***
– Ваше одеяльце, мадемуазель!
Роман Евгеньевич шагнул к Миле и рванул на себя одеяло. Мила подтянула коленки к груди, но пятки заскользили по шелковой простыне. Лицо хозяина пугало своей бледностью. Лишь сейчас, вблизи, Мила заметила, насколько глубокий шрам пересекал горло Романа Евгеньевича, ей стало жутко: этому человеку когда-то перерезали горло, почти отсекли голову, но он жив, и теперь хочет ее крови…
Швырнув одеяло на пол, он вырвал из рук Милы влажный халат, не сводя с нее налитых бешенством глаз. Шумно втянув воздух носом, он хлестнул Милу халатом по лицу. Мила прикрыла глаза ладонями, пытаясь защититься, а когда отняла руки от лица, увидела пистолетное дуло у своей переносицы. Калибр ствола казался огромным, но даже не это испугало Милу: пистолет ходил ходуном, он мог выстрелить и от случайного движения дрожащего пальца.
– А ну, быстро, ссыкуха: что ты услышала?
Дуло больно уперлось Миле в лоб. Она вздрогнула, но не от испуга, а скорее от обиды – вот и все, сейчас маленький кусочек свинца разорвет ей голову, как в дешевом кино, кровь и мозги брызнут на стену, и все они, бандиты и убийцы, будут смотреть на нее, мертвую, раздетую, своими гадкими глазами…
– Ну!
Роман Евгеньевич для убедительности потряс пистолетом. По коридору, приближаясь, гремел топот охранников – они, конечно, услышали крики хозяина. Опередив их, Татьяна ворвалась в комнату. Рыжий парик сбился набок и закрывал пол-лица.
– В чем дело, Ромчик?
– Эта падла подслушивала, – задыхаясь от ярости, сообщил хозяин.
– Н-да-а… Любопытство сгубило не только кошку, – спокойно заметила Татьяна, глядя на Милу и хозяина как на единую скульптурную группу. Затем обратилась непосредственно к Миле: – Так это ты там… напрудила?
– Еще и обгадится не раз, – многообещающе прошипел Роман Евгеньевич и кивнул своим вассалам: – К Захиру. И быстро, пока не рассвело.
…Мила почти не вспоминала об Игале, да и все произошедшее на вилле в Рамат-Илиягу казалось полузабытым сном, который вдруг всплывает в памяти в связи с чем-то подобным, пусть даже отдаленно напоминающим пережитое в том сне. Точно так же, как Игаль, Роман Евгеньевич тихо вошел в темную комнату к Миле, но, в отличие от Игаля, он был с пистолетом и с помощниками, каждый из которых был намного сильнее Милы. И если тогда она убежала из Рамат-Илиягу, как бегут из страны, убив главу правительства, то сейчас бежать было некуда.
Теперь от нее ничего не зависело.
Через несколько минут Сенечка крепко держал Милу, а Татьяна ловко вывернула ее руку – Мила ощутила спиртовый холодок на локте, и в тот же миг игла быстро вошла в вену. Как ее выносили на улицу, укладывали на заднее сидение джипа, Мила уже не чувствовала.
***
Густой запах жареной баранины плыл из кухни, и голодный Сенечка все время сглатывал слюну. В другое время он без стеснения попросил бы у Захира кусок мяса с жиром и чашку настоящего кофе, смолотого вручную, а не в электрокофемолке, а на закуску – большой кусок рассыпчатой халвы…
Но не сейчас, не сегодня.
А сейчас текилу, мясо, кофе, рахат-лукум, шербет и прочие восточные яства будут жрать трое пожилых аргентинцев, случайно проезжавших мимо и увидевших вывеску кафе-столовой Захира. Им, жирным приблудам, а не Сенечке, достанется вкусный обед. Ради них, а не ради Сенечки, суетится и мечется по кухне повар. Для них, а не для Сенечки, гремят крышки и звенит посуда…
Низкий голос Захира звучал тихо, но уверенно и твердо. Захир почти не глядел на собеседника, он, казалось, говорил сам с собой, и, если бы не иврит, то его монолог напоминал бы заунывную песню муллы с минарета. Веселиться ему было не с чего. Дела шли из рук вон плохо. Виноват во всем, конечно, Израиль – именно Израиль все больше и больше перекрывает воздух бедному мусульманину. Сегодня на дороге нет того движения, которое было всего лишь год, даже полгода тому назад. Израиль заботится о своей безопасности, о том, чтобы как можно меньше палестинцев бесконтрольно проникали на его территорию. Введены жесткие проверки автомобилей, рюкзаков, сумок, даже поясных кошельков – израильские солдаты и полицейские ищут оружие и взрывчатку. Строго проверяются документы – ловят объявленных в розыск палестинских боевиков. Теперь не каждый палестинец может попасть в Израиль на заработки, не каждый турист может проехать по этой дороге, и даже не каждый израильтянин может вырваться на «территории», чтобы купить здесь продукты или вещи по очень низкой цене…
Почти опустела дорога. Политика Израиля ведет Захира к катастрофе. Евреи, именно евреи лишили Захира клиентов, которые могли бы поддерживать его бизнес. Кафе-столовая оказалась на грани закрытия, а четырех жен Захира и тринадцать его детей ожидало голодное существование.
Пришлось уволить одну из официанток и младшего повара, сократить закупки, отказаться от многих выигрышных планов. Одним из них было создание «комнат любви», где уставшие с дороги путники могли бы найти услады с красивыми девушками, как сто, двести, тысячу лет назад. Красивая восточная традиция, угодная Аллаху. Захир успел купить двух молоденьких девчонок, четырнадцати и шестнадцати лет, из бедных многодетных семей, но недолго пробыли они здесь – пришлось вернуть их родителям на вечный позор: девчонки не окупали даже своего содержания, и все по той же причине – не хватало клиентов…
Однако не закрывал Захир своего придорожного кафе. Он не мог этого сделать, даже если бы захотел…
И вот почему.
Священный долг каждого истинного мусульманина – стать шахидом, то есть отдать жизнь в борьбе с иноверцами. Заборы, столбы, стены палестинских домов сегодня оклеены портретами героев-мучеников, которые с раннего детства готовились к мести, и вот, свершив ее и вознесясь в небеса, призывают братьев последовать их примеру. Арабские мальчишки, с пеленок воспитанные на ненависти к неверным, играют не в прятки и не в футбол – они играют в шахидов. Они мечтают о тех временах, когда взрослые дяди научат их пользоваться взрывчаткой и торжественно вручат «пояс шахида» – крепкий ремень из верблюжьей кожи с ячейками-гнездами для ловко изготовленных кустарных бомб-шашек. И тогда…
Аллах акбар!
Бить еврея, убивать его всюду и всегда! Надевший пояс со взрывчаткой на себя или своего сына и взорвавший себя среди многих евреев будет благословен! Ведь сказано в священном Коране: «Назначили мы для неверных ярмо, оковы и пылающий огонь»!
Сионист, умри вместе со мной! Аллах акбар!..
И похоронят его, Хусейна, Саида или Мустафу, но не будет слез, не будет печали и траура, в семье… да что в семье – во всей Палестине! – будет праздник, веселье и ликование: еще один истинный мусульманин стал человеком-бомбой и совершил свой высший подвиг, и Аллах уже подарил ему вечное блаженство, и семьдесят две девственницы вечно будут принадлежать ему, Хусейну, Саиду или Мустафе! И на первых страницах палестинских газет будут его фотографии, и фотографии счастливых родителей.
«Герой-страдалец Муса (Ахмет, Джафар и т.п.), зверски замученный израильской военщиной, наш невинно убитый ребенок…»
Не беда, что этот ребенок обильно бородат, усат и почти лыс, и на предсмертном снимке он позирует, держа в руках автомат Калашникова со сдвоенными, перемотанными скотчем рожками-магазинами. Зато осиротевшие родственники получат материальное вознаграждение – две или даже целых три тысячи долларов за то, что сумели воспитать достойного шахида, павшего с именем Аллаха на устах. Деньги эти будут совсем не лишними для многодетной арабской семьи.
А там глядишь, и следующий сын повзрослеет, будет мечтать о «поясе шахида»…
Десятки боевиков ХАМАС, «мучеников аль-акса», «исламского джихада» и других патриотических организаций находили здесь, у Захира, приют, ночлег, пищу по дороге в Израиль для совершения святой акции мести. Захир не знал их имен, но старался запомнить лица – лица героев-смертников, истинных мусульман, которые через несколько дней, а то и часов совершат свой высший подвиг во имя ислама. Счастливые, они услышали голос Аллаха! Аллах позвал их и дал в руки оружие, а сразу же после подвига подарит им по семьдесят две девственницы, не считая вечного блаженства. Судя по всему, этих девственниц-гурий на небесах просто фантастическое количество. Да и как тут не замечтать о райских красавицах, когда вокруг, куда ни глянь, ходят ну такие арабки-уродины, запаршивевшие, беззубые, вонючие…
Правда, с недавних пор священную акцию мести начали совершать и девушки-мусульманки, то ли облачаясь в «пояс шахида», то ли пронося взрывчатку в сумке или на животе, представляясь беременной. Наверное, после смерти их ждут семьдесят два юноши-девственника… впрочем, там, на небе обязательно разберутся: ведь каждый шахид, будь он мужчиной или женщиной, должен получить свою награду – этому будущих мстителей учат с первых классов школы.
И в первых же классах им объясняют, что молодые русские патриоты-революционеры тоже очень любили взрывать бомбы, преимущественно в присутствии царей и генералов. И нужно брать с русских пример, потому что сейчас они, своевременно и достаточно повзрывав, построили сильное государство – Россию. Кроме того, традиции добровольного самоубийства воинов ислама во имя Аллаха сейчас около тысячи лет, но это уже история, в которой Захир не особо силен.
Он знает, что арабские террористы-смертники, как правило, 14–20-летние полунищие мусульмане. Бывают, правда, и чуть постарше и поопытнее – в последнее время взрываются в толпе иноверцев также выходцы из весьма обеспеченных семей.
Однако родственников высоких палестинских вождей среди них почему-то нет. Наверное, готовятся к более смертоносным делам, глобальным и дорогостоящим…
А простой «человек-бомба» весьма прост и дешев, да и действует куда лучше любого управляемого снаряда. Он состоит всего лишь из одного мученика, куска водопроводной трубы, трехсот-четырехсот грамм гвоздей или коротко нарезанной проволоки, пороха, батарейки для фонарика, ртути из термометра и двух-трех капель ацетона.
Стоимость такого заряда (конечно, кроме самого мученика) – не более 20 долларов. Зато потом вечная небесная жизнь с молодыми гуриями, девственность которых восстанавливается после каждого соития!..
…Хмурые, немногословные, они уходили поздним вечером, чтобы затемно успеть проникнуть в стан врага. Почти всегда вел их Раджуб – молодой, но уже опытный проводник.
А вскоре весь мир узнавал об очередных акциях мести исламских героев.
…Гремят взрывы в израильских автобусах, супермаркетах, учреждениях, в местах массового отдыха. Пронзительно гудят сирены амбулансов и полицейских джипов, репортеры скороговоркой комментируют последствия террористического акта, совершенного новым палестинским самоубийцей, объективы телекамер скользят по жертвам террористического акта… Раненых вносят в реанимобили, целлофановыми накидками укрывают убитых…
А глаза арабов, даже израильских, искрятся восторгом и радостью, их откровенные улыбки наглядно свидетельствуют, что сегодня у них праздник, ведь у их «неверных» сограждан сегодня большая беда. Тут же начинается бурное прославление очередного мученика: дешево распродаются кассеты с его последним обращением к Аллаху, о нем говорится в мечетях (в том числе и израильских), его портретами оклеиваются стены и заборы арабских кварталов, в его честь слагают стихи и песни.
И, как всегда, семья отмечает смерть сына-шахида с музыкой, танцами и весельем…
И Захир гордится собой, он ведь тоже принял посильное участие в очередном ударе по иудеям. Вот и сейчас в теленовостях он услышал о нападении на группу солдат ЦАХАЛ, хотел узнать подробности, но приехал человек от Романа, а при нем неудобно проявлять интерес к израильской трагедии…
– Мне не нужна эта женщина, – повторил Захир. – И не только по цене, которую хочет Роман. Я не возьму ее и даром. Мне не нужен лишний рот, не приносящий прибыли. Скажи Роману, что Захиру не нужна эта женщина. Пусть Роман предложит ее Ахмету, но я сомневаюсь, что и Ахмет захочет ее купить. У нас нет денег. Ни у кого из нас нет денег. Ваше правительство лишило нас денег и еды. Мы скоро все умрем с голоду. Евреи отняли у нас всё, всё, что у нас было…
Сенечка знал, что Захир кривит душой.
Знал Сенечка, что кто-кто, а уж Захир и Ахмет с голоду не умрут, что их бизнесу помогают боевики террористических организаций в обмен на некоторые услуги, не требующие ни от Захира, ни от Ахмета особых усилий. Но спорить не стал, он понимал, что если Захир сказал «нет», то переубедить его уже невозможно, и многословие этого араба говорит о том, что он сомневается в понятливости собеседника, и повторяет одно и то же по несколько раз, чтобы тот лучше уяснил для себя смысл сказанного и подробнее передал Роману.
– Кроме того, – продолжал Захир, кивая головой, – в последнее время ваши солдаты, солдаты ЦАХАЛ часто приходят ко мне, ищут здесь чужих людей и оружие. Что я скажу им, если они найдут у меня русскую женщину? Если бы она была хотя бы арабкой или еврейкой – это другое дело, можно было бы что-то придумать и обмануть… Но она – русская. Скажи Роману, что я очень его уважаю, но купить у него русскую женщину не могу. Не потому, что хочу обидеть Романа, а лишь потому, что она мне не нужна. Просто не нужна, понимаешь?
Сенечка давно уже не слушал Захира. Он пытался сообразить, что же ему теперь делать с Милой. Везти обратно? Во-первых, это рискованно – можно нарваться на израильский патруль, и придется объяснять, кто эта женщина в машине, без документов и в таком измученном после наркотического сна состоянии. Тем более, сейчас, на обратном пути, она может закричать, что ее похитили… Ведь когда он вез Милу сюда, то она крепко спала после укола, Сенечка попросил не трогать ее, и у дорожных патрулей она не вызвала подозрений. Во-вторых, сам же Роман Евгеньевич может спросить: а зачем ты ее привез назад? Кому она теперь нужна?
Если же завезти ее подальше в пустыню и там придушить… А если Роман Евгеньевич в случае отказа Захира имеет на эту Милу какие-то другие планы, в которые не посвятил Сенечку? Ведь семь пятниц на неделе у хозяина. Вот сиди и думай… Проще всего, конечно, позвонить боссу по мобильному и услышать первый же вопрос: «Ты что, Сенечка, ребенок маленький? Для тебя принятие решений – новый вид деятельности?» Но ведь хозяин и сам не предусмотрел такого варианта…
– Пусть не обижается Роман. Пусть он поймет, что мне не нужна эта женщина, – печально сказал Захир.
– Он поймет. Он не будет обижаться.
– И ты не обижайся, хорошо?
– И я не буду обижаться, – вздохнул Сенечка, хотя от того, будет он обижаться или нет, совершенно ничего не менялось.
***
Сознание вернулось внезапно – Мила даже вздрогнула, сразу же открыв глаза. Она лежала на своем диване, в своей комнате на улице Дарвина, полностью одетая. Окно было распахнуто, шумела улица, раздавались голоса, смех, трамвайные звонки. В небе плыли прозрачные облака…
Бывший муж ходил взад-вперед по комнате, громко топая ботинками. Кретин, неужели он не понимает, что Мила устала, Мила легла отдохнуть, даже вздремнула. Интересно, откуда у него ключ, как он попал в квартиру? Ах, да, это же его квартира… Тогда как сюда попала Мила? Хотя нет, квартира на Дарвина никогда не принадлежала Валерию, здесь всю жизнь жила Мила с мамой. Что он здесь делает? Может быть, снова пришел мириться? Тогда почему молчит?..
Мила предполагала, что в браке Валерия больше всего привлекала эта самая квартира, наличие бессловесной тещи и стабильная зарплата самой Милы. Но и после расставания он приходил сюда на правах старого знакомого или близкого друга. Мила уединялась в своей комнате, а Валерий с бывшей тещей подолгу сидели за чаем в кухне.
Однако если бы Мила твердо знала, что без нее Валерий скатится на самое дно, сопьется, сядет в тюрьму и тому подобное, то она вздохнула бы с облегчением и забыла о нем навсегда. Тогда она взяла бы реванш…
Мила захотела прогнать Валерия или, по крайней мере, попросить, чтобы он не топал так громко, но не было сил даже открыть рот…
Она приподнялась на локте и больно ударилась лбом о какую-то перекладину, которой здесь, в ее комнате, никогда раньше не было.
…Это была не квартира – Мила находилась в каком-то незнакомом помещении, явно нежилом, жарком и душном. То ли сарай, то ли кладовка с низкими нарами. Пахло горячей пылью, гнилым тряпьем и плесенью. Над головой низко нависал потолок, почерневшие от времени доски прогнили до дыр и, казалось, в любой момент могли обрушиться.
С трудом повернув голову, Мила снова вздрогнула – теперь уже от пронзительного детского крика.
Девчушка лет пяти, прочно закутанная в несколько платков, так, что оставалась лишь щель для глаз, вопя что-то на непонятном языке, стремглав бросилась прочь: наверное, ей было приказано сообщить, когда Мила очнется. Тут же в помещение вошла пожилая женщина в длинной мусульманской одежде, голова и лицо ее тоже почти полностью были закрыты крепкой тканью, вслед за нею появился Сенечка. Скользнув взглядом по Миле, Сенечка тут же вышел, а арабка протянула Миле жестяную баночку «пепси-колы». Непослушными руками Мила вскрыла баночку и выпила залпом, несмотря на то, что напиток был очень теплым.
В голове немного прояснилось. Было весьма интересно узнать, куда она попала, но сейчас спросить было не у кого – обитатели этой постройки явно не понимали русского…
Сенечка вернулся через полминуты, она даже обрадовалась, увидев его.
– Ты куда меня привез?
– Уже никуда. – Он дернул ее за руку. – Одевайся, поехали.
– Куда?
– Куда-куда!! Раскудахталась!
Сенечка нервничал. Он сам не знал, что делать с Милой, и ее вопрос немало взбесил парня.
Через несколько минут синий джип «Мицубиши» мчался по пустыне. Сенечка все-таки решил отвезти Милу назад, к Роману Евгеньевичу, если тот, конечно, даст на это согласие. Но, прежде всего, нужно попасть в зону уверенного приема сотовой связи и позвонить боссу…
Милу разместили на заднем сидении, заблокировав дверцы с обеих сторон. Фары замаскировали синими военными светофильтрами. Впереди, рядом с Сенечкой, сидел молодой арабский парень, оба они что-то возбужденно обсуждали на иврите, это очень раздражало и пугало Милу – она не понимала ни слова. Начало темнеть, тусклые лучи фар плясали по разбитой колее, автомобиль бросало из стороны в сторону, Миле пришлось покрепче ухватиться за поручень над дверцей, чтобы не набить себе шишек на многочисленных ухабах и выбоинах. Около какого-то полуразрушенного строения джип остановился, попутчик выскочил из машины.
– Тода леха, Раджуб, бай! – крикнул ему вслед Сенечка.
Тот махнул рукой и скрылся в проломе стены.
Сенечка резко взял с места. Джип дернулся, скрипнув рессорами, Милу снова тряхнуло, да так, что лязгнули зубы.
– Может быть, хоть сейчас я могу узнать, что происходит? – спросила она.
– Заглохни! – зло бросил Сенечка. – Сейчас самое херовое место…
Ехали молча. Миле казалось, что здесь нет никакой дороги – сплошные рытвины, фары выхватывали из мрака лишь кочки и редкие кусты. Машину то и дело подбрасывало, мощные амортизаторы не всегда гасили толчки, Милу укачивало. Иногда она ненадолго проваливалась в сон, и эти минуты были сладкими. Просыпаясь от очередного сильного удара и скрипа рессор, она чувствовала лишь обиду – обиду на себя за то, что дала себя одурачить так по-глупому; на Романа Евгеньевича, который подло воспользовался ее доверчивостью, как и доверчивостью других девчонок; на Сенечку, который все время молчит… Хотя несколько раз он пытался кому-то дозвониться по мобильному телефону, но тщетно – то ли ему не отвечали, то ли была занята линия.
Вдруг Сенечка плавно притормозил. Опустил боковое стекло, прислушался. До Милы тоже донеслось еле слышное пение мотора. Через несколько секунд вдали остро вспыхнули огоньки фар, неизвестный автомобиль на большой скорости пересекал путь Сенечкиному джипу.
– Все, порядок, – оживился Сенечка. – Дорога на Ашкелон.
Дождавшись, пока одинокий автомобиль скроется за поворотом, он нажал на газ.
Мила слышала, как облегченно вздохнул Сенечка, он даже начал что-то насвистывать.
Напряжение спадало, и Мила немного пришла в себя. Голова слегка кружилась, в горле запершило. Неужели простуда? Где она могла простыть в такую жару? Не иначе, протянуло, когда спала в том полуразваленном сарайчике…
Мила судорожно закашлялась, прижав руку к груди и резко наклонив голову.
– Проклятые рудники? – хохотнул Сенечка, оглядываясь на Милу. От радости, что проскочили неприятный участок дороги, он снизошел до общения с пленницей. – И где это вас, таких чахоточных, наскребли?
Мила промолчала. Сенечка, не дождавшись ответа, снова уставился вперед. Пробуксовывая всеми четырьмя колесами, джип с трудом вскарабкался на шоссе. В свете фар сверкнул дорожный указатель с надписью на иврите и английском – «Ашкелон».
– Проскочили, – довольно улыбнулся Сенечка. – Здесь уже никто нас не тормознет. Раджуб свое дело зна…
Автоматная очередь веером трассирующих пуль прорезала темноту прямо перед капотом джипа, потом ударила где-то позади, машина резко остановилась, словно налетев на препятствие.
– Й-йоб-б-т-ать… – пробормотал Сенечка, снова выжимая полный газ.
В ту же секунду по автомобилю коротко защелкало, словно кто-то бросил в борт горсть горошин, засвистели тонкие струйки сквозняка, Мила увидела три или четыре круглых отверстия на боковом стекле, соединенные паутинкой трещин. Сенечка охнул и, бросив руль, завалился на правое сидение, джип на полной скорости вынесло в кювет, от лобового удара мелкой крошкой высыпались стекла; сверкнув градом искр, с громким скрежетом смялся, разрываясь, металл обшивки…
Последнее, что восприняла Мила уходящим сознанием, были клочья кустов в ее ладонях и полный рот песка...