***
Он с детства не любил коллективов.
До сих пор Аркаша с содроганием вспоминает, как его, орущего и упирающегося, тащили в детский сад, как, вцепившись ладошками в металлическую решетку, обессилев от рыданий, он провожал беспомощным взглядом удаляющихся маму или бабушку Алину.
Летние детсадовские дачи были для него настоящей пыткой. Пока его друзья кидались яблоками, отрывали лапки кузнечикам или дразнили пьяного сторожа дядю Витю, Аркаша простаивал у ворот, с надеждой вглядываясь в уходящую к горизонту проселочную дорогу – не идут ли уже за ним мама или бабушка Алина. Еще не знакомый с творчеством Антона Павловича, он скулил над листком бумаги в клетку, выводя огрызком карандаша: «Милая мама милая бабушка Алина забирите меня оцюдова тут мне плоха и грусна»...
В школьные годы чудесные его несколько раз отправляли в пионерские лагеря. Из первого лагеря его, девятилетнего, эвакуировала бабушка Алина – не выдержав слез единственного внука, она написала расписку на имя начальника пионерлагеря «Лесная тропинка», и спустя полтора часа Аркаша разве что не целовал родные домашние стены.
Через год он, выкрав собственный рюкзак из камеры хранения, почти открыто ушел из лагеря «Лесная полянка». Наивно бежал по шоссе, но был пойман на полдороги к городу. Его вернули в лагерь и на вечерней пионерской линейке выразили большое пионерское «фу» в назидание другим юным ленинцам, замышляющим подобное безобразие. Однако через два дня он снова бежал, теперь уже налегке, перекатившись через борт грузовика с грязным бельем. На этот раз он остался дома, правда, бабушке Алине пришлось, кряхтя и охая, слезать с постели, ехать в лагерь и снова составлять расписку о добровольном изъятии внука. Она была очень добрая, бабушка Алина.
Через год она умерла. Мама разрывалась на двух работах, и тринадцатилетний Аркаша целыми днями был один. И вдруг к «Олимпиаде-80» маме предложили очень выгодную командировку в Москву. Олимпийская трасса должна была пролегать через Харьков, и маму в числе еще двухсот областных работников культуры вызвали на месячную стажировку.
– В лагерь поедешь, – твердо сказала она Аркаше.
– Не поеду.
– Еще как поедешь. Со свистом. Меня весь июнь не будет дома. Один ты жить не сможешь. А лагерь… Ну, ты уже большой мальчик. Другие в твоем возрасте уже были Героями Советского Союза. Валя Котик, Леня Голиков, Кычан Джакыпов, не говорю уже о Лизе Чайкиной…
– Так они же умерли все, – слабо возразил Аркаша.
– А ты, будь спокоен, не умрешь. В лагере тебя будут много кормить и хорошо гулять.
И попал Аркаша в пионерский лагерь «Лесная опушка» – как Христос на Голгофу, как Орфей в седьмой круг Дантового ада. И не было у него здесь ни одного Вергилия, зато с дьяволами был сокрушительный перебор. Дьяволов было целых три, и звали их – Марина, Таня и Оля.
Ужас начался на второй день, когда большеголового и ушастого очкарика Аркашу Хайкина единогласно избрали председателем совета второго отряда за то, что он предложил назвать свой отряд романтическим и непонятным для всех словом «Атланты», случайно услышанным в какой-то новой гитарной песне, из которой запомнил лишь одну строчку – «Атланты держат небо на каменных руках…». Врожденная застенчивость не позволила отказаться, и с этого момента Аркаша познал черные дни: трое девчонок не давали ему проходу.
– Атлант! Председулькин! – хохотали они, неожиданно толкая в спину, выдергивая из его штанов майку или же, подкравшись сзади, вдруг цепко хватали его между ног, что было особенно противно, больно и стыдно.
Марина, Таня и Оля, в отличие от других пионеров второго отряда, всегда держались вместе, втроем, их почему-то объединяла общая идея – напакостить «председулькину», унизить его, затравить. Эти вредные девчонки с воплем Тарзана и гоготом Фантомаса гонялись за Аркашей по главной дорожке лагеря – Аллее Славы, с обеих сторон уставленной портретами павших на войне ровесников. Аркаше оставалось лишь позорно убегать под суровыми взглядами юных героев. Бить девчонок он не мог в силу своего воспитания, а жаловаться старшему пионервожатому Семену Ивановичу было убийственно стыдно: как же это так, председателя отряда, пионерского командира обижают три пионерки, гоняются, дразнят и хватают за яйца…
Где это видано, кому сказать…
…Спальня для мальчиков первого и второго отрядов была общей.
«Мужики», многие из которых были уже комсомольцами, незлобно подтрунивали над «пацанами», рассказывали перед сном «анекдоты с матюгами» и вслух мечтали «отдрючить» красавицу Лику Валентиновну, воспитательницу своего отряда. У них уже были другие интересы.
Подглядывали, взгромоздив стулья на скамейки к высоким окнам душевой, когда там мылись девочки; подпрыгивали, пытаясь заглянуть в окна девчачьих спален; ковыряли гвоздем «глазки» в фанерных перегородках туалета… Девчонки затыкали эти дырочки пучками травы или конфетными фантиками, но «глазки» появлялись снова и снова, разной величины и на разных уровнях. Однажды Аркаша, услышав движение за перегородкой, невольно приник к отверстию, но кроме чьего-то взметнувшегося подола и высоко оголенных худеньких ног так ничего интересного и не углядел…
– Везет же некоторым, – завидовали «мужики» в спальне, когда, сдав вечерний рапорт Семену Ивановичу, обессиленный от погонь «председулькин», сопя, натягивал на себя одеяло. – Три чувихи за ним бегом бегают, чтобы он им засадил по самые помидоры... Кто бы за нами вот так гонялся, чтоб аж тапки теряли!.. Да хапни ты Маринку за сиську, Таньку – за письку, Ольку – за жопку, они же все аж пищат! Парень ты или кто, девок боишься или что?..
Но Аркаша не мог.
По периметру территории пионерлагеря, по диаметру, по касательным и прочим геометрическим линиям он бегал от завывающих и хохочущих врагинь – Марины, Тани и Оли. Гадкая Марина придумала новую шутку – внезапно выскочив перед Аркашей, на мгновенье вздергивала пальчиком свою куцую юбочку, под которой мелькали туго натянутые трусики с Винни-Пухом, или вдруг задирала футболку, обнажая не по-пионерски развитую грудь, при виде которой Аркашина пипка напрягалась, упираясь в шорты, и это весьма мешало результативному бегству.
За эту лагерную смену он похудел на два с половиной килограмма и получил стойкое, необратимое отвращение к коллективизму.
Заключительным аккордом стал пионерский костер, посвященный концу смены. Едва лишь вспыхнула груда валежника, обильно политая керосином, и первые искры взметнулись в черное небо под грянувшее «Взвейтесь кострами…», как Оля вдруг дернула Аркашу за рукав:
– Сюда иди, что-то увидишь…
– Не… – с тоской заныл Аркаша, уже предвкушавший долгожданный конец лагерных мучений и скорое возвращение в родные пенаты.
– Тю, боягуз, пойдем, ты такого никогда еще не видел…
Сто семьдесят шесть пионеров заворожено смотрели на гудящий костер. Ударила радиоустановка – «Ле-нин! Па-артия! Ком-со-мол!..»
– Каждый пионер готовится стать комсомольцем, – гремел голос Семена Ивановича из мощного громкоговорителя. – Комсомол – надежный резерв и помощник Коммунистической партии!.. Юные пионеры! К борьбе за дело…
А Оля уже тянула испуганно-заинтересованного и почти не упирающегося Аркашу в заросли кустов. Он не ожидал ничего хорошего, но активно влекомый Олей, тащился следом, беспомощно и обреченно.
Отблески пионерского костра скрылись за густыми деревьями, когда на него вдруг набросились из темноты, повалили спиной на колючую от сосновых иголок землю, рот ловко заткнули какой-то тряпкой, стянули шорты, весело подергивая и приподнимая Аркашу за ноги. На мгновенье он увидел широко раскоряченные колени и голые ягодицы, опускающиеся на его живот. Чьи-то пальцы потянули его за пипку, вздыбленную до предела, она вдруг юрко скользнула во что-то мягкое и теплое. Аркаша едва не потерял сознание от охватившего его страха, онемел и оглох – весь мир и вся его тринадцатилетняя жизнь сомкнулась до охвата этой белеющей в темноте круглой девчачьей попы, которая прыгала вверх-вниз, упруго обволакивая и вгоняя в себя готовую разорваться от натуги Аркашину плоть. Рядом он обнаружил Олю и Таню – прильнув щеками к земле, глубоко дыша и распахнув рты, обе жадно рассматривали подробности происходящего. Он сам забился и задрожал, хрипя то ли от ужаса, то ли от наслаждения – неведомая сила заставила его конвульсивно вталкиваться все глубже и глубже в гадкую Марину. И чем неистовее становилась эта скачка, тем больше задыхался Аркаша, пока Марина вдруг не взвизгнула, запрокидывая голову, и, судорожно задергавшись, не скатилась с Аркаши… Он вскочил на четвереньки и грубо навалился на нее, пытаясь снова ткнуться, втереться ей между ног, в вожделенную щелку-дырку, о которой столько слышал, но ни разу не видел, но Марина почему-то крепко сжалась, ударив его острой коленкой в живот – «конец фильма, пошел вон…»
– Вы что тут делаете?! – громом ударил голос Семена Ивановича.
Девчонки рванули прочь, врассыпную, треща кустами, но Аркаше на все уже было наплевать – он схватил в кулак свою воспаленную пипку, сердце вместо одного удара выдало сразу три, и вязкая молочная слизь сильными рывками изверглась из Аркаши. Он готов был уже ко всему – и к тюрьме, и к двойке по поведению.
– Очень вредно, – изрек Семен Иванович, погрозив пальцем. – Дрочиловка – опасный враг для молодого растущего организма. А что это ты жуешь?
Он сунул пальцы Аркаше в рот и вынул мокрую от слюны тряпку. Брезгливо развернув ее, щелкнул зажигалкой, в отблеске огонька мелькнула яркая картинка – улыбающийся Винни-Пух.
– Это… Маринкины, что ли? – удивленно и растерянно спросил Семен Иванович, вертя в руках то, что оказалось девчачьими трусиками, и медленно ушел туда, где звенели пионерские песни и звучали клятвы быть всегда готовыми.
…Через много лет, уже во время экономического кризиса, Аркаша встретил Олю в очереди за разливным пивом. Она тронула Аркашу за руку, и он с трудом узнал в этой обрюзгшей, располневшей и дышащей перегаром женщине одну из тех глумившихся обидчиц, тут же ощутил легкий укол стыда за былое, хотя никакой вины за собой не чувствовал.
Разговорились. Поскольку общие воспоминания были сведены лишь к той лагерной смене, вспомнили о Марине и Тане. Марина окончила политех, инженерит на «Электротяжмаше», вышла замуж, растит двоих сыновей. Муж ее, Славик, – бизнесмен, совладелец какой-то израильской фирмы по найму работников. С Таней Оля не встречалась уже давно, правда, несколько раз видела в газетах ее стихи с фотографией. Сама Оля разведена, детей нет, талантом Бог не наделил, работает машинисткой в проектном бюро, зарплату видит лишь три-четыре раза в год, вот пивка решила попить, не хочет ли Арик составить ей компанию…
– Зачем вы это сделали тогда именно со мной? – задал Аркаша давно волнующий его вопрос, тут же устыдившись своего любопытства, но было уже поздно. – Ведь многие пацаны так мечтали…
– Видишь ли, Арик… Это можно или понять, или не понять, а вот объяснить трудно. Ты был таким чистеньким и наивным, прямо на зависть. Как куколка, аж зло брало. Плюс еще – «председулькин», еврейчик, уши торчком, очки… так что ужасно хотелось тебя испортить. Просто так.
– Всего лишь?
– Ага… Помнишь Семена Ивановича?
– Помню. Здоровенный дядька с дивным волжским басом и всегда в пионерском галстуке.
– Да. Так он по вечерам зазывал Марину к себе и… ну, давал в рот, и только. Он знал, что она уже не целка, но впузыривать боялся – малолетка все-таки, за это срок дают.
– А в рот – нормально? – хмыкнул Аркаша. – За это срок не дают?
– Минет не доказуем, – тоном знатока ответила Оля. – А от Семена Ивановича она приходила с конфетами, шоколадом и прочими вкусностями, кормила нас и полночи делилась впечатлениями. А мы с Танькой были те еще тюти наивные, ничего не знали и х-х… члена живого не видели, и вообще не представляли, как это делается, было страшно интересно…
– И я, как никто другой, более подходил в качестве наглядного пособия, – укоризненно протянул Аркаша.
Оля закурила «Приму» и, сплюнув с языка табачные крошки, пожала плечами.
– Маринка вообще в кровать ложилась с огурцом или с морковкой. Пока не отбрызгаюсь, говорила, уснуть не смогу. Она парня хотела, чтобы ей задвинули по-настоящему, в мочалку... а ты до ужаса боялся девчонок, так что для нее это был дополнительный кайф, понимаешь? И чтобы зрители были…
– Теперь понимаю.
Он внимательно посмотрел на собеседницу. Ни стыда, ни хотя бы запоздалого раскаяния в ее взгляде не было. Наоборот, казалось, что она с удовольствием вспоминает события той прощальной пионерской ночи.
– Ну, так что – ко мне? – Оля прижалась грудью к плечу Аркаши. – У меня еще водочка со вчера осталась, и пивком сейчас затаримся… Я одна вообще-то живу, даже словом перекинуться не с кем...
– Напрасно, – сказал Аркаша. – Человек не должен быть один.
И ушел домой без пива. Ему расхотелось стоять в этой длинной очереди.
***
– Если эта рыжепариковая шмара именно та, о которой я думаю, то зовут ее Таней, – задумчиво резюмировал Аркаша.
– Вполне вероятно, – кивнула Алла. – Анкетных данных ее нам не нужно. Главное, что мы оба ее вычислили. Такие совпадения хоть редко, но все же случаются. А может быть и так, что мы оба ошибаемся.
– Это вряд ли, – возразил Аркаша.
– Почему?
– Почему... Потому что на десять девчонок по статистике девять хотят. Не знаю, почему. Чувствую, что мы где-то близко. Но объяснить не могу... Это можно или понять, или не понять, – вдруг вспомнил он слова Оли.