/Сонет-эссе/
...Написан в форме “свободного полета” о вечном путешествии наших душ, об изменчивости и неразрывности пути... И о том, как непонятен и многообразен мир любви...
Предисловие от автора
Эта история - ироничный и многоцветный «путь к себе». Сонет, не смотря на мини размер, фонтанирует образами, быстрая смена которых создает движение, в котором нет «ни тяжести, ни тел». Если Вы "пройдете" первые 2-3 страницы, то дальше "включитесь" в великолепия образов и чувств.
Главные герои Лиза и Сеня (они же Элиза и Сент, Алиса и Генри) проживают 3 счастливых и свободных жизни под разными именами. Герои в разных частях книги встречаются и расстаются. Они живут в собственных реальностях, но могут попасть в пространство друг друга, чтобы в нужное время быть вместе.
Вместе с главными героями путешествуют Маэстро, Сэм, профессор Патриций, Учитель Момма, Жан и другие... Эти персонажи - воплощение разных сторон жизни – музыки, снов, "учености", философии, иронии...
Через розарии, чудесный лес, долину идолов, мост абсурда и алчную степь спутники держат путь на плавающие острова, в Замок, навстречу всемогущему Призраком, чтобы увидеть свои иллюзии. А в третьей части к Посылающему Сны Океану, чтобы соединиться с ним навсегда.
Спутники находят значительные стороны во всём – в снах, в дождях, в ветрах, в сиянии ночи. И в самой тьме.
----
Закрывшись рукой от огня и не желая ничего видеть... Но все вокруг создано для вас. Эти свечи, полутона, сам свет. Свет... с качествами неизвестности, которые когда-нибудь объяснятся. И ваш чистый дух захватит бесконечный вселенский танец. Но пейте вино неизвестности, чтобы не найти смысл. Ибо, находя, теряешь...
“Сколько? Ах, уже четыре?” Время пробуждения и сна, в котором огненные люди, прозрачные звери, белые горы... Без снов только маньяк-мокрушник с неистощимой потенцией...
Все и вся из головы. Всю энергию - в верхнюю ее часть. Хрусталь - вдребезги, радиоаппаратуру - под танк... А свирепый майор дергает за веревочку, и... в храме становится неуютно. Лишь цвет греха среди осколков. Но если вы безгрешны, возможно, и на вашем сером холсте промелькнет серебристая улыбка доброго полубога, и даже, даже...
“Да, пошли все...!” Я болен от буйного веселья, я не спал всю ночь, наблюдая за собой сбоку и чуть выше, под сорок пять градусов...
- Привет-привет! И Вам доброе... Что будете? Есть вегетарианский салат фирмы “Азот-химия-сталь”.
- Буду грызть сталь!
- Сию минуту, сэр!
Я зеваю, а мир занимается всякой ерундой - тоже зевает. Но никто уже не спит. Все между сном и явью в этом мире. Все ждут событий от нового дня. А, может быть, и нет. Потому что, если ждать, то почти безнадежно. Ждешь звонка, а не позвонит, потому что понедельник. И даже у солнца на востоке бледный вид. Идешь к таинственному огню, а там фонарь и тупик.
Но желания, в конце концов осуществляются. Например, обрести покой... Но на том свете. А “Роллс-ройс” - в следующей жизни. А, если “давай-давай”, то почти безнадежно. Или посадят. Лучше лечь и не думать.
- Закрыли глаза, расслабились, отключились от возлюбленных тел, от звонков, от островов и морей, отподключились... И “нет”, и “да”...
- Запросто.
- Пролетели сквозь стекло, плавно набираем высоту... Свежий ветер гонит наши астральные тела над улицами, над рекой. Облачка ласкают наши менталы, каузалы... Рванули в космос, в великое пространство, прозрачное и тайное, совершенно непостижимое. Звезды. Игра их света и чувств. Эта твоя звезда. Она великолепна, если Вам угодно. Она - чувство, если Вы чувственны. Влетели в звезду. Купаетесь в своем идеале... Ля-ля!
Расступается ночь, обнажая рассвет.
Звезда посылает свою любовь. Свет
Или тень. Тень - или зимние сны.
Ты помнишь как? -...Как?
Они были светлы.
- Свинец и желание в теле, которое внизу, где мы временно в биологической тюрьме. А здесь мы всегда. Потоки чистой энергии, сферы, спирали, радуги, высокие тона любви...
- Нет! Никуда не полечу, здесь мое вино!
- Ну кто тебя просил, кайфолом? И так дети мешают, топают как слоны... И сосед дома вечно
сверлит...
- Разнылся...
И кооперативный монах
С кем-то тихо молился всю ночь.
В его книге заповедь “трах”,
И последнее слово “мочь”.
- Ну хватит вздора! Я слишком темен для вздора.
Голоса в темноте, звуки из зала, заживающие раны, и энергия, бьющая неизвестно откуда и ищущая куда.
- Лиза! - все так же пусто и странно. И вдруг не пусто, но не смешно.
- Сеня!... Григорий-Жан, ты слеп. Ты не различаешь нашей любви - стоило только какому-то пьянице пнуть в электрощит. Мы тебя презираем.
- Свет врубили. Побежали, поскакали... Как козлы, как кони... Теперь по-гусиному. А теперь как атланты. Подключка, отключка... Опять не то! А, в общем-то...
- Ты вол, ты крыса, ты змея,... а ты душа, Сеня! - усвистело.
Утро. Сквозь дым пробуждения оживают первые чувства и мысли. Абстрактные и конкретные. Абстракция угадывает направления всех ветров, шифры сейфов, лунным светом чертит знаки в ночном пространстве. И требует решения всех проблем сразу, без всякой последовательности. В твердом, огненном, волнообразном виде... В паранойе и депрессии. А утром я не готов. Открыт только левый глаз и покачивает. Логический аппарат лихорадочно ищет оправдание тому, чтобы поваляться еще чуть-чуть.
Из ночи тянется нежная ладонь. И под закрытым веком, за черным с красным что-то тоненькое, писклявое. Разлепляешь - тишина. Высокие деревья с седьмого этажа. Шумят листьями и голосами. Все они живые, у них тоже стрессы. И у листьев своя любовь и жесты, пока лето. И я, наверное, живу... Хотя, иногда нет уверенности в божественности нас.
А жизнь играет с нами как хочет. Просто касаясь ветрами, волнами, цветами... Дарит новые планеты с туманами и миражами, расставляет сети страстей... Постоянно меняет краски... И самым верным открывает ослепительный путь к Вечности. А тем, кто вышел из игры, остается тот же маршрут линии жизни с размытой линией сердца.
Утро. И не слышно. Ни часов, ни минут. И время, и ушки еще спят. В глазах еще плывут пушинки теплого сна... Только наверху не спят что-то. Разораться что ли тоже на это “что-то”. “Кончай базарить!” “Что-то” гудит, рычит, падает как полотенце, совещается как три интернационала... То ли на шестом, то ли на восьмом. И я здесь не зря. Потому что “мы”, пять пальцев вместе, на каждом из которых серебро. А “пять” - это свобода и полет... полет...
А в окно рвутся тени, и ветер их оживляет. И вокруг всё - иллюзия. Женщина, тень, зерно... Кто придумал слова и правила, которые не касаются только птиц? Мы сами, своими умами. Возлюбили словесное молоко и превратили его в культ. Выбрали жертву и сами попались... В ловушку закона-иллюзии. Глаза поднимешь к небу, но и там звезды служат ориентиром, чтобы не потеряться в океане и не сесть на мель.
Застучал дождь. Слава Богу, дождь не идет по закону...
- Дождь станет рекой, потом океаном... Когда-нибудь и мы станем дождем. Да, Сеня?
- Да. А пока ты - античная жажда. Не можешь напиться.
- Я пью любовь и свет луны. Все больше. Чтобы узнать все и не вынести. И увидеть Спасителя...
- Ты играешь...
- Искренне... Во имя Спасителя.
Голос. Лицо где-то здесь, в полумраке утра, в естественном плаче дождя. Тайная открытость, бесцветие и цвет. Абсолютное разъятие и один причинный океан. А сверху белый Лотос и орхидея. Орхидея приспособилась и пьет кровь. А Лотос зажигает солнце и прославляет...
Для вампиров - “черный” юмор, “шейка” на первое и на десерт. И политические страсти-мордасти вместо сна и секса. Ветер над морем свистит, “Аврора” жаждет крови... И тарарам, и самокрутки, и никакой любви... Стулья скрипят, копья летят куда попало, и все продано... А этот намылил и повесился даже - отдался орхидее.
Не успели поваляться и послушать дождливое утро, как произошла перемена. Сегодня не было дня из-за дождя. Утренний тип и свет сменился на вечерний вид и тень. Промокшие тротуары, памятники “с приветом”, омытый собор... И битники у пивника приближают себя к пиву. Пива больше - их меньше. Пиво под пеной, связь с подкоркой, бутер... с мойвой через мясорубку. И... пора зажигать огни Вселенной. Приоткрылась сахасрара, но я вхожу в конкретный пивной астрал. И уже не он, а я его рукой наливаю через край. И я тысячами шагов щекочу бродвей, шумлю волнами под разводным мостом... Развожу мост и расстаюсь с собою на разных берегах. Зажигаются окна “свечек”, и пошло...
Свернулось. Закрылись бутоны желтых гвоздик, и я слышу... Как захлопнулась дверь с тяжелым замком, с тяжелыми шагами...
- Опуститесь на пни. Уже никто и ничто не помешает нам смотреть и видеть, слушать и услышать. Ешьте мясо, пейте, жрите больше, притушите свет, дайте огня...
Но дикий космический холод от тел. Видимо, в них нет сердец. Кубический авангард вместо лица, слабая симметрия и низкий эфир... Но и этого нам не понять. Выход где-то здесь. Удар в колокол. Синтезатор - пах, синтезатор - пух, еще пах! чу! бчи! ...быстрее, быстрее! 1/16, 1/32, ...1/64. Фейерверки, выстрелы... Сто выстрелов в секунду. Стоп! Только треск таймера в такт искусственного сердца. А его пока остановить невозможно. Подобие жизни побеждает подобие смерти.
- Маэстро просит “рисовой”...
- Налейте для грусти. Я не слышу музыки, не чувствую любви...
- ...Музыка спит.
Эта комната - пни и факелы. Другой-такой же огонь. В пламени и возрождение, и болезнь. Нет. Болезнь - ошибка. И смерть - ошибка. Прикосновение к истине - библейский тренинг. На несколько мгновений внезапное озарение, и так же внезапно сияние исчезло за стеклом, за серой листвой. Крышка закроется, капкан безотказно сработает, и перестанут существовать понятия “адрес”, “льготы”, “неоплаченный счет”... И впереди бездонная пропасть сна...
Сэм перекрыл все рекорды по глубине погружения в пропасть. Полная безмятежность и отсутствие, растворенные в лунном свете.
Другая комната - голубой рассвет. Нежный и искрящийся. Безвременный, семимесячный, радостный ребенок. Глупенькая девочка - это рассвет и уже с мечтой. А рассвет с мечтой - ближе к завтраку. Еще немного подождать - и пикник под фиолетовым небом. И Сэм, наконец, проснется и успокоит адскую и одесную машины, чтобы создать религию вечного сна.
- Вы заметили? Блеснуло...
- И погасло.
Близость неба чувствуют руки
И кожа лица...
От губ отлетает
Тихое слово...
- Сеня, ...слышишь как тихо? Тишину...
- Слышу. Ты смешалась с тишиной. С ветром...
- Я становлюсь ветром. Но он несет печаль.
- Собери свой ветер. Мы отправляемся в круиз.
Чтобы временно оставить, а не бросить навсегда, нужно совсем мало. Предугадать стихию, отразиться в собственных глазах, погадать, что будет, покаяться в том, что было, трижды вокруг своей оси, улыбнуться в зеркало, погладить кошку... По прямой, под углом, горизонтально, анализируя и синтезируя, застыть и оттаять и еще, еще... Ничего не надо. Есть только город, солнце, которого нет, ветер буянит и холодит, а в городе есть вокзал. Прочитанные мысли проводников и электронное табло. Все это из серебряного ветра, камней и шагов. Вокзалы - из покинутости.
Лиза оглянулась на город.
- Мы так ничего и не узнали.
- Для нас все города - из неизвестности.
- Нам это подходит?
- За нами это след в след. Дай твои светящиеся руки... Но я вижу, что ты больше неизвестности и скоро выскользнешь из нее, чтобы нежно-нежно держать в ладонях.
- 0-ля-ля!
- Тебя не потерять в темноте... Я - больше, чем ты. Ты - больше, чем я...
- А ты как снег, который искрится и слышит засыпающего в тепле ребенка. А я в тебе. Я - это “она-он”. Ты - “он-она”. Это наш личный гермафродитизм...
- Еще не зима.
Реки уходят, раки задом гребут, ворона наблюдает за сверкающим философским камнем в руке... И снова солнце, фантастика и пространственно-временная белиберда. Время - измерение наших удавшихся и неудавшихся действий. Темное, светлое, “звездный час”... Завтрак в летнем саду и пирожки с вишней - сверхскорость и капля времени. После завтрака - плавный, невесомый прыжок. С восьми до девяти - час, с девяти до двенадцати - перерыв на месяц, с двух и до вечера - год. День - прямо и направо, вдыхая радость улиц и облаков. А год - это пока не упрешься черепом в стену или пока не свернешь шею.
...................................................
Безразличное движение в сторону чувств и цветов с четким стуком колес, в котором плацкарт подарил нам чайный рай. Тамбур - наше холодное, гремучее тело. Небо “один”, “два” и “три”... Мое - небо “два”. А седьмое небо выше паровозной трубы и в миллионы раз непонятней черных клубов дыма.
Тень вьющихся на ветру волос Лизы как тень всех небес.
- Наш поезд сильнее ничтожного солнца...
- Но солнце светлее, чем отрезанная поездом нога.
- А нога круче...
Вечерний поезд - струя ледяной воды - бьет по мишеням кривых горизонтов, по флажкам пьяных стрелочников и наэлектризованному закату. Размазаны проклятья, и рассыпан яд. Молот и серп - разрушение и расчленение в руках Призрака. Где-то рядом витает его тусклый дух.
- Сеня, что нужно Призраку?
- Ему нужны слезы отставших от поезда...
- Он их пьет?
- Он ими смеется.
Уже виден тоннель слез, освещенный синим огнем. День, горы и покой летят навстречу. Но в них нет тепла. Поезд в тоннеле - кровь от бритвы на живой груди, той, что прекрасней солнца. Чьи-то ало-малиновые губки , живые отдельно от лица, извращенный блеск зрачков, клацанье зубов... И жуткие звуки из черных промежностей поезда...
- Веселая-превеселая, странная-престранная. Чики-чики...
- Мне страшно, Сеня!
- Не бойся, Лиза, время не бесконечно.
- О времени я знаю, в спектакле играю... А страх остается, даже когда нет смерти. Потому что все в результате?
- Когда нет смерти - это не результат. Наверное, есть что-то непонятнее, чем то, чего нет. Этого мы и боимся...
Слева закат, справа восход. Деревья не спят, а ветер спит на лету. Высокое небо в низких тучах. Скоро ливень накроет нас, если заметит притаившихся в несущемся поезде.
Сеня шепотом:
- Вспомним брата Жана. Он закоротил карму и в трансе заполз на ракетную базу. Тш-ш...
- Не может такого быть.
- Может. Сверкнула Венера. Астральная дверь... И крылатая лошадь Жана сдохла от тоски. А часовой несколько часов стучал копытами. Жан трансмигрировал в ракету и гаркнул: “Лети и спи!” Перестал ненадолго и дал старт.
- Хулиган с термоядерной головкой!
- Сношающий звезды и целые галактики! ...Но против программы приласкать Неваду, он открылся светом, нервами и рентгенами Млечному Пути. И увидел, что Млечный Путь состоит, оказывается, из прекрасных цветов.
- Жан, Жан! Все мы твои гости... И лишь только станет яснее ночь, мы падем на колени и будем молиться...
Смотри! Здесь кони без крыльев,
Колокола без чувств.
И светлое поле, где столько цветов...
В них души, влюбленные в полубогов.
........................................
Без мыслей. И голова трясется на боку, и язык на плече. Едем-едем... От своих желаний, или за своими желаниями? Движемся. Движение - Всё. А въехали в точку, в Ничто. Но желания остаются и размножаются. Как китайские огурцы, как мухи. А все "человеки", конечно, специалисты в области желаний. “Ах, ты ничего не хочешь?! Значит ты мертвец!” Или идиот...
Жан в цветах, светоч. Он так далек от наших бесплодных грядок с желаньями-огурцами и капустой, длиной с товарный состав... Которого хватит, чтобы потом обрыгать всю Америку, а заодно и весь белый свет.
- И все-таки я принимаю тебя... с этим составом, со спиртом. Я люблю тебя вместе с дождем и пью вместе с вином. Но ты уже спишь... Как Сэм.
Сэм почти всегда спит. То где-то там, то непосредственно здесь, на нижней полке. Потому что мы ему приснились. И во сне можно быть с кем угодно, но неизвестно только, где проснешься.
- Ты проснулся, Сэм?
Сплошь спирали, и поезд покатил по ленте Мебиуса. Рвешь на части - пищит. Молниезируешь, разбиваешься в лепешку, а все не то... Все в канале пыль и осенние листья.
- Жан! Мы ищем чистый канал... Ты ведь знаешь ...
- Что же, Сеня... Любовь и печаль засоряют канал?
- Канал связи не чист, потому что в нем то, на что можно сказать “это есть”. И уже не сдвинуться с места, не тронуть состав... Спи, Сэм.
- Любовь - это не “то, что есть”. Любви нет!
- И что же тогда остается для нас? Дым?
- Остается музыка маэстро для одного альтиста. Под взмахи ивовой веточки исполняется отсутствие утра и звезд, дождей, слов... Ни “да”, ни “нет”... Это отзвуки любви - смерчеподобность, жизнеутопия и некрофилия.
- И сны, в которых ты и голос жизнеутопии.
- Музыка и голос звучат в первых и в последних тактах. А вместе - тишина. Потому что мы не знаем ни начала, ни конца.
...Под ногами розовая упругая поверхность. Вокруг золотая паутина, светящийся газ и летящие навстречу абстрактные видения. И голоса.
- Что со мной?
- Ты проходишь сквозь стену отражений.
Но совсем не страшно идти. И темно, и нет. В темноте появляются звезды, на свету меняются краски. И огненные спиральки на черном фоне. Это все внутри... А снаружи веет прохладой. Как будто с моря.
Не слышен стук колес, а слышен плеск темной воды, дыхание сильного течения. Мы уже есть, я уже есть. Но от имени кого?
Тени, упавшие с сонных ресниц
Новые маски стершихся лиц...
- Странно... В небо хочется крикнуть: “Холодный братец Марс!” Кажется, что небо слышит. А, глядя в воду, хочется молчать.
За бортом вода, или во сне вода? Если во сне, то прозрачная или мутная? Попробуйте ответить, не просыпаясь.
- Прозрачная или мутная, пресная или соленая? Скажите, капитан...
- Не знаю.
- Только ему известно, - чей-то палец из темноты указал на спящего Сэма. - Он видит и море, и дым над водой. Живая она... или мертвая. Но уже не вспомнит, когда проснется.
Стоя у штурвала, не меняя курса, не оглядываясь назад. Только раскачиваясь на волнах, лижущих обшивку. Там, где глубина и нет риска сесть на мель.
- Зачем мы здесь?
- Чтобы попытаться стать волной... Той, что накроет нас.
- А куда мы плывем? И откуда?
- Мы плывем, чтобы плыть, не причаливая к берегам. Тогда не превратимся в камень, который ляжет на дно и обрастет тиной.
Ясности нет. Здесь не нужна ясность. И пароход - это шхуна с выцветшим флагом, без пассажиров и команды. С одним безумным капитаном на мостике. Летучий голландец среди северного ветра и айсбергов. Шхуна не сядет на мель и не перестанет скитаться в паре с эхом ветра-саксафониста, разносящего над полярной ночью холодное одиночество.
Уснули. А ночь снова будит вкрадчивым шепотом: “Плыви-и...” - “ Но ничего не видно...” Она смеется глубоко и отовсюду. Общение с ночью происходит наяву. Капитан наяву положил шхуну в дрейф, и стало еще тише, чем было. Ночь продолжает шептать: “Да-а-й твои видения... взамен... фиолетовых... стрел... смерти!” -
“Смерти?” - “Не пугайся! Настоящее убийство - блаженство, ...не сравнимое... с рождением...”
Ночь улыбается мне, я улыбаюсь в ответ. И смотрю ей в глаза без страха, пока она не рассеется.
- Сэм, наверное, прав. Лучше спать... В розарии. Среди цветов полярного неба. И ни-ко-гда не просыпаться.
- Так нельзя. День все равно разбудит, Лиза.
- Тогда остается провозгласить “можно”, раствориться в волнах... И слышите...? Как минуты хватит на всю жизнь?!
Плавные жесты, легкие движенья. Предугадаем мрак, закроем глаза и увидим свет, зеленые кудри деревьев... Мы замираем перед картиной земных красок с неземными лучами. В левом углу - чистота, образно пластический стиль выражения. Наверху - абстракция света. Свет сам по себе - абстракция. Подходят любые краски, даже мел. Небо без боли и деления рушится вниз. И тонущий небесный корабль. Предсмертная радость обреченных. “Ваше последнее желание? - Исповедь...”
Внизу под светом - его отражения-семена, искаженные настолько, чтобы не различить лица. И мы принимаем искажения за дар и искусство. И вибрации слов ложатся надписями на постамент фальшивой вечности. А странный художник из отражения луны на дне колодца пытается ведром зачерпнуть полумесяц. А с правой стороны сам натурщик - тот, что платит. Кому-то в пейзаже еще нужны его деньги. Натурщик посылает черные стрелы молний в сторону неба... И льдом испытывает землю. Здесь даже трава не растет - уж очень все всерьез.
Но лучи благости через границу преломления освещают каждый угол творения. И в потускневшем зеркале - вся картина.
Но вот-вот станет ясно-ясно... Полотенце, чистое белье, чемоданчик с кодом, ...аннигилятор.
- А может наше время истекло, Сеня?
- Может быть...
Мы, брызнув из аннигилятора на правую часть картины - на краю дымящейся пропасти, из которой булькает и ухает. Пропасть дышит и ментализирует змей. Это горы, бездна. Это живьем, а не на экскурсии. И не отражение, а само отражение в нас. Отовсюду обворожительная музыка с голубыми глазами и пушистыми лапами. Мягкий лучезарный смех, кровоморенебообращение.
- Сеня! Ах! Ах! Ах! Приложи сердце к кратеру. Слышишь его? Какой он большой и сильный! Это прямой канал в ад?
- Да.
- В ад я пока не влечу... не влететь. Ад для меня пока слишком шикарно.
Черти спустили пар. В ногах появился пастельный зеленый свет. Паровоз внизу уносит свою жизнь к морю. Зелень. Она обволакивает, тянет в себя, в листья пальм. Розовые волны моря пьют небо. Волны свежи как облако. Воздух вдыхает эфир и сны, прозрачные и необъяснимые как вакуум. Вакуум полупрозрачен - зеркало в сумасшедшем доме, где лица отливают ртутью, неземным родством и единством. Все чинно и чисто.
И наш дом сумасшедший.
- Сосед сверлит что-то для дыры, козел!
- Не надо, Сеня, не надо...
- Лей и три. Мыло в глазах... и туман.
- Ванна глубокая, пены и пузырьков много... А корабликов мало - ни одного кораблика.
- Зато есть один морской котик. Тот, что привязался на морском вокзале неизвестно чем.
- Загадка. В призрачном свете, в черном берете, без зубов? ...Сам ты зубр, и не дьявол... Это кагебешник! Бульк...
Ничего нельзя. Все, что можно - смотреть перед собой, не шелохнувшись. Зубы разжать, челюсти ослабить. Под ноги не плевать, на газонах не валяться... с девками. За горизонт не заплывать. И... пора слезать с кратера.
- То в прошлом, то в будущем... я вижу себя. Фон - багряный полудиск солнца. Закат как печь, и я весь в огне-аду.
- Ты дурашка, Сеня. И до нашей эры с дубиной в волосатой руке, с бочкой вермута в ноге. Ревешь, как вулкан во время семяизвержения.
- А сейчас не реву, а тихо греюсь у камина с бокалом огненной смеси.
Камин отбрасывает те же тона на нарисованный божественный лик... Я люблю все это. Я люблю, о Боже, дай! Но нет. Пусть все так..., как есть и будет. Как дождь, как рассвет. Только в чем будем мы? В троллейбусах, в туманах, в именах...?
И ветер шумит, усыновляясь ночью... Генри и Флойд - имена, ...имена, ...имена, не имевшие людей. Люди, страх и реки. Где? Здесь, в щупальцах времени, в голограмме смерти, в ожидании аванса. И здесь мы слабаки. В крупном авансе времени меньше. В отсутствии аванса - время зловеще тянется, как сухожилие мертвой птицы.
Время для папоротника, время для удачи, время на электрическом стуле.
Голос из пустоты:
- Генри Райлайф... - отток, затемнение.
- Флойд Лайфтень... - превращение имени в сжиженный газ, в белый холодный свет...
- Где ты, Флойд? Я не вижу твоих рук...
- Их нет. Только имя...
- Но голос?
- Все мое в луне. Все твое - в огне... Не осталось даже “я”.
- Значит - я люблю это имя.
- Ты в тумане... Но скоро увидишь свет.
Почти все. Приближение к выходу. Последняя ступень. Туда, где слова тусклы и не нужны. Как печально и пока непостоянно... Тяжести нет, печаль.
...............................
---- 2 ----
О
-кей! Нет. Плечи. Холод. Пронзительность света. Бешеный безмолвный шум восходящего дня. Это утро. Это май. Условность, смешанная с древними индийскими мифами. Время-вода, обнимающая пальцы и дым; спайки с реальностью, коверкающей суть, и гадкая плесень, съедающая блаженство и любовь.
К дьяволу все! Но эта мощность не дает очнуться, вздрогнуть как предрассветный конь, метнуть молнию. Снова 4 часа - пробуждение. Никто этого не видит. Мне это не снится. Озарение от прямого удара в нос. Но где, в какой воде могло быть такое? Мохнатые веки тяжелеют, глаза-сталь мякнут, просят тумана и опиума.
Завелся мотор. Лошадь без мотора проковыляла мимо. И опять нарастающий серебряный шум... Где-то в ветвях тополей-вампиров. И снова призрак? Сквозь сетку воздуха проявляется стройная фигура и робкие озерные глаза среди зелени и четырех утра. Живые и неживые. Все это под давлением, в печи родит черный алмаз, и брызнут искры легкого вина, и в канализации прохожий заметит кровь. Сдающие кровь и акцепторы. Великая эра безумства, утра, нежности, преступной канализации и первого ржавого троллейбуса, из которых состоит одна лишь только тень.
Она - это Она. Без цвета и слова. Я же - огонь. Жесты, шея, изгиб, поступь, комплексная система тестирования, сканирования - вздор. К женщине-дым это не применимо. Ни пинка, ни выстрелов - ничего. Поток весны и тишины, улиц и троллейбусного цейтнота. И что же еще? Первый искусственный звук, слово, оно же крючок.
- Элиз Феромм ... Фамильная вибрация, вибрация сердца.
- А я уже решил, что дьявол послал мне мертвое видение.
И все-таки - женщина-дым. Молния, и резко из воды озер - вино и нож в зрачках. Ремарк. Иоганнисбергер 1937 года. Штамп-абстракция.
Только в мгновении вечность. Когда и вечности как таковой уже нет. Стремление к цели, чтобы поразить бронебойным; стремление к любви, чтобы вырвать из груди; стремление к жизни, чтобы убить жизнь, и оставить экзистенцию стрелы, беды и кожи между памятью и сном. Миг. И мы в восходящей волне, вне. И поток дает совпадение, прикосновение, подобие на энергетику, эфир, цвет молчания и волос. Я просто принадлежу потоку, и все, что было, 100, 200 лет - не важно. Сколько должны, за какие грехи - за все будет предъявлен счет. Сейчас только настоящее - пункт времени, 4.15. Я - не я. Ты - свет, сублимация в рассвете, в церквях и деревьях, в птицах, уснувших в ветвях. И молодые листья смешались с твоим взглядом в кронах тополей, где воздух обретает качества неба и воды.
Сон. Вяло как седуксен. Молодость и увядание в жаре тела. И лед. Но где-то прорыв... В вулкане, в северном сиянии, отражающем цветы Млечного Пути...
- Англия в тумане... В это время английские доги охраняют замки...
Доги-компьютеры. Хозяева любят собак..., и все спокойно в 4 утра. Я и ты - интеграл от “мы” и от “они”, от всех лиц и глаз, от розариев, замков, парков и берегов. Мы ничего не ждем и знаем, что все - дым, что сомнение тождественно истине.
- Будем строить замок, тюрьму из крыльев, несущих к реке?
- Да. По каплям росы от сырых стен и ржавых троллейбусов...
Если “да” - это “да”, и сама Ржавчина не превратит полет в скрежет железа, в лязг клинков существ, имеющих право выбора.
Никаких и ничего... Желтые тюльпаны, скольжение по синусоиде, по восходящим тепловым потокам с не слишком светлой и четкой аурой, чтобы прикоснуться к свободе.
Молоток “диско”, влажный “поп”, улыбающийся “кантри”, стриптиз шагов по траве в такт секс-музыки буйных волн, лижущих пляж; живущие в блюзе, засыпающие в изнеможении “хэви”... Тс-с-с...
- Нет ничего великолепней молчания...
В молчании можно услышать сердце, различить голос, называющий наше имя. Голоса, что звучали вчера - умерли. Те, что сегодня - еще живут и даже помнят вчерашние названия и имена. Всегда звучат и все помнят голоса, повторяющие Имя, назначенное свыше.
- Молчать - значит произносить Имя, Элиза. Но мало кто вспоминает имя сердца. Мало кто произносит вибрацию неба.
Утро и вечер не кончаются просто так. Они вместе с телами, звонками, камином. Вечер - застенчивость ночи. Утро - мы у реки. Низко над водой наше “вместе”. Но стоит захотеть, и с легкостью птицы можно изменит высоту... Сверкающие блестки как нежные переливы юности. Глубина нашептывает прохладу, совершая мелкую кражу рассвета. Мои-ее руки и глаза, наше “вместе” уже ощущают эту паузу... И льются, льются слова реки...
- Смешно, что есть то, чего нет.
- Поэтому тебе и смешно...
- Смешно, что есть счастье, хотя на ляжке у матроса с “Авроры” ясно написано, что нет счастья. Я видела.
- Ну и глупенькая же ты, словно звезда...
Эфемерность вещи и кайфа в себе. На поверхности идеального кайфа можно разлить бензин и чиркнуть спичкой; можно расплескать собственную кровь и обжечь искренними слезами - и ничего не произойдет. Идеально, абсолютно... Наступаешь на воду - камень, воздух - чистая весна... без примесей. Воздух утровесенний, цвета бирюзы. Я-она - все утровесеннее, бирюзовое.
- Еще не хватает, чтобы чего-то не хватало.
- Дефицит скоро будет. Уже есть. Оркестр, сотрясающий тушем Вселенную. Этого хватит, чтобы этого не хватало?
- Чтобы ни-ко-гда не хватало.
Утро притихло и задумалось. Притихли птицы как перед солнечным затмением. Может быть это наша вина? Может быть... Схватили утреннюю зарю за хвост и смотрим, как она будет выкручиваться. Но пусть себе летит. Нам достаточно одного перышка, одного лучика.
- Все самое прекрасное - из луны, из слюды, из весны... Все, что ты заметишь, давно принадлежит тебе. Ждет тебя. Потому что тебе ничего не нужно.
- Но я могу только смеяться и любить. И ничего не отдавала. Это плохо?
- Это класс! Ведь реке мы даем все. Река может целовать наши тела, может изнасиловать и утащить на дно. И это не должно быть обидно...
- Правда, чуть-чуть грустно...
Гора катится в реку. И, если поднапрячься, то модно услышать громадный “У-У-У-Х!” там, где спроецированы наши тела, наши тени.
- Ты можешь превратиться в кувшинку, а я в рыбку.
- Пусть я буду кошкой.
То, что зовется головой, опускается к воде, отражается. Вода шевелит губами и волнами. Двухголовое существо, рыба-я - кошка-ты, молчит. Пушистое, зеленоглазое отражение в песке и траве. Во всем, что сосредоточилось на нас. Делим пополам, банальность множим на ноль... Равно... “я - бегемот, ты - крокодилица”.
- Я раздуваю ноздри, шлепаю пастью по воде и ору как сумасшедший.
- А я тебе по морде хвостом, чтоб не орал. Вокруг тина, муть, и болельщики раки свистят с горы, что аж у бегемота нервы не выдержали, и он на всех обиделся.
Трава и дерево. Осина с желтыми и красными, когда весна стемнеет и обидится. И запахнет осенью. А крокодилица в холодной воде покроется желтыми от осины, смешается с зелеными от травы, с водой и луной. С пестрым, с красным, с прозрачным, с живым и продрогшим. Рядышком с бегемотом...
- Равняется ночь и звезда...
- Пью и пью... Вис ис... Это... волшебный сон. Ты...
- ...магия с искрящимся голосом альта и пустоты.
Она так естественна, эта эротика воды и травы, рыбки и птички. Всего-всего, что красиво и можно полюбить. А полюбить можно все. И, если нельзя - значит это порнуха. Тяга к левому уху, а к правому презрение.
- Наша задача, Элиза, услышать всю любовь. Любой ценой.
- Оглушить и обесценить? Это мы запросто!
..................................................
Город, асфальт, оптимизм неоновых реклам и седьмой этаж - седьмое небо с пустыми глазницами окон.
- Все-таки наш дом сумасшедший. Смотри какой дурак...
- Наш дом?
- Только наш! Наш в сумраке, в сквозняках, в бардаке и забытой иконе..., в классике и тараканах, которые тоже хочут жить у себя дома.
- Таракашки приносят удачу.
- Значит наш дом один из самых удачливых.
Сонные двери, сонные полы и лампочки. И всегда бодрый сосед с электродрелью.
- Кажется, он хочет просверлить всех нас насквозь.
- Я думаю, это ему не удастся. Мы разбудим стены, споем Имена Господа... А дьявол - его шестерка. Пощади нас и Бог и дьявол.
Ночь продавилась сквозь стекла, напоминая о другом измерении, в котором и мы тоже. Что эта ночь - энергия неподвижной бархатной реки, проникающей в крылья, в глаза, под кровать... Ночь. Настораживает двери, ломает табуретки, бьет посуду и ждет жертву в телефонной трубке. Но в нашем городе ночь почти мертва, потому что и день не ищет иного пути. День безразлично приходит сменить дежурство.
Но делись все на ядра, когда мы вместе! Мы физически здесь, где ночь и седьмое небо. Я - огонь, ты - мой дым и вода. Вуаль, плащ, летучая мышь. Волны платья растворяются в тучах.
- Ты слышишь”да”?
- Я не слышу “нет”.
Удар в удар, дрожь в дрожь. Инь и ян. Это я сам, или только на миг ощутил это чудо? Эту ночную брахмастру, превращающую материю в искры битого стекла, заставляющую забыть весь мир и все формы, кроме инь.
Золото и смерть слияния. Это ближе, гораздо ближе, чем кожа... Утопание и рождение, вспышка в бездну без времени и отражения.
- Мы бездны, проникающие друг в друга...
- Я чувствую, что разбиваюсь... Мне страшно, это сумасшествие...
Дрожь. Пустыня в капле, гармония в изврате, в засосе, в стонах, переходящих в рыданье и крик. В зверином ужасе и садизме.
Ясные озерные глаза. В глазах - интерференция мазка акварелью по звездному небу, след сгоревшей звезды. Танец и мерцание ночи.
- Это тупик? Нам конец?
- Да. И одновременно начало. Ангел посетил наши чувства. Прости нас, Господи!
Это затемненный коралловый замок. И заглянуть внутрь можно только сердцем. Смотреть сердцем в сердце. Ночь. Что-то еще скрывает от нас. Это полночные тени и сны. Сны и тени выходят из зеркал в спальне и в гостиной. Сны-привидения отсвечивают бледной бронзой и льдом.
В зеркале эти, еще наши глаза. И дрожь пробежала по коже и отражению...
- Не бойся. Сны этого не любят. В зеркале другие силы и совершенно иной смысл, бессмыслица. Смотри!
В облаках, над морем наши руки в стальных цепях
Океан без закона, холодное бесчувствие к кораблям
Акула-реквием запевает свою безумную песню
Сон ледяной волны
Деревья на берегу не пьют воды, не просят ветра
Течение смеси потерянных лиц
В зрачках другая жизнь, которой мы не живем
А в облаках, в руках только жалость ко всем и всему...
Тень - источник зари
Пальцы проходят сквозь дым, огонь использует тепло пальцев
Сердце - покой воды и... высыхающее отражение
Еще один поворот забальзамированного лица
Здесь ты или твоя тень?
Акула-реквием безразлична к своей песне.
Состоялось и кончилось, померкло. Словно истерика. Не начиналась, а сразу кончилась... И открылись глаза. Они и были открыты. Это только в песне сначала начало. А в зеркале конец и провал. Объятие триеди-ное с самим собой, с молью из чулана, твоим телом, которое как стекло, а там газ - душа.
Из зеркала - ночное отражение дня, пошлого рисовщика, блюстителя, точно знающего закон.
- День горд тем, что его протежирует солнце. Это смешно.
- День живет по закону, а ночь нет?
- Ночь ни “да”, ни “нет”. Когда ты смотришь на день, то что-то видишь... И я это вижу. И мы договариваемся о том, что это. А ночь закрывает нам глаза. Закрой глаза. Что ты видишь?
- Вижу зеркало... открытую дверь.
- Тут совсем другие песни, иное лекарство от слепоты. Здесь время скромненько ждет, когда ему дадут что-то вякнуть. А в центре - неподвижные, прозрачные губы, неописуемые глаза. И голограмма лица с отражением пустоты и света, где все наши мысли, грешки, судьбы... Весь наш шалтай-болтай. И даже нейтрино, протоны и прочая ерунда, все частички летят, как им указал этот тихий Взгляд.
- Но тогда мы, что мы?
- Мы - это мы. Эта дверь для нас. Она открыта, ты же видела? Значит, не все потеряно и в этой жизни, и в эту ночь. В нас еще зазвучит голос, прозреет взгляд. Надо только верить, слушать эфир и не дергаться. Мы - те же тени. И, если ночь, то шепотом...
- Я знаю, я тихонько... И постараюсь не отстать от тени. Но ты?! Гораздо выше скорости тени!
......................
---- 3 ----
М
ы существуем. Раз и навсегда. Как вода и огонь, как Сущности. Но еще не чувствуем это. И в каком качестве сейчас - не разобраться. Вокруг улицы, эфир и гипноз... В ушных раковинах шум города, а не шум моря. В устах - пепел слов. Покой всюду - и в буйстве, и в толкотне... И хай, и тяжелый воздух... Интегральное желание не равно нулю, но вместо храма мы оказались в кабаке.
Чувствуется трепет. Тот, что при виде секиры и палача в перстнях.
- Спокойно! Я говорю, кем он работает, и вы трепещете... Палачом! За соседним столиком.
Сэм заказал шампанского и коньяка. Но нет ни того, ни другого. Значит, нет и греха.
- А вон там, видите? Трое прищуренных. Они “философы”, а не палачи. У них “рисовая” по 50 “рэ”. И пятерка сверху “за девотьку”.
Момма склонился над столом.
- Приговариваю всех к астральной смерти. И палача, и “философов”.
Сто раз мы пытались встать и идти... Но ноги продолжают сидеть, пока не дошло из головы. В прихожей дым, швейцар-туча, а на улице ветер, очень холодный и серый. Потерянность рая. Радиопомехи в виде шума взлетающей ракеты или кипящего чайника - это одно и то же.
Заборы. Старик Хитачин курит махорку в дупель пьяный. И тут же исчезает вместе с именем и дымом. Вечер ложится прямо на дорогу. А под землей крысы, вечная ночь и все очень свое - подземельное.
Наверх. Сгорбленные холмы, вырытые ямы, глотающие лай одинокой собаки. Пролетающие мимо авто... И деревья неизменно всегда там, где мы.
- Момма, ты приговорил всех к смерти...
- Они и без того мертвы, Сент. Гораздо страшнее для них - приговорить их к жизни.
Без землетрясений и наводнений, что и не с чем сравнить покой. Поэтому покой исчез, но присутствует наше “вместе”.
- Элиза, куда мы бросим свои кости... и свои астралы?
- Бросим их в мистику. На плавающие острова.
Не успели и договорить, как город уже отстрелялся огнями и остался где-то позади нас.
- Необычное начало... - опомнился Сент.
- Мистика...
Бесшумно пролетел филин, оставив тень от полета между асфальтом и тропой, уходящей в лес. Но границы нет. Слева от леса стены монастыря, тихо поющие “ра-м-м...”.
Маэстро нежно обнял альт за талию:
- Но где наш призрачный берег? Как нам идти, Элиза?
- Через лес, через холм... Через чертовщину и мост, который построят двое неразлучных - Крлбердыев и Брлкердыщин - стихии катящихся камней и бурлящего потока...- Элиза рассмеялась.
- Хм...
- Смотрите! На дереве табличка со стрелкой. И надпись: “0тель “Корабль-призрак”.
- Куда бы ни двигаться, всюду стрелки, - изрек Момма. - И в прозрачном воздухе, и на воде, и на щеке...
- Но этот знак для нас? - спросил Сент.
- Да. И этот путь впереди - Наш. Вместе с именами, пикниками и крестами по сторонам.
Перед нами озеро, покрытое дымкой. Скоро рассвет. Элиза ступила на воду. Волосы Элизы - искры рассвета, утренняя звезда и роса - сестры рассвета. Сент свил для Элизы венок из мягких ветвей и произнес:
- Если не спать, то можно услышать зов Млечного Пути, который мы не прошли.
- Но пока мы в полусне. Давайте слушать... Здесь все слова - как удары сердца...- ответила Элиза, коронованная лесом.
И в движении сон, пьяный от красок и запаха цветов. В их корнях - винный эликсир, в стволе и лепестках - ослепительная река артерий и бархатная канализация вен. Это не касается людей и их биологии. Движение в лесу без относительности и похоже на цветок с трапециями, кругами, черточками, расплывчатыми формами и вечным цветением.
Мы - пестрый и смешной отряд. Мы сами носители мистики.
- Кажется, земля уплывает из-под ног... Что с нами происходит, Момма? - крикнул Сент из тумана.
- Нас подхватили невидимые струи золотого фонтана... Тебя это устраивает?
- Вполне, учитель!
- Элиза, Сэм, профессор Патриций, маэстро...! Идете?
- Проникаем... проникаем...
Смейся, филин, сверкай зрачками. Смейтесь над нами, тонны наших потерь, парсеки пустых перелетов. Хохочите, чайки-авангардистки! Весь лес в успенье, но и мы не проснемся. “Мы полубоги отеля любви...” - “Полубоги - полукозлы”.
В системе есть системщик. Это его устав. В воде - водяной. Это его среда. В нас есть неосуществимое. Этого нельзя ни напоить, ни оскорбить. Но что-то с этим можно. С этим можно все. С этим можно и нельзя. Но тогда уже без нас. В неосуществимом нас просто нет.
- Элиза! Что ты чувствуешь, когда идешь по воде?
- Я чувствую приближение любви.
Мы среди леса, а эхо летит к приюту, к неосуществимому.
Камни пьют сны,
Львы смотрят в высь,
Ястреб летит все выше...
Всю ночь пили тайны леса и озер. И души купались в каплях тумана, возвращаясь в прозрачные тела через глаза и руки. Разбрелись по своим потокам, перекликаясь голосами сквозь листву и свет луны.
Становится ближе, что мы - одно, и мы - бесконечность..., в которой нет ни тяжести, ни тел. Сент сделал только шаг в бесконечности и начал терять вес:
- Как здесь легко, Элиза!
- И нас просто несет и несет...
- У меня предчувствие, что я увижу себя и узнаю, кто я.
- А город держит нас в плену, правда?
- Да. Надо спасаться от тюрем и законов... От зла, которое воплотилось в жутких крыс...
- А добро в храмы?
- Нет. В храмы воплотилась любовь.
Из тумана вынырнул Сэм. По его лицу пробегали нежные огоньки сна. Сэм дополнил какой-то суперэнергией наши внутренние турбины, и мы летим... С идиотской радостью и ветром влетаем в чей-то сон или сказку. И переливаемся сновидением в струящемся перелете.
Это из Дюймовочки, ночующей в цветке. С ней так хочется поговорить и заглянуть в ее ярко-голубые глаза с длинными ресницами... А во сне можно все без исключений.
- Меня зовут Су. А это - мой живой дворец...
- Ты сияешь как фея... Или ты влюблена?
- А что значит “влюблена”?
-... Это значит - в глазах все синее небо, и птицы так высоко, как будто им уже не вернуться...
- И эльфы на рассвете что-то колдуют над ростками...- улыбнулась Су. - Теперь, наверное, и я знаю.
По траве и земле, по ресницам и лепесткам можно любить. Вокруг хрустальный песок и мелодии фиолетовых колокольчиков. И прозрачные замки, искрящиеся поцелуи, по которым надо любить как можно быстрее, пока они не исчезли.
- Если ты знаешь, то даже пустота оживет в твоих глазах.
- А в пустоте есть радость?
- Конечно, есть. Она есть везде... И делай, что хочешь.
- И как?
- Танцуй... И украшай острова и небо. И вместе с дождем возвращайся во “дворец”. А эльфы на закате споют тебе о далекой-далекой звезде... Прощай!
- Прощайте!
Декорации меняются и нет. Они есть, и их нет. И не надо. Пусть идет без шагов и катится без колес. Сре-дства устраняются от жадных потребителей. Бесшумно, по лучу потерь и отражений вместе с цветком и Су...
-----------------------------
Скатились в долину идолов, где приносятся жертвы. Ибо мы - жертвы. Мы приносим в жертву себя себе, чтобы потом уже ни о чем не жалеть. Уставились друг на друга... молча. Напряжение мышц, разглаживание морщинок, интеллигентских усиков... Нервный жест холодного рассвета. Бр-р-р...
- Сэм, ты разглядел что-то в идоле? Жалость?
- Не знаю. Но я понял, что можно ни о чем не беспокоиться, кроме того, что очень-очень хочет нашего участия, Элиза.
- А мы что, уже ничего не хотим?
- Мы хотим, чтобы хотеть. Чтобы дотянуть до чего-нибудь ценного, чего не хватает, чтобы родить новое желание.
- Гениально! Но это вроде уже с нами было...
- Ну и черт с ним.
Где-то впереди маячат черные и белые кресты без фона и пейзажа. Черные на боку - от черта. Хотя лучше и не упоминать о нем. Белые - от ангелочков.
- Ах, смотрите! Позолотился мост на плавающие острова...
Энергия от моста проникала в ладони. Сквозь прозрачную одежду и тело вращала цепкие шестерни астрала. Невидимые жизни, которых мы хотим, ни на что не надеясь, совсем рядом. Но они в абсурде, и мы хватаемся за них вслепую... Там они настоящие, а здесь нет.
- Хоп-хоп! - Крлбердыев и Брлкердыщин завершали строительство моста.
- Пардон... Это мост абсурда?
- О, да!
Все люди, растения, тени, напитки, отблески огней, дверные глазки и суперлифты, тяжелые фракции нефти, невесомые слова - всё здесь в абсурде. “Соленый огурец вне абсурда”. - Абсурд.
Впереди звуки, не несущие желаний. Без окраски и мыслей, без расчленения и памяти. А под нами плещется кит, лодка с дырявой кормой, хитрые сети ловца. Радуга-мираж, шагов не слышно. Тела переходят во множественном числе, души - в единственном.
- Сент! Ау-у!
- Интересно, Момма... Если броситься в пучину, что с нами произойдет?
- Каждый увидит свою жизнь, если это жизнь. Лучше не думай об этом. Смотри, как сверкают крылья тех птиц!
- И мы летим вместе с ними...
Мы - потерянность и сомнение. Мы без философии и молекул. Вокруг только то, чего мы достойны. Что притянулось к нашим рукам, прилипло к коже. Те кванты, переходящие в естественную печаль, которые с нами заодно. И наша Параматма, наш Святой Дух.
Сны-озарения,
Синие ночи,
Изображенье Христа.
Ты рядом с ним, ты с ним и хочешь
Так же начать с креста.
-------------------------------------------
Выстрелы, переполох, солнечное затмение, летучие мыши и взбесившийся флюгер на крыше замка-отеля почти у вершины лесистой горы. Убийственные звуки, напоминающие музыкальную композицию “ядерный взрыв”. Недолет бемолей, перелет диезов.
Момма с недоумением взглянул на Сента...
- Что это там?
- Маэстро провалился в оркестровую яму.
- У маэстро явный талант! Где он нашел оркестровую яму?
- В этих краях, видимо, все возможно.
Как в кино - суета и дым. Беспредельность и горы - за экраном. Заморгали ресницами от яркого света... Чик! На экране чья-то неясная тень и мощная фигура Крлбердыева, заслонившая полнеба.
- Что за ...дрель твою в сверль, Крлбердыев! Сталь марки “три”, куда ты спустил четыре вагона? Мост, мост...
- Брлкердыщин взял на скелет... Ну?
- Этот Брл... Тьфу, черт! Где твой мост? Один туман. Ни реки, ни моста!
- Брл-Брл! Да пошел ты... Пискарев! Писк один.
Фон светлее и светлее...
Не отрываясь от экрана, не отключаясь от настоящего времени, с зеленого холма вдыхаем восторг высоты и облаков... Из-за которых уже выглядывает какой-то рыжий и целится в нас огненным копьем. Но “я-мы” без предрассудков, без страха и участи. И, свободно взмахнув белыми крыльями медитации, смотрим из “огня-нас” в облаках на “нас-себя” на холме... рыжим взглядом. А потом остываем в баре с мускатом и кубиками льда.
Лед незаметно тает, музыка тихо играет... А бесконечность как выстрел рассыпает свои осколки по всем слоям и каналам. И мы уже летим по бескрайней степи верхом на золотых сайгаках.
- Не отставай, Сэм! Впереди харчевня! - прокричал Момма, одетый в кожаные штаны, подхваченные бахромой.
- А-я-я-я-я-й!
Бесконечная и алчная степь опасно захватила всадников, и Момма стал рвать ее на части:
- Под копытами пепел - раз, горизонт давно отстал - два. Поющие змеи - шипение и свист - часть третья, зеркальный мираж - четыре, Сэму приснится жажда - пять...
А маэстро продолжил:
- Черти гонят нас в преисподнюю - минус-бесконечность, надежда на спасение - плюс-бесконечность...
И все. От одного до пяти. От минус бесконечности, до плюс... А бесконечность требует, не переставая: “Мало! Все или ничего!” И наши пальцы превращаются в щупальца, челюсти в пресс, а губы, как у взрослой обезьяны вытягиваются сантиметров на пятнадцать... для поцелуя. “Подавись!” И реки кофе с пароходами и бутербродами устремляются в пасть нашей бесконечности. И мы сжираем сами себя! А это уже слишком.
Степь уступила островам. Полдень уступил четырем утра, которые тут же мягкими шурупами начали ввинчиваться в обманчивые дневные миры. И даже трава перетаптывалась, сомневаясь в собственных корнях.
В наших лицах трепет, растворенный в четырех, пяти, шести утра. В глазах - переливы морских течений... Предрассветные дороги - наше движение к аквариумным рыбкам, стеклам отелей среди экзотических цветов и пурпурного неба. Но не ведущие ни к тому, ни к другому... Только, чтобы сердце билось от бешеной скачки, волосы развивались на ветру. Чтобы не знать о потерях за спиной.
И не дозвониться в замок. Не пройти сквозь стену-дым, не раствориться в сырых камнях. Есть шанс плавно влететь в картину, где тасуются”черные” и “белые”, шепчутся тени. Через пустую радость хрусталя.
Провели по картине жирно, маслом. На которой жило и умерло. Отделяя “воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так”. Шум, молчание... Может “да”, а может и “нет”...
- Тпру-у-у, сайгак! Очнитесь, рыцари! Мистическая харчевня уже открыта, - скомандовал Момма, ставя на дыбы резвое животное.
- Что закажем?
- Все, что поднимет дух и очистит кровь, Элиза.
- Для Сэма трансцендентальные сновидения, а для маэстро - голубой блюз, - ответил Сент.
Мистика, вино, сигареты и кровь. Страх запивают вином, любовь запивают сном, жалость пахнет селедкой, а волосы Элизы пахнут мечтой. Что еще в меню?
- Что вам? Есть вегетарианский салат, совершенно свежий. Из серы.
Чистота и свежесть в тон утренним лучам. Перчатки белые, утро белое, белые оправы у картин. Стекло и растения.
В камине огонь, призывающий к молчанию. Оно приходит, когда уже не о чем кричать; когда остается песня и Единственный Танец. А философия начинается с маленькой голодной смерти, бизнес начинается с философии. Хотя все философы - скучающие пьяницы и обжоры.
- Утренний коктейль со льдом, - непринужденно бросил Момма.
А голоса звучат реверсом. Уют и тепло в коктейль-холле. Как наедине с собой, каждый сам себе пух и акустическая система.
- Учитель! Что-то настораживает в этой красоте и изяществе...
- Красиво и нежно, Сент, только под тенистым цветком, под пушистым крылом...,если никого вокруг. Но здесь мы с полузакрытыми глазами. Половина - белое небо, половина - живые могилы. И стоит устранить небо, как мы в ловушке. Призраки быстро включат нас в меню... В уюте нет спасения. Мы будем погружаться все глубже и лететь все выше... Нас ждут ослепительные миры с катастрофами, подлинниками и чистым откровением. Можно гордо и уверенно смотреть в Мистику Сверкающего Хаоса, отказавшись от всего, что не желает нашего взгляда.
- Хаоса?
- Да. Хаос как кровь питает и небо и землю... Что с тобой, Элиза?
- Дрожат руки...
Момма парализовал, приковал к мгновению, посадив нас на иглу своего света... Или своей “чернухи”. Кто знает...
Время смешалось с ожиданием. Пронеслись черные кони. Луч пробежал по восковым лицам, просветил насквозь... Аномалии пространства, углов отражения, текст на пустой пачке из-под сигарет. Воскресший вечер и не успевшее угаснуть утро.
Некто, нечто, пустяк, любовь, структуры льда, тени зеркального зала, ступень вниз, чужое тело и искусственный ад, мозг-квант-сердце-душа, три и семь, начало и ноль, и вместе, и каждый судья сам себе, последняя капля, сажать - не сажать, а всходы есть всегда... И еще, и еще... И без бутылки не разберешься... с Истиной. Хотя мы и с бутылкой не разобрались.
--------------------------------------------------------
Ветер, ворвавшийся в обитель сонного духа. Где-то реальность, а где-то и стены не несут качеств... И слуги служат сами себе.
- Генри, этот пейзаж из окна - обман?
- Этот пейзаж в нас и сам по себе. И мы - в нем и сами по себе... Ерунда все это.
- Ерунда - не то слово, а шизуха - то.
- Это свойство каждого в отдельности. А все, что противоречит себе самому - шизуха, если вдуматься.
- А, ладно...
Солнце, солнце... не ложится. И я не могу ложиться. Вертится снова день... день. Приходят сущности в одежде и без. Машут руками, сверлят глазами... насквозь. Это врачи. И вдруг кричат:
- Убей ее! Вырви печень! - Господи...
Камин угасает вместе со свечей, заглатывая огонь и ветер, превращая солнце в сажу...
- Не разберу цвет...
- Темно-зеленый, кажется...
Похмельный вакуум, грубый кримплен, а под ним - белая обнаженная грудь. А, может, туман.
Маэстро готовится к новым качествам, к чистым пейзажам с огнями, поющими о смерти. Звуки его альтовой струны пробуждают цветок Лотоса и умиляют Призрака.
-----------------------------------------
А Сэм спит. Ему снится... И все во сне принадлежит только ему. Он очутился во сне. Полусон-полунет. Поток желтого и голубого. А в потоке эротика.
Течение занесло Сэма в тень Венеры - покровительницы эротики. Здесь булькает, пузырится и возбужденно хохочет со всех сторон. Затихает... Тело выжидает сладостной волны, слегка заигрывая с воображением..., в котором... Чуть прикрытые бедра среди кустов... Мягкий песок и река. И взгляд медленно скользит по ногам... выше, по губам, шепчущим томно:
- Иди ко мне, ближе ...
Закрываются глаза... А чертенок напевает лукавенько:
Сэм - движение бедра,
Сэм - коньяк как из ведра.
Не сойди с ума...
- Я еще не сошел...
А мы кричим в сон:
- Скоро старт! Маэстро уже настроил альт для трансперехода...
- Я сейчас, мигом...
- Торопись, Сэм! Начинаем отсчет... Тэн. Найн. Эйт. Сэвэн... Сыкс... Секс...Секс!
- Старт!
Ниже! Здесь все тело - сплошная эрогенная зона. Белое, нежное, в испарине. Смелее, не давая прийти в сознание, всю решимость в кистях, зубах и губах... Чтобы не упустить ничего... “А-а-а-х!”
Извороты и прикосновения... Контакт. И взвизгивающая п...ка вздымалась и взлетала, вздымалась и взлетала... Как бархатный пудинг приземлялась на Сэма нежной фигуркой из кучки трущихся между собой белых и перламутровых шариков... Мягких, ласковых, испускающих энергию “черной дыры”. Тихо стоная и попискивая, хлюпая и похрюкивая. Напевая с мурлыканьем:
“Пуська, Пуська! Лав ис фул, компенсэ-э-эйшн!”*
Сэм среди желтого песка, прозрачного течения и белых ног весь в шариках, в писке, в разноцветных волосках... Сосредоточился так, что волосы встали на голове. Попытался въехать в этот фильм-сон... Так и не въехал... Нафик.
- Что это? Сатана?
- Ведьма! - уточнил Сент, многозначительно подняв указательный палец.
----------------------------------------------------------
Ночное небесное шоу. Дождь шипит и лучится светом звезды. Вспышки молнии выхватывают пни. Дождь отрыгивает разбавленным шампанским и лягушками.
- Элиза! Мы не перепутали с адресом?
- Ничуть. Вот визитная карточка... "Юна-Х-10, отель “Корабль-Призрак”. Жду к ужину".
Золотой фонтан. Над фонтаном неземной светящийся луч. Ослепительная вспышка... И наши прозрачные тела в волнах ветра и света, в паутине молний, в потоках живой и мертвой воды... Купаются в каплях дождя и лепестками роз опадают в ясный неподвижный сон...
...Где течет великая река... великих энергий... По берегам цветы радости и покоя... составленные из мерцания звезд и отблесков воды на рассвете... в тишине облаков и летающих рыб...
- Голубые тени... С лепестками у глаз. Это сон, маэстро?
- Это океан снов...
Профессор Патриций первым вернулся в тюрьму своего тела. И мы сверху какое-то время смотрим на него с грустью. Нам жаль его, потому что жаль себя, потому что жалости нет, а счастье как вспышка молнии. И снова туман и тюрьма.
Упали руки, упали веки. Тоталитарная тьма. И филин-пограничник, рассеивая излучение “конца света”, делает облет за оградой... Где обрывается дождь, и действует магия бесшумного крыла.
За стенами отеля недобрый хай. Его атакуют палач с секирой и прищуренные. Они тащат ящики “рисовой” вместо боеприпасов.
А я, когда все уже под крышей, дерусь с течением, незаметно уносящем остров в открытый океан. Но движение безразлично к пути как бильярдный шар, как падение на дно к пропасти, как чистое “я” к телу. С неба почти водопад. Не слышу сам себя... Но под раскаты грома насылаю на атакующих фиолетовый ветер смерти. А сам уже в лиане, в удаве: “3адушу-у!” против отражений себя с того берега, против куска мяса-себя, не нужного мне. Чтобы отель устоял и не перешел в разряд публичных заведений.
- Момма, Элиза! Объясните прищуренным... Как они здесь оказались? Это же не их рай.
Момма взревел, Крлбердыев и Брлкердыщин изо всех сил крутили динамо, Элиза опустила вуаль, а Сэм добела раскалил топку. Хлопок в ледяные ладоши... звуки альта маэстро... И... исполнилось.
В темном пространстве
Мерцание светлого танца,
Кристалл вечной планеты
И дым сомнения - в такт...
Прозрачные стены отеля, за которыми свет не для глаз. Прозрачные двери, но они, видимо, нарисованы. Легкий подъем над пейзажем и стремительное падение в сети грез, в специфический хохот буйного психа, обретающего тело хохочущей на болоте выпи. Хохот затихает... Покой. Но где-то удар, отделенный от кулака.
*Любовь - глупая компенсация.
Я шепчу: “Расскажите...” И стены начинают светиться и звучать... С мудростью и тоской.
“Полужизнь-полусмерть. Пустыня и острова. Бледная полировка миража. После дня снова утро... С согласия ночи. Ветви держат плоды с согласия корней... С согласия воды, земли, памяти в две тысячи лет...”
По стене промелькнула тень Призрака.
“Гул тяжелого двигателя с остановкой в акте согласия с подписями сторон - начало войны. Призраку нужны жертвы. Вертикальный взлет с гипнотическим вращением прицела, когда каждый воюет с собой.”
“Мертвая петля” в полете, “штопор” в серой вертикали без учета обрыгавшихся пассажиров. Жалости нет. У всех руки заняты знанием чужой смерти. Я вижу Генри и Флойд... Или их духов?
Раздаются их голоса:
- Генри...!
- ...Приговор окончательный... И да будет пустыня в координате “Х-10”. Аминь!
Смешалось с памятью о голубой реке... Пески, засыпающие город. Исчез смысл начала, забрызгался радужной кровью.
- “Храм” вместо сердца, вместо слез - разрывные пули?
- Они и при жизни были мертвы, Флойд. И обрели физически то состояние, в котором находились.
Но никто не пострадал, кроме нас самих. Мы уничтожаем не сон, а пробуждение... Стихию, шквал безумной реальности. Удар в колокол, любовь... и самое время жать на гашетку.
- Не страшно или страшно?
- Не знаю.
Кадры меняются. Новое утро. Чашечка кофе, рогалик, свежая пресса и... холодные нервные руки. Правая для приветствия, в левой ледяная смерть - она управляется “храмом”.
Анализ кофейной гущи. “Яд? Судьба? Что?” - “Все одновременно”. И теперь молитва, не умолкающая всю ночь...
“- Словно вымершие птицы из века в век все носились, пытаясь свить себе гнездо... Но от огня и извратов, от потрескавшейся земли вернулись к душе”.
Троица. Наш формообраз. Буквы, вибрации, свет... “За стеной или в стене эти стоны?” - “0ни искали эту боль...”
Стены продолжают:
“- В этом замке, где сегодня бал, когда-то все гости после оргии задохнулись в лепестках роз. По воле императора”.
- В лепестках? Императора ли?
- Райлайф стреляет, выполняя волю как будто бы свою!
- Но это же он!
“- Воля Его, да будет воля Его. Да исполнится сие. Видит Бог, это и воля самой жертвы.”
Магнитофон записал оправдание Высшей Волей, Вселенским Законом. Праздник Святой Троицы, высшее качество. Но оператор пришит к пульту. Он сосредоточен, слушает запись, анализирует. Коды “ноль”, или “единица”. Высокий или низкий потенциал. Отсюда искусственная жизнь или смерть... Две золотые стрелы в пустоте. Векторы жизненной силы в нирване.
- Души не гибнут, и в пустыне не стало меньше любви...
Стены замолчали и погасли, оставив в зале таинственные блики ночи... И в пустоте рассеялись искры звездного конфетти, пестрая мозаика и все времена, кроме весны...
Приоткрылась завеса, и первые отблески зари подпалили резину ночи. Деревья как будто распрямились, и дождь как будто повеселел.
- Что, Элиза?
- Хочется кричать: “0, достойнейшие, удачливые листочки верхушек эвкалипта, хлорофиллинки, смеющиеся над нашим мостом для полета рыб!” Но хочется молчать о деревьях, что мы растили там... на том берегу. А выросли голые столбы, похожие на телескопические антенны.
- Странно...
- Что это, мутация?
- Это другой берег. Но мутация не сильнее сна. Нельзя обмануть то, что не выше и не ниже, без корней и иголок. Что само обман. Не печалься, расцветут и столбы.
За белой горой - свобода падения, за вспышкой - океан ослепших звезд. И серая мышь одиночества, и допинг-волна встречи... Позади всё, и с этим покончено. С корабля на бал. Если мы - одно неделимое, значит должны притянуться друг к другу в темноте, а разглядеть лица в самом светлом зале, в танце ироничной любви, в открытом космосе внутри нас... с озерами родниковой воды, с бассейнами шампанских вин. Но к чистому зрелищу - разными путями... Сэм, золотой олень, пробирается сквозь неосязаемые дебри снов, маэстро - через симфонии звезд... Момма - вместе с ветром и вином, захватывая морские брызги, сквозь листву, пальцы и дым. Элиза - как взгляд, плавящий воск.
Рассвет увял, и в тишине открылась цветущая пропасть ночи. Ночь сделала финт и вернулась.
Затушенный рассвет и прерванное слово...
Непроявленность огня и окончания.
- Откройте окна. Мы пригласим ветер...
- Ветер свободен, Элиза. Но пусть он принесет удачу тем, кому она все еще нужна...- улыбнулся Момма.
В зале освещенная ночь. А за прозрачной стеной - контуры вечно-фиолетовых деревьев среди неизвестного времени года.
- Маэстро, возьмите бокал. За то, чтобы все звучало! - воскликнул профессор, упиваясь ночью.
- Мир звучит... как расстроенный рояль.
Белые свечи - лепестки света, пальцы Элизы - лепестки белого лотоса. И там, где нет света - неясные лица, незаконченные фразы... Но через незавершенность наша интимная связь с небесами.
Момма провел по воздуху рукой у ночного силуэта с лепестками лотоса:
- Элиза! Надень соломенную шляпку. Станцуем в сновидении спящего Сэма...
- А Сеня нарисует наш танец.
Танец в застывшем рисунке. Глоток коньяка в потоке реки жизни, тени Генри и Флойд - две печали и одна радость.
- Ты прошла по тропинке нарисованной жизни...
- А теперь моя жизнь - пульсации “кантри”.
Неожиданно погасли свечи... По играющим зеркалам, по матовым стенам пробежали тени. И с нарастающей силой обозначился инфраритм, вовлекая всех в танец теней. “Танец-пепел сжигает листья, танец-ветер - распыляет...”
Импульсы и тени. Вибрации тяжелых молекул, грани матовых огней, низкие удары тамбурина в затемненном зале. И в пространство выплескиваются вся страсть и нежность, все маски и ужасы ночи...
- Хочешь потанцевать с Князем Тьмы, Элиза?
- А он прекрасен?
- Он прекрасен как Сама смерть!...
За стенами отеля возникает резонанс. Танцующее эхо сливается с тяжелым вихрем, с неистовой рекой, выливающей жажду в океан. Живой космос доносит звуки высокого забвения, мантры околоземной вечности... И голос сердца обманут музыкой влюбленных в собственную иллюзию.
Оркестр стих. За стеклом осветилась лунная долина, неподвижные фигуры каменных львов... И в нас среди молчания зазвучали их голоса:
“Идолы вечного сна. Мы - идолы вечного сна...
Мы просыпаемся...”
- Они исчезают, - тихо произнесла Элиза.
- Они обречены. Я слышал: “Будете в камне всегда...” - ответил Сэм.
- А что нужно нам...?
- То, что созвучно с Голосом. И перед нами Путь. Но шаг влево, шаг... вправо.
Из камина вырвалось пламя, заливая лица кровью лунной ночи. Дух в огне...
- Маэстро, вы слышите зов?
- ... Призрак Замка говорит с нами. Истекает время. Проясняется Млечный Путь. Мы должны возвращаться.
- Мы еще не готовы... Прости нас, Призрак, прости нас, Сома, бог луны...
Прощание. Кружатся добрые вихри, прощаются звери, растения, ожившие портреты и сны... все люди, чтобы уйти навсегда. Оставив на губах миг прикосновения, в сердце - след исчезающих звуков.
Бал-фарс. Последняя попытка взлететь, держась за тонкие пальцы великолепной дамы, которая предста-вилась: “Иллюзия...” Прошлое - та же иллюзия.
Спой нам, Иллюзия, беспечно
О призрачных осенних вальсах,
О бесконечно ясных... снах.
Но не выдержать откровения, искренности на ярком свету, не выпустить руки. И ветер при свете луны продолжает приносить ослепшие письма-листья. Но мы остаемся в центре всех мест... Пусть и свечи, и призрачный бал... Хотя и центр - ошибка.
Из светло-облачного зала голоса:
- Вы слышите?...
- Что?
- Этот звук за горой напоминает вибрацию “рам-м...”
- Значит, наступает весна...
.................................
---- 4 ----
Д
ождь заплакал кожу улицы, а ночь скрыла холодные слезы дождя. Закрылась плавная граница тепла квартиры на седьмом небе от зоны ночного полумира. Но твердь прозрачна. И видно и шестое, и пятое небо...
Флойд мягко расположилась в доме, глядя на капли сквозь витражи и шелест листвы под ливнем. Замолчать и прислушаться. Но не спать...
- Не будем спать в эту ночь...- прошептало сознание.
Многое произошло за окном. Проехало авто, в газоне выросли грибы, в баре коньяк слился с кофе и музыкой... Мы словно тени. И ничего не изменилось в дальнем углу, и ничего не погасло наверху. Без закипающей прозы и тающего стиха. Те же люди, улицы, тротуары. Только деревья в бреду. И другие пещеры на берегу. Они живут, когда идет дождь, и дышат запасенным ветром.
- Голоса стали тише...
- Они изменились.
Не нужно действовать. Хочется затаиться фигурой в шахматной партии и покорно дожидаться ничьей. Дождь нескончаем. В нем слышны крики, оставшиеся с вечера. Мы еще слышим, откликаемся, чуть шевеля губами, а ничего не меняется... особенно. Время стоит на своем, так и мы во времени.
- Мы не против времени, да? Ведь оно уйдет само.
- Наверное, да. Хотя, иногда мы не хотим, чтобы оно тянуло нас за собой в свою игру.
- Мы наигрались... А теперь насладимся тишиной и покоем.
- Насладимся партией. Все ходы у нас записаны, лица сфотографированы, имена остались, и они нас любят.
- Жаль расставаться...
Люди покинули отель нашего сознания. И наше сознание перестало существовать в них. Мы одни. Теперь и наша очередь расставаться с сознанием, что мы вместе.
- Думаешь пора?
- Пора.
Так просто и беспредельно, и вечер, и дождь. Дожидаясь одного лишь слова. Одной серой тени на белой стене, похожей на сон... Или на бессонницу.
- Теперь мы прощаемся, чтобы встретиться у моря... на волнах...
- Может быть...
- И даже не прощаюсь. Рейс без взлета и без посадки. И место не указано на спинке кресла...
- Да, да, да! Не открывая глаз. И там в сером небе перья твоих крыльев, тени потухших парков...
- Да, Флойд. И дождь моих рук, которые не дадут тебе разбиться. Они помнят лед и пустоту разрыва с эфиром твоих пальцев.
- Ведь и это игра... Только в оцепенении можно спастись от разрыва.
Внизу нет прохожих, в небе нет птиц. Есть только эгоизм дождя. И пусть идет... месяц и больше. Пока на кухне не кончится кофе и сухарики из черного хлеба.
- Было много красок. Остались бледные акварели. Теперь можно подпереть подбородок и смотреть в окно... на тополя.
- Тогда спой.
- Слушай песню акварели, Генри...
Серая тень акварели
Коснулась кистью лица.
Тринадцатое - понедельник,
Дождь, дождь, дождь без конца...
Лошадь проковыляла мимо подъезда. Где-то все это было. Наверное, на другом витке спирали... Но теперь все равно. На улицу, под ливень... и в театральное кафе.
- ... Играем громко и протяжно...
Клавесин и саксофон. Знакомое лицо маэстро. Где же мы встречались? Музыка. Нотные знаки. Прикосновения и взгляды, волны застывшего воска. Я ничего не хочу соображать... за столиком у стены. Подсел толстяк с пивом. Философ...
- В этой свалке жизни мы все... под прицелом у скользкой тени, готовой выпустить снаряд, который накроет всех нас!
“Свалка жизни!” Игра, абстрактная свалка, где сплошная пьянь, где все потирают руки и лезут на сцену, забыв про режиссера.
Вынесли постановление в игривой форме, поправили воротнички, сделали респектабельный вид, гаркнули: “Э-ЭХ!”... Спят, все спят, как цуцики.
- Ты прав, старина. Иди играй...
В бессюжетном спектакле,
В беспредметном обмане
Играет главную роль... актер...
В театре без стен и сцены.
- ...В парнике чужих и своих тел. И мы без тел. Вспоминаем начало без начала, рождение первой клетки, сковавшей наши души...
“Пожалуй, еще кофе, и я вспомню...”
- Возвращаемся в естество плоти, на планету грешников и монахов, льдов и розариев...
“Прочь!” Мои и не мои шаги между мрамором ступеней и черной дырой выхода. В город, под дождь... Ноет проползающий троллейбус, несколько стертых лиц и до безобразия знакомый дом. Ключ. Тепло собственного тела, данного напрокат... В пух подушки.
Все мое со мной. Здесь, во мне. Не свинтить и не оторвать... Но что-то тускло в этой комнате. Как вкус простуды, тоски и бессонницы. На губах и в легких. Как онемевшая с рождения статуя в ночном парке, так и моя комната - зеркала и холод... В городе среди спящих.
Но есть еще таблетки от головной боли. Можно проглотить сразу полпачки. А когда пройдет, набрать номер и услышать сонный, как из свернувшегося бутона, голос..., который моментально проснется, изменит тембр, и по кабелю через АТС прольется нежность... И я искупаюсь. И подключусь параллельно к снам пассажиров поезда жизни. Ошибки их, а радость моя, потому что в снах все дети.
Мерцающие листья глаз,
Пожатие руки,
Объятие двух рук...
Слеза, слезоточивый газ,
Два стука в дверь... Тук... Тук...
Глубочайший вдох, в котором мое тело - пылинка... “0-го-го! Два часа ночи...” Девяносто один. Ноль. Ноль. Ноль...
- Ну как ты? ...Я? Всё и “да”, и “нет”... Не торопись..., не торопись превращать все жизни в одну...
Короткие гудки, фенобарбитал.
----------------------------------------------
Сюрреализм, в котором я один. Я нарисовался как мог, заснул как нинзя и направился в офис, плавно, почти невесомо скользя по тому же маршруту... В белых одеждах.
Сначала все решили, что я не в себе, но позже поняли. И все до одного пытались разбудить. Просто сочли своим долгом. А сами в летаргии из века в век.
Особенно, главный уж очень смешно жестикулировал, сотрясал воздух, грозился испортить карму... Даже написал какой-то приказ и подписался... левой рукой. Артист... Затем на большом совете все сами уснули, а я во время паузы вышел на сцену и сказал, что все они спят.
- Откройте глаза, взгляните сюрреалистически на мир!
- Еще неизвестно, кто спит, - прошептал совет. И я погрузился в сны до вечера.
По аллее, мимо серых углов, медленно и быстро... У бара я проснулся, заглянул внутрь и ничего не увидел. Кроме теней. Затем я проснулся у витрины с бриллиантами, на площади, в театре под “браво! бис!”, на ипподроме под топот копыт. И все зря. Нигде, ничего из несна. Все из “ничего не знаю”. Но как радостно ничего не знать, чтобы понять сразу все. Радость, неуправляемая по радио, незапертая в сейфе, принадлежит самой себе.
А я сюрреалистически один. И нет смысла что-то обозначать, если вокруг так же плавно и тихо, как круги на воде. Со сном тэт а тэт.
“Сто лет тебя не видел!” - шумное благословение в толпе. “Что?” Амфибией через реку и людей. Сквозь воду, воздух и яркие краски фетишизма. Поворот направо, поворот налево... Троллейбус ждет, чтобы сожрать дверью, подъезд с разинутым ртом... Просто запутаться в буквах и иероглифах... И нога заплетается за ногу.
“Привет...Проводить до угла?” Искрящиеся точки соприкосновения реальности и сюрреализма, тела, дыма, огня и духа.
Деревьям безразличен мой маршрут - они в полусне девяносто лет. Они неравнодушны к солнечным лучам. И прохожие оказались под лучами светлее.
“Вот оно!” - “Что оно?” - “0но...! Движение к снам!” В спальню к графине, к себе на хаус, на ощупь, и не уснуть. Где же я остановлюсь? Где я скажу “идеально”?!
Прибавляем обороты, хватит занудства... Впереди ослепительный путь...
- Алиса, держись крепче!
Сто... Сто двадцать. Нарастающий гул... Круче, острее... Сто пятьдесят... Двести! Набираем скорость, отрываемся от земли...! Авто загремел внизу по камням, а мы парим в облаках... к морю.
- Теперь можно смеяться...
- Можно все... И легче, чем птицы...!
- Смотри... Океан играет с нами в светотени.
В одной из жизней был танец на черной речке. Речка просветлела. Без связи и сигналов. Излучение из прошлого, достигшее океана...
- Что?
- Ничего... 0-очень упру-у-гий ве-е-тер!
- Лети выше, Алиса...
Была игра, внушающая победу. Без костей но на веревках. Одно лишь правило - значит правил нет. Игроков в игре-печали, как океанической любви к небесам. Без берегов. Теперь без берегов и моста.
- О, Посылающий Сны! Кто мы теперь?
- Океан отвечает: “Я есть время”.
А мы знаем и не знаем, где и как нам быть, быть ли вообще. Не находя и не ища, теряя крыло и единственный след, сжигая одежду и любовь. Но любовь не сгорает. Ее электросеть в электрических скатах, сила в молитве, обращенной из глубины... Летальная степень любви - растворение в прозрачном многоцветии океана без поиска спасения...
- Ах, кого благодарить за то, что не стало берегов и правил?
- Океану не нужна благодарность.
- А кому? Берегам?
- Да.
Мы - лишь трепет травы в поклонении вечному дереву жизни. Одна наивная жизнь в миллиардах опытных, в едином прорыве космического закона.
...Откровенное утро, рассыпающее по волнам сверкающий бисер света... А глаза медленно уходят под веки... Невесомый полет, взгляд не исчезает... Алиса - имя невесомости, сны - лица невесомости.
Подчиняясь ветру, прикасаясь к пенной волне... Но ни глаза, ни кожа не понимают ритма отраженной от поверхности тени. Океан жив! Но зачем мы взяли себя себе? Зачем назвали себя Личностью и отделились от стихии?
- Мы нарушили закон Единицы.
- А теперь, Алиса, исправим ошибку. Оставим свои три четверти воды, а остальное швырнем в пучину...
- И пусть эта “чекушка” якает себе на здоровье.
- Точно.
- Есть ли в этом хоть что-то?
- Не знаю. То, что несет нам свободу, похоже на воздух.
- Да. Это мне нужно. Я не смогу без этого дышать... и плыть. Ты поможешь с воздухом, с ветром?
- Если... тебя не снесет.
Отношение океана и капли. Религия радости, покоя и сна. Каждая капля рождает нас новыми и свежими... ежесекундно. Мы меняем цвет, умирая и воскресая, излучаем и поглощаем множества, а стремимся к един-ству. Отдаем свое до конца, блуждаем в тепле и хрустале, в законе и хаосе, в бардаке и изнеможении разлуки... Но даны себе раз и навсегда.
Страницы Священной Книги размыло дождем. Но Книга в руках.
- Помнишь?
- Помню. Остался твой образ и мое подобие.
- Значит вместе...? И не исчезало?
- А голоса беззвучны, как буквы. Какие они, Алиса?
- Какие?
- Наверное, теплые и чуткие. И простые. Разве они объяснимы словами? Смотри, наш Образ, на океан! Он меняет чувства, он уже готов подсказать нам ответ. Над волнами уже витает дух его откровения...
Где-то. Под луной и под солнцем. Коралловый остров погибших, влюбленных в застывшего в танце идола. “Идолы вечного сна. Мы - идолы вечного сна...”
- Очень знакомо...
- Наши жизни, наши ошибки. Шаг... влево, шаг... вправо.
Сердце ждет музыки, глаза ищут танец, утонув в черном сне океана... Искры мечутся в глубине, отражая ритм неба. Лекарство в танце. Главное, уловить вибрацию и попасть в такт, в такт... Чтобы взлететь и приблизиться к тому чистому тихому Взгляду...
Молчание. Ничем не затмить ночь. Никакой силой - и в тысячу львиных окровавленных когтей - не разорвать невидимую сеть молчания. Сила теряет свою роль. Остается белый дым, роль ангелов. Роль в молчании - даже не игра. Она без бутафора и без идола. И мы знаем об этой Высшей Роли. Это мистика, фата-моргана, свет неосуществимости. Жизнь и смерть одновременно.
- А мы полетим дальше с ветром. И никто больше не потребует нас для своих спектаклей...
- Остается увидеть будущее, Алиса. И в ветрах найти наш призрачный дом.
- Только жаль, что ничего не осталось от слов, от чувств...
- Осталось - наше признание в любви...
Глаза Алисы коснулись неба...
- Значит, мы не просто шли?
- Нет. Мы не просто шли... Мы кое-что поняли, - ответил Генри, глядя на закат солнца.
- И теперь уже не потеряем?
- Ни-ко-гда...
Среди волн моря, среди лунно-вечернего отчаяния на горизонте зажигаются первые звезды, сплетаются лучи всех взглядов... И птицы в полной тишине белыми крыльями пишут свое высокое признание, так же как осень пишет свою смерть на опавших листьях. И, если мы не просто молчим, значит этот свет приближается, выливаясь в слезы радости и потоки бесконечного рассвета.