, которому всё прощается.

     На первый взгляд суровое плато с обширными снежниками и скудной приземистой растительностью непригодно для обитания живых существ, если не считать таковыми комариные полчища. Однако, переплывая на лодке озерко на перевале с обрывистыми берегами из спрессованного снега, я был неожиданно атакован чайками. Оглядевшись, заметил вдалеке причину такого поведения – крохотного птенчика. На другом озерке в воздух поднялась утка и, кружа надо мной, отвлекала от удирающих по воде утят. Потом, в верховьях Большого Хонна-Макита, на суглинке стали встречаться старые следы оленей и волков, один раз у кромки воды – недавний медвежий след, пару раз вспорхнули куропатки.

     Сверху хорошо было видно, что русло Макита широкое и будто бы пригодно для сплава. Желая избавиться от заплечной ноши, я спустился к речке, надул лодку. Правда, проплыть удалось немного. С запада наползли низкие зловещие тучи, потемнело, поднялся сильный ветер, посыпалась морось. Показалось, что обкладывает слякотью надолго. Поставил палатку. От этого испортилось настроение, так как прошёл от последней стоянки совсем немного. Но при отсутствии дров для костра всё же лучше сидеть в укрытии, чем идти и мокнуть, а затем вместо отдыха дрожать от холода в тесной палатке без обогрева и просушки. Сон из-за круглосуточного дня и без того плохой, урывками. Не удаётся в Заполярной тундре отдохнуть в привычное время.

     А ведь когда-то здесь был благодатный климат, шумели леса, а значит, и дров было сколь угодно. Второй раз я в тундре (будучи ещё студентом, побывал на острове Беринга), и второй раз мне приходит в голову эта мысль. Откуда она? Вычитал где-то? Ответ, на мой взгляд, проще: в глубинах генной памяти зафиксировано прошлое, доставшееся мне по наследству от северян-гиперборейцев.

     Удивительно, но «наутро» (странно звучит при незаходящем солнце) вместо ожидаемой слякоти – холодный встречный ветер. Правда, плыть нельзя, поскольку течение очень слабое, а парусность надувной лодки сильно тормозит сплав, да и волны внутрь заплёскиваются. Взгромоздил опять свой скарб на плечи и пошёл по террасе правого борта долины. Примерно посередине между Нералахом (правый приток Макита) и следующим притоком обратил внимание на два рядом расположенных бугра, очень похожих на курганы. Вспомнились древние писания, где говорится об обычае Предков после кродирования знаменитых людей (сжигания тел умерших) насыпать в их честь курганы. Однако, поразмыслив, решил, что это естественные образования, поскольку через верховья Макита миграционный путь идти вряд ли мог – слишком уж неудобен спуск с плато к Ламе.

     Русло сузилось, течение ускорилось, стих ветер, возросла назойливость комаров. С большим желанием перешёл на сплав, хоть воды очень мало. На некоторых перекатах приходится протаскивать лодку по камням. Несколько плёсов буквально кишели хариусами, но рыбачить не стал: по ухе пока не соскучился, а на другие блюда вместо газовой горелки нужен костёр, которому в тундре взяться неоткуда из-за отсутствия дров. Сплав постепенно усложнился. Перед притоком Падэй – мощный перекат из валунов и глыб, который не удалось вовремя разглядеть из-за быстрого с поворотом течения и на котором посчастливилось избежать и переворота, и порыва снаряжения. Но воды лодка начерпала до краёв, всё-таки вынудив остановиться раньше намеченного срока.

     Здесь же, на Падэе, вспомнил предупреждение Ларина о размножившихся в заповеднике за последние годы медведях. Едва только вылез утром из своей норы-палатки, как тут же их и увидел (плюс тундре за хороший обзор). На холме, на фоне неба, чётко вырисовались медведица и её отпрыск. Вели они себя резво и быстро приближались к моей стоянке. Почуять её они не могли, так как ветер дул вдоль реки, поэтому пришлось выстрелить в воздух, после чего расстояние между нами стало увеличиваться.

     В глухих местах при одиночном путешествии бдительность и осторожность нужны почти как в разведке, выручить-то в случае какой-нибудь неприятности некому. В отличие от зверей у цивилизованного человека практически отсутствует нюх. Поэтому глаза и уши в ограниченном видимом пространстве, заполненном незнакомыми звуками, иногда видят и слышат то, чего нет. Чтобы обладать нормальным психологическим состоянием, одиночник должен научиться видеть и слышать не хуже других обитателей глуши; ему необходимо уметь различать звуки, разбираться в следах, замечать движения...

     Ниже Падэя сплав на маленькой лодке оказался невозможен. Подчас камней так много, что почти не видно воды. В одном месте нагромождение их создало перепад воды в четыре-пять метров и проплыть через него если и возможно, то только в период сильного паводка на специальном плавсредстве. При таком раскладе надёжней пеший способ передвижения, которым я и воспользовался вплоть до впадения в Макит речки Гулэми-Икэн. По пути часто с опаской поглядывал на хмурую тучу, повисшую на одном месте. Это выглядело довольно странно при сильном юго-западном ветре. Туча эта постоянно ширилась, разбухала, принимая в себя более мелких небесных странников, пока я, наконец, не сообразил, что присутствую при акте творения погоды. Воздушные массы севера и юга сошлись над Путораном, породив на моих глазах грозную тучу, которая пролилась вскоре полусуточным дождём.

     После пятидневного безлесья самое радостное событие – это начавшийся перед устьем Гулэми лиственничный лес. Появились дрова и костёр, в суп добавились грибы. Огонь костра превратил будни в праздник, жизнь в одночасье наладилась. Ощущение такое, словно после долгой отлучки прибыл в родной дом. Сразу же стал натыкаться на давние следы человеческой деятельности в виде полуразрушенных ловушек на песца под названием «пасть». В общей сложности насчитал их за два дня около двух десятков.

     Воды в реке заметно прибавилось (Гулэми по стоку равна Макиту). Однако, сплавившись пять перекатов, опять перешёл на «пешку». По-прежнему много камней, течение быстрое, и было опасение, что лёгкая посудина из полихлорвинила не выдержит наскоков на них. А её нужно беречь, так как впереди много мест, где без лодки не обойтись. Но и пешее перемещение стало сложней, появились скальные прижимы, требующие обхода.

     Незадолго до притока Чопко Второй, дабы в энный раз не карабкаться вверх, надул лодку и дважды переправился с берега на берег. Во время переправы неожиданно увидел выше по течению людей в касках и спасательных жилетах, плывущих по перекату на катамаране. Следом появился ещё один катамаран. Причалив к берегу, мы познакомились, обменялись впечатлениями и ближайшими планами.

     Эта встреча с туристами-водниками из Минска оказалась не единственной в этот день. К вечеру, добравшись до первого водопада, увидел там туристов из Обнинска, ожидавших вертолёта уже несколько суток. Позже сюда же причалили кемеровчане, а спустя ещё некоторое время – группа москвичей. Эту «ночь» у водопада коротали одновременно почти три десятка человек. Совсем непохоже на дикие безлюдные места, о которых я слышал перед экспедицией, а наоборот, места притягательны и активно посещаемы. Некоторые туристы здесь уже не в первый раз. А если вспомнить ещё о группах этого сезона из Чехии, из Рязани, из других мест, если учесть любителей лыжных походов в конце зимы, то плато Путорана можно смело назвать туристической Меккой.

     Разводить огонь, когда рядом дымится готовый костёр, незачем, да и не сидеть же в одиночестве в окружении стольких людей. Поэтому с разрешения «аборигенов» я приготовил ужин на их костре, посетил стоянки остальных групп. Более других удивили меня четверо парней из Кемерово. Рюкзаки, которые они затащили на плато, весили около шестидесяти килограммов; это впечатлило. Но поражало то, что в этом весе присутствовало восемнадцать литров спирта!

     - Зачем вы тащите лишнюю канистру с жидкостью? – поинтересовался я.

     - Допинг, – пояснили они. – В конце дня после пеших переходов руки-ноги не шевелятся, а глотнёшь огненной воды, и всё в норме.

     Вот она, цивилизация! Ненормальное стало нормой. Даже взгляд на Природу получается, как говорят в таких случаях, через дно стакана.

     Основным же впечатлением, оставшимся от коллективной ночёвки у водопада, было ощущение чужеродности. Разрозненность групп подчёркивала, что все мы оказались здесь в качестве мимолётных гостей. Из составной части Природы мы превратились в посторонних наблюдателей, во временщиков. Находясь в её лоне, мы всё равно оставались зрителями в зале. В лучшем случае. Такова уж современная участь людей: быть временщиками. А в недрах цивилизации это особенно заметно на примере импортных инвесторов и мигрантов, у которых одна цель по отношению к стране пребывания: меньше дать – больше взять, оставив после себя «хоть потоп».

     Однако Природа – великая волшебница. Она способна высвечивать человеческую суть и менять нрав людей до неузнаваемости. Это всегда удивительно, когда, например, какая-нибудь эмансипированная представительница цивилизации, помнящая лишь о своих правах, оказавшись в длительной экспедиции, забывает о «блюдечке с голубой каёмочкой». В естественной среде всё становится на свои места. Вместо портящих нрав иллюзий о равноправии (душевного мужланства) проявляется добрая и красивая женственность; при отсутствии сексуальной раскраски на женском лице становится видна не особь для развлечений, а продолжательница Рода, роженица, мать. Впрочем, как и у испорченной прогрессом «сильной половины» первозданная Природа сдирает либо наносную «крутизну», либо нерешительность, под которыми вдруг обнаруживается ответственность за поступки.


                Аян

     От Большого Хонна-Макита у притока Чопко Второй и второго макитского водопада к озеру Аян уходит неплохая тропа. Потом она теряется, но появляются несколько оленьих троп, чётких и непрерывных. Если приравнять эти тропы к понятиям человеческим, то их можно назвать оленьим шоссе. Впрочем, Аян, в переводе на русский язык, и означает – дорога. Однако для оленей эта дорога небезопасна. То и дело попадаются разбросанные клочки шерсти, свидетельствующие о волчьих и медвежьих пиршествах. Причём по клочкам сразу видно, кто пировал: волчий (стайный) пир занимает в несколько раз большую площадь, чем медвежий. Мне говорили, что по этому пути проходит сезонная миграция оленьих стад из тайги в тундру и наоборот, что раньше численность их достигала миллиона. И хоть сейчас число оленей будто бы сократилось, всё равно сопровождающим караван хищникам голодная смерть не грозит до тех пор, пока технический прогресс не доберётся до этих мест.

     В двух километрах к югу от северной оконечности озера Аян расположен бывший кордон заповедника, отмеченный у меня на карте. Выйдя к озеру, я тут же надул лодку и уплыл туда, поскольку пообещал банный день первым моим знакомцам. Место для этого кордона выбрано неудачно. Русло впадающей здесь в озеро речушки блуждающее, повсюду песчаные наносы. Дом заброшен, но банька ещё в рабочем состоянии. Удалось даже немного попариться с веником из сырой ольхи. Поздно «ночью», когда я уже перестал ждать гостей и засыпал в тепле и уюте, послышались голоса. Приплыли минчане. Пришлось перебираться в холодную избу.

     Утром южный ветер поднял на озере встречную волну и дул весь день, препятствуя выходу в плаванье. И только к полночи начало стихать. Туристы, связав катамараны в одну длинную галеру, сразу налегли на вёсла. Моей же маломерке нужен был или штиль, или северный ветер. Поэтому отчалил я лишь в следующий полдень, дождавшись, пока рассеется густой туман. Лёгкий попутный ветерок вскоре посвежел, я поставил сконструированный накануне парус и, подруливая удлинённым веслом, достаточно быстро приспособился плыть нужным курсом. Скорость небольшая, но всё же за четырнадцать часов прошёл почти сорок километров. Незадолго до устья речки Амнундакта наползли низкие тучи, ночь потемнела (редкое словосочетание), налетел шквал; мачта накренилась, норовя вырвать из хлипких бортов крепления такелажа; лодка понеслась в кипени бурунов, зарываясь в них тупым носом. Чтобы не случилось беды, потравил шкоты и сдёрнул парус. Вскоре заметил какую-то сараюшку и высадился на берег. Судя по скоплению железных бочек и фундаменту от большой избы, здесь была раньше долговременная база. Затопил проржавевшую и почти развалившуюся печку, сварил суп. Но поспать не удалось, холодный ветер продувал щелястую постройку насквозь.

     До залива Капчуг, где на ещё одном кордоне Путоранского заповедника можно денёк отдохнуть и побаниться, оставалось проплыть километров восемь. Спешить было незачем, а вот наловить рыбы – давно пора, тем более что неподалёку хорошая речка. Рюкзак за двенадцать дней стал легче, питаться его содержимым, чтобы уменьшить груз, теперь необязательно.

     Хариус в Амнундакте прекрасно ловился на мушку. Весь, как на подбор, крупный, спинной плавник – почти с ладонь. Удочка сгибалась дугой, рыбу из воды приходилось не выдёргивать, а тащить по поверхности. Двух таких рыбин вполне хватит, чтобы наесться до отвала, а если голод донимает несильно, то достаточно и одной. Учтя эти соображения, я поймал семь штук на двухдневное питание и, вновь подняв парус, направил лодку к кордону.

     Возле избушек ни души, но на пологом берегу рядом с водой лежали катамараны. Зайдя в первую избушку, я застал в ней сонное царство (пять парней и две девушки). На этот раз вместо минчан здесь обосновались москвичи. Они плыли всю ночь и теперь отсыпались. Вторая изба оказалась свободной. Сварив уху, заварив чай, я пообедал и тоже завалился спать.

     Баня здесь значительно лучше, чем на северном кордоне. Отоспавшись, мы совместными усилиями наготовили для неё дров из плавника. Парни обнаружили спутанную рыбацкую сеть, долго её распутывали, также долго ставили в озере, и я, глядя на их неловкие действия, думал, что толку от затеи не будет. Каково же было моё удивление, когда на следующий день увидел в их руках здоровенного гольца! Перед экспедицией в книге о Таймыре я прочёл, что самый крупный голец в озёрах плато достигает десяти килограммов, а этот не дотянул до рекорда всего-то полкило. Не зря говорят, что новичкам везёт. Пока я занимался баней, москвичи сварили из гольца вкуснейшую уху, приготовили великолепный сагудай (талу). Напарившись, намывшись, мы долго сидели вокруг костра, вкушая деликатесы под звуки гитары и песен. Отдых получился на славу.

     До южной оконечности Аяна мы плыли на связанных катамаранах все вместе, а затем наши пути разошлись: москвичи свернули на сплав по Иркингде, а я двинулся к Курейке.

     Идётся после отдыха легко, и всё же, подойдя к озерку Мономакли, надул лодку, чтобы не тащить рюкзак лишних четыре километра. Едва только вошёл в ритм гребли, как заметил на возвышении правого берега странный валун. Издалека непонятно, в чём эта странность: то ли в цвете, то ли в форме, то ли в расположении. При приближении постепенно обрисовалась рукотворность валуна. Я вылез из лодки и осмотрел диковину. «Валун» оказался чем-то наподобие сваленного на землю шестиугольного купола часовенки, сколоченного из досок и обитого полосами железа. В нескольких десятках метров от купола возвышались два довольно давних деревянных постамента. Вероятно, в одну из полярных ночей налетела чёрная пурга (местное название ураганного ветра) и сдула с одного из них одряхлевшее сооружение. У второго постамента лежали два длинных креста необычной формы и короткий крест, ранее венчавший купол. Один из крестов по следам гвоздей я водворил на место для фотографирования.

     Комментировать назначение этих крестов можно по-разному. Ясно, что длинные кресты не христианские. Да и короткий крест не из православного христианства (правильнее сказать, правоверного), а из другой миссии, которая в эти места никогда не проникала. В Красноярском краеведческом музее мне потом сказали, что такие кресты, возможно, связаны с шаманством, однако там же и уточнили, что на перекрестии в таком случае располагались бы тотемные знаки. Если обратить взгляд в древность, то такая форма крестов наиболее соответствует дохристианскому Триглаву. Вполне возможно, что тысячелетнее насаждение новой религии обошло стороной труднодоступный, изолированный регион, и здесь существовало в относительно недавнем прошлом поклонение древним Богам. Или, выражаясь образно, здесь ещё недавно бытовал оплот древней символики Руси. Может, неспроста легенда о Золотой Бабе заканчивается на Путоране?

     Позже, на кордоне озера Дюпкун, инспектор заповедника рассказал мне об эвенкийских захоронениях с похожими крестами. Все они расположены вдоль оленьей миграционной трассы. Поэтому ясно, что до организации заповедника здесь велась активная оленеводческая и, судя по старым повсеместным ловушкам, промысловая деятельность. Значит, возвышение у озера Мономакли, находящееся на оживлённом прежде пути и на границе между бассейнами рек Курейки и Хеты, вполне могло быть ритуальным. А если посмотреть на этот участок ретроспективно, то он вполне мог быть и одним из миграционных путей наших Предков из Арктиды в Сибирь, где первым крупным поселением у впадения реки Оми в Иртыш (Ирий Тишайший) стал Асгард Ирийский (нынешний Омск). Во всяком случае, на плато нет более удобных проходов с севера на юг. Видимо, не зря большая часть этого прохода носит имя Аян. Топонимика – это факт, уходящий корнями в глубокую древность

     Перевала с Мономакли на речку Нёрал (бассейн Курейки) нет. Есть километр слегка пересечённой местности. Верховье Нёрала для сплава непригодно – мало воды. Идти несложно, так как речная долина широкая, но набитой тропы вблизи русла нет. Верхняя часть реки примечательна двумя обширными полянами с разбежкой русла и остатком наледи. После второй поляны русло сплавное, хоть и много камней. В среднем течении Нёрал сильно меандрирует. Течение медленное, и плыть можно на чём угодно. Здесь встретилась одинокая лосиха. Стоя в прибрежных водорослях, она очень уж как-то безбоязненно, по коровьи, сопровождала лодку взглядом.

     После очередной ночёвки впервые за весь маршрут увидел безоблачный простор при полном безветрии. Север предстал во всей красе – яркой и неповторимой, возможно, такой же, какая окружала наших Пращуров во времена их переселения в Сибирь. В сердце на какое-то мгновенье появилось острое чувство родства не только с окружающей красотой, но и с далёким прошлым. Неописуемое состояние! Здесь, в первозданном Севере, моя Душа будто на миг перенеслась в лета той эпохи, и казалось, будто вот-вот из-за поворота реки покажется караван переселенцев…

     Вообще-то на погоду грех было жаловаться, она хоть и не баловала, но мощные тучи оказывались местного формирования и затяжными дождями не обкладывали. Ночую теперь по своей таёжной привычке у костра под тентом. Так значительно теплей и уютней, чем в крохотной палатке. Ночи всё ещё светлые, и засыпается плохо, хотя, на удивление, стал высыпаться. Значит, клетки организма начали вспоминать о дне длиною в пол-лета…

     Ниже впадения Налдыкана русло реки каменистое, течение быстрое, пришлось снова перейти на пешее передвижение. А через четыре километра река оборвалась с двадцатиметровой высоты. Водопад не обозначен на карте, не заметен при подходе и потому опасен. По этой причине в восьмидесятых годах прошлого века в водопаде утонули шесть туристов (пять парней и девушка, фотографии которых размещены на памятнике). Двое чудом уцелели, и через два месяца (уже по снегу) обратным путём едва живые добрались до Ламы, где их подобрали рыбаки. Водопад сжат скалами и падает в довольно мрачный каньон, который тянется до самого устья. Стоя над ревущим потоком, я представил тот ужас туристов, летящих в бездну, и на миг даже показалось, что ужас этот до сих пор витает над пропастью. Русло реки в каньоне сложено глыбами, и сплав под силу только подготовленным спортсменам на надёжных плавсредствах, но зато по склону долины, как продолжение Аяна, появляются набитые оленьи тропы, облегчающие обход каньона к реке Яктали.

     Запланированный ранее турпоход вверх по Яктали к слиянию с Дулисмаром, к двум водопадам, пришлось сменить на отлёжку, чтобы утихомирить приобретённую накануне хромоту. Яктали – от впадения Нёрала до устья – обычная сибирская река со слабыми перекатами. Запомнилась река сначала плохим обзором из-за дымки от дальних пожаров, а затем, при сплаве до Курейки, проливным дождём. Мне понравилась тем, что ни разу не пришлось вылезать из лодки.

     В восьми километрах от устья Яктали вверх по Курейке расположен самый мощный в России водопад. И хоть высотой он всего двенадцать метров, проплыть мимо, когда он так рядом, и не познакомиться с ним – это всё равно что «поллитру вдребезги». Тут уж никакие оправдания не в счёт. Да и боль в ноге приутихла.

     Будто по заказу на следующий день установилась солнечная погода, и я, оставив под тентом лишний груз, слегка прихрамывая, ушёл вверх по Курейке. Течёт она здесь в крутых скалистых берегах и необыкновенно красива. Большой Курейский водопад издали кажется невзрачным, однако вблизи впечатляет мощью левобережной струи. Половина реки срывается с подковообразного уступа и втискивается в трёхметровую щель. Кажется, что сила, бьющаяся в этом потоке, способна стереть в порошок всё что угодно. И это при низком уровне воды. Можно лишь вообразить, какова мощь водопада в период половодья.

     На обратном пути к стоянке встретились первые берёзки Путорана. Я уже привык к их отсутствию на плато и был приятно удивлён. Трудно судить о разнообразии или скудости растительности Заполярья, когда нет представления о местной норме того или иного вида. Например, встретилось хилое соцветие золотого корня, но по одному растению ведь не скажешь об его ареале. Ясно, что по сравнению с более южными широтами, растительность заполярного плато беднее. Хотя таких, как здесь, богатых плантаций дикого лука с пером до полуметра мне нигде не встречалось. Да и о животном мире не скажешь, что он беднее южного, особенно об обитателях рек и озёр. Пожалуй, северные водоёмы пока ещё изобильны. Вообще в наш век правильней сравнивать не Север и Юг, а урбанизацию и Природу. Как нет Природы в северном Норильске, так нет её и в южном Владивостоке. И чем дальше от прогресса, тем разнообразнее растительный и животный мир.

     При подходе к своей стоянке наткнулся на свежую медвежью лёжку в прибрежной траве. Сильно забеспокоился об оставленных вещах, поскольку не раз бывал свидетелем косолапого разбоя. Но обошлось, всё лежало в целости и сохранности.

     Курейка после впадения Яктали – река с широким руслом и множеством проток. При подходе к озеру Дюпкун течение реки замедляется, русло ширится, мелеет и незаметно становится озером, сжатым крутыми склонами. Как я потом узнал, здесь в октябре нерестится голец, правда, размерами он гораздо мельче аянского. Озеро, укрытое слоем низких туч, – сначала тихое, будто спящее – через час проснулось; сильный ветер вмиг разогнал встречную волну и заставил высадиться на берег всего в десяти километрах от очередного кордона. В третий раз за день начался дождь.

     Напрасно прождав полторы суток благоприятной погоды, я свернул стоянку, взвалил рюкзак и по скользким от мокрого ила камням приковылял на кордон, на котором неожиданно оказалось людно. Кроме инспектора Владимира, его жены и их полуторагодовалой дочки я увидел ещё двух парней и девушку. Владимир сказал, что через неделю прилетит вертолёт кого-то забрать и что-то привезти. Зачем, мол, тебе выбираться по малоинтересным местам полмесяца, если можно сделать это гораздо быстрее. Предложение резонное, тем более что впереди сомнительное (из-за встречного ветра) плаванье сначала по длинному озёру, а затем по ещё более длинному водохранилищу. И я согласился.

     Есть такое выражение: отразиться, как в капле воды. Взаимоотношения людей в обществе, как в капле воды, отразились на кордоне. Они заслуживают отдельного рассказа. А если сказать коротко, то государственная точка (с зарплатой инспектора Заполярья в шесть тысяч рублей!) превратилась в частную лавочку. Как говорится, государство делает вид, что платит, а инспектор делает вид, что работает. Впрочем, как не работать на собственном огороде, приносящем круглогодичное пропитание и солидный доход. Где-то я слышал байку, что ещё Пётр I приказал не платить жалованье инспекторам, дескать, сами себя не обидят под крышей государства…

     «Только бледнолицый брат может два раза наступить на грабли», – сказал Чингачгук в каком-то анекдоте. В этот раз «бледнолицым» оказался я, основательно застряв на кордоне. Вертолёта не было ни через неделю, ни через две – напрочь испортилась погода, тучи легли на плато и плотно занавесили лётное пространство. А ведь интуиция с самого начала подсказывала именно такой исход, потому что много лет назад первые «грабли» уже были. Однако вскоре выяснилось, что потеря дней оказалась невелика.

     Благодаря попутному ветру Дюпкун я проскочил за три дня: сорок километров подбросили на моторной лодке, остальные восемьдесят – на вёслах и под парусом. Прошедшие накануне дожди наполнили речки и ручьи, развесив по крутым склонам озера белые нити падающей воды. Часто слышны были камнепады. Навёрстывая упущенное время, я останавливался лишь в устьях больших ручьёв, чтобы наловить хариуса на следующий день. Правда, у ручья с названием Медвежий почему-то не клевало. Зато не успел я покинуть берег, как у того места, где пытался рыбачить, из зарослей вылезли сразу три медведя. Судя по размерам, мать с пестунами-второгодками. Забавное, даже мистическое совпадение названия ручья и воплощения названия в Явь. А в самом конце озера чуть не случилась ещё одна каверза. Порыв ветра опасно накренил мачту. Снимая парус в пляшущей на волнах лодке, я замешкался, упустил из виду рулевое весло, оно выпало в воду, и лодку быстро отнесло. Минут десять я изо всей силы подгребал оставшимся веслом навстречу ветру и волнам. До потери дотянулся, как выражались раньше, «с глубоким удовлетворением». Повезло дважды подряд. Говорят, что один раз – это случай, два – тенденция, а три – закономерность.

     Вообще-то я об этом не думал, но едва миновал Дюпкун и вплыл в Курейку, как увидел вдалеке ниже по течению моторную лодку. В ней оказался бородатый рыбак и охотник Игорь, собиравшийся на следующее утро плыть в Светлогорск. Услышав, что меня тоже интересует этот пункт назначения, он окинул взглядом моё снаряжение, спросил, нет ли ещё чего-нибудь, и пригласил в попутчики. Это было уже нешуточное везение: за один день оставить за спиной двести километров. Правда, было опасение, что не хватит бензина: всё-таки центнер лишнего веса. Но и здесь повезло, хотя за полкилометра до причала один мотор всё же заглох. Я понял, что попал в белую полосу. Удача была для меня «в законе», как компенсация за напрасное двухнедельное ожидание.

     Когда моторка мчалась по водохранилищу, я смотрел на затопленный мёртвый лес, на огромное количество плавающих брёвен вдоль низких берегов, на торчащие из воды топляки – и радовался, что мчусь по загубленной реке на бензиновой тяге, а не на экологически чистой – ветровой или мышечной. Почему-то вспомнилась легенда о Золотой Бабе. И тут же мелькнула догадка, что Золотая Баба – это не обязательно отлитая из золота статуя. Прежде всего, это живая Мать-Природа, несущая всем нам радость; «непорочная дева», женская ипостась Всевышнего Рода – при-Рода. Она есть там, где «князь мира сего» не мешает рождать гармонию – такую, какая сегодня есть ещё в Путоранском заповеднике и которой нет уже в нижнем течении Курейки.


     Почти пустой самолёт АН-24, летевший из Светлогорска в Красноярск, сделал промежуточную посадку в Туруханске. Здесь я познакомился с четырьмя «новыми русскими» мужиками, возвращающимися с отдыха. Они шумной ватагой влезли в самолёт, завалили переднюю часть салона первоклассным охотно-рыбацким снаряжением, заказали стюардессе коньяк, достали из полиэтиленовых бочонков малосольные куски осетрины, нельмы и устроили пир. Поскольку устроились они рядом со мной, то на время полёта я невольно стал их компаньоном. Трое – сибиряки из разных городов, один москвич, и все обладали высоким рангом чиновников областного масштаба, двое из которых заведовали пенсионными фондами. На удивление, простые в неофициальной обстановке, они расспросили меня, рассказали, где были сами, и показали на цифровых фотоаппаратах последних моделей массу снимков, на которых позировали с огромными тайменями в руках.

     - Наверно, много время ушло на заброску и возвращение? – спросил я, увидев на карте глухую реку, где они рыбачили.

     - Два часа туда, и обратно так же, да там неделя, – и, увидев мой удивлённый взгляд, показали телефон космической связи, намекая, что у деловых людей не должно быть простоев…

     Как заведено в России, встречали государевых людей в Красноярске сверкающие джипы с персональными водителями.

     Во времена Сварожьей ночи в государстве находились средства на беззаботную жизнь высокопоставленных чиновников, хотя ещё чуть более тысячи лет назад, когда нормы и правила в Державе определяло Народное Вече, такое транжирство вряд ли было возможно. Но сегодня есть с кого брать пример.

     С точки зрения финансирования свиты сопровождения и безопасности властных персон неприглядны их «путешествия» в труднодоступные уголки страны с целью надеть электронные ошейники на редких хищников из питомников или порулить транспортными средствами, а не благополучием народа. Конечно, любое «путешествие» можно обосновать, но гораздо полезнее было бы направить эти средства на конкретные мероприятия по охране Природы, на возрождение русской культуры или на индексацию зарплат и пенсий огромной части бедствующих граждан страны. А с точки зрения здравомыслия проведение таких акций напоминает поведение или юнца, пытающегося поразить воображение дамы сердца, или «дорогого, уважаемого» генсека КПСС периода застоя, потешающего себя «героическими» наградами. Видимо, долгое пребывание на вершине власти притупляет чувство меры.

     Ранее уже упоминалось, что разлад в России можно определить одним словом: воровство. Страна – это как большая семья. Повальное воровство в нормальной семье невозможно. Совершенно очевидно, что в неё затесались засланцы, для которых чужая семья – это объект для наживы. А дурной пример заразителен, особенно когда семья разбежалась по разным религиозным конфессиям, питейным заведениям и тайным обществам. Но ведь со временем всё тайное становится явным.