Стоя на ступенях храма и прислонившись спиной к колонне, я ещё раз перечитал странную записку Маркоса, гласившую:
«Срочно! Нужно увидеться. Сегодня, у храма Вечного Льда. После службы».
М.А.
Странность заключалась именно в этой срочности и отчего-то мне это очень не нравилось.
Не нравилось мне и бумага, на которой красивым, размашистым, какой бывает лишь у аристократов, почерком было написано это послание. От идеально белых и аккуратно сложенных, пахнущих духами писем Маркоса, этот листок отличался, как портовый грузчик отличается от чистых и ухоженных придворных дам. Вывод напрашивался только один: ему действительно было некогда, и он схватил первое, что попалось под руку, а значит, случилось нечто очень серьёзное и не требующее отлагательств. Но вот что? И зачем я мог понадобиться сыну одного из самых уважаемых и влиятельных лордов Ар-Бейда?
Из размышлений меня вывел негромкий, хрипловатый и знакомый до боли голос:
- О чём задумался, брат?
Я оторвал взгляд от записки и увидел Игоря Ласске, моего бывшего главного обидчика в сиротском приюте, а впоследствии самого лучшего и заботливого командира, под командованием которого мне пришлось служить во время войны. В детстве мы люто ненавидели друг друга, он колотил меня за каждый неосторожный взгляд в его сторону и я, молча, терпел, и лишь потом, размазывая по щекам слёзы и кровь, забившись в какой-нибудь угол, лелеял планы скорой кровожадной мести. Надо отдать ему должное: дрался со мной он всегда один на один и не прибегал к помощи своих шестёрок для того, чтобы в очередной раз поставить «зарвавшегося молокососа» на место. Лишь однажды они мутузили меня всей бандой, когда я, решив хоть как-то насолить ему, избил до полусмерти его младшего брата, своего ровесника, но хилого и слабого, вечно болеющего мальчишку.
Уже в детстве у Игоря проявились сильные лидерские качества и талант блистательного стратега, о чём вскоре узнали продавцы всех окрестных базаров и рынков. Надо было видеть, какие представления устраивала его ватага, чтобы избежав наказания, нагло, среди бела дня, обворовывать лари и лавки. Но такое поведение не могло долго оставаться без внимания стражи, и ему, пусть и чуть раньше, чем мне, также пришлось спасаться от закона в рядах наспех собираемой армии. И кто бы мог подумать, что именно там его таланты раскроются в полной мере.
В год, когда и я, волею судьбы и собственных ошибок, впервые примерил, боевые доспехи и взял в руки оружие, наши войска несли огромные потери по всему фронту. Солдаты и низшие офицерские чины гибли с такой скоростью, что на обучение новобранцев никто даже не думал тратить силы и время, нами просто доукомплектовывали поредевшие полки и снова бросали их в бой. Стоит ли говорить, какой бардак творился на полях сражений в те дни. Но именно тогда среди всего этого ужаса, мрака и хаоса, как луч надежды зазвучало имя разведывательного отряда прозванного «Серыми тенями» и его командира Игоря Ласске. Они появлялись то здесь, то там, действуя по всему фронту и везде с блеском справляясь со своей задачей. В меру рисковый, в меру осторожный и стремительно действующий по ситуации Ласске, был не уловим и смертельно опасен для вражеских войск. Несомненно, именно благодаря действиям его отряда наступление некромантов в тот год захлебнулось, что позволило нашим генералам и армии ненадолго перевести дух.
Наша встреча с ним произошла в полевом госпитале, где меня больше кромсали, чем лечили после жуткой мясорубки, в которую попал мой полк. Именно в том бою выяснилась моя врождённая слабая восприимчивость к магическим атакам врага.
Когда вокруг меня падали и корчились, усыхая и чернея на глазах, мои сослуживцы и командиры, я ещё продолжал стоять на ногах и сражался до тех пор, пока руки мои не повисли плетьми, не в силах более поднять ставший неимоверно тяжёлым меч. Очень скоро мне должен был прийти конец, понимал я, с трудом глотая пропитанный запахом разложения воздух, и рассматривая сквозь кровавую пелену осторожно двигающихся ко мне солдат противника. Но удача в тот день повисла на моих плечах дикой своенравной кошкой и настолько глубоко вонзила в меня свои когти, что я выжил вопреки всякому здравому смыслу. Удар, в итоге сваливший меня, не оказался смертельным и, очнувшись на операционном столе, я с радостью узнал, что лечат меня от банальной инфекции, занесённой в мои раны грязным металлом, а не ампутируют, как боялся, части тела умерщвлённые магией.
Командир «Серых» сам пришёл ко мне через несколько дней заинтересованный моим чудесным спасением и возможностями моего организма. Как оказалось впоследствии, весь отряд Ласске состоял из людей с такими редкими способностями, и единственным у кого их не было, был он сам…
Я радостно шагнул ему на встречу, чтобы заключить в объятия, но натолкнувшись на мрачный и печальный взгляд серых глаз, вовремя остановился. Чёрные, с ранней проседью волосы Игоря, всегда собранные в хвост, сейчас развевались на весеннем ветру, и это было очень дурным знаком.
- Не сейчас и не здесь, – сказал он мне, отвечая на невысказанный вопрос. – Нам нужно серьёзно поговорить.
Он хотел добавить ещё что-то, но в этот момент раздался хрустальный звон, оповещающий об окончании службы, и массивные двери храма распахнулись, выпуская прихожан, но первыми, конечно же, выбежали дети, которые терпеть не могли скучные обряды и песнопения святых настоятелей.
Их было около пятнадцати, и они весело кричали, улюлюкали, играли в догонялки, создавая неимоверный шум. Я искренне улыбнулся, наблюдая за ними: так себя могли вести, только воспитанники приюта, пришедшие на службу с матушкой Ольгой. Дети горожан и аристократов будут выходить со своими родителями, степенно и величаво, презрительно поглядывая на оборванцев, играющих на ступенях.
Так было тогда, так будет и сейчас…
Восьмилетняя Мария заметила меня и Игоря раньше всех и, бросив играть, со всех ног кинулась к нам, радостно выкрикивая наши имена. Я лишь успел вытянуть руки ей навстречу, а в следующее мгновение, она уже повисла на мне, засыпав кучей вопросов, общий смысл которых сводился к одному главному: почему я так давно не приходил в приют навестить её? Я рассмеялся и попытался объяснить бойкой кареглазой девчушке, что такое выпускной экзамен и сколько тратится времени и сил на подготовку к нему, но мой голос вскоре потонул в восторженных воплях малышни, также узнавшей нас и окружившей плотным кольцом. Не знаю, что расслышала и поняла прижавшаяся ко мне сирота, но я, в общем гаме уже ничего не мог разобрать и лишь улыбался и переглядывался с Игорем, на котором повисли сразу два мальчика, Пётр и Иларий.
Спасло нас появление матушки Ольги, вышедшей из дверей храма немногим позже своих воспитанников. Она разговаривала с одним из настоятелей, что видимо и стало причиной её задержки, но увидев творившееся безобразие, женщина всплеснула руками и, забыв попрощаться со святым отцом, поспешила к нам, на ходу выкрикивая имена детей, чтобы привлечь их внимание. Несколько тяжелых минут упорного сопротивления наполненных визгом, топотом и улюлюканьем закончились безоговорочной и сокрушительной победой пожилой наставницы. Раздавая звучные подзатыльники, и не стесняясь в выражениях, матушка Ольга добилась того, чтобы дети выстроились в колонну по два и замолчали. Пётр и Иларий, глотая слёзы и ощупывая покрасневшие уши, за которые собственно их и оторвали от Игоря, тоже заняли в ней свои места. Мария сначала прижалась ко мне всем телом, но видимо, по тону каким наставница произнесла её имя, поняла, что ничего хорошего из этого всё равно не выйдет, разжав руки, позволила мне опустить её на землю.
Всё это время мимо нас проходили люди в дорогих одеждах. Кто-то из них презрительно поглядывали на детей из приюта, а кто-то, демонстративно, отворачивался или подносил к лицу носовой платок. Но хуже всего вели себя отпрыски богатых родителей. Привыкшие к безнаказанности, с молчаливого одобрения своих матерей и отцов, они корчили рожицы и выкрикивали оскорбления в сторону сирот. Было очень неприятно видеть, как притихшие дети затравленно озираются и прячут глаза, сбиваясь всё ближе друг к другу. Даже матушка Ольга горбилась и натянуто улыбалась, будто извиняясь за себя и своих воспитанников.
Я и Игорь переглянулись, понимая друг друга без слов. Столь жалкое зрелище не могло не вызвать усиленные детской восприимчивостью обидные воспоминания. Ведь, мы ходили в этот же храм и, вели себя, столь же шумно выбегая из него на улицу. А потом, так же, молча, и отводя взгляды, глотая слёзы, сжимая чесавшиеся кулаки, терпели оскорбления и не могли ничего, с этим поделать. Отвратительное чувство собственного бессилия, правда, с годами трансформировалось в желание доказать всем и каждому, что и мы заслуживаем уважения, но путь к этой цели у детей из приюта был несравнимо тяжелее, чем у наших богатых сверстников.
Толпа, выходящая из храма, тем временем, становилась всё плотнее, и всё больше обидных слов слышалось из неё. В какой-то момент в сирот полетели огрызки яблок. Их бросала пара неестественно бледных, но очень тучных близнецов, шедших между не менее тучными родителями. Лично у меня создалось ощущение, что это семейство знает о солнце только понаслышке. Столь бледная кожа, конечно, могла быть и симптомом какой-то болезни, но мне почему-то, представлялась совсем иная картина с сюжетом из свинарника: тепло, есть что поесть, можно поспать, а потом, снова поесть и снова поспать.
- Ваши дети ведут себя отвратительно, - встав между толпой и сиротами, спокойно сказал я, поравнявшемуся со мной отцу близнецов. Лицо, повернувшееся ко мне, лучше всего подтверждало мою догадку о буднях этого семейства. Маленькие поросячьи глазки, смотревшие на меня, не выражали ни одной мысли, кроме тупого удивления. Тем не менее, этот боров остановился, пропуская своих детей и жену вперёд. Он хотел что-то ответить мне, но звук двух оглушительных пощёчин прервал его, так и не высказанную речь.