***
Обрезок трехдюймовой трубы имел длину около сорока сантиметров.
Раджуб критически осмотрел его со всех сторон, задумчиво постучал ногтем по кромке и еще раз окинул взглядом заброшенную стройплощадку. Ничего лучшего на глаза не попалось, и он сунул находку в рюкзак.
Вернувшись домой, занялся приготовлениями.
Он вовсе не собирался ездить на отцовском мотоцикле – старая видавшая виды «Хонда» уже, вероятно, не подлежала ремонту из-за густой многолетней ржавчины. Совсем другое интересовало Раджуба: ящики и коробки, в которых отец хранил инструменты, запчасти и разный металлический хлам.
Раджуб точно помнил, что здесь он найдет все для исполнения задуманного.
…Короткая и непонятная война с иудеями, которую во всем мире называют Шестидневной, была тогда едва ли не праздником для несмышленых арабских мальчишек – каждый тащил в дом найденные или отнятые у сверстников предметы армейской амуниции. Уж чего-чего, а этого добра было предостаточно вокруг. Не был исключением и юный отец Раджуба – в свое время он обрел сломанный пистолет без обоймы, два брезентовых подсумка с двенадцатью рожками-магазинами к автомату Калашникова и несколько запалов от ручных гранат РГД. Самих гранат, к величайшему сожалению Раджуба, не осталось – отец и его друзья подкладывали их в костер и, отбежав на безопасное расстояние, наслаждались вспышками и оглушительным грохотом…
Через час пальцы и ладони Раджуба покрылись мозолями и кровоточащими царапинами – пролежавшие около сорока лет в сырой кладовке автоматные магазины безнадежно заржавели, гильзы окислились, и каждый патрон приходилось расшатывать и выковыривать отверткой, потом – выкручивать плоскогубцами каждую пулю.
Но результат радовал – извлеченного пороха с лихвой хватило, чтобы наполнить обрезок трубы, предварительно расплющив и загнув один из его концов.
Запал от гранаты Раджуб вдавил с другой стороны прямо в порох, затем уплотнил заряд обычной красной глиной, тщательно вмяв ее пальцами между запалом и стенками трубки.
Остальное пространство он осторожно, по капле, стараясь не перегреть, залил расплавленным на паяльной лампе свинцом.
Взрыватель, крепкий и легко приводимый в действие одним движением пальца, вышел на славу.
Но это была еще не бомба.
…Мысль замаскироваться под иудея отпала сразу.
Конечно, легче проникнуть в любой крупный город Израиля, имея соответствующую экипировку: звездочку Давида на шее или кипу на макушке… Тогда мало у кого возникнут сомнения насчет национальной принадлежности Раджуба. Особенно легко сбить с толку некоренных израильтян – те так вообще не могут отличить еврея от араба, тем более, если последний будет гладко выбрит и наденет очки.
Но в случае неудачи…
Раджуб помнит, как бездарно провалились несколько его соотечественников из-за незнания еврейских традиций и порядков, да и просто из-за собственной самонадеянности.
Притчей во языцех стала история о том, как один палестинец, решив совершить акцию мести в синагоге Бней-Брака, вырядившись ортодоксальным иудеем, вдруг закурил на улице,
совершенно забыв, что сегодня – шабат, когда не то что религиозный, но и любой уважающий себя еврей не прикоснется к сигарете. Естественно, он был тут же замечен как «подозрительный» и задержан полицией. Под пиджаком у него оказался пояс с толовыми шашками и электрическая батарейка с детонатором…
Нет, Раджуб не будет заниматься маскарадом. Хотя бы потому, что на его правом запястье синеет татуированная арабская вязь – «Мое сердце с Аллахом»…
Раджуб останется самим собой.
…Он вышел в летнюю кухню. Взгляд остановился на эмалированном пятилитровом бидоне с ярким Микки-Маусом на боку. Веселый диснеевский мышонок подмигивал Раджубу, и, казалось, вот-вот скажет: «А я все знаю, я все знаю…»
Сплюнув, Раджуб снял с шеста бидон и понес его в кладовку.
***
Двенадцатое августа стало одним из черных дней не только для владельцев махонов – подпольных секс-клубов, массажных кабинетов и публичных домов, но и для поставщиков «живого товара». Для последних это было двойным ударом: менее всего они ожидали такого вероломства со стороны «коллеги» – хозяйки одного из самых фешенебельных махонов Ирины Онищенко, которой они же поставляли девочек: хозяйка сети борделей «У Ирины» выступила в неожиданной для всех роли – она начала сотрудничать с полицией и передала правоохранительным органам Израиля список своих поставщиков. И наиболее опасным было то, что Ирка уже несколько лет содержала различные притоны, то расширяя, то сокращая свою сеть, в зависимости от спроса и криминальной ситуации в стране, великолепно ориентируясь в обстановке и зная особенности этого бизнеса.
Один из ее поставщиков, Ларби, бывший выпускник Московского университета, был арестован одним из первых, однако пробыл в отделении полиции не более двух часов – ровно столько понадобилось стражам порядка, чтобы завербовать ценного агента, кроме родного языка хорошо владеющего русским, английским и ивритом. Ларби обязался сообщать полиции о появлении новых поставщиков и прибытии новых партий девочек. Денег «за сотрудничество» ему почему-то не дали, но зато разрешили продолжать свою деятельность.
Поставщиков, торговцев и курьеров брали по одному в разное время, стараясь не раскрыть массовости операции, не показать четкой отлаженности данного мероприятия. Не в меру активные «бизнесмены» просто исчезали, рынок скудел, цены на проституток росли с каждым днем.
Романа Евгеньевича совершенно не заботила эта «мышиная возня», он понимал, что ни его лично, ни принадлежащей ему фирмы «Алина» карающая десница закона не коснется до тех пор, пока не выплывет наружу истинное положение вещей, пока не станет известно, чем занимается его «Алина» на самом деле. Он даже испытывал некоторое удовлетворение от того, что многие его конкуренты вынуждены если не прикрыть свое дело, то на некоторое время уйти в подполье. И это без его непосредственного вмешательства.
Воистину, судьба благоволила ему.
Израильской секс-индустрии был нанесен ощутимый удар, однако те, кто находились на верхушке пирамиды этого бизнеса, едва лишь оправившись от первого шока, тут же приняли контрмеры. Проведя свое блиц-расследование (а это не заняло много времени), они вынесли вердикт, после чего Ирина Онищенко была обнаружена в собственной спальне с затянутыми на шее собственными колготками.
В тот же вечер, едва успев привезти Катю и Вику в свой махон «Агава», неожиданно исчез и Ларби.
Связаться с ним никто не мог – и домашний, и четыре сотовых телефона владельца сети публичных домов были отключены.
***
…Погромщики ворвались под вечер, когда работа заведения была в самом разгаре.
Все произошло, как в худших бандитских телесериалах. У дверей затормозила вереница автомобилей, из них вывалились плотные ребята в вязаных шапочках, натянутых на глаза. Охранник был сбит с ног и обезоружен, зазвенело выбитое оконное стекло, рухнула на пол стойка бара, раздались пронзительные женские визги, глухие мужские матюги и пара выстрелов в потолок.
– Где хозяин? Говори, хозяин где?!
Лишь махнув рукой в сторону улицы и не успев ответить, бармен получил сокрушительный удар в челюсть и с грохотом въехал спиной в витрину-стеллаж со спиртными напитками.
Бандиты организованно рассыпались по помещениям махона, выволакивая и вышвыривая на улицу проституток. Оба этажа вспыхнули почти одновременно. Прихватив с собой компьютерный процессор, коробку с дискетами и несколько папок с документацией, нападавшие скрылись с места на своих автомобилях.
Дым уже застилал всю улицу, когда послышались пожарные сирены.
…Девушки перевели дух, лишь оказавшись на бульваре Левински, в нескольких кварталах от горящего махона «Агава».
Катя с Викой не верили своему спасению, им все казалось, что кто-то гонится следом. Но здесь, на оживленной улице, в толпе спешащих людей и среди шума автомобилей, они растерялись еще больше: казалось, каждый из прохожих с подозрением смотрит на них – запыхавшихся и дрожащих. По щекам Вики текли слезы, она с надеждой смотрела на Катю, словно испуганный ребенок на взрослого человека, способного помочь и защитить.
– Сейчас… сейчас что-нибудь придумаем, – Катя оглядывалась по сторонам, ища, к кому обратиться с вопросом. Но вокруг звучала чужая речь.
Пройдя с полсотни метров, Катя даже вскрикнула от радости: прямо перед ними оказалась вывеска на родном языке.
– «Русич», – шепотом прочитала Катя.
В магазине томилась от безделья полная пожилая продавщица с густо размалеванным лицом и фиолетовыми волосами. Облокотившись о стол, она лениво обсасывала зубочистку. По всему было видно, что она довольна случайным посетителям, но, услышав их вопрос, задумалась:
– Аяркон, Аяркон… Слышала, но.... А где это, хоть приблизительно?
– Около моря, – ответила Катя.
– Ну, тоже мне, ориентир. Сказали бы еще – в восточном полушарии… Могу вам предложить обзорный путеводитель по Тель-Авиву на русском. Всего сто девяносто шекелей, иллюстрации, история, а бумага какая роскошная… Очень хорошо берут.
– Нет, нам нужно попасть на эту улицу. Думали, что вы знаете…
– Так вам тогда нужна карта. Есть атлас городов Израиля, улицы и дороги, автобусные маршруты. Сто сорок шекелей.
– А можно просто посмотреть этот атлас?
– Смотрите, что ж, – женщина, вздохнув, сняла с полки яркий атлас. – За погляд денег не берут.
Радость Кати тут же сменилась растерянностью – атлас оказался на иврите.
– Так как же найти улицу?
– Спросите у шотера, – продавщица явно теряла к ним интерес.
– У кого?..
– Ну, у полицейского. Они все должны хорошо знать Тель-Авив.
– А вы нам не поможете?
– У меня тут не помогалка, у меня магазин, – продавщица уселась на свой стул и снова сунула в рот зубочистку.
– Извините, – процедила Катя, красноречиво оглядывая безлюдный зал. – Я думала, что здесь как-то более доброжелательны к землякам, – приобняв Вику, она направилась к выходу. От прикосновения Вика вздрогнула и вдруг охватила Катю за плечи:
– Вита, сестричка, прости-прости-прости!..
У Вики снова началась истерика, она кричала, тряся головой и разбрызгивая слезы.
Вошедший было в магазин молодой парень, лишь увидев ее, тут же попятился к выходу.
– Господи, что это с ней? – вздрогнула продавщица.
– Приступ, – невозмутимо пояснила Катя. – Обычный человеческий приступ. Сейчас пройдет.
– Она больна?
– Больна, больна, – раздраженно бросила Катя. – Мы все тут скоро с ума сойдем к чертовой матери. Еще с таким отношением…
– Постойте, – продавщица быстро раскрыла атлас, пролистала несколько страниц, шевеля губами, и, наконец, подняла глаза: – Автобусы шестнадцатый, тридцатый, сто двадцать девятый. Остановка здесь, недалеко…
– Вы лучше объясните, как нам пройти, пешком пройти. У нас денег нет, – призналась Катя, поглаживая по плечу всхлипывающую Вику.
– Нет денег? – подняла брови продавщица. – Нет денег на два автобусных билета?!
– Нет, – повторила Катя. – Но у меня есть сережки, брала за сто долларов. – Пятьсот восемьдесят третья проба, есть клеймо.
Продавщица критически оглядела сережки.
– Дешевка. Пятьдесят шекелей дам.
– Что? – поразилась Катя. – Это… десять долларов?
– По-твоему, мало?
– Мало.
– Ай, деточка, – улыбнулась продавщица, качая головой. – Здесь ты никого не удивишь ни золотом, ни бриллиантами, ни пробами. Тем более, в вашем положении, а оно, я вижу, у вас обеих не аховое. Ладно, даю семьдесят. И то лишь из сострадания к твоей подруге.
Всего четырнадцать или пятнадцать долларов, – вздохнула Катя. Но ничего другого не оставалось.
Через полминуты девушки покинули магазин. Катя сжимала в кулачке две купюры – пятьдесят и двадцать шекелей. Краем глаза взглянув в витрину магазина, она увидела, как продавщица, едва не хохоча, сразу же бросилась примерять свое неожиданное приобретение, тряся от радости своей фиолетовой головой.
– Чтоб они у тебя сгорели, – прошептала Катя.
Первый автобус они упустили, пришлось ждать еще несколько минут. За это время Катя действительно едва не тронулась умом, то и дело усаживая Вику на скамейку. Вика рыдала, и все норовила обнять Катю. На них обращали внимание, некоторые даже останавливались. Катя возилась с Викой и трогала свой лоб, проверяя, горячий он или нет. Ее саму трясло от озноба, и ей казалось, что она тоже заболела.
Наконец подошел автобус – сто двадцать девятый маршрут. Он был заполнен – в такое время, после полудня, одни люди возвращаются с работы, другие отправляются на вечернюю смену. Некоторые читали газеты, кто-то отрешенно смотрел прямо перед собой, кто-то дремал, прислонившись к оконному стеклу.
Автобус ровно гудел мотором, мчась по Алленби. Здесь, в самом центре Тель-Авива, движение было напряженным, грузовики, легковушки и автобусы летели сплошным потоком, едва не касаясь бортами и не толкая друг друга, замирая лишь перед красным огнем светофоров.
Водитель, пожилой бухарский еврей, успевал виртуозно вести автобус, выдавать билеты, отсчитывать сдачу и одновременно развлекать стоящую рядом солдатку-эфиопку.
Несколько румынских рабочих, успевших выпить водки по случаю окончания рабочего дня, громко разговаривали на своем языке, хохотали, добродушно толкая и пиная друг друга.
Молодая кореянка, ничуть не смущаясь, кормила грудью ребенка.
Толстая тетка с черными от пота подмышками грызла орешки, сплевывая шелуху на пол. Напротив нее сидел пожилой гражданин в вязаной кипе. Он, сосредоточенно раскачиваясь, читал молитвенник, и время от времени гордо оглядывался, словно определяя – видят ли пассажиры, что он молится, оценивают ли?..
Ученики религиозной школы в черных костюмах и черных широкополых шляпах негромко обсуждали свои, видимо, богословские, проблемы. Катя невольно отметила, что все они были в очках и с длинными пейсами.
Вика немного успокоилась, лишь время от времени ежилась и вздрагивала, тут же ища глазами Катю. «Все хорошо, Викуля, все в порядке, – шептала Катя, – сейчас приедем, вот уже совсем скоро приедем...»
***
По одной из улочек старой автостанции, мимо лотков и киосков, неспешно брел Раджуб.
Позади остался трудный ночной переход из Газы в Ашкелон, мимо блокпостов и патрулей ЦАХАЛ – путь, которым Раджуб десятки раз выводил на территорию Израиля отважных мучеников-шахидов.
Теперь он прошел знакомый путь уже не как проводник, а как истинный патриот с самой настоящей бомбой в руке, и эта мысль согревала сердце Раджуба. Он уже видел свои фотографии в газетах, свои портреты на стенах домов, счастливые лица братьев и сестер… пачку долларов, которую семья получит через несколько дней… семьдесят две девственницы… вечное блаженство…
Он сам все сделает.
Почти два часа пришлось ловить тремп – попутный автомобиль, водитель которого согласился бы подвезти незнакомца. В приграничных районах люди очень осторожны, далеко не каждый здесь остановится на трассе. Идти же пешком до Ашкелона, даже обходя населенные пункты и держась подальше от шоссейных дорог, было бы слишком долго и небезопасно – где гарантия, что первый же израильский солдат или полицейский не обратит внимания на арабского паренька и не потребует документов? А то и местные жители могут проявить бдительность…
Спасение пришло лишь около семи утра – полуразбитый тендер «Тойота», везший арабских рабочих из Эреза, подобрал Раджуба. Попутчикам пришлось потесниться, кто-то сел кому-то на колено, но они без лишних слов довезли его до Ашдода, понимая, что парню с арабской внешностью и неказистым бидончиком в руке еще долго пришлось бы стоять на обочине. На окраине Ашдода, смешавшись с толпой утренних пассажиров, Раджуб сел в маршрутный автобус и менее чем через час вышел у Центрального автовокзала Тель-Авива.
Около дверей собралась очередь на входной контроль.
Двое вооруженных охранников в черных форменных куртках обыскивали сумки и проверяли одежду входящих.
– Открой, – приказал охранник.
Раджуб беспрекословно приподнял крышку бидона.
Внутри была пшенная крупа.
– Проходи. Следующий!..
Лишь на эскалаторе Раджуб перевел дух. Он понимал, что обычный бидон со смешной картинкой на боку не вызовет подозрений. Но если бы охранник взял этот бидон в руки, то ощутил бы, что он весит намного больше, чем весил бы бидон с пшенной крупой.
Потому что крупа была лишь сверху.
Внутри бидона покоилась трубка с порохом и гранатным запалом, а также гвозди, гайки, куски проволоки и другой мелкий железный хлам, собранный Раджубом в отцовском сарае.
Теперь это была самая настоящая осколочная бомба.
…Несколько минут Раджуб спокойно постоял у парапета на шестом этаже автовокзала, оглядываясь и раздумывая, потом спустился на четвертый – сверху ему показалось, что четвертый этаж более заполнен, но впечатление было обманчивым, людей там оказалось даже меньше, чем на шестом. Отделение банка «Леуми» оказалось полупустым, в «Макдональдсе» тоже не было людно. Что же делать?..
Он приблизился к группе солдат, ожидавших автобуса на Реховот, но, увидев арабскую надпись на рюкзаке одного из них, отошел в сторону. Раджуб не мог убить араба, который еще не готов к смерти, пусть даже он служит в израильской армии, и пусть он даже не истинный мусульманин. Вполне возможно, что этот человек сможет убить еще больше евреев, чем сам Раджуб, просто время его не пришло, и он еще не услышал голоса Аллаха.
Несколько минут покружив по этажу, он вышел на улицу, сжимая в руке пятилитровый бидон с Микки-Маусом на боку, и остановился около автобусной остановки местных маршрутов.
«Убей здесь», – приказал Аллах.
«Слышу Тебя, повинуюсь Тебе», – прошептал Раджуб.
Он поднялся в первый же подошедший автобус и протянул водителю несколько шекелей на билет.
***
Взрыв в автобусе сто двадцать девятого маршрута ударил коротко, отрывисто и оглушительно.
В салоне работал кондиционер, поэтому окна были закрыты, и почти полностью герметизированный автобус сам собой представлял огромную бомбу.
Воздушная волна выбила окна и витрины в ближайших домах, засвистели, завыли сирены припаркованных неподалеку автомобилей. Рваные клочья автобусной обшивки, в пятнах копоти и свежей крови, разбросало вокруг. По инерции пролетев еще полтора десятка метров,
автобус врезался в грузовик и развернулся почти на девяносто градусов, подставив борт под несущиеся по встречной полосе автомобили.
Улица замерла в оцепенении.
Две или три секунды стояла звенящая тишина, после которой раздались страшные крики раненых из развороченного горящего автобуса.
Казалось, минула вечность, пока перекресток заполнили полицейские, пожарные и санитарные автомобили – на самом деле прошло лишь несколько минут. Ближайшие улицы были оцеплены в считанные мгновения, пожарные сбивали пламя, и едкий коричневый дым, клубившийся из обожженного остова автобуса, сменялся белым паром.
Теперь улица кричала.
Рыдали женщины, мужчины истово молились, раскачиваясь в поклонах. Полицейские держались за руки, едва сдерживая лавину людей, рвущихся к перекрестку. Коротко и четко звучали команды, усиленные мегафонами. Под ногами хрустело стекло, асфальт был забрызган кровью, тут же валялись выброшенные взрывом обломки сидений, сумки, туфли, клочья человеческого мяса...
Санитары бегом катили тележки с ранеными к амбулансам, которые тут же срывались с места и, вопя сиренами, мчались к больницам Ихилов и Тель-Ашомер, уже готовым принимать жертв теракта; тут же подкатывал следующий реанимобиль. Несколько мужчин с окровавленными лицами, в разорванной и перепачканной кровью одежде, сами пострадавшие от взрыва, бросились помогать: лишь убедившись, что могут передвигаться, они отказались ехать в больницу и теперь бродили между трупами, поднимая раненых. На фоне этого страшного конвейера специальный отряд собирал в пластиковые пакеты окровавленные куски тел…
Еще через несколько минут Первый канал израильского телевидения уже транслировал репортаж с места трагедии.
На экранах возник участок карты-схемы Тель-Авива – недалеко от одного из центральных перекрестков пульсировал красный огонек.
Почерневший и дымящийся каркас автобуса без единого стекла, со вздыбленной крышей.
Возбужденные и испуганные лица свидетелей трагедии, их сбивчивые рассказы.
Санитарные, полицейские и пожарные автомобили…
«Террорист-самоубийца проник в автобус и привел в действие самодельное взрывное устройство, начиненное мелкими металлическими предметами для усиления поражающего эффекта… По предварительным сведениям, девять человек погибло, семнадцать получили ранения разной степени тяжести…»
«Десять погибших…»
«Одиннадцать…»
«Ответственность за проведенный теракт взяла на себя группировка ХАМАС...»
«Тринадцать…»
«Исламский джихад» берет на себя ответственность – это месть за ликвидацию двух боевиков в Хевроне…»
«Батальоны мучеников аль-акса берут на себя… Это – месть за…»
«Еще трое скончались по дороге в больницу…»
«Хизбалла берет на себя ответственность…»
Казалось, террористические организации наперегонки сообщали о своей причастности к очередному массовому убийству евреев.
Катя и Вика лежали недалеко друг от друга. Между ними была лишь молодая кореянка, которая, даже умирая, прижимала к себе свое дитя. Санитары с трудом освободили кричащего взахлеб младенца из мертвых рук матери. Ушибленного, испуганного, но – живого…
В приемных покоях и коридорах больниц Большого Тель-Авива стоял плач и крик – раненые дети звали родителей, раненые матери искали своих детей, раненые мужья надеялись, что живы их жены, многие еще не знали, что потеряли самых близких. В институте судебной медицины Абу-Кабир родные опознавали останки родных…
…Стиснув зубы, врачи спасали тех, кого можно было еще спасти, делая одну операцию за другой. Вечер сменился ночью, а утро, казалось, не наступит никогда.
Время превратилось в сплошные багровые сумерки.