...На погребе жарко. У противоположной стены полки со старыми журналами. «Новый мир», «Иностранная литература», «Москва» «Молодая гвардия» «Юность». Шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы. «Вологодские бухтины» Василия Белова, «Степной волк» Германа Гессе, больничная повесть Солоухина, его же «Письма из Русского музея», блестящие эссе Турбина, «Затоваренная бочкотара» Аксенова, повести Гладилина, стихи Рубцова и Вознесенского… А вот и родной «Нёман» с Маркесом и моей изуродованной подборкой. Одна дама, работавшая в Главлите, позвонила и посоветовала срочно снять несколько стихотворений, уже отмеченных цензором. Если он сделает это сам, то я попаду в список нежелательных авторов. Незадолго до этого мы провели с ней только один день и одну ночь, которые остались в памяти навсегда. Поэтому повторять их не было никакого смысла.
На старой газовой плите стопки книг. Есть и томик Сталина, довоенные и послевоенные альманахи. Почему-то мышам они не нравятся. «Лицом к лицу с Америкой» Никиты Сергеевича. От него уже только шаг к Борису Николаевичу.
Самое интересное занятие – перелистывать старые издания. Чем тоньше журнал – для того, чтобы угнаться за быстротекущим временем, – тем он смешнее. Особенно веселят газеты, даже относительно недавние. Историкам будет чему посмеяться.
Над немецкой алюминиевой кроватью – немалая ценность сегодня – потолок заклеен картинками из «Огонька». Здесь было стойбище подрастающего племянника, старательно глотавшего всю перестроечную литературу. Бросается в глаза письмо в распахнутом журнале, где автор переживает за бедных старушек-пенсионерок, получающих только восемьдесят рублей. Даже если не учитывать, что на каждый полученный рубль в Советском Союзе приходился еще рубль бесплатных товаров и услуг, то сумма, по сравнению с сегодняшними пенсиями, достаточно приличная. Мама получала восемьдесят шесть рублей. Двенадцать платила за двухкомнатную квартиру, а пятьдесят откладывала каждый месяц на книжку. В итоге тоже внесла шесть тысяч на нужды прогресса. Безвозвратный заем капитализма у социализма. Или попросту грабеж. Миллионы советских людей сложили свои сбережения и купили новый социальный строй. Для детей. Пусть хоть они жизни порадуются. А мы-то уж как-нибудь доживем, не привыкать. Но что-то как раз у молодежи особой радости не наблюдается. Не считая образованной элиты и тех, кто тратит папины денежки. Остальным предлагают работать с утра до вечера только ради скромного существования. Иметь все быстро и сразу не получается. Отсюда и бандитизм, агрессия, наркотики и пьянство. В России пять миллионов преступлений в год, и ведь за каждым стоит не один человек
Синий довоенный томик Хемингуэя. "Иметь и не иметь". Как он сюда попал? Первый сундук, который дед закопал в огороде во время войны, был набит книгами. Только он и сохранился. Сундуки с остальным добром исчезли. Я еще помню эти растрепанные тома на пожелтевшей бумаге. Как говорила бабушка: «За книжками света не видел!» Хранится у меня и одно его стихотворение, написанное уже за восемьдесят. Муж убил жену, сделал сиротами десять детей. Такого в нашей деревне никогда не было, потрясение выплеснулось на бумагу. Дед застенчиво вручил мне листок в клеточку, исписанный химическим карандашом: «Как думаешь, может, в газету?»
Хемингуэй на фотографии в довоенной книжке совсем не похож на привычного нам автора: молодой черноволосый красавец, то ли турок, то ли азербайджанец. Прошло всего четверть века, и он стал модным безволосым писателем. Так же безрезонансно печатала тогда довоенная «Интернациональная литература» и Джойса, и Пруста. Правда, Пруста остановили, как только на страницах романа появился барон Шарлюс со своей нетрадиционной сексуальной ориентацией.
На алюминиевой кровати переплетенные экземпляры отцовской, когда-то засекреченной диссертации. Помню, как мама вечерами редактировала ее, исправляла многочисленные ошибки и погрешности стиля. Ведь среднее образование отец не получил, так и остался с довоенной семилеткой. А после войны – работа, семья, тут не до учебы. Когда мама решила, что ему надо поступать в институт, то просто купила диплом об окончании вечернего техникума. Так бы и до докторской дотянул, если бы не инфаркт.
Рядом с томами диссертации толстенная расползшаяся папка с моими рецензиями на стихотворные рукописи, приходившие в «Нёман». Сначала я взялся за них всерьез, в полном оперении филологического образования, но авторы отчаянно заверещали и даже стали жаловаться в ЦК. Потом я понял, что каждому начинающему автору нужна не столько публикация, сколько пару ласковых слов и уверенность, что его прочитали. То же сейчас наблюдается и в интернете: сотни тысяч авторов бесстыдно хвалят друг друга. Это просто психотерапия. Профессиональные писатели – тут уже борьба за рынок – предпочитают выяснять отношения и, при возможности, опускать собратьев.
Тут же покоится и папка с ответами из московских редакций, куда я исправно посылал свои стишки лет с четырнадцати. Надо бы сжечь, да что-то рука не поднимается. Документальные свидетельства полной невменяемости и ослиного, дедовского упрямства. Надо будет отдать Лере. Возможно, когда-нибудь она и на самом деле превратит мою хату в музейный экспонат. Любой нормальный человек, получив с десяток таких ответов, начисто забыл бы о своем дурацком увлечении. Но, видимо, здравый смысл тут не помощник. Человек чувствует, что в нем, как на дне океана, работает никому не видимый вулкан и постепенно поднимается к поверхности новый остров. Его скоро отметят в лоциях, а потом, возможно, нанесут на географическую карту. Но даже если он останется под водой, изменение донного рельефа тоже будет как-то отмечено. Хотя бы им самим.
Хорошо сказал об этом минский поэт Федор Ефимов: «Пусть ничего-то из тебя не вышло, но что-то вышло там – внутри тебя». В Минске он достойно представляет русский характер в литературе. В свое время он оказался единственным членом Союза писателей БССР, кто послал письмо с протестом против высылки Солженицына. Даже Быков отмолчался. После того как ему лаконично сообщили по телефону с самого верха, что в завтрашней "Правде» его подпись стоит под текстом противоположного содержания. И тут же положили трубку.
Конечно, в отличие от Ефимова, Быкову было что терять. Зато Солженицын ему этого не простил. Незадолго до своего юбилея он даже отрицал знакомство с бывшим другом: «Быков? Димка? Василь? К сожалению, не знаком». Когда журналисты, думая, что это просто старческий склероз, предъявили ему их общий новомировский снимок, где они в обнимку, нобелевский лауреат только пырнул их злобным взглядом. Больше к нему не приставали. Очевидно, что христианские ценности он исповедовал только на словах. В меру их нужности. Как настоящий русский человек.
Что ж, как заметила одна московская поэтесса, которая тоже бывала в нашей деревне, «судьба дается соразмерно тем силам, что в себе таишь». Но в русском характере, сужу по той же поэтессе, этих сил больше. Гражданское мужество – качество нередкое в России. Хотя и питается часто энергией заблуждения. Оно, безусловно, превосходит любой талант. Но только на короткой дистанции современности. Со временем талант все-таки обгоняет. Он рассчитан на марафонскую дистанцию. Достаточно припомнить Пушкина. Ведь талант – это не квадратура круга, а сам круг, явление иррациональное, вполне соотносимое с реальностью.
из "В кресле под яблоней"