Меня вдохновляет метель. О поэте Фаддее Буранове (Лия Яковлева) / Проза.ру

Наше знакомство состоялось 15 июня 1977 года, в «Сайгоне». Почему так точно? Так указано в моем дневнике тех лет.
Потом мы часто встречались на Невском проспекте, но как-то мимоходом. Он шел в одну сторону, я – в другую, он - чаще с дамой, я – в компании или одна. Кивнув, мы расходились. Несколько раз коротко беседовали. Ни о чем. Галантные формы политеса. Несколько раз обменивались телефонами, но никогда друг другу не звонили.
26 января 1979 года в Союзе Художников отмечали наступивший Новый год.
В фойе большая нарядная елка, много приглашенных, некоторые - в карнавальных костюмах. Наша театральная студия Эрика Горошевского показывает сценки из спектаклей. После представления публика разбредается по залам. В одном - танцы, в другом играет струнный квартет; в небольшой гостиной перед пылающим камином сидит человек пятнадцать, они слушают высокого мужчину, читающего стихи. В мужчине узнаю Фаддея Буранова. Стихи замечательные, и читает он их замечательно.

            Пусть черный пудель тайну мне откроет,
            пусть поведет через моря и горы,
            пусть для меня он полночью отроет
            из-под надгробья корень мандрагоры.
            Но балахон!.. И голова обрита,
            а по небу несутся чьи-то тени.
            Меня, наверно, ищет Маргарита!
            Пустите! Ну, зачем же… на колени?
            Но в пистолете спрятана хлопушка,
            и Арлекин, смеясь, срывает маску,
            и только что убитая подружка
            сотрет со лба не кровь свою,а краску.

Закончив, он усаживается впереди, ко мне спиной. « Фаддей Захарович, здравствуйте». Оборачивается. Спрашиваю: « Скажите, чьи стихи вы сейчас читали?». Отвечает: « Свои».
Так узнаю, что Фаддей – поэт. «Послушайте, Наташа, а не пойти ли нам в ресторан ?»,- говорит Фаддей, и мы идем в ресторан. Там шумно, за одним из столиков гуляет компания. Увидев Фаддея, кто-то машет рукой, приглашая к себе. «Ну что, присоединимся?»,- спрашивает Фаддей. Мы присоединяемся. Веселятся они артистично. Мужчины состязаются в остроумии, рассыпают дамам комплименты, на столе водка, вино, шампанское. Приносят гитару. Фаддей берет инструмент, поет: «Ничто на земле не проходит бесследно,/ а юность ушедшая все-же бессмертна / Как молоды мы были, как молоды мы были,/ Как искренне любили, как верили в себя!». По-домашнему проникновенно, без пафоса. Потом, еще несколько раз я слышала, как Фаддей пел эту песню, и всегда удивлялась той грустной и светлой интонации его голоса.
По окончании застолья вся компания направляется к Буранову, на Авиационную улицу. Квартира находится на первом этаже общеобразовательной школы, но имеет отдельный вход.( Кто-то из его родителей служил директором этой школы). Стеллажи с книгами, на столе небольшая пишущая машинка, везде висят театральные афиши, на стене в деревянной рамке портрет молодого мужчины. Это погибший поэт Зубков, с которым Фаддей сдружился еще в Смоленске.

            Ты улыбаешься загадочно и грустно,
            Сквозь время смотришь на меня…
            За сотни верст принес улыбку ветер.
            В лесах смоленских гулко стонут ели,
            В полях смоленских ночь плетет поземку.
            Улыбка, обращенная к кому-то,
            Застыв, повисла на моей стене.

Остаток вечера посвящаем Бахусу и литературе. Фаддей читает стихи Зубкова. ( Жаль, не запомнила ) Потом все поют под гитару Окуджаву и Галича. Из дневника: « Фаддей пел старые офицерские песни, которые я никогда не слышала. Эполеты, погоны, кителя. …Фаддей похож одновременно на Пушкина и породистую собаку. Красивым его не назовешь, но он обаятелен и напоминает большого ребенка. Я ценю это качество во взрослых людях». Под утро утомленные гости засыпают; кто на диване, кто в креслах. Неспящими остаемся только мы. Сидим на кухне, Фаддей читает свои стихи.

            … и подвиги, что вместе мы вершили
            Наверно, скоро в памяти сотрутся.
            Мои друзья совсем меня забыли
            Не матерят и не зовут вернуться.

            Уходит время. Много ли осталось?
            Живи и пой. И не жалей о том,
            Что так легко когда-то нам давалось,
            Чего не удержали мы потом.

            Дороги, расставанья, возвращенья,
            За шпалами, за годами вдогон.
            А на плечах в награду за свершенья
            Снежинки, словно звездочки погон.


   Из дневника: « Давно расцвело, я собралась уходить. « Может тебя проводить?»,- спросил Фаддей. «Нет, не надо»,- отозвалась я. Он посмотрел в окно, на клочья снега, забрасываемые ветром, произнес: «Неужели еще январь?..». «Это только по календарю, - ответила я,- на самом деле – метельный февраль». «Может ты и права…»,- отозвался Фадей. Я вышла на улицу. Белое утро, белый снег, поземка, безлюдность. Я пошла через пустынный дворик, обернулась.В проеме двери - Фаддей в красной футболке». Впоследствии в наших разговорах он часто употреблял эту фразу – « Может ты и права…». Произносил ее задумчиво глядя в пространство,завершая многоточием. В память о том дне, я написала стихотворение, где есть такие строчки «Ты до рассвета мне стихи читал/ Я думала, что задохнусь от боли/ Мы были этой ночью поневоле/ Одной душой запаянной в кристалл».
   Так началась наша ни к чему не обязывающая, ни на что не претендующая дружба. Иногда мы собирались в его «школьной» квартире на посиделки. Надо отметить, что на них всегда присутствовали красивые женщины. Фаддей любил красивых женщин; он вообще был крайне влюбчив, хотя не всегда взаимно, от чего страдал. Я знаю несколько его ярких любовных романов; некоторые из его возлюбленных теперь весьма известные особы.
   Кем был Фаддей? Говорили, что он окончил то ли ЛГИТМиК, то ли институт культуры, служил в театре режиссером. Впрочем, толком никто ничего о нем не знал. Фаддей любил фантазировать и часто сам создавал о себе легенды. Его настоящая фамилия – Гинзбург. Когда он работал в Смоленске, то начал печататься в местной газете под псевдонимом Буранов. « А почему Буранов?»,- спросила я. Он ответил: «Потому, что больше всего люблю февраль. В феврале всегда заболеваю стихами и пишу, как ненормальный. Меня вдохновляет метель».

            Снег. Сугробы. Смоленск.
            Так давно. Так недавно.
            Лица женщин, забытые напрочь,
            Театральный подъезд, фонари…
            И метель. Что за чудо – метель!
            Это память больная
            Не дает мне уснуть.
            Ну и что ж.
            Это просто – разлука.
            Это просто тоска. Ничего.
            Снова сядем мы вместе за стол.
            Снова песню споем.
            Ничего…
            Додка, друг мой!
            Ты помнишь:
            Смоленск. «Арлекин». Биллиардная.
            Полночь.

Когда Ленинград накрывал снегопад, Фаддей становился нервным, раздражительным, в его хрипловатом баритоне возникали лихорадочные ноты. Он или запирался дома, или куда-то исчезал. Но кончалась вьюжная пора, и Буранов-поэт снова превращался в общительного, галантного Фаддея. Но появлялись стихи.

            … А мне показалось – и ты заблудилась.
            Слепцы. Мы по жизни скитались.
            За окнами – площадь. Поземка стелилась
            И с крышами крыши сражались.
            Вдвоем и с друзьями мы пили и пели
            Мы сами себе удивлялись –
            Куда мы спешили, куда мы летели?
            И как потеряться боялись.


Иногда Фаддей подрабатывал в Бюро путешествий и экскурсий. Как-то в начале весны, он попросил помочь в сопровождении группы. Три дня мы колесили в автобусе по пригородам Ленинграда – Пушкин, Павловск, Петродворец, Гатчина. Пока русские провинциалы исследовали залы очередного дворца и лабиринты парка, мы сидели в салоне автобуса. Фаддей плохо себя чувствовал, жаловался на боль в желудке, видимо разыгралась язва. Несмотря на любовь к Питеру, он тяжело переносил его болотный климат, говорил, что всегда мечтал жить в теплом краю у моря.
Именно тогда он подарил мне папку своих стихов, отпечатанных на машинке. («Держи, на память»). Из дневника: «Буранов сказал: «За каждое из двухсот своих стихотворений я могу отдать по руке. Они точны».
Он был старше меня, и казался мне не только необыкновенно талантливым, но и недосягаемо взрослым, а я была всего лишь наивной девочкой с короткой мальчишеской стрижкой. Его всегда окружали красивые женщины, я видела, с каким восхищением они на него смотрят и чувствовала себя неуютно в этом окружении. Много раз порывалась спросить: « А я-то вам зачем?», но так и не решилась. Я стала его избегать. Иногда мне очень хотелось ему позвонить, услышать его глуховатый, словно дальнее эхо, голос, но я не могла преодолеть свои комплексы.
В конце мая 1979 года мы столкнулись в «Сайгоне». Он обрадовался, подошел, веселый, кудрявый, между нами состоялся следующий диалог:
- Наташа, куда ты пропала?».
- Я, Фадей Захарович,замуж выхожу.
- И за кого?
- За одного художника.
Он засмеялся: «Ну, поздравляю!».

            Ночь.
            За окном прошел трамвай.
            А я на кухне, как в Сахаре…
            И холодильник, заурчав, распухнул,
            Миражем растаяв.
            Один.
            А кран бормочет –
            Апрель не может позабыть.
            И сонный муж снимает трубку:
            «Алло! Алло!».
            Гудки, гудки…
            «Кто там, в малиновом берете?».
            Нет. Это не моя жена.
            Мы, правда, с ней чуть-чуть знакомы…
            Теперь она с послом испанским.
            А я на кухне. Пью кефир,
            И вспоминаю наше лето.

Прошло время и однажды осенью за столиком все в том же «Сайгоне»,я увидела Фаддея. Он так великолепно выглядел! Загорелый, помолодевший. Мы обнялись, расцеловались. Он сказал, что женился, живет на Адриатике, вполне доволен жизнью и все у него хорошо. «Фаддей, помнишь, ты дал мне папку своих стихов? Я ее берегу. Скажи, а как ты пишешь там, где нет ни зимы, ни метелей?». Он сделал вид, что не услышал моего вопроса.

         Каждое утро, проснувшись вставать
         и окунаться в заботы отважно.
         Просто устал и на все наплевать,
         пишут – нормально, не пишут – не страшно.
         Просто привык к пустоте и тоске,
         что-то забыл и не вспомню, хоть тресни.
         Ты, нарисованный мной на песке,
         хоть на минуту воскресни, воскресни!
         Снова в дорогу, опять поезда,
         Это не шутка – по свету скитаться.
         Просто вся жизнь, как в степи борозда,
         просто пора уже где-то остаться.

   Это была наша последняя встреча.
   А потом в Югославии началась война. Благополучная страна исчезла, а вместе с ней исчез Фаддей Буранов. Много лет я безуспешно пытаюсь узнать о его судьбе, но мне хочется верить, что он где-то живет, просто я об этом не знаю.

            Эти проблески сознанья,
            Или блеск колец на пальцах,
            Ни минуты опозданья –
            Жизнь растянута на пяльцах.
            Это вышивкой узорной
            День разменивает вечность.
            Солнце встало над гримерной
            И уходит в бесконечность.
            Это то, что не вернется,
            Никогда не повторится;
            Из волшебного колодца
            Не достать живой водицы.
            Не дослушав счет кукушки,
            По траве росой звенящей
            Подойти к лесной опушке
            И навеки скрыться в чаще.

            -----