– Старики на демонстрации несут плакат: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!».
– Вы что, рехнулись? Когда у вас было детство, Сталина ещё и на свете не было!
– За то и спасибо.
Рассказанный Мишей запретный анекдот поначалу немного развеселил Витьку. Но Миша ушёл – и мимолётное веселье ушло вместе с ним. В самом деле, чего уж тут смешного? Антисоветчина самая настоящая, да и только! Как вообще могло прийти такое в голову: просить рассказать анекдот про товарища Сталина? Да без него давно бы уж нам всем кранты… Но пять лет лагерей за анекдот – всё-таки как-то многовато. Нужно было выговор дать Мишкиному отцу, или, там, премии лишить, что ли… Так размышлял Витька, а думы его плавно перетекали на ситуацию с собственным батей. Штрафбат! Всего лишь за правдивое письмо о войне. Эх, папка; уж лучше бы ты нам вовсе писем не слал! Так кто же всё-таки отнёс отцовское письмо в НКВД? Мишу Витька сразу исключил. Оставались ещё два подселенца, живущие в доме: Семён и Степан. Кто-то из них. Надо будет держать при них язык за зубами.
Ранняя осень позолотила дерева за околицей. Ещё сентябрь, и Витьке кажется, что он будет длиться вечно. Но, как ни гони мысли о проклятой зиме, а она всё ближе, ближе. Все люди будто привыкли к постоянному чувству голода. Но зимой всё совсем по-другому. Когда холод продирает кости, голод заявляет о себе громче. Холод и голод – два вечных спутника военной зимы.
Ребята вновь всё свободное время посвящали заготовке дров. Уходили они в расположенный неподалёку за железной дорогой лес. Топорами вырубали нетолстые деревья, распиливали их и таскали на плечах по домам. Делали это украдкой, чтоб не попасться начальству на глаза. Нелегко приходилось полуголодному мальчишке! Но Витька знал, что такое настоящие лесозаготовки, проходящие в деревнях Кировской области. Вот где по-настоящему тяжко! Там люди трудились от темна до темна, заготавливая дрова для отапливания городских предприятий и учреждений, а также древесину для промышленных нужд. И кто трудился? Да те же дети и женщины, даже беременные. Им лишь за месяц до родов отпуск давали, а через месяц после рождения ребёнка труженица обязана была вновь выйти на работу.
Чуть дальше, за переездом через железную дорогу несла свои чистые прозрачные воды неширокая речушка Люльченка, которую все местные жители от мала до велика прозывали Юрченкой. Место очень живописное. Аромат трав и луговых цветов, растущих по берегам, дурманил голову. Моста через речушку не было, обычно телеги переезжали её вброд, да и глубины-то там от силы до колена.
Сразу за речкой, на просторной поляне, располагалось стрельбище. Тут наспех учили стрелять из винтовки призванных в Красную Армию новобранцев перед отправкой на фронт. Там же постигали азы воинского мастерства молоденькие 15-16-летние ребята, проходившие курс всеобщего военного обучения – ВСЕВОБУЧ. Их тоже готовили, чтобы они смогли, когда придёт время, заменить на фронте убитых отцов и старших братьев. Когда на полигоне шли стрельбы, на дороге выставляли вооружённых часовых. Они перекрывали движение, чтобы какая-нибудь, случайно проезжающая телега не попала вдруг под шальную пулю.
На этом самом стрельбище Витёк с товарищами время от времени собирал отстрелянные свинцовые пули, переплавлял их на рыболовные грузила. А некоторые отчаянные ребята из тех, что похулиганистей, отливали из свинца налитухи, которые брали с собой на вечёрки в соседние деревни на случай драки стенка на стенку. Тяжёлая налитуха зажималась в кулак, чтобы усилить удар. Витьке-то в таких делах ещё участвовать не доводилось, а ребята, что на пару лет постарше, хаживали задирать на местных и в Лянгасы, и в Верещагины, и в Подозерье. Правда, с началом войны для этой дурной забавы и сил и времени поубавилось. Но редко-редко, а и такое случалось.
***
Однажды Витька сунул в печь сковороду с использованными пулями для переплавки. Проделывал сей трюк он не впервой и считал себя большим специалистом в этом искусстве. Бабушка с мамой ворчали:
– Скоро ли ты уже от этих пуль отвяжешься? Лико чо, всю сковороду испортил!
– Да, сынко, надо бы тебе делом заняться. Хоть снова на завод пробовать подрядиться.
– Дак не берут. Сказали же – мал, на будущий год, мол, прийти, – нехотя оправдывался Витёк. Мальчишка вспомнил, каких трудов ему стоило успокоить маму и бабушку, когда он впервые пытался отправить сковороду с пулями в печь. Как долго объяснял им, что пули те отстрелянные и, значит, не взорвутся. А сейчас ничего, привыкли, ворчат только малость. Витька заулыбался, как вдруг…
Вначале из печи выпорхнула ослепительная вспышка пламени. Тут же прогремел оглушительный взрыв. Казалось, дом рухнет. Витёк зажмурился и только слышал приглушённые звоном, стоящим в ушах, причитания бабушки:
– Батюшки-святы! Чуть не угробил нас всех…
Витька приоткрыл глаза. Воздух в доме наполнился какой-то дымкой. Из катящейся кастрюли растекалась по полу, дымясь, мучная завариха. Мама, всплеснув руками, застыла на месте с раскрытым ртом. Но хуже всего другое. Ужас объял Витьку, когда увидел он трещину, расколовшую их спасительницу-печь сверху донизу. Мальчишка желал провалиться сквозь землю. Опомнившись, мама промолвила:
– Ну… Вот и поужинали. Очень сытно!
Всезнающий Мишка Зорин после предположил, что Витьке в сковороду каким-то образом попала разрывная пуля, почему-то не сработавшая во время стрельбы.
Витьке тогда влетело по первое число. А на следующий день мама вернулась домой со справкой из райисполкома. В справке той выражалась убедительная просьба к начальству завода № 32: изыскать возможность устроить Витю на лёгкий труд, несмотря на его слишком юный возраст, так как семья их находится в бедственном положении, отец на фронте, а Витька является самым старшим из пяти детей.
С этой-то самой справкой, подложив в отцовские сапоги тряпок, чтобы казаться выше, взрослее, направился Витёк в очередной раз пытаться устроиться на завод. Справа от проходной, в нескольких шагах от заводского забора примостилось небольшое одноэтажное наспех выстроенное деревянное здание. В нём и размещался отдел найма и увольнения. Зайдя в комнату к начальнику отдела, товарищу Малышеву, Витька, как мог, расправил плечи, вытянулся повыше и напустил на себя серьёзный, озабоченный вид, чтобы казаться старше.
– Опять ты, – недовольно гаркнул начальник. – Сказано ведь было: через год, не раньше.
– А вы, Николай Дмитрич, вот, гляньте, – Витька протянул заветную бумажку.
Начальник отдела с кислой миной на лице долго вертел документ, качая головой, что-то прикидывал.
– Когда же тебе хоть тринадцать-то годиков стукнет?
– Уже скоро, в этом году исполнится, – отвечал Витёк, вытягиваясь изо всех сил.
– Так когда же?
– 30 декабря, – теряя надежду, выдохнул мальчишка.
– Да-а-а. А сегодня ещё только 16 сентября! – покряхтев да повздыхав, начальник отдела найма и увольнения принялся названивать начальнику штаба военно-учебного пункта завода № 32 товарищу Иванову.
Вскоре тот явился сам, чтобы собственными глазами посмотреть на будущего подчинённого. Его разговор с Витькой был коротким. Расспросив, что да как, предложил он пареньку должность курьера при штабе. Витёк слушал – и не верил своим ушам: его наконец-то берут на работу! Товарищ Иванов строго предупредил об ответственности доверяемой Витьке службы; тем паче, время-то военное. Сказал, что нужно будет в точности исполнять приказы начальства. Пообещал оклад 211 рублей и талоны на рабочую пайку, которую недавно увеличили до 800 граммов хлеба (в целых два раза больше, чем до этого давали на Витьку, как на иждивенца!).
***
Не чуя ног под собой, летел Витька домой. Ещё бы; отныне он – самостоятельный взрослый человек. Оклад, конечно, небольшой. Витька знал, что двухсотграммовая пайка хлеба продаётся с рук рублей за 30–40, так что на его 211 рублей в месяц особо не разгуляешься. Но зато взрослая рабочая хлебная норма – это уже существенная помощь семье. А место работы-то какое! Штаб военно-учебного пункта! Звучит, ого-го! Это же, как-никак, с армией связано. Скажи кому, не поверят!
Окрылённый, влетел Витька в избу, на ходу сбрасывая с уставших ног сапоги с надоевшими тряпками. Ему так хотелось поскорее похвастаться перед всеми домашними своим назначением, но дома никого не было. Редко такое случалось. Мама, понятно, на работе. А бабушка, видно, тоже по каким-то делам ушла. В таких случаях маленьких детей отдавали на присмотр пожилой соседке.
Вдруг из бабушкиного угла донёсся тихий шорох. Витёк насторожился. Вор? Парнишка осторожно подбирался к цветастой занавеске, отделявшей бабушкин угол. «Я же теперь почти военный, при штабе как-никак состою», – мысленно подбадривал себя Витька, но это как-то мало помогало. Сердце, колотившееся всё быстрее, хотело выскочить из груди. Ещё один шорох. Точно, там кто-то прячется. Собравшись с духом, как в атаку, бросился Витька на занавеску, желая резко откинуть её. Но вместо этого запутался в ней и, обёрнутый занавеской, с криком шлёпнулся на того, кто там прятался. Орали оба. И Витька, и тот человек, на которого он свалился.
Чуть успокоившись, распутавшись, увидал Витёк перед собой не менее перепуганного, чем он сам, Степана, одного из их подселенцев. С облегчением Витька выдохнул:
– А я д-думал, что в-вор к нам з-забрался.
– М-монетка з-закатилась, а я искать п-полез, – оправдывался Степан.
Эпизод этот быстро забылся. Ведь вскоре вернулась бабушка с детьми, мама пришла с работы, затем появились и остальные подселенцы, Семён и Миша. Витька всем рассказывал про свою важную должность. Все за него радовались и поздравляли.
Где-то через пару недель улыбающаяся почтальонша протянула Витьке драгоценный бумажный треугольник. Письмо от бати. «Ух, как здорово! Надо папке написать, что я теперь сам работаю, в штабе!», – думал Витька, разворачивая листок.
«Здравствуйте, дорогие мои, любимые мама, жена, дети. Пишу вам моё последнее письмо. Нашу штрафную роту вывели на передовую. Завтра рано утром пойдём в атаку на немецкий укрепрайон. Будем искупать кровью вину перед Родиной. Шансов остаться в живых у меня нету. Не первый день здесь продолжается мясорубка. Так что, когда вы прочитаете это письмо, меня уже не будет. Ещё в середине зимы подошли мы ко Ржеву; думали, с ходу его возьмём. Но так до сих пор ничего и не вышло. Сколько народу тут погибло – не сосчитать. Непрерывно здесь идут кровавые бои за каждый куст, за каждую кочку, за какой-нибудь давно разрушенный сарай, которые переходит то к нам, то снова к немцам. Не знаю, будет ли когда-нибудь всему этому конец. А для меня конец уже близок. Что такое ад, я теперь знаю. Может, на том свете будет легче. Нет у меня перед завтрашним боем ни страха, ни тревоги. Пойдём в атаку за Родину, за Сталина! Так надо.
Так прощайте, родные мои, и простите, что не дал вам всё то хорошее, что мог дать. Думал, всё впереди, успеется. А теперь, стоя на краю, понимаю, как важна была каждая минутка, проведённая с вами. Живите за меня и не поминайте лихом. Прощайте».
ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕЙ ГЛАВЕ...