Утро. Утро в поезде. Пять, шесть... хрен разберёт. Тихий зевок, и рука, на фоне трясущейся койки.
"Моя рука." - подумал Лохматый, грустно разглядывая свои же пальцы.
Он уже в который раз просыпался, вытягивая её. Не потому, что хотел. Просто...
В голове резко стрельнуло, и он присел, потирая макушку.
Так начиналось почти каждое его утро. Многие люди, поговаривают, очень скучают по давним друзьям перед сном. Витя же ощущал их болезненную нехватку, скорее, в начале дня. Как раз таки, в пять-шесть. Он и проспаться то всю жизнь привык от боли.
Сначала, толчки из неоткуда, в пять утра - время ухода отца. Потом, пекущие глаза, а иногда и слезоточивость - за матерью. И третье, рука. Он протягивал её, тому, кто, через всё, стал даже дороже родителей. Протягивал её тогда, когда поздно было уже протягивать.
Смерть никогда не бывает красивой, на самом то деле. И этот эпизод был мало похож на те, что в сериалах. Развевающиеся по ветру волосы, стильно намалёванные ранения, играющие лицом персонажи, выкрики, и философские высказывания.... нет. Лицо было разбито некрасиво, кричать в такой ситуации, Лохматый не мог, кидать фразочки тоже, так что, просто протягивал руку, и... может, это тогда даже не имело смысла. Ведь друг уже упал.
"Ха-ха! Ты такой смешной, когда унываешь! - сказал как-то тот, не подумав.
"Прям обхохочешься - толкнул его тогда Крылов - Иди уже."
"Оставь меня, старуха, я..."
"Я могу и ударить."
"Да ла-а-адно. - приятель, более серьёзно, потрепал его - Я же тебя утешаю."
"Как полегчало-то!!!"
"Ну. Ты как хочешь, конечно. Но, когда грустно - нужно радоваться своим друзьям"
"Их, иногда, не бывает, когда грустно."
"Чушь! Я буду с тобой всегда!"
"Когда-то, и..."
Он снова звучно засмеялся.
"Это ты девчонкам прочеши. Пока смерть, мол, нас не разлучит. А друзей - друзей и это не отдаляет. Вот что я скажу"
Плацкарт. Витя встал, убрался, умылся, сел снова. Время пролетало незаметно.
Вот и Одесса. Родной город. Место, где жила душа, мечта, и родители друга. Ах да... конечно, если забыть про него. Которого никто не забывал ещё. Федьку.
А на дворе 2018-тый. Сорок четыре... да, это возраст.
Если не считать коротких пересечений, они с вожаком, грубо утверждая, восемнадцать лет не виделись. Как же всё изменилось вокруг.
И он сам, наверняка, тоже. Когда-то действительно "лохматый" теперь был коротко подстрижен, весьма невесел, и, ко всему - предводитель гопников. Вот уж не ожидали? Но объяснения займут не один лист. Скажу только, что не было громче поступка, чем этот, и... что ещё... легче всего изничтожить, если возглавить. Пожалуй, так.
Крылов вышел на улицу, в своём типичном прикиде, совсем не вызывающим у местных доверия.
Молодёжь, в расцвете своего временеи, быстро повесила табличку: "Бандит". Некоторые, даже, его испугались, отвернулись, может быть. А те, кто посильнее - презрительно фыркнули.
Да и что тут сказать. Никто из нас, именно нас с вами, никогда с уверенностью не сможет догадаться, какой человек скрывается под такой курткой. И, что кроет в себе душа рядового бандита, преступника... зачем он это делает? Никто.
Очередной выпендрёжный малявка, девяти-десяти лет, прошёлся совсем мимо. В руках торчали деньги.
- Гони сюда.
- А то что?
- А то сам заберу.
Быстро пхнув его рукой, взял их. Исчез в толпе.
А через какое-то время, у старенькой, сгорбленной бабушки, возле миски с копейками, появились деньги. И у бомжа Васютки. (Давешний бомж. Всегда спасибо говорит, и так радуется... Видели ведь?)
Остальное пошло на такси. Автбусы ещё не вышли.
Лохматый брёл меж деревьев, и до трассы, всё отчётливе вспоминая прошлые времена.
Вот он, возвращается из больницы. В который раз. К тогда ещё живой маме...
- Эй? - Витя оборачивается назад, услышав непонятные шорохи - Это ты?
- Ага. - друг выходит из-за дерева - Надеялся, ты не заметишь.
- Пха-хах... зачем же. Зачем за мной ходить?
- Да кто тебя знает. Вдруг сдохнешь по дороге.
- Ты спятил.
- В курсе, как же. Это, между прочим, очень интересно, когда ты видишь, а тебя - нет. Как ты вычислил?
- Тебя? Не знаю. Просто, с самого начала, чувствовалось, что ты за мной идёшь.
- Ай не ври. Наверно, я на ветку наступил.
- Это тоже. Хотя, чувак, тебя и впрямь не видно... как ты умудряешься?
- За деревьями прячусь! - он засмеялся.
Ноги сами по себе отказались ходить. Руки задрожали. Самое ужасное, я забыл вам сказать. Что он всегда, всегда-всегда чувствовал, когда Хрюша ходит за ним. А после похорон, это чувство в разы обострилось.
Он слышал неровное дыхание кого-то ещё, когда был один, он дотрагивался до зеркала, в темноте, и чувствовал чужую руку.
В мозгах отчётливо соображалось, что это травма, помешательство, однако... он не хотел её лечить.
И только изредка, как например, сейчас, вдруг останавливался.
Останавливался, и тихо шептал:
"Эй... За каким ты деревом?"