Вот и отгремели красочные салюты нашего самого великого праздника.
Великолепный парад на Красной площади, замечательное выступление президента..
Нужно ли в этот радостный день вспоминать о том насколько на самом деле страшной была эта война, нужна ли нам вообще эта горькая военная правда?
Во всяком случае я не раз слышал что те кто действительно прошёл через самое пекло войны (а значит и выжили просто чудом..) совсем не любили об этом вспоминать...
И вдруг я случайно прочитал военные стихи поэта - фроновика Леонида Серого. Неизгладимое впечатление! Вот она правда, которую мудрые ветераны часто не хотели нам говорить. А может зря? А может мы не отдали бы так просто то, за что они заплатили неимоверную цену?!
КУРСКАЯ ДУГА.
Я не хожу на утренники в школу,
Чтоб ложу ветеранов "украшать",
Хоть каждый год весной, для протокола,
Меня не забывают приглашать.
Теряюсь я, когда, при всём народе,
Мне задаёт вопросы пионер
Об орденах, что заслужил на фронте
И о моих медалях. Например,
Мне сложно объясниться - как награду
Я получил за Курскую дугу,
Врать не хочу, а горестную правду
Рассказывать детишкам не могу.
Рассказ о Курске – горькая пилюля.
Мне в сорок третьем быть там "повезло"
С шестнадцатого жаркого июля
И по двадцать четвёртое число.
Там, загнанная в гиблые болота,
Удерживая вражеский напор,
Уткнулась мордой матушка пехота
В брусничный малахитовый ковёр.
Ведь не расскажешь детям, в самом деле,
Как умер Сашка, корчась и хрипя.
Как девять дней мы ничего не ели,
Не спали и ходили под себя.
Как к нам приполз посыльный от комбата,
Приказ о награждении достал,
Привстал, спросил – "Ну как вы тут, ребята?"
И снайперскую пулю схлопотал.
Как немцы вновь и вновь атаковали
Спокойно, методично, день за днем,
А в паузах в болото трамбовали
Нас миномётным навесным огнём.
Как, ползая вдоль нашей обороны,
Я, сквозь голодный, войлочный туман,
Среди червей выискивал патроны
В карманах неживых однополчан.
Спустя неделю мне уже казалось,
Что пролежу в болоте до седин,
Что никого в России не осталось
И я воюю с немцами один.
В конце, уже без ориентировки,
Стрелял по силуэтам вдалеке.
Остались от меня – прицел винтовки,
Да напряженный палец на курке…
Так я и бился с немцем – по-пластунски.
И мне ужасно стыдно оттого,
Что для победы под Великим Курском
Я, в сущности, не сделал ничего.
Смотрю, как рассуждает о наградах
Какой-нибудь седой, почтенный муж,
Как истреблял он тысячами гадов
Из пулемётов, танков и катюш,
Как гордо, боль и страх превозмогая,
Громил он ненавистного врага.
Наверное ещё одна, другая,
Была в России Курская дуга.
ПОЭМА О КУСОЧКАХ
После суток тяжелого жуткого боя
У котла животами урчали стрелки.
Кашевар дядя Вася командовал строем,
Разливая наваристый борщ в котелки.
Полк от вкусного духа слюною давился,
А когда мой черёд подошел, наконец,
Кашевар дядя Вася всерьёз удивился,
- Ну-ка, кто там у нас!? Левка! Жив сорванец!
- Вот скажи, - говорил он, солдат потешая,
- Вот скажи мне, когда тебя все же убьют?
- Дядя Вася, а чем я тебе-то мешаю?
- Чем мешаешь?! Ну, как же!! Корми тебя тут!
И состроив на "лике" суровую мину
Всё бубнил и бубнил, и под свой монолог
Всё ловил поварёшкой кусочки конины
И всё складывал, складывал мне в котелок.
Я шептал – Ну товарищ сержант, неудобно…
Дядя Вася, ну совестно перед братвой.
Он в ответ веселился – Зато, брат, съедобно!
Неудобно ему. Ешь, покаместь живой!
- Может, с доброй жратвы, подрастёшь хоть немного.
Ишь ты мелкий какой, чисто как воробей.
Да в такого попасть фрицы просто не могут!
Потому-то ты Левка и есть – неубей.
И стрелки, с кем мурыжил пехотную долю,
С кем дружил, с кем десятки смертей пережил,
Говорили, шутя - Не красней, лопай вволю.
Уминай Неубей, ты того… заслужил.
Я, усевшись на пень под разлапистой елью,
Слушал, как оживала душа, трепеща,
Разливаясь теплом под промокшей шинелью
После каждой проглоченной ложки борща.
Разомлев, отогревшись как дома на печке,
Через край котелка я остатки цедил…
Так ко мне, с той поры, и пристало словечко
То, которым меня кашевар наградил.
Рядовой Неубей был прилежным солдатом.
Хоть меня Неубеем весь полк называл,
Я с весны в сорок третьем, по май в сорок пятом
Убивал-убивал, убивал-убивал…
Чем сильнее старею, тем чаще мне снится,
Как, в землистых шинелях на белом снегу,
Мной застреленных немцев бредут вереницы.
Просыпаюсь и долго уснуть не могу,
И не греют меня боевые награды
От холодной глухой полуночной тоски…
Дядю Васю убило случайным снарядом.
Разорвало, его и котел на куски.
Черниговская поэма.
Под светом утренних полупрозрачных звёзд
Горел Чернигов от гвардейских миномётов.
Чуть слева щерил железнодорожный мост
Стальные зубы искорёженных пролётов.
И лёжа там, в кустах, на берегу речном,
Я ощущал, как став зыбуче-неспокойной,
Планета билась и ходила ходуном
От двухминутной артподдержки дальнобойной.
Земля стонала и, дрожа до глубины,
Как дети, прячась под подушку головою,
Пыталась спрятаться от ужаса войны
Под опадающей осеннею листвою…
Сапёры ночью постарались, как могли –
Спилив на брёвна близлежащие дубравы,
Ценою жизней, под обстрелом, навели
Через Десну всего две нитки переправы.
Но хорошо - Десна-река не широка.
Огромный плюс в игре со смертью в кошки-мышки.
Есть даже мели для последнего броска
После короткой двухминутной передышки.
Ну всё стрелки. Теперь - кому что суждено.
Пошла зелёная ракета. С богом! Черти.
Кому на правый берег – в бой, кому на дно,
Кому к бессмертию, кому к безвестной смерти.
И началось!... На спинах скатками шинель,
Скатилась вниз пехота темными валами,
Кто по мосткам, кто просто вплавь, кто через мель,
Держа оружие повыше над волнами.
Их артиллерия проснулась вдалеке –
"Благоприятного" момента ждали, гады.
Взревели гаубицы, целясь по реке,
Завыли следом минометные снаряды
И стали, нашей артиллерии в ответ,
Кромсать атаку мясорубкою фугасной.
В Десне осенняя вода сменила цвет,
За полминуты боя став кроваво-красной.
Глаза от грохота давило из глазниц,
От гари солнце восходящее поблекло.
Весь Дантов ад – приют изнеженных девиц,
Курорт на море, по сравненью с этим пеклом.
Ошмётки мяса с неба сыпались как град,
Дыханье взрывов било - не вздохнуть не охнуть.
Я не боялся угодить, там, под снаряд,
Я, там, боялся от разрыва сердца сдохнуть.
И, плохо плавая, помчался на мостки –
Мне интуиция дорогу подсказала,
А там вода столбами взрывов из реки
Кувшинки под ноги охапками бросала.
Вот это месиво солдат и подвело!
Мир справа лопнул, закатив мне оплеуху,
И по траве в одно мгновение смело
Меня взрывной волной с настила словно муху.
Я, уцепившись за бревенчатый каркас,
От потрясения в себя пришёл не сразу.
Упавших в воду не спасать – таков приказ,
А на войне не обсуждаются приказы.
И смутно, сквозь полусознательный туман
Смотрел – как, в чистеньком и новеньком мундире,
Вдоль по пустым уже мосткам шел капитан,
Небрежно, так, как на прогулке или в тире.
Он широко на брёвнах ноги расставлял,
А по погонам судя, был из "комитета",
И в тех, кто мешкал иль сознание терял,
Он, целясь в головы, стрелял из пистолета.
Быть может, смелость выставляя напоказ,
Он, исполняя долг, слегка перестарался,
Наверно кто-то дал ему такой приказ,
А он приказы обсуждать не собирался…
Поток холодный мне сознанье воскресил,
И я дышать старался медленно и ровно,
Мне надо было накопить побольше сил,
Чтобы залезть на неотёсанные брёвна.
Вцепиться некуда, но надо заползти,
Тянуть нельзя. Любой вояка понимает –
Снаряд, упавший в воду метрах в двадцати,
Волной подводной весь хребет переломает.
Я не успел… А капитан не опоздал.
Ну, вот и всё, ребята - песенка допета…
А он стоял спокойно и чего-то ждал,
Направив в голову мне дуло пистолета.
Не знаю, чья рука, какие голоса,
Его надолго удержали от расстрела.
Я смерти очень много раз глядел в глаза,
А тут - она в мои внимательно смотрела…
Врешь, не возьмешь! Мне слишком рано на погост!
Во много худших переделках я не сгинул,
И, захрипев, винтовку бросил на помост,
И, матерясь, туда же тело перекинул.
Осталось малое - догнать однополчан.
Теперь уж, коли не убьют, так будем живы.
Я прокричал ему - Спасибо капитан!
А он с усмешкой - Ладно, не за что, служивый!
И я, пригнувшись, через поле, напрямик,
Вслед за идущей в бой дивизией помчался.
А капитан тот, был решительный мужик
И под ударами разрывов не склонялся.
Он, не спеша и не скрываясь от огня,
Пошел спокойно по своим делам кровавым.
Не знаю, что тогда заставило меня
Вновь оглянуться в направленье переправы -
Мостки пусты. Ведь фронт такое место, где
Геройство - глупость, для войны мы все букашки.
Мой капитан уже барахтался в воде,
Не потеряв красивой новенькой фуражки.
Неповезло. Тут больше нечего сказать.
Он, бултыхаясь, что-то крикнуть мне пытался,
Но был приказ - упавших в воду не спасать,
А я приказы нарушать не собирался.
Он должен сам, он очень смелый капитан…
Я не могу… Хоть он меня и не обидел…
Река столбом! Он крови выплюнув фонтан,
Ушёл под воду, больше я его не видел…
Пехота вырвалась из полосы огня,
И улеглись в реке следы водоворотов,
А в первой линии окопов шла резня,
Хоть сволочная, но привычная работа.
Забили всех. В атаке пленных не берут,
Не из жестокости, а в целях обороны –
Они ведь, с дури-то, и в спину нам пальнут.
Ну и, конечно, экономили патроны.
Мы не боялись этим бога прогневить,
В полку собрались пообстрелянные братцы –
Умели фрицу и на психику давить,
А если надо, и бездушными казаться.
Об этих методах не говорит устав,
Такому учатся под пулями, не в школе.
Мы, на ковер травы гранаты побросав,
Прорвали узкие проходы в минном поле.
Ну а потом, чтобы врага пробил озноб,
Поотхватив штыками быстро и умело,
Швырнули в дальний неприятельский окоп
От немцев руки и… другие части тела…
Чернигов взяли двадцать первого числа.
Немного нервов немцы нам потеребили
В сплетеньях железнодорожного узла,
Но мы к двенадцати часам и их добили.
Потом, когда расположились на привал,
Я прочитал в газете фронтовой, армейской,
Приказ - дивизии, в которой воевал,
Присвоить звание Черниговской Гвардейской,
За то, что Гитлеру устроили "капкан",
За то, что фрицев "малой кровью" победили,
А чуть пониже - мой знакомый капитан,
Его, как водится, посмертно наградили…
Враг уничтожен. Мертвецы не оживут.
А победители вовек не унывали.
Сентябрь в Черниговщине "вэрэсьнем" зовут,
По мне, его бы лучше "злотэнем" назвали.
Я тихо млел и, на вечерний теплый свет,
Блаженно щурился под золотым каштаном.
Как сладко жить, когда тебе шестнадцать лет!
А капитан?... Да ладно, бог с ним, с капитаном.
Был у него приказ и у меня приказ.
В стране Советской капитанов не убудет.
А кто был прав тогда, кто виноват из нас,
На небесах теперь пусть кто-нибудь рассудит.
РОКАДА
Рокада, рокада, ремень автомата,
Жара, нескончаемо длятся часы,
Рокада — простой коридор для солдата,
Дорога вдоль прифронтовой полосы.
Рокада, рокада, перебазировка,
Мозги растопились на солнце, как воск,
Меняет позиции вся группировка,
Скрываемая концентрация войск.
Рокада, рокада, колонны на марше,
И все понимают в полуденный зной —
Там, где появился прославленный маршал,
Там будет победа любою ценой.
Рокада, рокада мне душу тревожит,
Известно из опыта из моего —
Прославленный маршал в могилы положит
Пять наших советских на их одного.
Рокада, рокада, журчат перекаты
Красивой реки под названием Прут,
Идут бесконечною лентой солдаты,
Которые знают, что завтра умрут.
ВЫСОТА 208
Нас, пацанов, на фронт попавших в мае,
В голодную военную весну,
Собрали в старом мельничном сарае,
Довольных, что успели на войну.
Нам долго, обстоятельно внушали
То, что победа уж недалеко,
При нашей мощности огня и стали
Мы разгромим их просто и легко.
Потом всю ночь везли по лесостепи,
Стараясь тишину не нарушать,
И приказали растянуться в цепи,
Лежать, молчать, и даже не дышать.
А утром под весенним небосводом
Наш ротный закричал: “Сынки! Вперё-ё-ё-д!”
И мы пошли, пригнувшись, взвод за взводом,
И стали умирать за взводом взвод.
Ещё вчера нам люди без погонов,
Без званий и медалей боевых,
Раздали каждому по пять патронов
И “мосинку” одну на пятерых.
А там шесть пулеметов щерят дула,
А там на каждом метре автомат,
И жутким, леденящим душу гулом
Висел над полем наш предсмертный мат.
Я помню — шел, дрожа, под красным флагом
И что-то там у Господа просил,
И, хоть была команда — только шагом,
Не выдержал, рванул что было сил.
Я мчался с истерической усмешкой,
Ныряя в горы трупов головой.
И вскакивал, и снова перебежкой,
И удивлялся, что ещё живой.
Стелился в поле недобитым волком,
Петлял как заяц на сыром лугу,
И все казалось — бестолку, без толку,
И все казалось — нет, не добегу.
Ну, а когда вдруг удалось ввалиться
В чужой окоп отчаянным броском,
Я первому попавшемуся фрицу
В лицо ударил просто кулаком.
Ударил изо всей мальчишьей силы.
В тот майский день всем так хотелось жить!
Меня как в лихорадке колотило
В попытках “шмайсер” перезарядить.
Я рвал рожок из чрева автомата
И бормотал “твою мать!.. твою мать!..”
И, наконец, нажал на то что надо,
Хоть и успел все ногти поломать.
В тот миг, который вечностью казался,
Направив ствол в испуганный оскал,
Я, прохрипев: “Ну что, урод, дождался?!” —
Нажал гашетку и не отпускал.
Потом никак не мог остановиться —
Всё по окопам как в кошмаре шёл.
И в страхом перекошенные лица
Стрелял, пока не раскалился ствол…
Нам было не до Родины-Отчизны,
Хоть это может даже и грешно,
Там как-то было не до героизма,
Который демонстрируют в кино.
Там убивали, озверев от жути,
Под майским солнцем в ясных небесах,
Друг друга перепуганные люди,
От ужаса седея на глазах.
И, хоть мы с той высотки отступили,
Мне этот бой запомнился навек.
Весь полк наш орденами наградили.
Всех выживших — семнадцать человек.
Я, помня “нашу мощь огня и стали”,
Всё думал: “Как же так! Ну как же так!”
Светло глядел на нас с портрета Сталин
И улыбался ласково. Мудак.
БЛИНДАЖ
Двадцать один ноль пять, довольно темновато.
Что в этом блиндаже? — Сам чёрт не разберёт.
Гранату бы туда. Да кончились гранаты.
И старшина, кивнув, скомандовал: “Вперёд!”
Дышала холодком угрюмая пещера,
И я нырнул в неё, как в омут, с головой.
(Четыре мужика — немецких офицера,
И крохотный пацан — советский рядовой.)
Я замер на момент, пытаясь присмотреться,
Дал очередь на звук и снова кувырком.
Вертелся в темноте среди вопящих немцев
Злым шестнадцатилетним маленьким хорьком.
И в этой пляске смерти, в автоматном гуле,
Я инстинктивно краем слуха отмечал,
Как чмокали во плоть вонзавшиеся пули,
Как, умирая, кто-то “О, майн гот!” кричал.
Всё стихло. Старшина с трофейной зажигалкой
Вошел и огонёк поднял над головой,
Высвечивая окровавленную свалку.
И одного в углу, что был ещё живой,
Зажав дыру в груди, смотрел тоскливым взглядом
И широко открыл в беззвучном крике рот…
Ударил я его по голове прикладом.
За пережитый страх… За батю… За народ…
Потом мне, как-то вдруг, так захотелось к маме,
Что пусть меня простит отечество моё.
Я пил из кружки спирт, стуча о край зубами,
И слышал разговор сквозь полузабытьё:
— Не надо, лейтенант, пусть парень отоспится.
Я сам ему налил, он раньше-то не пил.
Он в блиндаже сейчас… троих матёрых фрицев…
И одного прикладом до смерти забил…
Закончилась война, я, слава богу, выжил.
Нет с западного фронта больше новостей.
Я сам построил дом с резным коньком на крыше.
И посадил свой сад. И вырастил детей.
Я плакал от потерь и праздновал удачи,
Но только до сих пор живёт в моей душе —
В науке убивать поднаторевший мальчик,
Стреляющий на шорох в тёмном блиндаже.
Вы не найдёте сейчас этих стихов на странице поэта "стихи-ру", мне пришлось искать их по всем уголкам интернета. (вспомнилось "рукописи не горят!")
Поразительно что нашлись люди грубо осудившие эти стихи поэта - фронтовика Леонида Серого, ушедшего в шестнадцать лет на фронт. И он навсегда удалил их со своей страницы...
Мне кажется что в этом проявляется симптом заболевания которым болеет всё наше общество. Мы запутались в лживых сказках! И принимая их за правду делаем не то что надо бы было делать.. Настоящая правда как и скрытая основа настоящего лекарства иногда бывает горькой, но именно эта "горечь" и лечит.. Поэтому мне кажется что эти стихи необходимо прочитать всем. С ДНЁМ ПОБЕДЫ!