В ПОИСКАХ УТРАЧЕННЫХ ИЛЛЮЗИЙ
1.
Фиолент (да и в целом Крым) является для нашей семьи местом почти сакральным. Начнём с того, что мой супруг Серёжа, окончив Высшее военно-морское инженерное училище в Петергофе, первое назначение получил именно на Фиолент и прослужил там полтора года. Небольшое лирическое отступление. Училище из Петергофа было временно переведено в Гатчину. Казармы располагались прямо в царском дворце (может быть, Павлу бы это понравилось: он ведь так любил играть в солдатиков). А у выпускников был такой обычай: перед финальным торжественным построением они коллективно шили огромную тельняшку, которую под покровом ночи надевали на бронзовую статую императора Павла. Начальство это не приветствовало, но смотрело сквозь пальцы: мальчишки есть мальчишки.
Я побывала на Фиоленте в возрасте тринадцати лет, вместе с мамой и маленьким братом. О ту пору там располагалась военная часть, посторонним вход был воспрещён, через КПП нас провёл мой троюродный брат – мичман Военно-морского флота Советского Союза. День был пасмурный, и это только добавляло романтики. Помню, как мы долго спускались по крутой выщербленной лестнице мимо монастырских стен (монастырь – как романтично!), весело пугаясь внезапно появлявшихся скальных наростов. Пляж был пуст, и это было прекрасно. Чёрная галька уходила в чёрную воду. Я ласточкой бросилась в эту пучину, и восторг, смешанный с каким-то священным ужасом, обуял меня. Я видела под собой чёрные камни разной величины, покрытые изумрудными водорослями. Я тогда грезила Древней Грецией, и казалось мне: то ли я сейчас услышу голос сирен, то ли сам Посейдон вынырнет из волн, потрясая золотым трезубцем. А ведь я тогда ничего не знала о Фиоленте – в историческом и мифологическом смыслах. Но, тем не менее, всей кожей чувствовала, что место это – особенное, и душа моя была очарована, упоена и восхищена. Я бы хотела на веки вечные остаться на этом пустынной пляже, наедине с небом, скалами и морской стихией…
Позади бурная московская юность. Позади двенадцать лет петербургского печального опыта. Позади карьера успешного литератора. В общем, кажется, всё – позади. Мне сорок пять лет. Русский народ, предавший Христа, давно подался в рассеянье, как в своё время народ еврейский, Христа не признавший. Но ни Испания, ни Болгария, ни Бразилия меня не манят. Меня манит Фиолент. Просматривая газету, я нахожу объявление о продаже дома на Фиоленте. Всего-то двадцать пять тысяч долларов – и мечта может сбыться! Говорю Серёже: «Знаешь, я поеду. Посмотрю, как там сейчас. Может, и переберёмся. Помнишь, что нам завещал великий Бродский:
Если выпало в империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря».
Сказано – сделано. Куплены билеты в Севастополь, забронирован номер в гостевом доме «София» - центр города, до пляжа двадцать минут ходьбы.
Есть одна загвоздка: Крым – давно уже не Россия, а незалежна Украина. Да, пока у нас с ними безвизовый режим, но что будет дальше? Политики с обеих сторон грозно надувают щёки. Это ж надо было Хрущёву подарить Крым Украине! Впрочем, своим дарил, да и в границах Советского Союза какое это имело значение… И вот Украина – заграница, и я беру с собой новенький загранпаспорт. Есть же и плюсы: не надо учить чужой язык – русский звучит в Украине так же, как в России. Да и места не просто знакомые, а почти родные – Крым исхожен вдоль и поперёк с рюкзаком за плечами. Затяжные московские зимы надоели до скрежета зубовного, так хочется жить у тёплого моря и подниматься утром не под грохот автотранспорта, а под крики чаек. К тому же, Крым – это же Таврида, то есть маленькая Греция. И в голове моей начали всплывать, как оказалось, не забытые греческие мифы – чёрт побери, меня в юности отношения между античными богами волновали гораздо больше, чем разборки между моими родственниками. Последние, говоря откровенно, меня совсем не интересовали. А вот любовь Афродиты и Адониса – это да! И, конечно, миф об андрогинах, к коим я себя причисляла. Греческое искусство – архитектуру и скульптуру – я считала непревзойдёнными, и считаю таковыми по сей день. Но кто мне скажет: кем на самом деле были греческие боги и куда они делись с приходом христианства? И вот ещё что интересно: все крупные поэты были, по сути, язычниками.
А может быть, я еду в Крым не столько за тем, чтобы присмотреть домик на море, сколько с тайной надеждой за счёт новых впечатлений найти некую внутреннюю опору. Долгое время такой опорой была вера в Бога. И вот её не стало. То есть я верю в существование Бога-Творца, но не Бога-Отца. Кажется, он давно забросил своё Творение, оставив всех нас на произвол судьбы. А мир лежит во зле и пропитан смертью. О смерти я с упорством золотоискателя думала всю зиму, и, казалось, она так близко, что я вижу весь её мерзкий арсенал пыточных орудий. Как с этим жить? Оказывается, можно. Можно заботиться о любимых, пить пиво и писать стихи. Memento mori, говорили древние римляне, что означает «помни о смерти». Видимо, я приговорена помнить об этом постоянно.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ФИОЛЕНТ
Я уйду постепенно,
скользя в забытье по ступеням
древней лестницы стёртой, ведущей на пляж Фиолента,
с крутизны нисходящей,
похожей на узкую ленту
из причёски античной купальщицы. Впрочем, истлели
и солёные косы, и оброненной ткани основа,
лишь уток, как белёсые кости, рассыпан по склону.
Как из бедных ракушек разорванное ожерелье
на зелёном велюре в шкатулке,
чьё донышко – море,
крышка – небо с лунным замком; обожая истории,
сочинённые Клио, щедро на такие подарки щербатое Время.
В волнах иссиня-чёрных –
удвоенных скал пантомима.
Та купальщица – я, и, быть может, ещё не однажды
я по лестнице древней спущусь и взойду,
лишь меняя одежды
век от века.
Но только – едва ли, и – мимо
златопёрого этого мифа, медвяного самообмана
в никуда, и вокруг – никого, только ветер.
Почему-то весной
неотвязнее мысли о смерти…
Это написано мною в 1988-ом году. И в неотвязных мыслях о смерти таится подспудное желание обрести-таки рай – на небе или же на Земле.
2.
Мне повезло с попутчицей. Пятидесятисемилетняя Людмила была не чужда поэзии, а куряка была такая же, как я. Мы то и дело выходили в тамбур, и курили по две сигареты подряд. Людмила была уроженка Севастополя, но училась в Москве, да так в Москве и осталась. Она была подтянута, моложава и в Крыму собиралась плавать с аквалангом. Работала она в московском Историческом музее. Рассказала, как пришла в православие после атеизма, йоги и экстрасенсорики.
- Пришла я к батюшке, - говорила она, - а он спрашивает: «По болезни или за смыслом жизни?» - Многие ведь из-за болезни начинают верить. – «За смыслом жизни!» - говорю. – «Понятно».
Мне же было не понятно, как за смыслом жизни можно идти к батюшке – это же церковный чиновник, не более того. Мне никогда не хотелось по вопросам веры общаться со священнослужителями. Мне думалось, что смысл жизни не может быть привнесён откуда-то извне, он должен вызреть в глубине твоей собственной экзистенции. Но я даже позавидовала Людмиле: как просто она решила этот вопрос, над которым веками бьются лучшие умы человечества. А может быть, лучшие умы – те, что придумывают стиральные машины, телесериалы и омолаживающие кремы. Хорошо бы не ломать голову над извечными проклятыми вопросами, а просто плыть по течению жизни, извлекая из этого плавания максимум удовольствий. Хорошо бы, да не получается. Даже если я, медитируя, на некоторое время отключаю мышление, на выходе из медитации меня встречают новые мысли. Нельзя убежать от проблем. На финише вас, уставшего, встретят новые и полные сил. Тем не менее, я еду в Севастополь, и это очень похоже на бегство.
Ночью нас разбудила российская таможня. У молодой девушки в форме было такое выражение лица, как будто она работала в Гестапо и собиралась сделать там хорошую карьеру.
- Смотреть в глаза! – злобно приказала она, изучая мой паспорт. «До чего же русские друг друга не любят!» - подумала я.
На украинской границе в купе вошёл мужчина и сказал:
- Ой, девчонки, извините, что разбудил. Работа такая. – Проштамповал наши документы и пожелал нам спокойной ночи. И сразу стало легче дышать.
3.
На вокзале в Севастополе меня встретил красивый русский парень (давно не видела я в Москве красивых русских парней), погрузил в машину мой нехитрый багаж, и мы поехали в «Софию». Я поняла, что совершенно забыла облик города, и смотрела на всё, как впервые. Белые малоэтажные домики под красной черепицей, тут и там возвышаются кипарисы. Мы то поднимались в гору, то скатывались с горы и, наконец, оказались среди сельских домиков, изредка перемежающихся ампирными особняками (те и другие – за глухими заборами). Ничего себе центр города! Шофёр открыл калитку своим ключом, и мы вошли во владения господ Котовых. По крутой лестнице спустились во внутренний двор. Прислуга (видно было, что это не хозяйка) провела меня в мой номер. Каморка около семи квадратов. Деревянный топчан с матрасом, зеркало и шкафчик. Правда, санузел в номере, спасибо и на этом. Холодильник в предбаннике один на всех, как и микроволновка на веранде. Я бросила вещи на топчан и вышла на воздух. Двор был прекрасен. В нем имелся бассейн с ярко-голубой водой. Возле бассейна стояли два деревянным шезлонга, белый пластмассовый стол с такими же креслами. По периметру размещались глиняные кадки с растениями. Кроме того, росла агава, по стенам кудрявились виноградные лозы, а прямо возле столика высился кипарис. Я уселась в кресло, отпила «пепси» из припасённой бутылки и закурила сигарету. И вдруг ощутила, что голова моя совершенно пуста. Ветер Тавриды выдул из неё все мысли. Состояние было очень необычное, и я некоторое время его изучала, пытаясь сообразить, хорошо это или плохо. Но уж точно хорошо было глядеть на кипарис, на сказочно голубую воду и смачно затягиваться сигаретой. Приятно было и то, что вокруг не было ни души – все постояльцы, видимо, грелись на пляже. А мне сейчас этого совсем не хотелось: хотелось сидеть вот так, с пустой головой, в пустынном же дворике и смотреть на воду. Можно бесконечно смотреть на воду, на то, как играет любимый котёнок, и на то, как любимый муж читает газету.
Однако, блаженство моё длилось недолго. У меня же ни единой гривны! И я даже не знаю, где здесь обменный пункт. И не знаю, где купить продукты. А есть-то захочется обязательно – так уж устроено это бренное тело. Да и пива бы не мешало купить на вечер – отметить, так сказать, прибытие на священную землю античных богов. Что же делать? А ничего. Сидеть и ждать, пока кто-нибудь из двуногих появится. Я сходила в свой номер, достала из сумки книгу Диогена Лаэртского и уселась на прежнее место.
«Фалес началом всего полагал воду, а мир считал одушевлённым и полным божеств. А изречения его известны такие:
Древнее всего сущего – бог, ибо он не рождён.
Прекраснее всего – мир, ибо он творение бога.
Больше всего – пространство, ибо оно объемлет всё.
Быстрее всего – ум, ибо он обегает всё.
Сильнее всего – неизбежность, ибо она властвует всем.
Мудрее всего – время, ибо оно раскрывает всё».
Вот это да! С такой мудростью и не поспоришь. А идея верховного бога и сотворения мира без всякого иудейского влияния? И всё-таки греческие боги умирали. И куда же они уходили? В голове опять образовалось полное безмыслие. Я закурила, любуясь кипарисом. И вдруг вспомнила старую песенку: «Куда уходит детство, в какие города?» И на мотив этой песенки вдруг стали нанизываться строчки:
Куда уходят боги,
в какие города?
Пора нам делать ноги
отсюдова туда.
Там лилии не вянут,
не молкнут соловьи.
Там все объектом станут
для чьей-нибудь любви.
Аэдов вдохновенных
признание там ждёт.
Есть Острова Блаженных!
А глобус нагло врёт!
Вот не ожидала так быстро получить ответ на свой вопрос! И пока я его записывала на клочке бумаги, ко мне подошла красивая брюнетка лет сорока, в короткой юбочке и в сандалиях.
- Здравствуйте! Вы, наверное, Элла? Меня зовут Наталья, я здесь хозяйка. Нормально устроились? Я вам должна отдать сдачу с вашего аванса, который вы нам перевели.
И она отсчитала мне сотню гривен. Вот оно, спасение!
- А где здесь ближайший продуктовый магазин? – спросила я. – И как добраться до пляжа?
Наталья частично словами, но больше жестами показала, как дойти до магазина.
- А там сядете на автобус и доедете до пляжа.
Опять обман! Написано же было у них в рекламе, что до пляжа можно дойти пешком. Но я не стала начинать общение с местным населением со скандала. Ладно, доеду как-нибудь. Сначала надо провизией запастись.
Как отличить вымысел от правды? Что если так называемые «мифы Древней Греции» - реальные истории? Археологи-профессионалы не верили Гомеру, а любитель Шлиман поверил – и нашёл Трою. Так же и с иными мирами. Странно было бы, если бы они были легко доступны. Где сокровище – там чудовище. Иные миры могут быть видимы духовным оком, а наше зрение, увы, грубо материально. Но как же хочется увидеть хотя бы полоску света под запертой дверью!
Я нацепила на спину рюкзачок и отправилась на поиски пропитания. Поднялась по крутой лесенке, вышла за калитку и пошла по пыльной просёлочной дороге в направлении, указанном Натальей. И тут меня стали донимать местные собаки. Вообще-то я не боюсь собак, но эти выглядели очень уж недружелюбно. Ну, понятно, я же здесь чужая. Собаки подходили ко мне вплотную, придирчиво обнюхивали мою длинную юбку, заглядывали мне в лицо маленькими злыми глазками. Я старалась не выдавать своей неприязни, шла неторопливо и спокойно, но дорога показалась мне бесконечно длинной. Наконец-то я увидела шоссе, и с губ у меня сорвался вздох облегчения. Посмотрела на часы: я шла сорок минут! Как же я пойду обратно с полным рюкзаком продуктов? Я уже не та могучая девушка, которая путешествовала по России с рюкзаком в два пуда весом – мужики крякали, поднимая этот рюкзак. Да и магазина что-то не видно.
Я подошла к автобусной остановке и обнаружила продуктовый ларёк. Купила только необходимое: йогурт на завтрак, колбасную нарезку и вместительную бутылку пива на вечер. Вспомнила про собак. Пойти бы другой дорогой, но страшно заблудиться. Ехать на пляж мне совсем не хотелось. Что я, моря не видела? И Чёрное, и Азовское, и Балтийское (с трёх сторон), и Баренцево, и Белое.
4.
Я кое-как доковыляла до «Софии» и расположилась за уже присвоенным мною столиком. Над городом смеркалось. Включился свет во дворе и подсветка в бассейне. Красотища! Кипарис и агавы превратились в собственные тени. В гостевой дом стали возвращаться постояльцы, приветливо здоровались, и меня ничуть не смущало, что я сижу с сигаретой и пивом на всеобщем обозрении. Два существа кошачьей породы, белые, как лунный свет, медленно прошли мимо бассейна и скрылись в темноте. Прямо как Орфей и Эвридика, выходящие из царства Аида.
Темнота не опустилась, а упала на город. И сразу стало холодно. Оказывается, в Севастополе в сентябре такие перепады температуры – обычное дело. Я надела сперва свитер, а потом и куртку. И вдруг передо мной возникла стройная дева в купальнике. В вечернем сумраке её тело казалось фарфоровым. Она спустилась по лесенке в бассейн и поплыла. А я-то, глупая, думала, что бассейн – только для эстетики. Девушка плавала умело и красиво, как настоящая нереида. «А люди – это те же боги», - пронеслось у меня в голове. Я опустила руку в бассейн – вода была ледяная. Нет, на подвиги меня не тянет.
Постояльцы «Софии» разбредались по номерам, но несколько человек обосновались на веранде с включёнными ноутбуками. Они общались по Скайпу с родственниками, делились с ними впечатлениями от прошедшего дня. А я в эпоху Интернета и всеобщей сотовой связи тосковала по Древней Греции с её простой утварью, простой одеждой и богами, так похожими на людей.
Впрочем, зря, наверное, я о ней тосковала. Женщине и там было несладко. Она мало чем отличалась от рабыни. Свободными были только гетеры, но и они ведь вынуждены были промышлять проституцией. Мужская тирания невыносима. Но ведь планета Земля – богиня Гея, женщина, питающая всех, кто на ней обитает. А мужской технический прогресс насилует Землю, уничтожает природу, а значит, и женское начало. Неспроста – и к сожалению – эмансипированные женщины стараются во всем походить на мужчин. А ведь в эпоху матриархата мы владели знаниями о Земле – живой Земле, - знаниями, которые только теперь начинают отрывочно всплывать и именуются эзотерикой и магией. Когда ты яснослышащий, тебе не нужен сотовый телефон. Когда ты ясновидящий, тебе не нужны телескоп, телевизор и Скайп. Когда ты знаешь целебные травы и кристаллы – не нужны ни хирургия, ни трансплантология.
А от жаровен сквозь уют
горящие затрещины?
Не любят – бьют, и любят – бьют,
бьют женщину.
Но чист её высокий свет,
отважный и божественный.
Религий – нет, знамений – нет.
Есть
Женщина!.. –
писал Андрей Вознесенский. И он действительно боготворил женщину, и Зою свою – боготворил. И это зачтётся светлой и смелой его душе.
Почему мы до сих пор верим еврейской байке о том, что женщина по отношению к мужчине вторична? Как может быть вторичным то, что рождает жизнь? Но мы так же верим в еврейский анекдот о Моисеевых заповедях. А как же, скажите, до Моисея жили великие цивилизации Китая, Индии, Вавилонии и Египта? А как – ещё раньше – жила Атлантида? «Мало ли, что люди скажут. Не всему же нужно верить», - увещевал профессор Стравинский поэта Ивана Бездомного в психиатрической клинике.
5.
Утром Наталья застала меня за тем самым столиком. Я пила кофе и курила сигарету, наслаждаясь и тем, и другим. «Если утром нельзя выпить кофе и выкурить сигарету, зачем вообще жить?» - завещал нам великий Бродский.
- Ребята предлагают обзорную экскурсию по городу. – Сказала Наталья. - Поедете?
Всего пятьдесят гривен.
У меня как раз осталась такая сумма. Вот, думаю, заодно и деньги обменяю.
- Поеду! – сказала я решительно.
- После обеда машина отвезёт вас на площадь Нахимова. Там всех заберёт микроавтобус.
Отлично, думаю. А пока позагораю в шезлонге у бассейна.
Лежу я в шезлонге и думаю. Ну, зачем я ублажаю это бренное тело? Всё равно оно попадёт на стол червям. Или будет сожжено в печи крематория, и эти миндалевидные глаза, эти скульптурные руки, вся эта античная стать поместится в одну очень компактную урну. А чего бы мне хотелось? А вот чего. Когда Шелли отдыхал на средиземноморской вилле лорда Байрона, он предпринял рискованное ночное плаванье и утонул. Тело нашли. Лорд Байрон соорудил на морском берегу погребальный костёр, на котором сжёг тело своего бедного друга. И пусть в наше время это кажется диким. Шелли и Байрон – мои братья по крови. Кроме того, в индийском городе Варанаси именно так и поступают с покойниками: сжигают их тела на берегу Ганга, а то, что осталось, бросают в воду. Черви вызывают у меня отвращение, печь крематория – клаустрофобию, а вот быть сожжённой на открытом воздухе – это просто мечта. Потому что даже домик на Фиоленте – это временно, это не навсегда. Умирать всё равно придётся.
Едва я успела выпить бульон, сотворённый из бульонного кубика, и съесть остатки колбасы, как пришла обещанная машина. Я обожаю ездить на машине. Если бы было возможно, так бы и провела всю жизнь, делая остановки в интересных местах.
Я вышла из машины на площади Нахимова, огляделась и почувствовала мощный прилив радости. Genius loci города Севастополя был лёгок и крылат. Синего микроавтобуса нигде не видно. Значит, у меня есть время. А вот и банк. Я обменяла доллары на гривны, обогнула здание банка и увидела море. Море автоматически вызывает восторг. Синее до зелени море, чистое голубое небо и любимый памятник затопленным кораблям. Облокотившись на перила набережной, я некоторое время упивалась этой дивной картиной. И, конечно, бросила в воду гривенник – чтобы когда-нибудь снова сюда вернуться.
Синий микроавтобус колесил по городу, делая остановки возле достопримечательностей. Рафинадная белизна зданий и обилие зелени радовали глаз. Да и море то и дело весело подмигивало своей бирюзовою радужкой. Пропорции зданий, тужившиеся походить на античность, оставляли желать лучшего, но южный город всё равно очаровывал. И не верилось, что полвека назад он лежал в руинах – не было слышно даже слабого отзвука воплей грозного бога Ареса. После экскурсии мы вернулись на площадь Нахимова, все выбрались из машины и отправились гулять, я же решила вернуться в «Софию». По дороге обратилась к водителю не с просьбой, а почти с мольбой:
- Давайте заедем в какой-нибудь супермаркет. Обещаю, что пробуду там не больше десяти минут.
- Нет проблем.
По магазину я пронеслась, как вихрь. Набрала продуктов и пива на всю неделю. И тут с ужасом подумала: а что если водитель меня обманул и уехал? Как же я всё это дотащу? Но синий микроавтобус поджидал меня у выхода. Мне хотелось расцеловать шофёра, но я только пискнула «спасибо».
Долгое время я жила, как птенец в скорлупе. И эта скорлупа создавала потрясающее чувство защищённости и безопасности. Но случилось так, что скорлупка моя треснула и рассыпалась в пыль. Да, я вышла на новый уровень осознанности и свободы, но потеряла чувство защищённости. Индус сказал бы, что у меня осталось слишком мало майи (иллюзии), а чтобы жить в этом мире, майя необходима. Как же хочется обратно в скорлупу! Да, я птенец, но какой – орлёнок или цыплёнок? Скорее второе, ибо чувствую близость не небес, а вертела. Я помню юношеское чувство какой-то очарованности собственным бытием, интуитивной убеждённости, что всё будет хорошо. А сейчас передо мною грубая материя, обречённая на распад. И ничего другого. Христос воскрес во плоти – но ведь в это надо верить, а где же взять веру, если она улетучилась, как дым от сигареты?
А может быть, правы те, кто верит в перерождение – индусы и буддисты? Буддисты даже наглядно описывают этот процесс. Сознание человека после смерти тела попадает в промежуточное состояние бардо. И если, согласно карме, человеку суждено снова возродиться в человеческом облике, его сознание в бардо начинает видеть совокупляющиеся пары. Оно выбирает подходящую пару, входит в тело женщины через анальное отверстие (sic!) и объединятся с оплодотворённой яйцеклеткой. После чего погружается в глубокий сон и просыпается уже в ребёнке. Вот и древние греки верили в метемпсихоз. И христиане верили до поры до времени. Если мы приходим на Землю для того, чтобы учиться, одной жизни и правда маловато. Бахаи решили этот вопрос, не прибегая к идее перерождения. Согласно их убеждениям, помимо нашего мира существуют миры других уровней, и, умирая, мы просто переходим в следующий класс. Таким образом, смерть – это всего лишь последний звонок в конце учебного года. И вдруг в моём мозгу, как зарница в вечернем небе, вспыхнуло двустишие:
В своих пределах мир необъясним,
и смысл жизни прячется – за ним.
Господи, чем я занимаюсь вместо того, чтобы просто наслаждаться крымским бархатным сезоном? Я пошла в свой номер, надела купальник, прошлёпала босиком через двор и рухнула «солдатиком» в бассейн, подняв тучу брызг. Ледяная вода обожгла моё тело, и я завопила от неожиданности и восторга. Я плавала, ныряла, кувыркалась, била ладонями по воде, хохотала и пускала фонтанчики. Когда я выбралась, наконец, на сушу, увидела на веранде двух парней, застывших в стоп-кадре с пивом в руках и с выпученными глазами. Чинно проходя мимо них обратно в свой номер, я произнесла веско и назидательно:
- Никто не знает путей Будды! – и едва сдержалась, чтоб не расхохотаться.
6.
Утром, съев йогурт и выкурив полпачки сигарет, я отправилась в древний город Херсонес. От «Софии» рискнула пойти другой дорогой, не там, где собаки. И удивительно быстро нашла автобусную остановку. Пока ждала автобуса, вспомнила песню Галича:
А первой чумак, он в Севастополе,
он там, чёрт чудной, Херсонес копал,
он копал, чумак, что ни попадя,
и на полный срок в лагеря попал.
И жену его, и сынка его,
и старуху-мать, чтоб молчала, ****ь,
чтобы знали все, что заказано
нашу родину с-под низа копать.
Сталинский режим был геноцидом русского народа силами того же народа. Между тем, в нынешней, в очередной раз обезумевшей России некоторые ратуют за канонизацию кровавого чудовища Джугашвили. А вот Советский Союз рухнул в одну ночь без треска и грохота. И без крови. Это настоящее чудо, прецедента в истории просто нет. Хвала Горбачёву – он крутанул колесо истории в нужном направлении. И какие потоки ненависти выливаются сейчас на него! Нет, эта страна никогда хорошо жить не будет.
Вот он, Херсонес. Я иду по его узким улочкам, благоговейно прикасаясь к серым камням, из которых выложены стены домов. Я впервые в городе; которому две с половиной тысячи лет. И в лицо мне веет не просто древностью – вечностью веет,
и становится сладко и жутко одновременно. Может быть, в одной из прошлых жизней я обитала именно здесь. Кем я была? Конечно, жрицей. Вот они, колонны храма. Я прикасаюсь к ним губами – и – быть не может! – чувствую ответный поцелуй. А вот и амфоры. Что в них было? Зерно, вино, драгоценная мирра.
Мирром царским волну кудрей,
Грудь облив благовоньями,
С нами ляжешь и ты – вечерять и петь.
И прекрасной своей рукой
Пирный кубок протянешь мне:
Хмель медвяный подруге я в кубок лью… -
эти строчки «фиалкокудрой» Сапфо врезались в память ещё в юности. А вот и она сама – прекрасная лесбианка, - в голубой тунике, в лёгких сандалиях, с венком из пышного плюща на чёрных кудрях. Ах, нет, это просто тень от кипариса, который покачивает ветер. Или это – моя тень?
А вот и море. Оно здесь особенное. Не синее, не чёрное, а голубовато-зеленоватое. Помню, в детстве у нас были карандаши «цвета морской волны». Это был мой любимый цвет. На пляже есть кое-какой народ, но мне кажется, я здесь одна. Сбрасываю одежду и некоторое время стою, обдуваемая солёным йодистым ветром. Я чувствую себя юной девушкой, а потом и вовсе теряю свои очертания. Я бросаюсь ласточкой в тёплые волны, а может быть, я бегу по волнам к горизонту всё дальше и дальше, окрылённо и свободно…
Белозубость прибоя сменяется мрачной гримасой,
и опять, и опять, ибо неутомимо
море с вечно взволнованной зыбкою массой
тяжких вод, чья бессменна в веках пантомима.
Я была здесь ребёнком и отроковицей,
юной девушкой, далее - зрелой матроной.
Наглядеться нельзя, как нельзя и напиться.
Можно только под солнечной яркой короной
ощутить себя кем-то, причастным стихии:
нереидой, сиреной, морскою царевной, -
и принять эту влагу, как лучшую схиму
под невидимых родичей хор громопевный.
Кипарисы и скалы в лозе виноградной -
это всё вертикаль, здесь же царство иное -
царство горизонтали, смертельно отрадной,
равнодушной к людью и усилиям Ноя.
Реки - образы времени. Время - стоусто.
Но и трёх-то времен для двуногого - много.
И любая река пробирается к устью -
к морю - к влажной метафоре смерти и Бога,
единицы в n-степени. О, Единица,
жажду в тебя я уверовать снова!
Я плыву к горизонту. Я, малая, слиться
с необъятным в объятиях мощных готова...
7.
Утром я разговорилась с Натальей. Выяснилось, что она из Омска, а её муж Владимир – из Мурманска. Я не стала спрашивать, откуда у них такое большое хозяйство в виде гостевого дома, который, на самом деле, состоит из трёх домов.
- Хорошо, - говорю, тут у вас. Курортный город…
- Да какой там курортный! Ничего же не делается. Пляжами никто не занимается – ни расширением, и организацией. Правительство-то у нас сидит в Нью-Йорке. – Это она пошутила по поводу проамериканской политики Украины. – А не хотите квартирку здесь купить? Иностранцам запрещено, но я сведу вас с надёжным человеком, он купит недвижимость на своё имя, а потом по дарственной передаст вам. Здесь все так делают.
- Да, хотелось бы купить домик на Фиоленте.
- Нет проблем! А вы почему одна приехали?
- Муж остался дома с котёнком. Котёнок для нас – как ребёнок.
- Ну, и взяли бы с собой!
- Очень уж нежная она, моя Сашка. Это будет такой стресс для неё… Я сегодня хотела бы попасть на Фиолент. Только не хочу ехать общественным транспортом. Вы не могли бы заказать мне машину? Даю двести гривен.
- Ну, это много! Сейчас позвоню Андрею, спрошу, сколько он возьмёт.
Андрей запросил сто пятьдесят. Туда и обратно, с прогулкой по Фиоленту. Здешняя дешевизна просто поразительна.
- Готовьтесь, он скоро приедет! – сказала Наталья. – Между прочим, очень красивый парень. – Она посмотрела на меня со значением. Откуда ей было знать, что я - монахиня в миру.
На старости лет я бы ушла в монастырь. Только в мужской. Бабы – дуры, с ними говорить не о чем. А с мужиками поговорить приятно, особенно с монахами, которые приставать не будут.
Андрей и правда бы очень красив. Чуть выше меня ростом, широкоплечий кудрявый брюнет лет тридцати пяти. «Адонис», - подумала я, но ничего не шевельнулось ниже пояса. Я залезла на переднее сиденье новенького джипа, и мы тронулись. Собаки провожали нас злыми глазами. Видимо, злились, что им до меня не добраться.
Мы ехали и болтали о том, о сём. Интересно, что все русские в Севастополе говорят про Украину «наша страна». А в России в это время активно муссируется идея объединения с Украиной.
Город оказался совсем не маленьким, но мы, наконец-то, выбрались за его пределы. За время пути Андрей успел рассказать мне о Фиоленте столько всего, чего я и знать не знала. Место действительно было особенное и сакральное.
По обе стороны дороги протянулось городское кладбище, но думать о смерти совсем не хотелось. И вот – мы прибыли.
Народу на Фиоленте было, как на демонстрации в День Победы. Военная часть давно покинула эти места, КПП уже не существовало, и огромная толпа засасывалась на знаменитую лестницу, как паста в тюбик. Мне совершенно не хотелось сливаться с этой толпой. Некогда пустынная территория наверху была застроена дачами под самый обрыв. Дачи стояли, как солдаты строем, или как надгробия на кладбище, которое мы только что проехали. Ни деревца, ни кустика, плотная застройка окна в окна. Нет, я не хочу здесь жить. Даже если мне даром дадут здесь домик. Кажется, ничего не осталось от того, прежнего Фиолента, Фиолента моей юности и моей мечты.
- Поехали обратно! – решительно сказала я Андрею.
- Да что вы! – удивился он. – Давайте всё-таки прогуляемся.
- Пить очень хочется! – у меня действительно пересохла глотка.
- У меня есть «пепси», хотите?
Я сделала несколько больших глотков и немного успокоилась. Мы пошли в направлении, противоположном движению толпы, и вскоре оказались в относительном уединении. Сели на край обрыва, свесив ноги в пропасть. И тут у меня дыхание перехватило от открывшегося передо мною великолепия.
Море было не просто синее – оно было малахитовое. Скалы были не просто бирюзовые – они были золотые. Голубое небо было жемчужным. А света было столько, что казалось, воздух можно пить, как молоко. Я, как раньше на Херсонесе, потеряла свои очертания. От меня осталась только непрерывно звучащая высокая нота абсолютного счастья. Так бы и сидеть здесь века и века…
Я очнулась: Андрей взял меня на руку.
- Не хотел вас беспокоить, но вы уже целый час сидите без движения. Признаться, я испугался.
- Знаете, я давно практикую медитацию. – Попыталась я объяснить то, что не имело объяснений.
Я поднялась со своего места, отряхнула джинсы и бодро сказала:
- Поехали!
8.
Утром я проснулась совершенно больная. Лёгкие издавали хрипы и стоны. Горло болело так, что хотелось плакать. А до отъезда еще трое суток. Нет, я не выдержу. Валяться трое суток на топчане, от которого у меня и так уже болят все кости, да ещё без всякой помощи – нет, это невозможно. Что же делать? Билетов на поезд сейчас не купишь. Остаётся самолёт. Так это ещё надо доехать до Симферополя. Господи, как же всё ужасно! И Натальи что-то не видно. Я поднялась по лесенке, заглянула на веранду. Там прислуга гладила бельё.
- Дайте мне, пожалуйста, телефон Натальи, - взмолилась я. – Это срочно.
- Я ей сейчас сама позвоню, она приедет минут через двадцать.
Я села за свой любимый столик, закурила сигарету и стала ждать. Я сильно нервничала, и голубая вода бассейна уже не радовала глаз. Мне нестерпимо хотелось домой – к моему Серёже и моей Сашке. Только бы улететь! Во что бы то ни стало!
Через двадцать минут и правда появилась Наталья. Я объяснила ей ситуацию.
- Сейчас позвоню мужу, мы попробуем вам помочь. – сказала Наталья и достала телефон.
Через час я уже неслась в машине в сторону Симферополя. Билет на самолёт был заказан через Интернет. Для меня это было внове, и я навязчиво думала: вот приеду в аэропорт, а никакого билета нет, и что делать? И вдруг вспомнила старинную военную песню:
Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь,
и поэтому, знаю, со мной ничего не случится.
С билетом всё было в порядке, я прошла регистрацию и погрузилась в самолёт без тени обычного в таких случаях страха. Дорогой Серёжа, рыцарь моего печального образа, дорогая моя Александра, святой мой котёнок, я долечу, обязательно долечу! Потому что самое приятное во всех путешествиях – это возвращение домой. А рай – это дом, где ждут тебя твои любимые.
Фиолент
Фиолент в переводе с греческого означает «земля богов»,
но живут здесь дачники - сверху, внизу - монахи.
Здесь приносила в жертву незадачливых моряков
изгнанница Ифигения (алтарь был варьянтом плахи).
Здесь после странствий высадился на брег
апостол Андрей Первозванный. Не удивлюсь я,
если к этим же скалам когда-то пристал ковчег.
Господи Иисусе,
не удивлюсь, если тебе Магдалина была женой
и продолжился род твой в обычных людях.
Может, кто-то из них обитает вот здесь вот, над крутизной
лестницы древней, и Понт перед ним на блюде.
Толстый монах открывает ворота. Гривну ему даю,
чтобы увидеть то, что и так мне снится:
море и скалы, - чтоб постоять на крутом краю
и по щербатой лестнице в рай спуститься
мимо дубов и пиний, и монастырских стен
(маячками для ангелов теплятся свечи),
мимо житейских дрязг, неудач и схем.
Солнце Тавриды страстно целует плечи.
Белые чайки над Яшмовым пляжем кричат.
Белою чайкою катер качают волны.
Может быть, я никогда не вернусь назад,
были бы лишь монастырские бочки полны
сладким кагором, и верою - души, что будет всё
здесь и в посмертии слажено доброй волей,
что повернётся истории колесо
в сторону счастья. Доколе вопить «доколе?»?
Станет планета блаженной землёю богов.
Сон Фиолента? Да сбудется! Сладостный нектар Гебе
черпать для нас - и не вычерпать из золотых берегов.
В волнах танцует дельфин, словно ангел в небе.
Странно подумать, что где-то идут дожди,
падают жёлтые листья и льются слёзы.
Понт благодатный внушает мне: подожди,
будут ещё апрели и будут розы!
На Фиоленте света избыточно вещество.
И не боюсь я доли российской вдовой,
потому что море - сосуд свободы, и из него
я отхлебнула вдоволь.
Май 2013