***
По местным меркам эта гостиница была вполне пристойной, хоть и располагалась на южной окраине Тель-Авива, недалеко от Яффо – района, густо заселенного израильскими арабами. Здесь Аркаша снял номер по совету Аллы, которая горячо не рекомендовала ему снова «светиться» в отеле «Хилтон» и ему подобных. Аркаша перевез сюда все свои четыре большие сумки с покупками, в сердцах выругался и сел на кровать, закинув руки за голову.
У Милы вещей почти не было, ей в этом отношении было куда легче. И не только в этом.
Впервые в жизни она поняла, что само словосочетание «камень на сердце» – не просто красивый словесный образ. Сейчас она явственно ощущала, что в левой стороне груди вдруг стало свободно и приятно.
Но, узнав, сколько стоит даже этот гостиничный номер в сутки, Мила пригорюнилась.
– За такие деньги, – сказала она, – в Харькове можно жить если не два месяца… то полтора, по крайней мере. И ни в чем особом себе не отказывая.
– Можно, – улыбнулся Аркаша.
– И тебе не жалко этих денег?
– Конечно, жалко.
– Ну, и?..
– Ну, и… Мне их и жалко, и в то же время не жалко. Ха! Парадокс?
– Это как? – не поняла Мила.
– А это халява, – пояснил Аркаша. – Если бы я их горбом заработал, ишачил круглые сутки – это одно дело. А я просто приехал и взял у старенького дедушки, которого в глаза никогда не видел, карточку «Виза», а на ее счету – миллион долларов. Один миллион ноль-ноль копеек, как говорил незабвенный Остап Бендер.
– Центов, – фыркнув, поправила Мила. – Больше четырех миллионов шекелей…
– Не забывай, что доллар иногда растет. Вполне вероятно, что через год это уже будет шесть миллионов шекелей. Плюс-минус сто тысяч. Говорят, большие деньги счастья не приносят, но иногда повышают настроение. Хотя я этого пока не почувствовал...
Взобравшись с ногами на соседнюю кровать, Мила ненавязчиво поинтересовалась:
– А что ты собираешься с ними делать?
– Пока даже не представляю себе, – признался Аркаша. – Я с детства мечтал разбогатеть, но не грабя и не убивая. Хочешь знать, как люди рубят миллионы – читай биографии Билла Гейтса, Романа Абрамовича, Аркадия Гайдамака и иже с ними. А если хочешь не просто знать, а еще и рубить – то не читай чужих биографий, а пиши собственную. Но меня, вижу, минула чаша сия. Деньги у меня теперь есть. Жизнь, можно сказать, потеряла смысл. Во всяком случае, разбрасывать эти бабки в разные стороны или хранить в кубышке я не намерен. Может быть, вложу их в конкурс красоты и женюсь на мисс Кривой Рог. А может, открою издательство. Опубликую, наконец, все свои нетленки. Я когда-то две повестушки накропал, а уж юморесок – штук триста. Печатал их в газетах, журналах, имел какое-то имя, но это все не то. Книжку хочется, и не одну. Впрочем, долго объяснять, да ты все равно не поймешь.
– Ну да, куда уж нам… – надула губки Мила. – Алку вон возьми редактором. Она тоже пыталась открыть издательство, да ее вместе с какашками съели. Кто ее возьмет теперь?
– Я. А почему нет? – пожал плечами Аркаша. – Вполне. У нее филфак, языком владеет. А что? Деньги-то у меня дурные, и отношение к ним должно быть дурное. Вот тот же Корейко, – Аркаша хохотнул. – Почему он прятал свои миллионы в чемодане по камерам хранения? А боялся тратить, вот. Почему? Потому, что эти миллионы у него были кровавые. Он столько людей загубил... А для Остапа Бендера деньги, вырванные у Корейко, были – тьфу! – шальные и бесшабашные. Поэтому он играл с этим миллионом, как сам хотел. Умер Максим – и хрен с ним. Положили в гроб – и мать его так. Почему бы и мне не поиграть?
– Ага, Арон Бендер из Тель-Авива… Не стройте глобальных планов на вечер, сэр. Вспомните Берлиоза, не композитора. По тебе плачет то ли Сабурка, то ли Красная книга.
– И поиграю, – задумчиво продолжал Аркаша, не обращая внимания на сарказм собеседницы. – Но постараюсь это сделать умно. Пока еще не знаю, как именно, но скажу одно: раздавать я их направо-налево не буду. Потому что не хочу. Ни частным лицам, ни, тем более,
организациям или фондам – если каждому давать, поломается кровать, ха! И прежде всего потому, что никогда не смогу отследить и проверить, что эти деньги пошли именно на то, на что я их дал. Что их не разворуют на полпути.
– Ну, а если, скажем… – задумалась Мила, – Нужно спасти какого-нибудь несчастного человека от рака? Вот, например, перед тобой объявление, номер счета – «спасите, помогите» и прочее?.. Вон, сколько и по телевидению, и в газетах…
– А я лично знаю этого человека? Среди моих знакомых таких пока, тьфу-тьфу, нет. Могу ли я лично гарантировать, что этот «мистер Икс» на самом деле болен и требует лечения, и что это не ловкая форма вымогательства денег у богатых сограждан? Нет. И что на меня не наедут наши родные братки – «А откуда у тебя денежка, благодетель ты наш? А почему не делишься, а?..» И что я им скажу? – «Меня не трогать, я – это мое!..», да? Мир капитализма.
– Капиталист…
– Капиталист? Кто?
– Конь в пальто.
– Нет, я не конь. И не капиталист. Просто я трезво и реально смотрю на жизнь. И наследство свое я постараюсь сохранить, и оно у меня будет работать. А не получится – и не надо, значит, не судьба. Значит, я – лох, а не пацан при понятиях. Но я попробую. Пусть набью шишек. В конце концов, у верблюда два горба…
– Ну да, кто не рискует...
– А я не люблю этой шипучей гадости. Мне бы беленькой водочки.
– Ты снял мне этот номер… – Мила задумчиво скривилась. – В долг, что ли? Ты же ведь прекрасно понимаешь, что я тебе не верну…
– Зачем возвращать? Просто снял номер, и все. Потому, что я так захотел. Ты влетела в хреновую историю, а я решил тебе помочь. Безд-возд-мезд-но. Считай это мелким капризом миллионера, и всё, забыли об этом. Как сказал Понтий Пилат – «Я умываю руки…»
– Спасибо, – церемонно поклонилась Мила.
Аркаша, казалось, ее не услышал.
– И тебе, и Алле я, конечно, помогу. Но только здесь, в Израиле. А вот в Харькове я вам ни копейки не дам, поверь. Если получится закрутить бизнес, то самое большее, что я могу обещать, то возьму вас на работу, если вы сами захотите. Но не более того. Секретаршами, курьершами, а там уже что получится. Вот тогда вы перестанете быть халявщиками и станете…
– Партнерами…
– Нет, не партнерами. Для партнерства у вас денежки не хватит. А станете вы работниками. Моими работниками.
– А тебя никто ни о чем не просит, богатенький Буратино, – то ли с обидой, то ли с сожалением сказала Мила. – Жадность, кстати, не одного уже фрайера сгубила… И, если не возражаешь, я бы легла спать. Устала.
Мила поерзала на кровати и облокотилась о подушку. Аркаша снова закурил, бросил зажигалку на стол и прищурился.
– А я не фрайер. И не жадный. Хочешь одну историю?
– О жадности или о фрайере? – зевнув, спросила Мила.
– Понимай, как хочешь. А вот послушай. Весьма поучительно. Несколько лет назад пришлось мне писать один репортаж. Из зала суда. Я вообще-то веду «Криминальную хронику» в нашей «Вечерке».
– Это я давно знаю…
– Тем более. Слушаешь?
– Ну.
– Вот вызывают меня в КГБ, то есть в Службу безопасности по-нынешнему. Ну, как может чувствовать себя нормальный человек, если его вызывают в Службу безопасности? Первая моя мысль была такая: где же я прокололся? – Аркаша развел руками. – Волновался, конечно, но не до такой степени, чтобы извергать кал в штаны от испуга. А в результате все оказалось просто: в пресс-центре собрали журналистов изо всех городских и областных газет, радио, телевидения… И сказали: нужно осветить один, понимаете ли, судебный процесс, равного которому за последние лет пятьдесят просто не было.
– Финансовые махинации в особо крупных размерах? – предположила, смеясь, Мила. – Там тоже крутились миллионы?
– Нет. Миллионы там не крутились. И финансами тоже не пахло. Просто поймали одного фашиста.
– Фашиста?
– Ну да. Живого фашиста. Натурального.
– Тоже мне, сенсация. Поймали писюна малого в черной косухе, со свастикой на рукаве… Их до черта ходит!
– Да нет, без свастики. И не писюна, как ты изящно выразилась. А самого настоящего фашиста, и даже бывшего члена партии.
– Партии НСДАП?
– Нет, КПСС.
– Все, я хочу спать. Байки это все твои журналистские.
Мила широко зевнула и отвернулась к стенке.
– Не-е, – Аркаша поднялся со стула и снова прошелся по комнате. – Это не байки. Это трагедия и фарс. Вот представь себе, жил скромный паренек, комсомолец, Сашей его звали. Работал в колхозе где-то под Одессой. Никого не трогал, починял примус. А началась война, и Саша был мобилизован как военнообязанный. Получил винтовку, паек на два дня…
…Роту везли на фронт, с многочасовыми остановками и частыми изменениями маршрута, когда противник прорвал оборону под Хоролом, и эшелон с новобранцами обстреляли немецкие танки. Уцелевшие после внезапного нападения были захвачены и отправлены в концентрационный лагерь недалеко от Ровно, пленных заставили работать на лесоповале. Через несколько недель началась вербовка. Желающие выжить надели полицейскую форму, получили немецкие карабины и были поставлены на довольствие.
Среди них был и Саша.
Многие бывшие красноармейцы, призванные в армию из деревень, не умели ни читать, ни писать. На их фоне Саша особенно выделялся. Как один из наиболее грамотных и владеющий немецким в объеме семилетки, он был назначен отделенным, а позже – командиром взвода полиции. Способный и исполнительный Саша внушал новым хозяевам доверие, особенно отличаясь при вылазках и облавах. Его взвод ставили в пример по всей дивизии, а сам командир вскоре получил высшую солдатскую награду вермахта – Железный крест. Он стал первым славянином, получившим этот орден, а вскоре – первым славянином, получившим офицерское звание германской армии – оберштурмфюрера, что соответствует званию обер-лейтенанта…
Вскоре Саша обрел новое назначение и попал в Харьков. Здесь он создал спецподразделение при зондеркоманде, которое харьковчане окрестили «батальоном смерти», так как бойцы этого отряда занимались уничтожением гражданского населения, прежде всего евреев. Евреи – умный народ, Саша это понимал. Немцы стремились убить всех евреев лишь потому, что хотели быть самыми умными, чтобы никого умнее немцев не было. Русских же, украинцев и прочих они вообще не считали людьми. А Саша очень хотел быть хоть немножко немцем…
В городе осталось много евреев. Одни полагали, что немецкий язык и идиш – очень похожи, поэтому с оккупантами будет легко договориться. Другие не хотели оставлять нажитое добро, надеясь на интеллигентность арийской расы. Третьи просто не успели убежать…
Но вскоре гремели пулеметные очереди в Дробицком яре, в Лесопарке, в Померках, в поселке тракторного завода, трупы сваливались в специально вырытые рвы и тщательно уплотнялись землей. Саше лично приходилось спрыгивать вниз и добивать раненых из пистолета, он был очень впечатлительным, этот Саша – не хотел, чтобы люди мучались перед смертью. Он ходил по обнаженным трупам, и очевидцы вспоминали, что сапоги его были в крови до середины голенища. За одежду, отобранную у жертв перед расстрелом, крестьянки на Благовещенском базаре охотно отдавали самогон, а золото и прочие драгоценности Саша забирал себе, складывал в автомобильную канистру из-под бензина. За полтора года службы набралось около пяти килограммов цепочек, сережек, колец, монет царской чеканки, бриллиантов…
– Откуда такие подробности? – удивилась Мила. – И про кровь на сапогах, и про золото…
– Из судебного протокола.
– Так это именно его судили? Самого Сашу?..
– Ну! Ты что, газет не читаешь? Я лично был на нескольких заседаниях, две статьи написал – «Оборотень» и «Без срока давности»…
– Так это было… вот-вот?
– Здрас-с-сть!.. Это было всего несколько лет назад! Ну, ты даешь… Вся Украина гремела – суд над фашистом, процесс над Александром Засевиным!
– Не читала, – призналась Мила. – Интересно… А харьковское подполье тоже он расстреливал? Зубарева, Никитину…
– Это не доказано. А он сам, естественно, все отрицал. Но и того, что за ним числилось, десять раз хватило бы на «вышку». Хоть и прошло более полувека…
– А как же его нашли через столько-то лет?..
…5 июля 1943 года началась историческая битва по всей линии Курского выступа. Танковые армады дивизий СС «Мертвая голова», «Великая Германия», «Рейх» и «Адольф Гитлер» намеривались двумя стремительными ударами с обеих сторон отрезать этот участок фронта, окружить, блокировать и уничтожить воинские соединения Красной Армии, выровнять линию фронта, перейти в наступление и тем самым взять реванш за позорное поражение под Сталинградом. Однако, встретив мощный контрудар советских войск, вынуждены были так же стремительно откатиться назад. В считанные дни были освобождены от фашистов Воронеж, Орел и Белгород. Началось генеральное наступление по всем фронтам, и 23 августа знаменитая Курская битва была завершена освобождением Харькова.
Войска Степного фронта вошли в разрушенный и выжженный город – немцы уничтожили все, что сами же успели восстановить после взятия Харькова и чего не успела уничтожить Красная Армия осенью 1941 года, перед своим отступлением…
Большое серое здание по улице Совнаркомовской, 5, в котором до войны размещалось Управление НКВД, потом – канцелярия гестапо, после освобождения Харькова стало Военной комендатурой. 30 августа, через неделю после освобождения города, из этого еще пахнущего гарью дома вышел приказ о дополнительной мобилизации. Военные патрули и конные разъезды останавливали мужчин призывного и послепризывного возраста вопросом: «Почему не на фронте?» Потенциальные солдаты, не сумевшие эвакуироваться и не призванные в 1941 году то ли по возрасту, то ли в силу иных причин, и оставшиеся на оккупированной территории, принудительно ставились на воинский учет, получали красноармейскую форму, трехлинейную винтовку Мосина и направлялись в сводные батальоны Шестого Гвардейского стрелкового полка Степного фронта. Сборы проходили в считанные дни – при массовой неразберихе все отделения, взводы и роты комплектовались поспешно: Ставка Верховного Главнокомандующего требовала ни в коем случае не снижать темпов наступления. Шестой Гвардейский полк имени Александра Суворова с боями освобождал Полтаву, Лубны, Пирятин, Хорол и к концу октября вышел к Киеву.
Внезапно был получен новый приказ: во что бы то ни стало овладеть городом к годовщине Октябрьской революции. Ценой огромных потерь приказ был выполнен.
Бойцы и командиры, проявившие особую отвагу и мужество при форсировании Днепра и освобождении столицы Украины, были представлены к правительственным наградам.
Среди награжденных был и рядовой Красной Армии Александр Петров.
– Ясно. Засевин, – утвердительно кивнула Мила.
– Засевин, да. Он резонно рассудил, что после бегства фашистов никто в Харькове его не опознает, сбрил свои запорожские усы и спокойно дождался прихода наших. Советских документов у него никаких не сохранилось, да их тогда и не особенно проверяли. В общем, Саша был задержан на улице и доставлен в комендатуру. И тут же, как один из тысяч, был мобилизован: вот тебе ружье и беги догонять врага… И ничего другого ему просто не оставалось.
– А почему он не ушел с немцами?
– Вот тут-то и вся закавыка, – улыбнулся Аркаша. – Золотишко-то он не мог вытащить. Не мог и не хотел. Скорее даже не хотел. Ну, сама прикинь: отступление, обстрелы, бомбежки… да еще сами немцы часто подстреливали своих же командиров, которые требовали не убегать, а драться с русскими… Как, посуди, в таком балагане сохранить железную канистру с золотом? С собой, что ли, в руках таскать по окопам и руинам?
– Логично, – подумав, согласилась Мила. – Не дурак…
– Более того, он прекрасно соображал, что гитлеровская армия скоро будет разбита, и он сможет спокойно вернуться в Харьков весь из себя в лаврах победителя. А тут еще и куча богатства спрятанная дожидается на антресолях, в боковую стенку вделанная, фанеркой забитая…
– Ну, и как, дождалась его эта куча?
– Фиг. Пропала. После войны он, Саша, вернулся в Харьков, на груди – целый иконостас советских медалей, а в квартире той уже танкист-полковник живет, Герой Советского Союза, между прочим. Ну, естественно, новый хозяин и на порог этого солдатика не пустил. Кыш отсель, говорит, это моя теперь хата, мне ее Родина за подвиги дала, а еще раз сунешься – пристрелю, и «ТТ» свой выхватывает… Ну, устроился Александр Петров шофером в какой-то гараж, а сам глаз с этой квартиры не сводил. Через пару лет дождался, когда семья полковника в отпуск на Кавказ укатила, а домработница к приятелю подалась, взломал он дверь, кинулся в заветную комнатку – там во время войны его собственная домработница жила, – прыг на антресоли, и…
– Ну? – вскинулась Мила.
– Ну, и ничего там нет. Никакой канистры, никакого золота. Только дырка пустая. А-абыдно, да?..
– Ужас, – Мила прикрыла рот ладошкой. – Представляю себе…
– Да нет, представить это как раз трудно.
– Ну, а дальше-то?
– А что дальше… Дальше жил себе этот воин-победитель Александр Петров, шоферил потихоньку. Может, втихаря и плакал над золотом своим, а может, и нет. На праздники выступал перед пионерами, рассказывал о своем славном боевом пути, как он немцев бил, как Германию брал, как в Праге войну закончил. И наград с три десятка, даже ордена – «Отечественной войны» второй степени, «Красной Звезды», и боевые медали, и юбилейные. Все льготы ветерана имел, и жилье, и курорты, и пайки продовольственные, и автомобиль ему выделили с ручным управлением, «Запорожец». Жил себе, не тужил, спокойно встречал свою старость…
– А как же его вычислили? Аркаша, – взмолилась Мила. – Ты так медленно рассказываешь…
– А жизнь вообще инертная субстанция.
– Как?..
– Медленная она штука, жизнь, – объяснил Аркаша. – Но в этой истории уже скоро конец и финальные титры. Так вот. На пятьдесят пятую годовщину Великой Победы награждали ветеранов войны. Получил наш Александр Петров, как и многие другие, очередную медаль, грамоту и чего-то там еще. Сервиз кофейный, кажется. Да неувязка вышла: всем ветеранам подарили наручные часы «Электроника-51», что в каждом киоске продаются… А вот нашего Александра Петрова забыли, без часов оставили. Ну, он, значит, взял свои костыли и направил все четыре стопы в военкомат Дзержинского района, по месту прописки. «Где часы «Электроника-51»? Почему меня, отважного победителя, обделили-обидели? Отдайте мои часы, я за вас кровь, сукровицу проливал под пулями и бомбами фашистских стервятников, а вы!..» И тут, сразу-внезапно-вдруг…
Аркаша сделал таинственную паузу, внимательно глянув на Милу. Мила даже подалась вперед, стараясь не пропустить ни единого слова из его рассказа.
– Подожди, кофе сделаю. По рецепту Аллы. А то она утверждает, что я могу сварить исключительно бурду темно-коричневого цвета…
– Аркаша, подождет кофе! Рассказывай!.. Что же случилось… так внезапно?
– Ну, что случилось… А вышел из какого-то кабинета еще один старец, такой же согбенный и хромой, в военкомат пришедший по поводу своей пенсии, да ка-а-ак увидел нашего Александра Петрова… Да ка-а-ак закричит страшным голосом: «Держите его! Падла, сука, гнида, рожа, курва, гад! Я узнал тебя, узнал!!! Ты – полицейский командир, оберштурмфюрер, фашистская сволочь!!! Вяжи его!!!» И кинулся он на нашего Александра Петрова, и покатились оба по коридору, – двое дедов седых, хватая друг друга за горла и разбрасывая костыли во все стороны… Ну, тут выбежали на шум офицеры из кабинетов, сначала ничего не поняли, потом бросились разнимать – видно же, что оба на ладан дышат, да и то через раз, а вот-вот, глядишь, и удавят друг дружку. Растащили их, милицию вызвали. А менты наши, не долго церемонясь, обоих старцев сразу в наручники, да с носака по задницам, и – в райотдел, на разборку. Вот тут-то и началось. И наручники-то расстегнуть не могут, ключ куда-то задевался, то ли в свой карман кто-то из ментов положил и забыл, то ли еще что-то, словом, нет ключа… Не, пожалуй, я кофе таки сделаю.
– А ты можешь делать кофе и рассказывать? Одновременно?
– Почему нет? Могу.
Аркаша набрал воды в электрокофеварку и нажал на кнопку включения, после чего высыпал в воду несколько чайных ложек кофе.
– Лишенец, изверг! – ужаснулась Мила. – Кто тебя так учил?!
– Алла, – невозмутимо ответил Аркаша. – Что-то не так, а?
– Да все, все не так… Отойди, я сама. Ну, дальше что было?
Она заколдовала над кофеваркой.
Аркаша продолжал:
– Дедуля этот, второй который, он, оказывается, в молодости из ямы вылез, в Дробицком яре, когда полицаи расстреливали там евреев. Не добили его. Так он, говорит, на всю жизнь запомнил лицо своего палача – Засевина. И вот встретил, блин!
– Судьба…
– Нет, закономерность, – возразил Аркаша. – Ну, пошла раскрутка. Где вы, спрашивают, были, уважаемый Петров, с лета сорок первого и аж по осень сорок третьего? На фронте, говорите? А в каком полку, в какой роте? Ах, в четвертой стрелковой? Проверили. Подняли архивные документы многолетней давности. Не нашли там в списках Александра Петрова. Нет, вообще-то Петровых там было до черта, Александров еще больше, а вот Александра Петрова не было ни одного. Зато был Александр Засевин, упомянутый недостреленным дедушкой. Но этот Засевин потом пропал без вести… Так где же вы служили, гражданин Александр по фамилии Петров? Не помните? Ну-ка, давайте попробуем вспомнить вместе. Ваш полк был расформирован еще в сорок втором, поскольку разбит был, а вот вы об этом как раз и не знаете…
И вызвали из разных сел области таких же дедов седобородых, бывших полицаев, отсидевших по двадцать-тридцать лет в свое время за сотрудничество с фашистами. И прибыли эти старперы убеленные и лысые, мятые и спившиеся, на опознание, и однозначно подтвердили: да, этот уважаемый ветеран и герой Великой Отечественной – на самом деле бывший обер-лейтенант гитлеровской армии, командир зондеркоманды №5, особого подразделения «Зихертсхайполицай унд СД», наш отец-начальник… Следствие длилось почти год. Было опрошено около двухсот свидетелей, поднято тонны архивных материалов. Короче, развод попер конкретный.
…Открытый показательный суд состоялся в Харьковском ДК милиции, бывшем доме Алчевских. Зал не мог вместить всех желающих, поэтому на улицу были вынесены радиодинамики. Люди, в основном пожилые, прошедшие ужасы оккупации, молча слушали трансляцию из зала суда, лишь изредка переговариваясь и всхлипывая, когда ровный и спокойный голос подсудимого последовательно рассказывал о деятельности вверенного ему отряда.
Аркаше посчастливилось присутствовать на нескольких заседаниях суда, и больше всего потрясли его лица бывших полицаев, глядевших на своего бывшего командира. Они, казалось, готовы были разорвать его на куски. Ведь они-то за свои грехи уже понесли многолетнее наказание, гнили в тюрьмах, лагерях-поселениях, строили социализм и гнусь-соляру жмакали, а этот пахан, вишь, всю жизнь прожил припеваючи, всеми благами героя-ветерана пользуючись, на собственных автомобилях разъезжаючи и медальками побренькиваючи, а теперь вот, когда прижали, то начал каяться, падла, по крупицам выторговывая себе милость…
Александр Засевин был приговорен к высшей мере социальной защиты – расстрелу.
– Если бы он не полез в военкомат за часами, – покачала головой Мила. – Действительно, жадность фрайера сгубила…
– Да нет, – поправил Аркаша. – Если бы он от рождения не был ублюдком. Бабушка моя, еврейка в седьмом колене, выжила в оккупации – белокурая была и носик вздернутый. Она много рассказывала о войне, причем высокопарно и патетично. Вот так, примерно: «Из Дробицкого яра никто не ушел живым». А я и представлял себе: сидят люди в какой-то глубокой канаве, но почему-то не хотят из нее вылезать… А еще говорила она: «Вот у нас есть улица Харьковских дивизий, названная в честь освободителей. Но имя «Харьков» получила и дивизия СС, которая первой ворвались в город. Так кого же прославляет эта улица, вот вопрос!» Об этом факте мало кто знает, поэтому имеем то, что имеем…
Аркаша замолчал, глядя не Милу и ожидая ее реакции. Не дождавшись, продолжал:
– Прошло столько лет, а открывается все новое и новое. Я вот давно изучаю историю оккупации Харькова. Серьезно занимаюсь. И с очевидцами встречался, и мемуары читал, и в архивах НКВД-КГБ ковырялся, когда возможность появилась. И страшно стало: сколько людей пострадало лишь за то, что оказались под немцем! Даже многие партизаны шли в тюрьму или под расстрел… А не смогли доказать, что они – свои, что именно вредили, а не помогали врагу. И кто это подтвердит? Таки да – никто. Бабка моя Алина семь лет на Соловках отсидела лишь за то, что в своей же собственной квартире уборку делала да жратву готовила, чтобы новые хозяева не выгнали. О деде и говорить нечего – за один Шварцваальд на цугундер потянули бы… А вот Засевина, настоящего фашиста, прохлопали. Так и жизнь он прожил, от Гитлера да от Сталина медальки получая. И там, и там был героем…
…Алла ворвалась в номер так неожиданно, что Аркаша и Мила вздрогнули. Отдышавшись, Алла эффектно бросила на журнальный столик небольшой пластиковый пакет, да так и замерла с полуподнятой рукой.
– Твой паспорт, девочка!
Мила быстро разорвала прозрачную обертку.
Она держала в руках собственный паспорт. Новый паспорт. От настоящего, сданного менеджеру Мише, он отличался только фотографией, которая была сделана лишь неделю тому назад в частном фотосалоне на улице Ротшильд.
Аркаша осторожно взял в руки бордовую книжечку, просмотрел на свет каждую страничку и зачем-то попробовал обложку на зуб.
– Браво, Аллочка, – улыбнулся он. – А книга отзывов у тебя есть?
– Вот и все, – вздохнула Мила.
– Нет, это еще не все, – присаживаясь на край кровати и прикуривая сигарету, возразила Алла. – Денежку! И сейчас же, люди ждут! – Она протянула к Миле раскрытую ладошку.
Аркаша молча полез в карман и вынул новый, купленный в дорогом магазине кожаный бумажник. Отсчитав двадцать стодолларовых купюр, он небрежно бросил их на кровать рядом с Аллой.
Деньги рассыпались ровным веером.