***
В отличие от многих своих одногодков, Раджуб умел бегло читать и писать по-арабски, почти в совершенстве знал разговорный иврит, мог объясниться и на английском. Едва лишь узнав буквы, он начал складывать их в слова, потом – в предложения, и радовался, что он уже умеет то, чего не умеют многие сверстники.
Первая книга, самостоятельно осиленная им, была сказка о деревянном мальчике с длинным носом. Раджуба потряс эпизод о битве на опушке леса, когда двое ужей бросились в открытые пасти вражеских бульдогов, чтобы грызть их изнутри. Эти геройские ужи поступили как настоящие шахиды, они пожертвовали собой, но убили поганых собак.
За последние годы Раджуб слышал об очень многих своих единоверцах, ставших героями-мучениками, и которых теперь, после их смерти, считал друзьями. Лишь один из них, Хаттари, смог забрать жизнь двух десятков молодых евреев. Хаттари взорвал себя у входа в дискотеку «Дольфи» на набережной Тель-Авива, и жертвами его стали в основном девчонки и мальчишки из России, которые пришли повеселиться в ночной клуб. Правда, через час после этого евреи пытались разгромить арабскую мечеть в портовом Яффо, но израильская полиция предотвратила это варварство, мечеть была спасена. На улицы Тель-Авива и Яффо были выведены усиленные патрули, по мостовым носились полицейские автомобили, вдоль морского берега глиссировали полицейские катера, над крышами домов кружили полицейские вертолеты. И уже только по этому можно было судить о том, какой подвиг совершил отважный Хаттари, девятнадцатилетний арабский мальчик, портреты которого на следующее же утро появились не только в палестинских, но и в израильских газетах, рядом с фотографиями разорванных тел в лужах крови…
Самед-Аслан, отец Раджуба, тоже мечтал стать шахидом, но пока не успел. Несколько лет тому назад он отправился на заработки в Димону – израильские строители охотно принимают арабов с «территорий»: им и платить можно меньше, и работают мусульмане куда лучше, чем те же «русские» евреи, привыкшие у себя в России лишь к интеллектуальному труду. Но вышло так, что Самед-Аслан угнал со стройки трактор и поехал продавать его односельчанам. Через полтора часа он был задержан на трассе. С трактором пришлось распрощаться, и отец отправился отбывать срок наказания в тюрьму.
Без Самед-Аслана в семье стало совсем тяжело.
Заботы легли на плечи Раджуба.
С пятнадцати лет Раджуб был единственным кормильцем для своих братьев и сестер. Он знал лишь одно дело, но выполнял его профессионально, точно, крайне осторожно и не навлекая подозрений ни на себя, ни на своих близких. Кроме денег, которыми иногда снабжали его все новые и новые гости, Раджуба согревала мысль, о том, что он, простой арабский паренек, помогает настоящим мужчинам бороться с врагами – иудеями, нагло отнявшими маленький кусочек его родины и построившими на этом кусочке цветущий сад для себя и для всех иудеев мира…
Он был очень хорошим проводником.
Эта профессия позволяла не только содержать семью, но и откладывать кое-какие деньги на будущее, которое сегодня представлялось Раджубу не таким уж туманным, как год или даже полгода тому назад.
После великолепного, превосходящего все предыдущие мусульманские акции, воздушного тарана двух Нью-Йоркских небоскребов, после головокружительной операции мусульман в московском театре, после захвата и уничтожения школы в Северной Осетии, после великолепных взрывов в лондонском метро, которые показали миру, что исламисты не намерены складывать руки, Раджуб по-настоящему возгордился своей деятельностью. Несколько раз он робко просил мужчин взять его с собой на священное дело, но слышал в ответ только одно – что он нужен, он необходим здесь, на своем месте.
Кто, кроме него, прыткого и всезнающего Раджуба, с детства изведавшего все тропки и тропинки на десятки километров вокруг, может быстро и безошибочно вывести мужчин в стан врага, минуя блокпосты и кордоны противника?
Кто, кроме него, умного и сообразительного Раджуба, может читать топографические карты и показывать полуграмотным или вовсе неграмотным, но преданным Аллаху мужчинам, как попасть в тот или иной город Израиля, чтобы совершить священную акцию возмездия?
Но Раджуб хотел большего. Он уже не был удовлетворен своей ролью проводника. Он хотел сам, лично участвовать в деле, суровом и справедливом. В настоящем мужском деле. И понимал, что действовать ему придется одному, никого не ставя в известность. Иначе ему могут помешать. Его могут изолировать от окружающего мира, закрыть, запереть, следить за каждым его шагом, постоянно находиться рядом… Словом, товарищи по борьбе могут пойти на все, чтобы сохранить Раджуба именно в качестве проводника – смелого, ловкого и незаменимого.
Поэтому Раджуб никого не должен посвящать в свой план. Никого не призывать в помощники.
И вообще, нужно действовать так, чтобы никто ничего не заподозрил.
В комнату вошла старшая сестра Лейла – низкорослая большеглазая женщина с огромным животом. Четвертая беременность сделала двадцатилетнюю Лейлу совсем непривлекательной: и без того короткие ноги стали кривее, глаза выкатились, во рту почти не осталось зубов.
– Скоро будет много денег, сестра, – улыбнулся Раджуб. – Мы сможем жить лучше, чем сегодня.
Лейла вздохнула.
– Ты всегда так говоришь…
Раджуб заметил, что сестра с трудом ворочает языком. На лице ее застыла бессмысленная улыбка, а походка была неестественно ровной.
– Опять курила? – с укором спросил Раджуб.
– Не-ет… – Лейла тяжело опустилась на табурет рядом с братом.
«Анаша», – равнодушно отметил Раджуб. Явно с мужем только что курнула. Джалиль уже много лет приторговывает наркотиками, а вот употреблять их начал лишь недавно, да и жену постепенно втягивает. Ничего, скоро у них действительно будут деньги, и они смогут некоторое время жить, не работая. Может, не будет у Джалиля анаши, и Лейла отвыкнет от этой дряни…
– Где ключ от кладовой? – не глядя на сестру, спросил Раджуб.
– Откуда мне знать. Отец всегда носил его с собой.
Раджуб так и полагал, но все-таки надеялся, что отец оставил все ключи дома. Значит, интересующий его ключ сейчас находится в полиции, именно там, где оказались все вещи Самед-Аслана в момент его ареста. Значит, дверь придется ломать.
Отец бы не упрекнул Раджуба, знай он, для чего сыну понадобилось зайти в кладовую.
Даже похвалил бы.
Покачнувшись, Лейла едва не упала с табурета. Раджуб успел подхватить ее. Она повисла у брата на руках.
– Не кури больше, – попросил он. – Твоя первая дочь умерла, два сына родились больными. Это из-за наркотиков. Твоих и Джалиля.
– Джалиль – поганая собака. Все вы поганые собаки. Он сейчас спит со своей первой женой. Когда я беременна, он всегда спит с этой гнилой Фирузой, у которой всегда лихорадка на губах… А зачем тебе ключ от кладовой?
– Отец там хранит мотоцикл. Мне нужен мотоцикл.
– Отец не похвалит тебя, если узнает, что ты ездил на его мотоцикле.
– Не тебе судить. Ты сегодня устала, пойди лучше отдохни. Тебе надо поспать.
Лейла вскинула на Раджуба воспаленные глаза, поднялась на ноги и направилась к двери. На ходу оглянулась:
– Отец тебя не похвалит…
За Лейлой закрылась дверь. «Зачем она приходила?» – лениво подумал Раджуб и вдруг увидел на полу заклеенный конверт со своим именем, написанным в левом уголке. Лейла принесла ему конверт, вынутый из почтового ящика, но выронила, забыла о нем сказать. Раджуб знал, что это за письмо. И знал, от кого. Его всегда предупреждали о будущей операции, чтобы он был готов заранее. Вот и сейчас Раджуб держал в руках листок бумаги с коротким словом «Послезавтра».
Значит, послезавтра поздним вечером ему придется снова отводить мужчин-шахидов на вражескую территорию.
Опять акция мести свершится без его, Раджуба, непосредственного участия…
***
Старая тахана мерказит, то есть старая автостанция Тель-Авива, известна как вполне официальный район «красных фонарей». Этот район с облупившимися двух- трехэтажными домами, где едва ли не на каждой стене вспыхивают вывески-гирлянды то ли в виде сердечек, то ли в виде контуров обнаженной женщины в пикантной позе, то ли в виде конкретной надписи, чаще всего включающей слово «Sex».
Кореец, вьетнамец, мексиканец, русский, эфиоп, румын, гражданин Тринидадо-Тоббаго, Конго или Зимбабве, желающий «оттянуться» после четырнадцати- пятнадцатичасового трудового дня, здесь будет желанным гостем, несмотря даже на то, что он еле стоит на ногах от водки или воняет, как давно не чищенный мусорный бак.
Именно сюда, в один из дешевых публичных домов старой таханы мерказит, принадлежащих марокканцу Ларби, бывшему выпускнику экономического факультета Московского Государственного университета имени М.Горького, а ныне – процветающему израильскому бизнесмену, и попали Катя с Викой.
Двухэтажный махон «Агава» состоял из нескольких полутемных комнат с наскоро побеленными стенами и замазанными такой же белой краской оконными стеклами. В этих комнатах, оборудованных старыми пружинными койками, девочки принимали гостей. Душ, совмещенный с туалетом, был один на все здание, как в худших фабричных общагах бывшего СССР. В холле, больше напоминавшем коридор коммуналки, располагался бар, здесь продавалась дешевая израильская водка «Голд» и пиво «Голд стар». Сто грамм водки и бутылка пива имели чисто символическую цену – пять шекелей, в два раза дешевле, чем в соседней лавочке.
Прибыль здесь извлекалась не из торговли спиртными напитками.
Первым делом Катя и Вика, едва не отталкивая друг друга, подбежали к окну и выглянули вниз. Перед ними оказалась широкая пешеходная зона с мелкими кафешками, пластиковыми столиками, уличными музыкантами… За столиками сидела шумная разномастная публика, некоторые отдыхали, лежа на матрацах или куче тряпья. Грязь, вонь и ругань…
– Вита! Виточка, сестреночка моя! – Вика повалилась на пол и охватила руками Катины колени. – Прости меня, Виточка, прости-прости-прости…
Глядя на рыдающую подругу, Катя тоже расплакалась.
Скрипнула дверь, в комнату вошла еще одна девушка. Ее вид поразил Катю: ввалившиеся глаза, трясущиеся губы и пятна – багровые пятна на шее, руках и ногах…
Застонав, незнакомка упала на кровать.
Тут же появился молодой кореец с пиалой в руках. Ничуть не смущаясь посторонних, он раздел девушку донага, перевернул ее на живот и принялся интенсивно втирать в ее тело какую-то мазь, не обращая внимания на крики боли. Он то садился на нее верхом, то разворачивал ее и клал на свои колени, то выкручивал ей руки и ноги, словно тряпичной кукле. Несчастная визжала, грызла подушку, колотила по ней кулачками, но массажист старательно продолжал свое дело до тех пор, пока все тело девушки не раскраснелись так, что пятен не стало видно совсем.
Кореец поднялся, вытер пот со лба и лишь сейчас глянул на Катю с Викой.
– Хоросо рапота, – широко улыбнулся он. – Русски осинь-осинь хоросо рапота. Много денги сегодня, много денги.
Когда он вышел, Катя подсела к девушке.
– Больно? Что с тобой сделали?
– Что, что… – стиснув зубы, процедила та. – Не знаешь, что здесь делают… Мало, что отпердолил во все дырки, так и отмудохал еще, пидор гнойный! За то, что оргазм словила.
– Ну и что?
– Что, что… А он не любит, когда под ним кончают. У него сразу хобот вянет. Другой бы счастлив был, а этот… мудак гребаный… Вы, что ли, только сегодня притопали? Раньше, вроде, вас тут не было…
Девушка с трудом повернулась, чтобы лучше видеть Катю. И только сейчас Катя рассмотрела соседку. Та была смугла, со строгими чертами лица, и, если бы не сеточка мелких морщин вокруг глаз, то вполне могла бы сойти за Катину сверстницу.
– Ну, давайте знакомиться, что ли… Меня Ниной зовут.
– Я Катя. А это – Вика.
– У Вики, я вижу, неважное настроение? – Нина подмигнула. – Брось грустить, подруга. Грустных здесь не любят.
– Она нездорова. Нервы.
О том, что на глазах у Вики убили сестру, Катя решила не говорить.
– Извини, Вика.
– Ты как сюда попала? – спросила Катя, чтобы переменить тему.
– Как… Обыкновенно. Как все попадают. Объявление было в «Луцких ведомостях», что требуются домработницы в Израиль. Наобещали и зарплату, и условия, и… Короче, определили в семью к бывшим русским. Мамаша-квочка, Галиной зовут, и трое деток. Так старший, Игорь, или Игаль по-ихнему, с первого дня приставать начал, я возмутилась…
– Дальше можешь не продолжать, – Катя покачала головой, вспомнив Милу. – У одной моей знакомой та же история.
– Пожаловалась менеджеру, а он меня вот сюда… Уй, болит, падла… – Нина снова поморщилась и съежилась.
Катя вздохнула. Она старалась не думать о том, что будет с ними в дальнейшем. Ничего хорошего, конечно…
Вика тихо разделась и легла рядом с Катей. На Нину она смотрела настороженно, за время всего разговора не произнесла ни слова.
– Что сказать тебе, Катюша… – Нина цокнула языком. – Трудно ко всему привыкнуть, но надо. Потом легче будет. Уже будешь смотреть на все, как на работу. Кормят, поят… А после работы я, поверишь, полчаса ноги свести не могу, судорога дергает! Мылом только и спасаюсь, размягчает…
– Ничего себе, работка… Ну, а платят-то как?
– Нормально платят, – ответила Нина и покривилась. – Свои бабки я отмутузила. Я что, зря молотила жопой о матрас столько месяцев?
– И сколько же ты заработала?
Нина перевернулась на спину и нежно погладила свою голень.
– Запомни, Катюша… В Израиле никогда не задают таких вопросов. Правды никто не скажет, но смотреть на тебя уже будут совсем не так…
– Я не выдержу здесь, – всхлипнула Катя. – Лучше повеситься…
– Ну и глупо, – Нина, морщась от боли, потрепала Катю по плечу. – Человек – это такая скотина, что ко всему привыкает.
– Я не скотина, – обиделась за себя Катя, но Нина продолжала:
– Не привыкнешь – так подохнешь, не подохнешь – так привыкнешь.
Я вот тоже думала: все, кранты, руки на себя наложу… А тут хозяин заявил: я, мол, заплатил за вас большие деньги, и пока вы не отработаете их и не дадите мне прибыль, не отпущу. И, представь, одну девушку я знаю лично, которую он отпустил, она потом приходила сюда, и рассказывала… Замуж вышла, квартиру купила, машину...
Дверь неожиданно распахнулась, в комнате появился молодой человек явно славянской внешности.
– Нинка-украинка! – весело крикнул он. – Быстро вниз, ждут тебя!
– Двадцать минут, Яшка, а? – взмолилась Нина. – Отдышаться хоть дай, придурок…
Яшка тряхнул русыми вихрами:
– Живо зализывать раны… И вниз, вниз!
– Это кто? – спросила Катя, когда Яшка хлопнул дверью и голос его звенел в других комнатах.
– Распорядитель, шестерка, – пояснила Нина. – Собирает фишки, ну это я потом объясню. От него наша зарплата зависит.
Постанывая и ойкая, Нина поднялась с постели. Катя невольно залюбовалась ее фигуркой. Синяков и пятен почти не было видно благодаря чудодейственной восточной мази, но, судя по гримасам Нины, тело ее все еще болело.
Катя подошла к окну и глянула вниз.
– Отсюда смыться – нефиг делать, – она на глаз прикинула высоту. – Метров шесть. Если простыни связать…
– Ага, – ухмыльнулась Нина, облачаясь в умопомрачительный бархатный халат. – Брось. Не советую.
– Это еще почему? Ты что, пробовала?
– Пробовала. И не только я. Все это бесполезно – поймают, накостыляют и обратно приволокут. Думаешь, ты первая здесь такая вольнолюбивая? Глянь-ка в окошко – киоск видишь? А хмырь такой сидит у киоска? То-то же. Витяра, охранник наш. Хозяин платит, чтобы он по сторонам зыркал и обо всех непонятках сразу же докладывал. Ты и простынь высунуть не успеешь…
– А ночью? – не успокаивалась Катя.
– А ночью Маратик дежурит. Он-то, сука, меня и повязал, когда я сигануть захотела…
Катя поежилась.
– Так что, говоришь, нет выхода?
– Почему? – рассмеялась Нина. – Есть выход. Нижний ротик разевать, да и денежку хватать, удовольствие получать и от того, и от другого. И не думать, хорошо это или плохо. У нас в Луцке как говорят: грех – когда ноги вверх, а опустила – Дева Мария простила. А там как фишка ляжет, понятно?..
– Понятно, – Катя вздохнула и покосилась на Вику. – Но я так не смогу. И она не сможет.
– А вы что, хитро вылупленные? – Нина обмахнулась розовой шалью, которая легко легла вокруг ее шеи, и направилась к двери. – Еще как сможешь, и подружка твоя, пусть хоть и не с первого разу, а точно сможет, бля буду!..
«Да уж кем тут нам еще быть…», – подумала Катя, снова подходя к окну и выглядывая на улицу.
***
Из отеля «Хилтон» позвонили под утро.
– Его не было в номере всю ночь, – услышал Роман Евгеньевич. – Сейчас позвонил дежурному администратору. Объявил, что вечером съезжает, вернется за вещами.
– Вот и хорошо, Миша. Дождались.
«Praemonitus – praemunitas», – мелькнуло в мозгу. Предупрежден, следовательно, вооружен. Но никогда не следует торопить события. Иначе они тебя сами догонят…
Он вызвал Татьяну.
– Я его обложил. А ты, Танюша, готовь эту… слобожаночку. Завтра он мой. Я его сделаю.
– Что значит – готовить?
– Отмыть, прежде всего. И приодеть. Покупать новое уже некогда. Шмоток у тебя навалом, размеры у вас почти одинаковые. Ну, и объясни ее действия. К вечеру чтобы она была как огурчик. Ну, и ты, соответственно, тоже. Поняла?
– А то! – просияла Татьяна. – Но, Ромчик, я не совсем уяснила ее роли. К чему эти сложности?
– Я знаю, что делаю. Они мне нужны вдвоем, и одновременно. Занимайся.
– Но ты объяснишь мне, что задумал?
– Обязательно. Но не сейчас.
Выпроводив Татьяну, он хлопнул в ладоши и с размаху упал в кресло. Покачавшись на мягких пружинах, вдруг вспомнил: а ведь Баба Яга показала Ивану, как добраться до Кощея, и предала, таким образом, родного брата…
Но Мила – не Баба Яга, а Хайкин – не Кощей, хотя очень похож…
***
До утра Мила, не раздеваясь, просидела на краю кровати. В какой-то момент она чуть не уснула, но тут же встрепенулась с колотящимся сердцем. Силы и нервы были на пределе. Она легла, но теперь уснуть не удавалось, мешала тревога и голод – она не помнила, когда ела в последний раз.
Донимала жара. В маленькой комнатушке не было вентиляции, единственное окошко полуподвального этажа давало лишь немного света, но не пропускало воздуха. Липкая от пота футболка противно скользила по груди…
От бессилия и злости на саму себя Мила застонала. Надо же было так вляпаться – свои же, русские, так жестоко ее обманули, облапошили, словно безмозглую куклу, у которой в голове лишь два грузика-противовеса, чтобы ресницы закрывались…
Да какие они к черту свои, они хуже фашистов, гниды поганые!
Мила была уверена, что ничего веселого ей не светит. Роман Евгеньевич прекрасно понимает, что нет у нее иного выхода, кроме как пойти в полицию и сдаться.
Нет, Роман Евгеньевич не допустит этого. Он заставит Милу замолчать. Каким образом – пока неясно.
Вот сейчас, например, скрипнет дверь…
Мила несколько раз проваливалась в полузабытье и тут же просыпалась – в той же полуподвальной комнате, на той же кровати.
Скрипнула дверь.
Открыв глаза, Мила увидела Татьяну. На ее плече висела кожаная сумка.
– Давай, вставай, – бросила Татьяна. – Займемся делом.
– Что это? – не поняла Мила, глядя, как Татьяна выкладывает на кровать большие пластиковые пакеты.
– Твоя одежда.
Татьяна начала раскрывать пакеты и вскоре аккуратно положила перед Милой четыре коротких летних платья разного цвета и покроя.
– Это не моя одежда, – возразила Мила, невольно залюбовавшись платьями, каждое из которых, несомненно, стоило очень дорого.
– Пока что промеряешь все, а потом выберем, какое тебе больше подходит.
– Что вы еще придумали? Я могу знать?
– Конечно, можешь. Только соображай быстрее. Тебя отвезут в «Хилтон», дадут сотовый телефон, и ты скажешь именно то, что тебе продиктуют. Ни слова лишнего. Потом помашешь ручкой в окно, которое тебе покажут, поднимешься на этаж и постучишься в дверь, которую тебе тоже покажут…
Мила замерла, закусив губу и лишь изредка кивая, словно внимая словам Татьяны. Мила почти не слушала, она думала о другом. Ее отсюда выведут. Значит, есть шанс… Сейчас ей казалось, что стоит лишь выйти за порог этого дома, то многое изменится.
– И все? – спросила она, когда Татьяна замолчала.
– И все. Просто он не каждому откроет дверь. Постесняется.
– Ясно. Я могу помыться?
– Ты не просто можешь, ты обязана помыться. Рядом с тобой дышать невозможно, хоть противогаз надевай, – поморщилась Татьяна. – Какой у тебя размер груди? – вдруг спросила она. – Второй? Прекрасно. У меня тоже.
Она вынула из сумки очередной пакет.
– Здесь белье, должно подойти. Не кривись, все новое, я еще не пользовалась.
– Белье тоже необходимо для маскарада? Я что, должна буду раздеваться?
– Ну, а вдруг он сразу же тебя возжелает? – засмеялась Татьяна. – Хотя, не думаю.
– Постесняется? – впервые за все время улыбнулась Мила.
– Не успеет.
– А зачем тогда раздеваться?
– Хватит болтать, – поморщилась Татьяна, – давай уже к делу.
Душевая комната находилась на этом же цокольном этаже, в конце коридора – одноместная, но просторная. Татьяна изъявила желание помыться вместе с Милой, на что Мила весьма удивилась и ответила решительным отказом, заявив, что мыться привыкла индивидуально и в одиночестве. Татьяна заметно сникла, но тут же ее замешательство сменилось каким-то новым настроением, причины которого Мила не поняла.
Когда за Милой закрылась дверь, Татьяна, аккуратно подтянув штанины джинсов, опустилась на корточки, потом тихо легла на пол и приблизила лицо к вентиляционному окошку в нижней части двери. Сквозь узкие створки жалюзи была хорошо видна вся душевая комната, но из-за неудобного положения сразу же затекла шея, пришлось подложить ладонь под щеку.
Затаив дыхание и стараясь не моргать, Татьяна смотрела, как Мила, откинув руки за спину, стаскивает с себя футболку, как грудки Милы подрагивают от малейшего движения… Маленькие малиновые соски с нежным, бледным ореолом вокруг, как у Ларисы Максимовны… Невольно застонав, Татьяна расстегнула джинсы, оттянула резинку трусиков и принялась привычно ласкать себя, не сводя слезящихся от напряжения глаз с девичьей фигурки под прозрачными струями воды...
Под душем Мила провела более получаса, несколько раз не спеша намыливаясь и интенсивно растираясь мочалкой, взбивая хлопья пены. Ее раскрасневшееся тело в клубах пара влекло Татьяну, но она понимала, что душевая – не самое лучшее место… Она вдруг вспомнила гладко выбритые и до умиления беззащитные пухлые губки под полуспущенными шортами Ларисы Максимовны. Видение было настолько явственным, что живот Татьяны внезапно напрягся и мелко задрожал, наполняясь предоргазменными волнами, она глубоко вдохнула воздух и выдернула руку, едва сдержавшись, чтобы не кончить вот так, сразу...
Мила вышла в туго затянутом халате, с тюрбаном из полотенца на голове, и тут же попала в объятия дрожащей от вожделения Татьяны, намерения которой Мила теперь поняла сразу. В первую секунду она брезгливо отшатнулась, но тут же, к величайшей радости Татьяны, впилась губами в ее губы, демонстрируя желание и страсть, и с готовностью повела ее за руку в свою комнату. Татьяна тут же заперла дверь, и, обнявшись, девушки упали в кровать.
Сначала Татьяна безуспешно воевала с узлом на халате Милы, потом оставила его в покое и, повизгивая, принялась стаскивать с себя джинсы. На пол полетели рубашка, лифчик, и через несколько секунд Татьяна лежала на спине, разведя в стороны трясущиеся ноги в розовых носочках.
– Языком, языком!..
Милу чуть не стошнило от омерзения, когда она начала вылизывать сочащуюся слизью и хлюпающую бороздку, но, ради того, что Мила задумала, стоило подчиниться. Рот обильно наполнился слюной, сводило скулы, но она терпеливо продолжала начатое, стараясь не смотреть, как тело Татьяны то сжимается в комок, то распрямляется в струнку...
– Ну, сильнее же, сильнее, еще!..
Ее бедра двигались ритмично, она ловила промежностью язык Милы, мотая головой, с которой давно уже свалился рыжий парик, обнажив короткую стрижку «под мальчика». С каждым движением стоны ее становились все громче, она все яростнее терзала свои соски, запрокинувшись и закатив глаза, а через мгновенье цепко охватила руками голову Милы, стараясь еще сильнее вдавить ее себе между ног, и начала с придыханием сокращать влагалище, обильно и вязко увлажняя лицо Милы.
...Татьяна лежала вытянувшись, живот ее все еще подрагивал, но Мила понимала, что любое подозрительное движение тут же будет замечено, и такой великолепный шанс будет потерян. Наброситься на противницу неожиданно, придушить подушкой? Но у Милы может не хватить сил. И, как назло, ничего тяжелого под рукой нет, нечем стукнуть по голове, как тогда Игаля…
Мила начала развязывать пояс на своем халате, резонно рассудив, что если Татьяна увидит это, то можно будет все легко объяснить: Мила тоже хочет раздеться, чтобы продолжить… Пояс поддался и халат, шурша, упал на кровать.
Татьяна подняла голову. Увидев обнаженную Милу с поясом в руках, она вдруг завела свои ладони за спинку кровати и прошептала:
– Лучше ремень… В джинсах у меня… ремень… завяжи…
Через несколько минут все было закончено. Татьяна, пристегнутая к кровати, с кляпом из своего же лифчика во рту, отчаянно дергала ногами и скулила, а Мила, надев рыжий парик, темные очки и одежду Татьяны, быстро шла по коридору к выходу, стук каблуков о кафельный пол громко раздавался в пустом фойе, словно шаги Командора.
Охранник с наколкой «ВДВ» на руке лениво скользил взглядом по последней странице газеты «Аргументы и факты». Перед ним на столике стояла пластиковая бутылка кваса «Московский» и лежала пачка сигарет «Ростов». Мельком взглянув на Милу, он взял в руки пульт дистанционного управления и нажал на нужную кнопку. Стеклянные двери разъехались, калитка распахнулась.
«Роман Евгеньевич его уволит, – подумала Мила, – и правильно, кстати, сделает».
***
Она медленно плыла по Дерех Намир, именно плыла, другого определения придумать было невозможно. Ровная и длинная улица с совершенно одинаковыми серыми жилыми домами и указателями на иврите и английском, парила от жары. Одежда сковывала движения – все-таки чужие тряпки оказались на размер меньше. Очень хотелось где-нибудь присесть, хоть на ступеньку у подъезда, но ступенек не было, а входные двери домов защищены кодовыми замками. В Харькове такие районы называют «спальными», но это далеко не Харьков, ни единого прохожего, у которого можно было бы что-то спросить на родном языке, ни единой знакомой надписи, улица бесконечная, чужие туфли жмут, в голове неразбериха…
Мила добрела до моста через железнодорожную линию, тоскливо глянула на очередной стенд – подробную карту Тель-Авива с пестрящими пересечениями улочек и непонятными ивритскими иероглифами-крючочками. Найти в этих лабиринтах улицу Аяркон было невозможно.
Мальчишка на велосипеде, едва не задев ее, резко затормозил и улыбнулся, извиняясь. Мила махнула ему рукой – все в порядке! Мальчишка снова нажал на педали, привставая на седле, да так, что велосипед, набрав скорость, раскачивался в обе стороны. Зачем этот паренек так искренне улыбнулся, зачем?! Зачем ей вся эта страна, может быть, и чудесная, зачем ей этот солнечный жаркий день, зачем чья-то случайная улыбка…
Она присела на лавку около автобусной остановки. Смертельно хотелось курить. Подобрала длинный окурок, валявшийся рядом, щелкнула Татьяниной зажигалкой, прижигая фильтр и проговаривая по привычке – «сгорай, сгорай, сифилис», с наслаждением затянулась…
Несколько дней она не курила, сигарета оказалась неожиданно крепкой, все поплыло перед глазами, захотелось прилечь тут же, на лавке…
– Цриха эзра, геверет?
Лишь сейчас Мила заметила, что прямо перед ней стоит маленькая машинка, чем-то похожая на старый «Запорожец», и водитель, молодой бородатый парень, задорно глядит на нее.
– Аяркон… Аяркон стрит, – сказала Мила, садясь в машину. – Найн мани, – она потерла пальцем о палец.
– Аяркон? Ат ми Русия? – широко улыбнулся водитель.
Услышав знакомое слово, Мила довольно закивала:
– Россия, Россия…
– Тов меод! Беседер!
Последнее слово Мила уже знала, она поняла, что водитель доволен, и, очевидно, понял, куда ей нужно. Мотор малолитражки взревел, словно дизель бронетранспортера. Замелькали улицы и скверы. Парень закурил, Милу вдруг повело от дыма и от тряски – старая раскаленная на солнце машина скрипела всеми частями и раскачивалась, казалось, что она сейчас просто развалится на ходу. По полу, вперемежку с окурками, перекатывались пустые жестянки из-под пива, тут же валялись мятые салфетки и шелуха от семечек. Но водитель был весел, напевал что-то из репертуара Элтона Джона, уверенно давил на педаль газа, в то же время успевая поглаживать Милу по руке. Он, очевидно, решил, что Мила везет его к себе для развлечений, и Мила не решалась сразу же разочаровать неожиданного спасителя. Тем более, как она могла это сделать, не зная ни слова на иврите?..
– Блать, ****ца, – довольно улыбался парень, пуская слюни. – Тов, тов. Аколь тов.
Сейчас она подумала, что отдала бы все лишь за одну возможность оказаться дома, с мамой. Сверкающий утренний Тель-Авив был ненавистен.
Но она ехала в сторону улицы Аяркон.
Ради этого стоило потерпеть.
Когда, добравшись до нужного дома, Мила выскочила из тесной кабинки и бросилась через дорогу, наперерез мчащимся автомобилям, водитель отчаянно загудел клаксоном, потом завопил, видимо, призывая на голову Милы все беды из ящика Пандоры, но было уже поздно – девушка скрылась в фойе гостиницы.
***
Предварительный наезд на агентство «Лючия» был легким, ненавязчивым, но убедительным. Люди Романа Евгеньевича очень желали встретиться с Аллой, которая вот уже третий день не выходила на работу, объясняя свое отсутствие естественным женским недомоганием.
Мобильный телефон Аллы тоже не отзывался. Даже Гиль не смог дозвониться до своей любовницы – после каждого набора номера в мембране звучал бесстрастный голос автоответчика: «Абонент недоступен…» Это могло означать все, что угодно – то ли Алла просто выключила свой телефон, то ли она сознательно не реагирует на входящие сигналы, то ли удалилась от зоны ретрансляции на значительное расстояние: выехала из Израиля куда-нибудь в Сан-Марино или в Кемеровскую область...
Плохо, господа. Очень плохо, прямо даже нехорошо. Путь к Арону Хайкину снова был потерян. Исчезла пленница, доставшаяся так дорого.
Вместо Милы Роман Евгеньевич нашел Татьяну, мычащую и моргающую глазами, привязанную собственным ремнем к спинке кровати и с мокрым изжеванным лифчиком во рту.
Вот уж никак не ожидал такого Роман Евгеньевич от своего «агента национальной безопасности».
Он яростно вырвал лифчик у Татьяны изо рта. Татьяна взвыла от боли – передние зубы едва не вылетели вместе с импровизированным кляпом.
– Где эта ссыкуха? – задыхаясь от злости, заревел хозяин.
Татьяна лишь мотнула головой в сторону выхода – челюсти ее онемели, и она не могла вымолвить ни слова, лишь тряслась, испуганно глядя на хозяина.
– Ушла?.. – воскликнул он, боясь верить своей догадке.
Бешенство, вмиг обуявшее Романа Евгеньевича, сменилось холодным ступором. Несколько мгновений он, замерев, тупо рассматривал вздымающуюся грудь Татьяны, затем взгляд его переместился на лобок. Изо всех сил, до дрожи в коленках, Татьяна стыдливо сомкнула ноги. В этот момент Роман Евгеньевич был ей ненавистен, как никогда, и его разглядывание вызывало у Татьяны спазмы в горле. Вдруг он застонал, скрипя зубами – казалось, его сейчас хватит инфаркт. Такого дикого возбуждения он не испытывал уже давно. Весь гнев и отчаяние сконцентрировались внизу – ствол готов был прорвать ширинку.
Охватив Татьяну за бедра, он рывком перевернул ее на живот, Татьяна дико заорала – привязанные к спинке кровати руки едва не выломались из суставов, однако запястья ее, в конце концов, провернулись в петле ремня. Роман Евгеньевич шлепнул Татьяну ладонью по затылку, с силой ткнул носом в подушку и надавил на спину, чтобы Татьяна посильнее прогнулась. Ягодицы ее выпятились в потолок, широко раскрыв беспомощную раковину, одним движением он грубо вошел в нее, едва не упав сверху – Татьяна, хрипя, распахнула рот и выпучила глаза, но не от кайфа, как решил было Роман Евгеньевич, а от ужаса: таким неожиданно длинным и крепким причинный орган Ромчика на ее памяти еще никогда не был – сейчас он, казалось, пробьет легкие, скользнет через глотку, выйдет изо рта, и Татьяна окажется нанизанной на дергающийся вертел. Подобное она испытала лишь один раз, когда в кричащем полусне лишалась девственности на заваленном бумагами редакционном столе Володи Любарцева…
Пот катил градом, хозяин бешеными ударами толкал и распирал ее чрево, долбил и пронзал почти сухую плоть, вкладывая в это все свое отчаянье. Судорожно, в несколько длинных и до удивления обильных рывков облегчившись, он вскочил на ноги, но, бросив короткий взгляд на свой все еще вздыбленный и подрагивающий член, тут же снова ткнул его в Татьяну. Та громко выла от унижения. С каждым ударом она чувствовала, как ненавистная слизь заполняет ее живот, пенясь и выхлюпываясь, и как он надувается, словно резиновый шарик от мощной струи…
Наконец хозяин вытерся о простынь, застегнул брюки и не спеша направился к двери.
– Я-а!.. – простонала Татьяна, в который раз пытаясь вывернуть руки из ремня и суча коленками, липкими от стекающей спермы.
– Про «Хилтон» сказала ей? – внезапно обернулся на пороге Роман Евгеньевич.
– Я-а… не хоте…
– Да или нет?!
– Да-а...
– Все, отдыхай, сучка.
В коридоре он снял с пояса телефон и, отыскав нужный номер, начал спускаться по лестнице в холл. Дождавшись ответа, коротко приказал:
– Миша, «Хилтон» отставить. Там уже нечего ловить.
– Понял, – голосом, ожидающим нового приказа, ответил верный помощник.
В холле Роман Евгеньевич подошел к охраннику, взял из его рук газету и похлопал парня по плечу, лаконично сообщив:
– Ты уволен без расчета. На хер.
– Не понял, – прозвучал в мембране телефона растерянный голос Миши. – Я уволен?
– Ты пока нет. Сейчас я сбрасываю тебе одну мордашку, может быть, она тебе знакома.
И Роман Евгеньевич снова зашагал по лестнице вверх.
В своем кабинете он включил компьютер и защелкал кнопкой «мыши», отслеживая нужный файл. На мониторе появилось привычное изображение – похожая на парковую, ухоженная аллея перед главным входом в его собственные апартаменты. Пальцы пробежали по кнопкам клавиатуры, включив обратную перемотку видеоряда – на экране карикатурно замелькали тормозящие и откатывающиеся реверсом автомобили; люди, бегущие спиной вперед; рыжая кошка, задом догоняющая собаку… Любой момент любого движения в непосредственной близости от виллы Романа Евгеньевича был тщательно отмечен инфракрасными датчиками, которые при пересечении лучей тут же включали систему видеонаблюдения. Электронный сигнал поступал на пульт охраны, а уж если «движущийся объект» нажимал на кнопку входного звонка, то сигнал дистанционного слежения дублировался и в самом кабинете хозяина. Высококачественная аппаратура японского производства позволяла Роману Евгеньевичу сразу же произвести личный фейс-контроль – принять гостя или выгнать в два счета и в три шеи…
Он выбрал наиболее выигрышный и узнаваемый, на его взгляд, ракурс, остановил изображение и подключил к компьютеру свой сотовый телефон.
…Приняв сигнал посылки, Миша глянул на экран своего мобильника – голубоглазая блондинка с чисто славянскими скулами и бесцветными бровями вразлет. Заснята у входа в дом хозяина.
– Знакомая лапочка. Видел ее в порнухе...
– Зовут Алла, – уточнил Роман Евгеньевич. – Через нее выходишь на фигуранта, они общаются, и довольно близко. И слобожаночка скоро будет крутиться рядом. Понял?
– Не понял… Вы что, ее отпустили?
– Да, я ее отпустил, – с трудом выдавил из себя Роман Евгеньевич. – Все идет по плану.
Поговорив с Мишей, Роман Евгеньевич немного успокоился. Ему очень хотелось верить, что к вечеру официальное местонахождение Арона Хайкина будет определено с точностью до нескольких метров. Расчет этот был верен процентов на девяносто, если Хайкин просто поменял отель. К остальным десяти процентам можно было отнести внезапное появление новых знакомых, которые могли бы предоставить ему ночлег, или же возвращение Хайкина в Нешер к Арье Герцу.
Владелец агентства «Лючия» конкретно предупрежден. Если Алла появится на работе, то в следующую минуту Роман Евгеньевич будет об этом знать. Гиль исправно платит за «крышу», претензий к нему нет, но первый же его «чих» вразрез сразу же повысит тарифную ставку. Если любовница Гиля не знает, кому он платит, то вполне может обратиться к нему, чтобы тот в чем-либо помог Миле, как бывшей сотруднице, или Хайкину, как приятелю самой Аллы. А если знает или догадывается? Что ж, Гиль вполне мог рассказать своей любовнице о «крыше» – естественно, не называя имен, которых он, кстати, не знает, но в связи с этим может упомянуть фирму «Алина». Для Аллы этого будет вполне достаточно…
Эли, коммерческий директор фирмы «Алина», руководимой полунемым стариком Шульманом, вконец запуган, он слишком боится за свою дочку Шири. Конечно, Роман Евгеньевич не намеревался причинять им физического вреда, наоборот, Эли должен быть всячески оберегаем. В дальнейших планах хозяина была решительная перевербовка Эли – Роман Евгеньевич видел в нем коммерческого директора новой корпорации, которая вскоре должна была бы поглотить старую «Алину». Но Эли пока еще этого не ведает, поэтому продолжает дрожать за себя и свою дочь. Каким бы делом человек ни занимался, какими бы миллионами ни ворочал, он остается обычным биологическим организмом: хочет жрать, срать и боится сдохнуть. Итак, если Хайкин обратится к Эли, то об этом Роман Евгеньевич тоже узнает сразу же.
Кто у Хайкина здесь есть еще?
Есть Арье Герц, владелец бакалейной лавки в Хайфском порту. Мало надежды, что Хайкин снова объявится там, но и полностью отрицать эту возможность не следует.
Вот, кажется, и все.