***
Длинные очереди выстроились на контроль службы безопасности.
На улице стояла изнуряющая жара, но в зале аэропорта имени Бен Гуриона было свежо и прохладно, даже слишком: здесь вовсю работали мощные охладительные установки. Приветливые парни и девушки в униформе задавали каждому пассажиру рейса «Тель-Авив – Киев» одни и те же вопросы, почти безошибочно определяя, с кем из пассажиров на каком языке следует общаться – на иврите, на английском или на русском:
– Вы самостоятельно упаковывали свой багаж? Кто-нибудь из посторонних еще присутствовал при этом? Ваши вещи не оставались без присмотра хотя бы на короткое время? Не просил ли кто-нибудь вас взять в самолет какой-нибудь сверток или пакет, сумку? Вас кто-нибудь должен встретить в Киеве?..
Очередь двигалась до отчаянья медленно. Но перед Аркашей проплывали улыбающиеся лица. Такое количество улыбок он видел лишь один раз – на Сабуровой даче, когда писал репортаж из Харьковской психиатрической клиники номер пятнадцать. Сидя на Аркашином чемодане, Мила несколько раз проваливалась в сон, внезапно просыпаясь лишь тогда, когда теряла равновесие и едва не падала на пол. Казалось, что за две недели, проведенные в Израиле, она устала так, как не уставала за всю свою жизнь.
Аркаша мужественно боролся с дремотой, тупо пялясь то в спины стоящих впереди, то на ажурный потолок, уже пытаясь представить, как через несколько часов на вокзале Киев-Пассажирский он будет покупать билеты до Харькова.
Наконец подошла их очередь.
Парень в строгом костюме с эмблемами на груди и рукавах выложил на стол и тщательно перебрал каждый предмет из Аркашиной клади, то взвешивая на руке, то требуя развернуть, если что-то вызывало его подозрения. От него вкусно пахло жевательной резинкой.
– Плеер для компакт-дисков? Откройте…
– Фотоаппарат? Сделайте вспышку…
– Диктофон? Включите на воспроизведение…
Аркаша послушно выполнял все, что просил работник службы безопасности.
– Вы сказали, что нет оружия, а это что?!
Служащий явственно сделал стойку и едва не подавился жвачкой.
Аркаша взял в руки массивный револьвер «магнум» тридцать восьмого калибра, поднял ствол верх и резко нажал на спуск. Из дула брызнула тугая струя воды, и через секунду в воздухе повисли гроздья разноцветных мыльных шаров. Кружась и переливаясь всеми цветами радуги, они медленно поднялись под потолок. Публика ахнула, любуясь неожиданным дивом.
– Подарок для дочери, – сказал Аркаша, выкладывая игрушку на стол. – Купил в бакалейном киоске.
– А в паспорте указано, что вы холост, – заинтересованно глянул на него парень в форме. – Это как понимать?
– Холост я именно сейчас, в данный момент, – терпеливо пояснил Аркаша, удивляясь наивности ответственного работника, который вдруг начал жевать резинку с таким остервенением, словно грыз грецкий орех. – Четыре года назад я был женат. Теперь уже не женат. Разведен. А от первого брака осталась дочь. Везу для нее подарки.
– Да?..
– Да, – ответил Аркаша и мысленно выругался.
– Беседер, проходите. Следующий, ми ахшав, бевакаша!
– Тода раба, – раздраженно поблагодарил Аркаша, снова запихивая свои вещи в рюкзак и оборачиваясь к Миле.
Она послушно выкладывала на стол содержимое своей сумки. Ее багаж не вызвал интереса работника службы безопасности – смена белья, косметичка, книжка русской серии «Женский роман» и жестяная баночка «Фанты». Здесь уже все нравилось Миле – и строгая униформа персонала, и ритуал проверки перед турникетом. Да, делают все как надо, чтобы ей, Миле, было хорошо и безопасно. На паспортном контроле проблем тоже не возникло. Выездные документы, в том числе и отлично сработанный паспорт, были в полном порядке.
Даже виза была почти настоящей – она обошлась Аркаше еще в двести долларов, но и это его не смущало: он выполнял свое обещание помочь Миле вернуться домой, и сейчас Мила ощущала себя юной школьницей, почти полностью справившейся с кроссвордом, где даже неизвестные слова проступают двумя-тремя буквами, и уже угадываются легко…
Сойдя с эскалатора, Мила истово перекрестилась, хотя раньше никогда этого не делала.
– Слава те, Гос-с…
Аркаша, шутя, ударил ее по руке:
– Ты что! В Израиле не крестятся!
– Почему? – живо спросила Мила.
Сейчас, когда ушло нервное напряжение, ее уже интересовало все на свете.
– Потому, что здесь Христа считают предателем. Ведь он, истинный еврей, основал христианство, а многие христиане стали антисемитами…
Кто-то сзади коснулся ее ладони, так неожиданно, что Мила вздрогнула. Резко обернувшись, она увидела мальчишку, который ту же вцепился в ее руку.
– Юля! Юленька…
– Боже мой, Ронька!
– Юля… – по его щекам текли слезы. – Я знал, я знал, что ты убежишь, что тебя не увезут на синей «Мицубиши»…
– Ронька, откуда ты взялся?!
Мальчик быстро оглянулся и шикнул:
– Тихо! Мама здесь… Я увидел тебя и убежал. Сейчас она будет меня искать. Юля, Юленька, ты уже... ты уже домой?..
– Да, а ты?
– А мы в Чернигов, к дедушке... Юля, я так жалел тебя, так жалел… У нас миштара была, солдаты были, тебя все искали… а я хотел, чтобы тебя не нашли… Я хотел, чтобы ты от всех убежала… Юля, скажи скорее, у тебя ведь все хорошо, правда? Хорошо, да?..
Рони спешил, захлебываясь и сбиваясь, ему не хватало ни времени, ни запаса русских слов, а сказать и спросить хотелось так много…
– Конечно, хорошо… Как же иначе! Ведь ты – мой единственный ангел-хранитель, Ронька, милый Ронька!..
– А из моего пистолета ты стреляла? – ревниво спросил Рони.
– Ну, конечно же! Ты меня спас…
Мила присела на корточки перед Рони, чтобы ему не приходилось высоко задирать голову. Как ей дорог был сейчас этот черноглазый человечек, искренне, от души желавший ей добра. Мила обняла его, крепко прижав, Рони прильнул к ней, продолжая всхлипывать, и вдруг резко отстранился.
– Юля, я не могу долго. Сейчас мама будет меня искать, и если увидит тебя, вызовет миштару…
– Конечно, беги скорее, Ронька. Спасибо тебе, спасибо за все, мой маленький рыцарь. Я всегда буду тебя помнить.
– Да, а я подарю тебе… я подарю что-нибудь на память… – Рони запустил ладони в свои карманы, быстро порылся, но, видно, так и не нашел ничего достойного. – Вот! – он быстро завел руки за шею и отстегнул тонкую цепочку с золотой шестиконечной звездочкой. – Мой щит Давида, он принесет тебе счастье…
Сквозь ровный и размеренный шум толпы вдруг раздался пронзительный крик Галины:
– Рони! Ронен, эйфо ата?! Эйн лану зман!..
Рони дернулся в сторону. Оглянувшись на Милу, тихо прошептал:
– Юленька… я тебя люблю!
И скрылся в толпе.
– Это еще что за дитя природы? – поинтересовался Аркаша.
– Это?.. Это самый добрый человек во всем в мире, – сказала Мила, до боли закусив губу, чтобы не заплакать.
– Я человек завистливый, – вздохнул Аркаша, – но тут завидовать нечему. Трудно ему придется в жизни.
– А жить вообще трудно, – повторила Мила недавно услышанную от кого-то фразу.
Аркаша улыбнулся. Он был не совсем согласен с Милой.
Лучшим человеком в мире он считал бывшего одессита, совладельца бакалейной лавки в Хайфском порту. Вспомнив об Арье, Аркаша загрустил.
Если бы не Арье…
***
Вчера Аркаша прощался с ним.
Единственным человеком, которому он был сейчас благодарен, был Арье Герц. Аркаша напросился было к нему в гости, но осторожный Арье коротко и категорически назначил встречу в отдаленном от порта пивном баре.
Лишь потом он объяснил, что несколько незнакомых лиц в разное время интересовались Аркашей, на что Арье каждый раз отвечал, что в его лавку срочно понадобился помощник вместо выгнанного за пьянку киевлянина Толика, и Арье взял первого попавшегося туриста, приютив его на время в своем доме.
Какие вопросы?
Нет вопросов.
– Арончик, тебя нельзя отпустить одного даже на самую маленькую секундочку и даже к стойке этого паба, – сокрушался Арье, охватив ладонями небритые щеки. – Ну шо ты купил?! Мне – Льву Герцевичу, сыну Ричарда Львиное Сердце! Ты купил без-ал-ко-гольное пиво! И это – мне! Ой вэй…
– Но это же «Бавария», – слабо возразил Аркаша.
– Это – «Бавария», таки да, но это же безалкогольная «Бавария»! Читай, что написано на бутылках, вот!
– Да этикетка такая же самая, а я не понимаю, тут же все на иврите…
– А ты, шейгиц, хотел, чтобы тебе в Израиле было написано на фарси или на эсперанто? О, горе мне, горе! Безалкогольное пиво – это первый шаг к резиновой женщине! Учи иврит, постигай этот вечный язык, и да будь ты счастлив во веки веков, твою мать, только тогда ты сможешь купить мне хорошее пиво. А если ты любишь гадкое пойло, революции, плохие дороги и при этом хочешь оставаться дураком, то Эрец-Исраэль не для тебя. Ой, что это за чек…
– Это твой.
Аркаша пододвинул к Арье голубоватый чек банка «Апуалим». Арье склонил голову и поцокал языком.
– Банковский чек оформляется не совсем так, и если не умеешь, то не берись, – задумчиво произнес Арье, крутя в руках бумажный прямоугольник со всемирно известным логотипом. – Прежде всего, после цифр «сто тысяч» следует поставить прочерк, чтобы никто не мог дописать сюда лишних нулей на лишний десяток миллиончиков. Понял, нет?
– Понял, – посрамлено кивнул Аркаша. – Опять ты смеешься...
– Смех оздоравливает душу и тело.
– В таком случае, ты никогда не умрешь.
– А я намерен, таки да, жить вечно, чтоб я сдох...
Арье отобрал у Аркаши авторучку и внес правку в нужном месте.
– Теперь нужно сделать этакий «кросс», – Арье наклонился над чеком, чертя еще два штриха. – А вот здесь пишем: «лично». На иврите, разумеется. Во-от, вот так, так, и во-от здесь. Чтобы никто другой, кроме уважаемого тобой Арье Герца Львиного Сердца не смог бы воспользоваться твоим чеком на сто тысяч шекелей и тут же купить себе новенькую «Тойоту». И-и…ах, вот только теперь, – улыбнулся Арье, – твой подарок оформлен по всем правилам. И я, таки да, могу его оценить… Что и делаю с благодарным восхищением.
– Вот и полный беседер, – щелкнул пальцами Аркаша и долил себе пива в тонкий высокий бокал. – «Тойота» – хорошая тачка. Владей.
Арье кивнул.
– Беседер, таки да, полный, это я могу тебе сказать. И эти твои сто тысяч для меня очень большие деньги. Очень большие, Арон, да.
Он придвинулся ближе к Аркаше.
– Ша! Ты еврей, Арон, или нет? А скажи, скажи ты мне.
– Сомневаешься? – поднял брови Аркаша.
– Нет, не сомневаюсь. Ты еврей, да. У еврейских собственная гордость. Я все про тебя давно уже понял и знаю на триста процентов... И я еврей. Или нет? Не спорь. А теперь послушай сюда. Еврей – это не национальность, не призвание, еврей – это состояние души. У одного старого раввина из Жмеринки спросили: как отличить еврея от другого человека? Еврей, говоришь, обрезан? – не обязательно. Еврей не ест свинины? – опять не обязательно. Еврей ходит в синагогу? – опять-таки да, совершенно необязательно. Так кто же он, этот еврей, а?.. На что старый раввин из Жмеринки и ответил: «Чушь собачья. Человек может быть и необрезанным, и может кушать свинину, и быть хоть воинствующим атеистом, чтоб он был так жив и здоров. Но если он вдруг услышит, узнает, что где-то за морями-океанами, за тридевять земель какому-то одному еврею – пусть даже незнакомому! – больно или плохо, и тут у этого человека вдруг заболит сердце, то знай: этот человек – еврей!». Ой, – потупился Арье, шевельнув губами, – может, я непонятно сказал…
– Ты понятно сказал, – вздохнул Аркаша. – Ты всегда все говоришь и делаешь понятно.
– Мне седьмой десяток, хотя все мне дают чуть за сорок, – сокрушенно покачал головой Арье. – Видел евреев, сам еврей. У нас, – он придвинулся ближе к Аркаше, – у нас все наоборот. Мы даже пишем справа налево, не так, как другие люди… Но клянусь всем, что мне дорого и свято: я в твоем лице впервые в своей жизни вижу еврея, который хочет платить деньги, причем платить за просто так, ни за что. Как фрайер последний, ха! У меня нет разумного объяснения твоему поступку. Ты доведешь меня если не до пляски Святого Витта, то до болезни Паркинсона – уж точно. Это что-то особенного, ой вэй…
– Я не понял, – сказал Аркаша. – Поясни мне.
– Ехал на ярмарку ухарь-купец, – тихо проговорил Арье. – Шикуем потихоньку, да? И что мне делать с этой прорвой денег, что Боже мой... Я даже не знаю подумать, а чтоб сказать, так вообще речи нет.
Аркаша улыбнулся.
– Ну, это уже твое дело. Сам прикинь, на сколько хватит этой прорвы. На год, два, десять?
– На сколько хватит? Хм. Слушай сюда. Есть притча одна, в ней заложена мудрость моего многострадального народа. Шел, значит, Алекс Македонский в Иерусалим, а навстречу ему раввин шкандыбает. Старый-престарый...
– Об этом ты уже рассказывал. «О презренный еврей...»
– Разве? – Арье рассмеялся. – Нет, это был уже совсем другой раввин. Так вот. «О презренный еврей, – говорит Македонский, – ответь мне, когда же я, наконец, дойду до Иерусалима?» А раввин отвечает: «Мой господин, ты идешь по правильной дороге. Удачи тебе и всяких-прочих благ...» – «Ты не понял меня и не ответил на мой вопрос, – начал закипать нервный Саша Македонский. – Я ведь спросил: за сколько времени я дойду до Иерусалима?!» – «Счастья и добра тебе, о храбрейший из воинов, эта дорога ведет прямо в Святой город...» Сплюнул в сердцах Македонский, выругался по-древнегречески, отпихнул старого раввина и пошел себе дальше. А раввин поднялся на ноги, поглядел ему вслед, прикинул что-то в уме, позагибал пальцы... да и кричит: «Мой господин, до Святого города ты доберешься за восемь с половиной часов плюс-минус пять минут!..» Смутился наш Саша, смягчился, вернулся к раввину, помог ему отряхнуться... «Так хули ж ты мне в натуре мозги йохал, о презренный еврей?! – говорит ласково. – Я ведь с самого начала спросил тебя именно об этом!..» А раввин улыбнулся и отвечает: «Но я ведь должен был посмотреть, сколько шагов ты сделаешь в минуту, мой господин...» Интересно, Арончик?
– Очень, – вздохнул Аркаша.
– Так вот, если я захочу купить японку – «Тойоту» там или «Хонду» – то этих денег мне хватит ровно на один день. А если жить в меру экономно – то на два, два с половиной года. Смотря, с какой скоростью таки тратить...
– Не понял...
– Не понял? Тогда не обессудь, Арон. Минутные слабости часто перерастают в большие проблемы. Я хочу оградить тебя от больших проблем.
И Арье медленно порвал стотысячный чек надвое.
Сложив обрывки, разорвал снова.
И еще раз.
После чего поднес к ним огонек зажигалки и разровнял колышущуюся золу в пепельнице.
– Арон, мне не нужны эти твои деньги. Отвези их домой, и сделай их добрыми деньгами. Я и без того очень благодарен тебе, Арон. Ты сделал для меня больше, чем я когда-либо мечтал. Но скажи ты мне, если вместо «Алины» будет другое имя, например, «Арон»? Твое имя тоже еврейское, почему нет…
– Таки нет, – твердо ответил Аркаша. – Только «Алина». Или не будет ничего.
***
В самолете Аркаша с Милой переглянулись и тут же отвели взгляды друг от друга.
Обоим было о чем подумать.
Лобастый авиалайнер «Боинг-747», похожий на грустную птицу с полуопущенными крыльями, тяжело разбежался по взлетной полосе и плавно, нехотя поднялся в воздух.
Домой…
Мила верила и не верила.
Аркаша дремал, тихо посапывая.
***
Он рьяно принялся за реализацию своей мечты. Купил за бесценок весь цокольный этаж жилого дома по улице Чернышевского, недалеко от «Площади семи фонарей», как называли старожилы пересечение трех улиц – Чернышевского, Гиршмана и Артема, равностороннюю пентаграмму в самом центре города. Дом был древний, строился еще в позапрошлом веке как доходный, и каждый этаж, словно две капли, походил на остальные – длинный коридор и десять двухкомнатных квартир с общими туалетом и ванной. Расчистив весь непригодный для жилья полуподвал от мусора, накопившегося за неисчислимые годы, Аркаша нашел по газетному объявлению и нанял бригаду строителей-ремонтников. Через полторы недели он получил вполне приемлемое для среднего офиса помещение. Оценив его хозяйским взглядом, Аркаша решил, что «это хорошо». И комнаты, и коридор, и вспомогательные службы были приведены в надлежащее состояние – тщательно отштукатурены, побелены, полы блестели свежим полированным паркетом, электрооборудование и сантехника были полностью заменены, кондиционеры великолепно охлаждали воздух, стальные двери и крепкие ажурные решетки на окнах создавали чувство не только физической защищенности, но и какого-то внутреннего спокойствия.
– Как? – спросил он у Милы, когда она впервые оказалась в помещении будущего издательства, и не без интереса оглядела новенькие кабинеты.
– Ну, ничего…
– Что – ничего?!
– В смысле – нормально, – пожала плечами Мила. – Мне не с чем сравнивать.
– Ага, – засмеялся Аркаша. – Одна моя знакомая как-то сказала: «Подари я своей дочке герцогство Люксембургское, она скажет: «Ничего, нормально…»
– Тебе самому нравится? – улыбнулась Мила, подняв ресницы. – Ну и прекрасно.
…Первый вопрос не блистал ни новизной, ни оригинальностью – «С чего начать?»
Аркаша зашел в почтовое отделение на той же улице и послал в редакцию «Вечернего Харькова» короткий факс: «Сережа! Ради всех святых прошу уволить меня по собственному желанию с сегодняшнего числа. Отпуск заканчивается. Заявление принесу на днях. Твой Хайкин А.Х.».
С ухмылкой представил себе физиономию главного редактора.
Тут же позвонил в книжное издательство «Голиаф», пригласил к телефону замдиректора по производству.
– Макс Моносович? Привет…
– Хайкин! – удивился собеседник. – Ты здесь? Зачем ты вернулся, идиот?
– Здесь я, здесь… Слышь, Мастодонтович, все вопросы потом. Ты чем занимаешься в этот исторический период?
– Н-ну, делами, когда они есть...
– Скажи мне, только честно, сколько ты получаешь в своем «Голиафе»?
Тот удивился, но сумму, хоть и запнувшись, назвал.
– Даю в два раза больше. Идешь ко мне?
– Надо подумать…
– В три раза, – вальяжно бросил Аркаша.
– Ой... О-йой, – забеспокоился Макс Моносович. – А что я скажу Плиссу?
– Так и скажи, как есть: в Усть-Кургане умер твой любимый дядя, он завещал тебе работать исключительно с Ароном Хайкиным, и ты не можешь не выполнить его предсмертного желания...
– Иди ты! У меня нет дяди в Усть-Кургане!
– А-я-яй... – огорченно протянул Аркаша, закидывая ноги на стол. – Человеческая глупость дает нам яркое представление о факторе бесконечности.
– Не понял...
– Чего здесь понимать-то? У каждого разумного человека есть дядя в Усть-Кургане, который помирает в нужный день и завещает нужные вещи.
– Так где тебя найти?
– Я сам тебя найду, Манускриптыч. Но не сейчас.
С «Голиафом» у Аркаши были непонятные отношения. Это издательство, как и сотни других, выплыло на волне перестроечных, а позднее – постперестроечных литературных произведений. Сначала «Голиаф» охотно издавал книги стихов, повестей и рассказов истинных или же считавших себя таковыми писателей-диссидентов, вдруг появившихся в огромном количестве, потом активно перешел на переводную пиратскую литературу, в реализации которой достиг удивительных успехов. Десяток «литературных негров», в основном из членов Союза писателей, получали компьютерные подстрочные переводы иностранных детективных романов и строгали из них вполне приемлемые для чтения книги серий «Удав», «Коршун» и «Рысь», которые приносили издательству колоссальные прибыли. Вместо имен «Джон» или «Фрэд» проставлялись имена «Женя» или «Федя», город Чикаго превращался в Череповец, а американская штурмовая винтовка М-16 трансформировалась в автомат Калашникова… Головы катились как горох, пачками взрывались автомобили, братки-бандюки огромными членами лишали невинности визжащих от ужаса девственниц…
Еще будучи корреспондентом «Криминальной хроники» вечерней газеты, Аркаша иногда подрабатывал в «Голиафе» в качестве литературного редактора. И однажды, это было полтора года тому назад, предложил директору издательства Саше Плисецкому свой детективный роман.
– Класс! – потер руками Саша. – Все наши ребята прочитали. И главред, и завотделом распространения, и даже наборщики с художниками. Но… Видишь ли, твой роман опоздал этак годика на два. Сейчас нужно бы покруче, покровавее… Побольше трупешников! Массовое мочилово плюс оборотни в погонах! Сделаешь – враз издадим твою гениалку!..
– Ты скажи мне только, как это сделать, и я сразу стану таким же умным, как ты, – пробормотал Аркаша, закрывая за собою дверь.
Скрепя сердце, он добавил трупов, пару следователей сочленил с мафией и заменил «Жигули» с «Волгами» на «БМВ» и «Крайслеры».
– Не-е, – покривился Плисецкий. – Если бы на месячишко раньше. Мы теперь Маринину с Акуниным издаем, а тут еще Хайкин какой-то… Ты бы себе псевдоним покруче придумал, а?
– Но у нас же договор составлен!
– А ты вырежи из него красивую салфеточку и высморкайся в нее, – последовал ответ богатого издателя.
Вспомнив это, Аркаша фыркнул. Плисецкий нам не нужен.
Следующий номер ответил почти сразу.
– Ал-ло, – раздался в трубке важный голос.
– Я хотел бы услышать Валерия Карловича, – вежливо сказал Аркаша.
– Прошу.
– Что – прошу?
– Прошу, слушайте. Я и есть Валерий Карлович. А кого слышу я?..
Главный редактор издательства «Голиаф» Валерий Стогний весьма удивился Аркашиному звонку, он тоже полагал, что Аркаша остался в Израиле навечно.
– Карлыч, – Аркаша сразу взял быка за рога, – сколько вам Плисс платит?.. С-сколько?? Ну-у… А если я дам в два раза больше? С завтрашнего дня?..
Из газетно-журнального концерна «Панорама» Аркаша с трудом перетянул бухгалтера Семена Яковлевича Армандзона, также посулив удвоенную по сравнению с «Панорамой» зарплату.
Армандзон носил костюм-тройку с галстуком, чудовищно картавил, к месту и не к месту вставлял слова «батенька», «архиважно», «всенепременно» и на редакционных собраниях или застольях провоцировал полуинтеллектуальные споры, которые называл «драчками». Злые языки поговаривали, что Семен Яковлевич является прямым потомком всемирно известного революционера и чуть менее известной феминистки Инессы Арманд, но Аркаше это было глубоко безразлично. Он брал на работу квалифицированного бухгалтера-экономиста с многолетним стажем, а не историческую личность, о биологическом происхождении которой можно долго спорить. Аркаша также знал Армандзона как человека, досконально знакомого не только с бухгалтерией и современными законами, но и с путями, коими можно эти законы обходить, при этом не садясь в тюрьму и не сажая окружающих. Кроме того, Семен Яковлевич с детства не путал Эзопа с Эдипом, а Левиафана с Лаокооном, хотя это вряд ли могло пригодиться ему в практической деятельности.
Он значительно остудил Аркашину эйфорию, объяснив, что владельцу новорожденного издательства придется открыть текущий счет в любом из банков, которые могут в любой момент с треском лопнуть, а также щедро делиться и с налоговой полицией, и с пожарным технадзором, и с санэпидстанцией, и с многочисленными разновидностями официального и криминального рэкета, и… и… Пламенная речь Семена Яковлевича изобиловала полузнакомыми для Аркаши формулировками типа «блиц-кредит», «открытый баланс», «финансовая вакансия», «сдать-поднять позицию» и прочая и прочая…
Аркаша откровенно заскучал.
Его бизнес, еще не открывшись, уже предполагал потерю довольно больших денег.
Он никак не думал, что все окажется так сложно и непонятно, что сияющий офис с десятком мощных компьютеров, крутыми факсами, навороченными телефонными аппаратами и высокооплачиваемыми сотрудниками – это еще ничто, по сравнению с тем, что предстоит пережить, открывая собственное дело…
Аркаша мог приобрести любой автомобиль – от «Крайслера» до «Линкольна». Но купил лишь родную «Таврию» последней модели, для передвижения по городу.
Он мог купить пяти- шестикомнатную квартиру в любом из бывших «обкомовских» домов на Пушкинской или на Сумской, однако приобрел двухкомнатную на Мироносецкой, хозяева которой уезжали на ПМЖ в Германию. Перед этим он за бесценок продал свою комнатку в коммуналке.
Штат нового издательства «Алина» был набран. Чтобы закупить мебель, подключить и опробовать дорогостоящую оргтехнику, понадобилось еще несколько дней. Договоры с типографией Дома печати и Полиграфкомбинатом были заключены за полчаса. В «Алину» потянулись самодеятельные поэты, романисты и драматурги, желающие издать свои творения за собственный счет, а также «непризнанные», как они себя называли, авторы, даже несколько членов Союза писателей рискнули предложить свои произведения новому издательству.
Тонкие, в мягкой обложке книжечки стихов, юморесок и рассказов, рабочие журналы, амбарные книги, бланки разного вида и назначения, самодеятельные газеты и бюллетени потекли рекой, но прибыли давали немного. Однако с чего-то нужно было начинать.
Высунув язык, Мила металась по молодежным литературным кружкам и заводским поэтическим студиям, расхваливая издательство «Алина» да пытаясь вербовать новых клиентов-заказчиков. Начинающие авторы, узнав о неограниченных возможностях нового издательства, потели от восторга и предвкушения собственных многотомников, однако у них или не было денег на издание своих произведений, или же просто не хватало текстов, чтобы составить более-менее приемлемое подобие книги.
– Хоть сама садись и пиши! – отчаянно воскликнула Мила, в очередной раз вернувшись в офис с несколькими тоненькими папками.
– А пиши, – пожал плечами Аркаша, – кто мешает?
– Я не умею…
– А ты пробовала?
– Нет…
– Ну, так почему сразу – «не умею»? Обезьяна, которая слезла с пальмы, тоже поначалу не умела держать в руках… или что там у нее было – в лапах палку и камень. А ведь стала человеком, потому что по-про-бо-ва-ла…
– Спасибо за сравнение, – надулась Мила.
– Тем более попробуй! Напиши про Израиль, про свои приключения. Издадим за милую душу, еще и гонорар получишь…
– Окстись! Ну, удружил, спасибо! Да я забыть все это хочу, и как можно скорее!..
– Тогда работай. Ты у меня рекламный агент или где? Вот и рекламируй.
– Я-то рекламирую, а вот они-то что предлагают! Что пишут! Послушай только…
Мила наугад раскрыла одну из принесенных папок и с полстраницы начала читать:
Иных уж нет, а те далече,
Кто в Вашингтон, кто в Тель-Авив…
– О Боже, опять все то же!.. – скривилась она.
– Вот! – Аркаша поднял вверх указательный палец. – Ты даже заговорила в рифму. Значит, можешь писать стихи.
– И вот дальше, – Мила перевернула страницу.
Куда, куда вы удалились.
Аж за границей очутились…
– По-моему, таки весьма своевременно, – задумался Аркаша. – Только про «иных уж нет...» и «куда, куда...» я уже где-то слышал…
– Тогда вот еще:
Я тебя любил, на тебе женился,
И в тебя очень влюбился,
Но ушли сквозь годы времена,
Ты ушла с другим и не одна…
Тебе никогда в жизни не изменял я,
А ты мне изменила в спальне…
– Хватит. Лучший поэт – это страдающий поэт, – оценил Аркаша. – Что это за крик души – ода или элегия?
– Автобиографическая поэма, – пояснила Мила. – Четыреста семьдесят три страницы.
– Слабак, до пятисот не дотянул. Он башляет наличкой?
– Наличкой, – радостно сообщила Мила. – Причем солидно, даже обещает заплатить за скорость лишнюю тысячу баксов и поставить нам ионизаторы воздуха в каждом кабинете.
– Ионизаторы нам нужны. Значит, будем издавать вне очереди. В глянцевой обложке, на финской бумаге.
– Потрясающе… – только и осталось вздохнуть Миле.
Примерно такие же произведения приносили и другие творцы-литераторы. Аркаше снова стало грустно. Он понимал, что насыщает книжный рынок маразматическим рифмоплетством лишь потому, что у авторов есть деньги.
У работников других издательств, от доморощенной «Русалки» до могучего «Голиафа», продукция «Алины» вызывала разную реакцию – от снисходительного сочувствия до гомерического смеха.…
Участники войны и ветераны труда приносили полные портфели воспоминаний и мемуаров – исписанные дрожащим полуразборчивым почерком общие тетради или стандартные листы в объемных папках-скоросшивателях, нередко снабженные пожелтевшими фотографиями, письмами, протоколами собраний, а то и иллюстрациями, нарисованными цветными карандашами. Денег у них не было, но они требовали немедленного издания. С такими авторами Аркаше приходилось особенно трудно: с одной стороны, не хотелось обидеть стариков, с другой – следовало придумать вежливую формулировку отказа. Многие из этих авторов, еще сохранивших партийную закалку, часто граничащую с агрессией, тут же отправлялись в госадминистрацию, в милицию, в суд, а то и в «Общество охраны прав потребителей» с требованием привлечь к ответственности это наглое издательство «Алина», которое игнорирует творения, созданные годами и десятилетиями, жизненно необходимые для грядущих поколений…
Колдуны с прорицателями и ведьмы с экстрасенсами приносили десятки сонников, рецептов вечной молодости, учебников по чародейству и гаданиям, грозя в случае отказа навлечь на «Алину» все мыслимые и немыслимые кары.
Приходили и школьники, написавшие два-три сочинения на оценку «отлично», и робко надеющиеся на гонорар…
Аркаша, много лет проработавший в газете, даже не мог себе представить, сколько скромных граждан, желающих обнародовать свои опусы, живет рядом с ним!..
– Это архичудовищно! И что же ты делаешь?! – схватился за голову бухгалтер Семен Яковлевич, случайно узнав о состоянии производства.
– А что я делаю не так? – горько спросил Аркаша. – Сам же видишь, какие «перлы» нам предлагают…
Армандзон только махнул рукой:
– Ай, да ты все, все делаешь не так! А еще еврей, и очки надел… Слушай уже сюда. Ваша беготня и поиски гениев, отделение зерен от плевков – все это мелкобуржуазная наивность, – он послал Аркаше устало-брезгливый взгляд. – Надо изощренно изобретать,
изобретательность еще никому не повредила. И хоть ты сделал меня на здрасьте, я помогу тебе и себе тоже. Дай авторам предложение, от которого они не смогут отказаться, ну!.. И запомни такие слова: не падает тот, кто ползет, а рожденный ползать – везде пролезет!
Он разъяснил Аркаше элементарный принцип любого бизнеса – крепко держать руку на пульсе времени, а точнее – кормить людишек именно тем, что они хотят скушать. Вот, например, газоразрядная лампа полезна для человека? Несомненно. А человек ее кушает? Никогда. А почему? А потому, что не хочет. Это сравнение очень понравилось Аркаше, не имевшему никакого опыта в бизнесе. Что же касается современной литературы, наставлял Семен Яковлевич, то сейчас нужно писать про «удачников», про красивую жизнь, такую желанную, и настолько же недоступную основным слоям населения. Да, и про тернистый путь к успеху, когда «серая мышка» вдруг становится королевой!
Аркаша робел перед бухгалтером, хотя иногда смотрел на него как на убежденного фанатика, с которым нужно лишь соглашаться и ни в коем случае не спорить – не дай Бог, сейчас орать начнет, на стул запрыгнет революцию делать...
– Заметьте, батенька, что все эти так называемые «женские романы» почти всегда один к одному копируют шарль-перровскую «Золушку». – Семен Яковлевич заложил большие пальцы рук за подтяжки и склонился над сидящим у компьютера Аркашей. – Дамы зачитывают такие романы до дыр, теребя пуговицы на домашнем халате. А почему? А потому, что нашей доярке, медсестре или продавщице никогда не стать принцессой, а помечтать же так хочется… Ведь каждый читатель невольно ставит себя на место главного персонажа, переживает вместе с ним, радуется или размышляет. Поэтому и «золушки», и «рабыни изауры», не говоря уже о всяческих «эммануэлях», у нас всегда будут чрезвычайно актуальными, потому что всегда у нас есть и будут люди, которым по жизни не суждено прыгнуть выше головы. Им остаются только читать и мечтать… Любовный роман – это раствор из слез, соплей и вагинальной секреции, равномерно размазанный по бумаге. Да сделай ты Золушку Зоей, Изауру – Ирой, Эммануэль – Маней…
– Карету – джипом, принца – процветающим менеджером, – вяло продолжил Аркаша.
– Почему нет?! Меняй только обстоятельства, осовременивай, подгоняй под нашу действительность и шпарь книгу за книгой… Отроки хотят про терминаторов и суперменов – так их есть у нас… Точно так же и с детективами. Найми пять-шесть графоманов из литстудий, им тоже кушать хочется, и пусть шуруют любую криминальную чепуху под общим именем. Например, Крис Агатов. Или, скажем, Прон Майоров. И запустить серию. Мушкетеры и гардемарины со всеми маньяками и вампирами отдыхают… Писать – не тесать!
– А фотографию «автора» взять у нашего охранника, – подсказал Аркаша. – У него рожа та еще – и бандитская, и ментовская одновременно…
– Ну вот, начал соображать, – обрадовался Семен Яковлевич. – И гнать книжки в твердой глянцевой обложке, разметут и пукнуть не успеешь...
– А если начинать с мягкой? Дешевле все-таки.
– Нет, батенька, всенепременно с твердой и глянцевой, – похлопал его по плечу Армандзон. – Это архиважно. Потому, что оптовики неохотно берут мягкую – такую книжку раз-два сунешь в чемодан, и она уже потеряет вид. Ты Арончик – ша, слушай сюда, я не посоветую ничего плохого, кроме хорошего…
…Но на практике все оказалось еще проще. Немного отставший от современной жизни Семен Яковлевич не учел возможностей Интернета.
Серия «Смертельные игры» была запущена уже в начале октября. Ребята из наборного отдела быстро нашли американские, английские, итальянские сайты с текстами остросюжетных или детективных романов. Поставить их в режим автоперевода было делом нескольких секунд. «Литературных негров» понадобилось всего двое – лишь для того, чтобы менять имена и места действия да редактировать романы, подгоняя их под привычный стиль изложения. Названия, конечно, тоже давались специфические – «Живая смерть», «Рандеву смерти», «Не своей смертью»…
– Пиратство, – горько вздыхал Аркаша. – Поймают – убьют.
– Пусть сначала докажут, – посмеивался главный редактор Валерий Стогний. – Не переживай. Таких фирм, как наша – по пять штук на две улицы, и каждая занимается абсолютно тем же. Всех ловить – ловцов не хватит…
Вскоре пошли в ход и коллективные сборники поэзии или того, что теперь называется поэзией. Стихотворцев было предостаточно и в самом Харькове, и в области. Каждый, написавший одно-два или более стихотворений, и оплативший свою долю в зависимости от общего объема будущей книжки, мог вскоре увидеть собственное творение в напечатанном виде. Аркаша открыл серию «Проба пера», где в каждом альманахе публиковалось от тридцати до пятидесяти авторов, которые ради двух-трех строк могли не спать до утра, выкуривая по две-три пачки сигарет. Публикации им кружили головы, словно тлеющая конопля, пусть даже из двухсот страниц сборника им принадлежали только лишь одна или две… И эти странички становились для авторов едва ли не центром мироздания, хотя в творческой среде подобные сборники называются «братскими могилами»...
Проблем со сбытом подобных сборников не было и не могло быть – молодые поэты сами расхватывали все выпуски, и даже в архиве издательства не оставалось ни единого экземпляра. Но это не беспокоило, так как подобные стихи ни исторической, ни литературной ценности собой не представляли.
– Что творится… что происходит, мы жертвою пали, – сокрушался Семен Яковлевич. – Где наши Ахматовы с Гумилевыми? Где Цветаевы с Пастернаками?.. Не ищете и не обретаете… Так поэзия не делается, голову даю – не делается…
И, качая мудрой лысиной, уходил в свой кабинет, подсчитывать балансы с дебетами.
Наконец-то исполнил Аркаша и свою давнюю мечту – астрономическим для Украины тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров он выпустил четырехтомник собственных произведений в оригинальном подарочном оформлении, собрав все свои детективные, криминальные и остросюжетные повести и рассказы. Теперь он мог позволить себе и некоторое гусарство – сдал их в книготорговую сеть по чисто символической цене – по полдоллара за комплект, чтобы каждый желающий мог приобрести его книги. Это был откровенный вызов всем издателям не только Харькова, но и страны.
Армандзон снова сокрушался и поучал Аркашу:
– Талантливый писатель еще не есть талантливый издатель, и два эти понятия так же далеки друг от друга, как Герцен от народа! Создание текстов – это творчество, а издание текстов – это индустрия, поверь уж мне, мил человек! Социализм – это учет, как завещал великий Ленин. И здесь тебе надо учиться, учиться и учиться…
«…капитализму, – мысленно закончил Аркаша. – А не пошел бы ты к своей Фани Каплан»...
Вслед за собственным четырехтомником, также за бесценок, Аркаша отправил и излишки тиражей остальных книг, разгрузив при этом и склад, и свои заботы. Непритязательные переводные серии «Женский клуб», «Ночь пистолетов», «Они свое получат» и другие шедевры подобного пошиба в полдня заполонили книжные магазины, коммерческие киоски и даже табачные ларьки.
Однако Аркаша не учел чисто славянской ментальности – через два-три дня все книги были распроданы и появились на рынке по стоимости, превышающей начальную в пятнадцать-двадцать раз.
Тут же все компьютеры издательства «Алина» получили общий вирус «Микеланджело», переросший в полное уничтожение всех имеющихся программ.
– Демпинг приводит к большим проблемам, – услышал Аркаша голос в телефонной трубке. – Возможные, но неполученные миллионы превращаются в ощутимый минус, да и жизнь сама по себе – такая хлипкая штуковина…
Это казалось предвестником катастрофы. Так, по крайней мере, думал Аркаша.
Он еще не знал, что катастрофа уже произошла.
…Грохнуло ночью.
Из окон издательства «Алина», словно из пушечных стволов, с ревом вырвалось пламя.
Жильцы дома, разбуженные мощным ударом, высыпали на улицу кто в чем был.
Улицу опоясали крепкие шланги, застучали моторы водометных насосов, струи брандспойтов сбивали огонь и тут же испарялись от сильного жара, охватившего цокольный этаж. Свистели переносные рации, вспыхивали сине-красной каруселью милицейские и пожарные «мигалки», наверное, их нарочно оставили включенными, чтобы привлечь побольше внимания граждан к деятельности спецслужб.
Взрывом были сметены перегородки между четырьмя кабинетами, огонь уничтожил половину помещения издательства, дело завершил процесс пожаротушения – вся техника и документация были обильно залиты водой.
– Нас взорвали, – в полвторого ночи заплетающимся языком сообщил Аркаше охранник, сипло дыша в телефонную трубку.
– Как это – взорвали? – опешил Аркаша. – А ты где был?
– Только выскочил за сигаретами в киоск, понимаете, тут рядом есть круглашту… крур… гласуточный… А оно и рвануло… Вон тушат…
«За водкой ты выскочил», – понял Аркаша.
– У вас есть враги, и они вас не любят, – задумчиво пояснил ему следователь в отделении милиции.
– Вы мне не поверите, но я об этом уже сам догадался, – съязвил Аркаша.
– Вы кого-нибудь подозреваете?
– Даже не представляю себе. Все наши партнеры относились к «Алине» совершенно искренне…
– Когда заводятся значительные деньги, друзья сразу же исчезают, – подсказал следователь. – Появляются завистники…
– У меня нет завистников, – покачал головой Аркаша. – Мои соперники намного сильнее, им нет смысла ликвидировать «Алину», ведь она не может составить им конкуренцию.
Работники милиции и Службы безопасности тщательно обследовали место происшествия и установили тип взрывчатки по обнаруженным металлическим осколкам и оплавленным кускам стекла – «четырнадцатикилограммовая противотанковая мина армейского образца и шесть бутылок горючего материала, похожего на бензин». Детонатором послужил обычный сотовый телефон, к которому вместо звонка был подключен строительно-монтажный пиропатрон, умело подсоединенный к взрывателю мины.
Что это значит? – в то же время думал Аркаша. – Зачем было сначала запускать вирус в компьютеры, и почти сразу же взрывать все издательство? Где логика? Разные эффекты, разные почерки. Казалось, что действовали две разные силы: одна пыталась напакостить, а вторая – уничтожить.
Но если бы хотели уничтожить, то взорвали бы среди бела дня, когда в издательстве полно народу. И с охранником неясно – следили за ним, что ли, ждали, когда он за водярой побежит?..
Значит, давили на испуг.
Это предупреждение. И, как видно, последнее. Куда уж дальше…
Было, что дальше.
…Следующей ночью свечой вспыхнул Аркашин автомобиль, стоявший в одной из «ракушек» рядом с «Опелями», «Фордами» и «Фольксвагенами». Сгорела лишь его скромная «Таврия».
Аркаша вызвал милицию. Через полтора часа к подъезду подкатила оперативная группа.
– Это ваши локальные разборки, – сказал дежурный следователь. – Значит, ваши приятели от вас чего-то хотят. Вы... это... просто поговорите с ними по-хорошему, и уладьте миром. А у нас тут от организованной преступности спасу нет... – и, подумав, добавил: – Да от неорганизованной тоже башка трещит.
И уехал на следующее происшествие – разгром коммерческого киоска.
Начальник районного отделения милиции высказался более конкретно:
– Десять тысяч – и мы возбуждаем уголовное дело.
Аркаша опять не понял:
– Десять тысяч – чего?
– Десять тысяч американских долларов, – пояснил непонятливому седовласый полковник.
– Я не…
«Я не миллионер», – хотел было сказать Аркаша, но вовремя прикусил язык. Уж теперь-то он имел намного больше, чем человек, готовый назвать себя миллионером. Сегодня Аркаша мог купить или построить целое здание городского Управления милиции.
– Я не уверен, что моя взятка поможет в розыске террористов. Вы прекрасно понимаете, что я могу безболезненно дать вам и тридцать, и пятьдесят тысяч. Сто могу дать. Но не стану этого делать, пока не буду иметь гарантии, что вы раскроете преступление.
– Полную гарантию может дать только страховой полис, – блеснул эрудицией собеседник, продолжая улыбаться. – Истинных убийц Листьева, Гонгадзе и Политковской тоже до сих пор ищут…
– Это точно, – Аркаша с сожалением щелкнул языком.
Восстанавливать издательство не имело смысла. «Голиаф» пожелал купить его в том виде, в каком оно сейчас пребывает, но это были почти копейки. К тому же сам дом получил статус аварийного – после взрыва в любой момент могла пойти трещина по всему зданию, а значит, находиться в нем было опасно.
Через день была взрезана металлическая дверь Аркашиной квартиры на Мироносецкой. Незваные гости перевернули мебель, разбросали одежду и белье, разбили телевизор, компьютер и прочую электронную аппаратуру, растоптали видеокассеты, переломали компакт-диски и изорвали рукописи.
Из дому ничего не было вынесено.
Все было лишь уничтожено.
Вызванный наряд милиции определил «акт несанкционированного проникновения в жилое помещение, сопряженного с порчей личного имущества без цели хищения». В районном ОВД Аркаша написал очередное заявление и очередную жалобу на неквалифицированные действия работников милиции, определивших банальный разбой как мелкое хулиганство. За показным равнодушием следователя скрывалось злорадство и чисто люмпенское чувство превосходства: уж с ним-то, со следователем, такого никогда не случится. Поскольку нет и не может быть у него, у следователя, ни собственной фирмы, ни собственных хором с евроремонтом, ни собственного пусть даже самого поганого автомобиля.
Возвращаясь в свое разоренное гнездо, Аркаша снова увидел во дворе милицейскую «Волгу».
Дверца водителя была открыта, сидящий за рулем сержант в чуть отведенной руке держал книгу и едва заметно шевелил губами. «Роберт Бернс», – отметил Аркаша тисненую надпись на обложке и даже замедлил шаг. Милиционер, читающий что-либо кроме Уголовного кодекса или романов Александры Марининой – это весьма круто. Аркаша не знал, ждала ли милиция именно его, но выяснять этот вопрос как-то не хотелось.
– Может, поживешь пока у меня? – робко предложила Мила. – Куда тебе идти. И мама будет довольна…
– Мама? – задумался Аркаша.
– Она будет только рада, что в доме появится мужчина…
– …создающий сплошные неудобства, как то: взрывы, пожары и разрушения.
– А ты найми охрану! С твоими-то бабками. А потом что-то устаканится…
– Неудобно…
– Брось, все удобно. А с мамой я поговорю. Подумай. Главное – баб не водить, в постели не курить, стеклотару сдавать вовремя...
Аркаша подумал. Поговорил с матерью Милы. И через несколько дней въехал в двухкомнатную квартиру на улице Дарвина со своими, ставшими уже небогатыми, пожитками.
– О, даже камин, – восхитился Аркаша, лишь переступив порог своего нового пристанища. – И как оно, функциклирует? Или просто… декоративного свойства?
– Давно уже не фун… фунциклирует, – Мила засмеялась. – Дымоход перекрыли еще до революции, чтобы никого не пришлось награждать медалью «За отвагу на поджоге». Тут жила семья ветерана, ему эту квартиру сам Молотов дал как Герою Советского Союза. Так он, этот Герой, как-то по пьянке зажег камин, а сам уснул. Чуть не сгорел: и дым, и зола, и искры – все повалило в комнату!
– Повезло Герою.
– Ненадолго. Он помер от пьянки, его соседи нашли через две недели, когда вонять стало на весь подъезд. Говорили, что он был вздутый, как шар, и весь облеплен прусаками. Зато наша пионерская дружина носила его имя, и он был почетным учеником нашего класса...
– Ясно. А где я буду спать? – оглянулся Аркаша, шутливо поправляя несуществующий галстук. – Я же владелец солидной фирмы, хоть и бывшей…
– Раскладушка где-то была. Надо у мамы спросить…
Брезентовая раскладушка нашлась на антресолях.
Соседи заметили, что после вселения Аркаши, в подъезде, на Милиной лестничной площадке, появились сменяющие друг друга незнакомые молодые люди. Они сидели на подоконнике, читали газеты, слушали плеер и курили, аккуратно сбрасывая пепел в пустую консервную банку.
Несколько раз этих ребят навещали милицейские наряды, вызванные теми же соседями, однако никаких изменений не произошло. Широкоплечие мальчики днем и ночью несли свою вахту – охранное агентство «Крот» в лице обученных и вооруженных секьюрити обеспечивало мир и покой квартиры, в которой поселился Аркаша.
***
Спать на раскладушке, если это не одна-две ночи, – не особое удовольствие. Даже если подложить матрац. Как ни крутись, как ни переворачивайся, но по утрам ноют бока и спина разгибается с трудом. Прелести «раскладушечной» жизни Аркаша с лихвой прочувствовал уже на четвертый день. В магазине «Мебель» на улице 23-го Августа они с Милой присмотрели недорогое кресло-кровать приятной расцветки, довольно компактное в сложенном виде.
Однако дома их постигло разочарование.
В инструкции, прилагаемой к данному изделию производства Донецкого мебельного комбината «Спектр», были неправильно указаны габаритные размеры, в результате чего покупка оказалась едва ли не на пятнадцать сантиметров длиннее. Разложить кресло для придания ему вида кровати оказалось невозможно – нижняя секция намертво упиралась в так понравившийся Аркаше камин. Спать на такой «горке» не рискнул бы даже безнадежно горбатый…
Но в магазине категорически отказались поменять купленное изделие, равно как и вернуть за него деньги, сославшись на устав торговой точки и на большую вывеску – «Товар возврату и обмену не подлежит».
Оставалось лишь одно.
– Мама, тебе очень дорога эта печка?..
– А-а… почему этот вопрос вдруг возник? – мать непонимающе глянула на Милу.
– Нет, ты скажи.
– Она ему что, уже мешает?
– Она мешает нам, – Мила сделала ударение на последнем слове.
– И чем же это она мешает… ва-ам?
Мила потупилась.
– Ну, во-первых, она занимает место. Во-вторых, мы ею не пользуемся по назначению. В-третьих, из-за нее Арик не может разложить кресло-кровать. По-моему, этого достаточно…
– Я никак не пойму: этот Арик… он как, решил здесь навеки поселиться?
– Мама, – чуть не топнула ногой Мила, – Арик – мой друг, и если бы не он…
Мать замахала рукой.
– Мила! Жизнь не терпит сослагательного наклонения. «Если бы, то было бы…», и если бы не он… Да, если бы не он, то у нас на лестнице не топтались бы переодетые милиционеры или кто они там! Домой идешь как через вахту, разве что паспорт не предъявляешь…
– Если бы не он, – устало ответила Мила, – ты могла бы меня вообще не увидеть. Никогда!
– А кто тебя гнал в эту заграницу? Дома нечего было делать?
– Ну да, и лапу сосать. Кстати, мама, вспомни, Арик полностью платит за нашу квартиру, да и питаемся мы, считай, за его деньги, – выдала Мила один из последних аргументов.
– Кормилец… – вздохнула мать.
– И кормилец, кстати, – отчаянно напомнила Мила. – Так что решаем с печкой?
– Решайте сами. Если я уже здесь не хозяйка.
– Ну, мам, ты всегда обижаешься…
– А ты как, не обиделась бы на моем месте? – не успокаивалась мать. – Мне эту квартиру дал «Гипромаш», и то, когда я проработала там двадцать лет старшим инженером за сто тридцать рублей…
– Ну да, за двадцать лет – полторушка в коммуналке, хорошо хоть, от соседей отгородились. А тут еще никому не нужная печка на полкомнаты, жить-то где?..
– Да делайте, что хотите, Господи… – мать хлопнула дверью и ушла в свою комнату. – Если я уже здесь ничего не значу…
Будет плакать, – поняла Мила. И не ошиблась.
Ломать камин решили днем, пока соседи на работе.
За бутылку водки Аркаша позаимствовал у дворника пробойник, кувалду и лом. Ручная дисковая пила – для разравнивания обломков кирпича на стене – нашлась у одного из бывших сотрудников-журналистов. К счастью, сохранилось и полрулона обоев от последнего ремонта.
Аркаша принялся за дело.
Однако это оказалось куда сложнее, чем он себе представлял. Кирпичи с рельефным клеймом «Багировъ и сынъ» стояли насмерть, в отличие от продукции Харьковского ПО «Монолит», которая крошится и трескается от средней силы удара простым молотком. За три с половиной часа разрушительной деятельности Аркаше удалось лишь сковырнуть литую плиту-заслонку с двумя фигурными створками, выбить колосники, изъять два кирпича и чуть сдвинуть с места третий. Дисковая пила натужно и оглушительно визжала, стачивая и разбрасывая в стороны собственные раскаленные докрасна зубья; кувалда высекала искры, звонко отскакивая от столетней конструкции; монтировка же, применяемая в качестве «фомки», лишь пружинила и больно отбивала дробь по пальцам.
«Крепко же делали проклятые эксплуататоры, на совесть, – устало подумал Аркаша, утирая пот со лба и присаживаясь на покрытый желтой кирпичной пылью табурет. – А может, ну его в пень, пусть живет себе?..»
Но мысль о том, что придутся ставить на место и укреплять цементом выломанные кирпичи, устранять следы вандализма и восстанавливать первозданный вид старинного камина, повергла Аркашу в уныние. Он с удвоенным рвением набросился на ненавистную твердыню, отождествляя себя с мифологическим героем, борющимся с гигантской гидрой, у которой на месте каждой отрубленной головы тут же вырастали две новые. Сыпались искры, дрожали стены, снизу стучали в потолок, но к вечеру, к приходу Милы, продольный ряд пяти кирпичей был ослаблен, лишен цементной связки и основательно расшатан.
– Хорошо-то у нас как… – задумчиво произнесла Мила с порога, сквозь пелену пыли оглядывая комнату. – А газетками прикрыть не сообразил? Мебель, книги, компьютер, телевизор…Работу работаешь и сериальчики смотришь, ага?
– «О, Изольда, ты изменила бедному Хулио с подлым и низменным Педросом! – тут же взвыла телевизионная дама в вечернем платье, заламывая руки. – Стыд-позор тебе, Изольда!..»
– Ой… – Аркаша, прослеживая растерянный взгляд Милы, посмотрел вокруг себя. – Таки да, стыд-позор. Не догадался. Хотел как скорее…
– Интеллигент хренов. А я-то мечтала спокойно поужинать и лечь спать пораньше. Быстро пылесос сюда. И ведро с тряпкой, тьфу… – Мила закашлялась, – Воду в ведро набери… Как ты здесь сам-то дышал… Мама сейчас придет, а ты что натворил?!..
– Ты сама хотела развалить эту печку, – напомнил Аркаша и обиженно сплюнул. – А она, зараза, ни в какую. А мама твоя что – убьет нас за это, зарежет, р-расстреляет?
– Тебе-то ничего, ты у нас миллионер, хоть и бедненький. А выслушивать-то не тебе, а мне самой придется. О, Боже…
Лишь теперь Мила аккуратно поставила сумки с продуктами на пол в коридоре и не спеша подошла к окну. Широко распахнув обе створки, она с убийственной ухмылкой обернулась к Аркаше:
– И окошко открыть тоже не сообразил?..