Часть III Ответ молчания. Помнить — значит жить.
Глава 5
Гибнущая надежда, отозвалась болью в сердце. Одно большое сердце, вместившее в себя светлый образ вдруг начавшей меркнуть памяти, дрогнуло, сжалось в мучительном спазме и рванулось в неудержимом порыве вниз к проклятой, колышащейся, обрятшей пробуждение зыби.
Они должны все погибнуть. Они посмели хотеть невозможного. Никто из них не должен отсюда уйти. Пусть делают выбор между жизнью и неизбежностью. Кто дал право посягать на принадлежащее только одному, подобиям сознания, лишенным девствия? Свершившееся да будет вечным! Память принадлежит тому, кто в состоянии удержать её всю целиком, ибо она неразрывна в своём движении, в своём потоке. Но есть то, непостижимое ими, никогда не будущее принадлежать им. Им, стремящимся отобрать. Кто посягает на право, достоин возмездия. Закон Жизни вмещает в себе великое многообразие сути вещей. Разнообразие в подобии потока знания. И только владеющий знанием способен нести его. Вот ответ дерзким, посмевшим нарушить запрет. Плод, рождённый силой страдания, сильнее искушённого стремления! Только Он достоин награды – памяти. Природа познания да пребудет в вечном преобладании над искушением дерзости! И да свершится неотвратимое в ходе необходимости! Забвение да падёт на дерзнувших возомнить о своём праве. Забвение немощных, забвение страждущих. Страждущих в неведении своего безумия бессознательного обретения. Пусть познают свою немощь, обретут сознанием ложную цель оскудения утраты. Первый удар нанесён, это был только первый удар. Какой долгий путь нужно было преодолеть к нему! Сколько нужно было выстрадать во имя этого. Пусть же видят то, что должны. Великая Мать Дрожащая Зыбь отозвалась на зов, исполнила волю просящего. И да распадётся их единство, и пусть его разрушит создавшая его своим именем. Скоро она обретёт союз равновесия сама в себе и воссоединится с своим покровителем, ибо время ожиданий прошло.
Этот бесконечный путь! Путь стремления к познанию: незримый, осязаемый, зовущий в глубины безмолвия, в глубины великого Молчания. Как мало порой надо для обретения чистого знания. Всего лишь, поток мысли в молчании. И тогда зрение ума парит в высотах над облаками сомнений, в стремительных вихрях времени. Жертва воздаяния была совершена, и осталось лишь соединить в себе неувядающий дар. Кто испытал это хоть раз, имеет право владеть силой потока. Имеет право позвать, принять, освободить. И пусть это лишь малая часть, но эта малая часть владеет всем остальным. Клеветники пусть клевещут, пусть завидуют завистники, но им не остановить силу несущую воссоздание красоты единения девственности. А первопричина пусть исполнится в безучасности согласия. Она уже сказала своё слово прежде самого слова, прежде безмолвия, в изначалии. Мудрость да покарает невежество! Они только соприкоснулись с ней, ощутили нечто и уже возомнили о себе, как о владеющих силой. Нарекли себя единством, в беспечности, достойной осмеяния. Но плод рождается в страдании, в великом терпении томительного ожидания, в безмолвном плаче обострённого внимания. И вот, сделав первый шаг, они приблизили к себе волю к распаду. Они уже готовы утратить, не научившись обретать. Им даже не знакомо понятие шага. Их единство круга, лишь растраченность и условность и им никогда не научиться познать владение своим образом. Пусть же свершится жертва во имя возмездия! И пусть, она откроет двери чрева мудрости радостью насыщения.
Её имя, поглощающее их сознания, примет в себя обезличенную часть, и, овладев ею, исчезнет, пропадёт, очистит до состояния пустоты всё внутреннее пространство. И эта пустота закроет, лишит возможности к возврату. Возврат не состоится и это будет ответом, посягнувшим на право обладания. Души, носящие в себе груз своих скудных познаний, лишатся и его в совокуплении с памятью. Возврата не будет! И это всё имя, её имя. Оно для них – всё! Жизнь да покинет, и да восторжествует пустота.
Через множество перерождений в пространствах излучающих умиротворение, где-то на исходе одной из последующих величин, проявится начало и, оно будет совершенно в своей абсолютности и невероятно в своём приятии. Имя ему – Чистое Знание. Знание, как сам исток, живая сущность, необусловленная, свободная, многоликая. И путь к нему уже проложен, и остаётся только идти по нему. Идти к цели, не ведая сомнений, неся в себе всеобъемлющую радость единства двух имен, слияния двух жизней в одну. Ничто этому не может помешать, не должно быть никаких препятствий. Всё что извне – противоестественно, неразумно. Нет величин, способных предотвратить это стремление. Сейчас сложно отразить в какой глубине сознания зародилось чувство, толкнувшее к ознаменованию себя в действии развития.
Как оно развивалось, чем насыщало себя. Все попытки объяснить его, давно оставлены. Достойные пренебрежения, они отвергнуты, преданы забвению. Да и что они могли стоить в сравнении с самим чувством. Оно стало осязанием, зрением, слухом, вкусом. Первое прикосновение родило страстную ясность сладкой боли. Только девственная душа была способна такое пережить. С этим невозможно было расстаться, и произошедшее ещё больше сблизило, сроднило. Пусть где-то там останется оно, когда-то вмещавшее её в себя, громоздкое, отягощение. Пусть кто-то им наслаждается в созерцании скудоумия. Зачем спорить о совершенстве с невидящими, его, с отрицающими Чистоту Знания? Сокровище покинуло ларец и досталось по праву своему владельцу, хранителю. Великая Мать, зачем ты держишь эти жалкие подобия на себе? Почему не повергаешь в свою пучину ничтожное самомнение?! Но ясность сознания не подвергает сомнению неизбежность достойного исхода, для ищущих обретения незаконного права.
Время отмерило последние мгновения, до погружения в мрак. Просто обезличенный ум, называемый ими духом, на короткое время изменивший ход, теперь меркнет в бессознательности, запечатлевая собою созерцание преддверья конца. Как мало времени им было нужно, дабы ощутить себя значимыми. Как мало времени, для понимания своего ничтожества на пороге гибели! Беспомощные, жалкие создания, отрицающие даже саму возможность своей никчемности. Им безопаснее быть в своём условном мире, называемом городами, где они пребывают в разврате своего невежества, называя себя венцом творения. Высокоумие в совокупности с самомнением, старающееся противопоставить себя стихиям…
В исторгнувшейся навстречу силе огня из недр, они видятся во всей своей немощи – полуподобия, искушаемые жаждой собственной алчности. Беспомощные перед истинной силой, презренные черви, недостойные. И все-таки упорные, в своём стремлении, желании обретения, несущие в себе часть своего саморазрушающегося мира, пытающиеся противопоставлять ущербность величию. Как они смешны перед лицом страха с её именем, содрогнувшиеся в клубах облаков тумана и огня. Память о ней покинет их сознания и вместе с ней уйдут и их жизни – выбор сделан.
Их поток достаточен и способен, но не доступен для них же самих. Проявить то, чем не в состоянии управлять – верх глупости. Сила, если ей нее управляют, начинает управлять сама. Превращаясь в огонь, она пожирает всё вокруг себя, разрастаясь в стремлении к насыщению, не исключая и того, кто её проявил. В этом они все, старающиеся объять необъятное, проглотить не разжёванное, обрести, не имея на это права. Бегите и не убежите, спасайтесь и не спасётесь – уже ничего не поможет: клокочет под ногами, бурлит, сотрясается – рвётся наверх глубина всепоглощающая своим дыханием.
Исполнение желания, исполнения ожиданий подобны тихому веянию лёгкого парения над обездоленностью пустого пространства. Они являют себя и скрывают не зримо, не существенно, едва касаемо, и обретают силу исподволь, как бы ни откуда. Но обретя её, становятся силой, способной вершить самостоятельно ход, менять суть вещей. Подчас стремительно, неудержимо, неожиданно. То что исторгло её сейчас из сознаний и проявило на время в пространстве как вещественный образ, то что стало для них существенным, осязаемым необходимо. В этом образе соединятся потоки памяти, сольются воедино, настанет полнота. И вот эту полноту памяти, обретёт не тот кто стремится владеть ею с потребностью в скудном, жалком плаче утраты, а тот кто способен вознести её к состоянию Чистого Знания, тот кто на самом деле имеет право на неё. Образ уже цельный, единый в самом себе войдёт в обитель, и эта обитель унесёт его в прекрасную новь, и он растворится в ней навечно.
Неужели всё кончено?! Игра только началась и уже проиграна?! Сомкнутые руки ещё сжимают друг друга, но нет больше единства, нет ощущения необходимой силы. Удар в спину – Вероника предала! Злое, коварное предательство! Как мучительно это осознавать! Ступор сковал прочным кольцом, между пальцев то и дело проскакивали искры электрических разрядов. Стоящая перед глазами Вероника, манящей улыбкой, в которой проявилась гибель, была уже совершенно другой, чужой. Первым пропал Генка, его просто вдруг не стало, он выскользнул, ушёл в бездну, и ничто не смогло удержать его на поверхности. Только огненный вихрь взвился на том месте, где он совсем недавно стоял. Он не издал даже звука, не крикнул, не сказал, ничего. Только крутящаяся воронка ознаменовала его уход после огненного вихря. Голова Женьки вспыхнула, полыхнула ярким пламенем, и он тоже не издал ни звука. Он горел словно манекен на полигоне, беззвучно и покорно бездвижно стоя между Свириным и Глосовым.
- Мужики, размыкаем цепь! Быстро! Иначе…
Договорить не удалось, Садченко, вдруг дико вскрикнув, бросился душить. Скользкие от пота и грязи пальцы сомкнулись на горле. Злобно вращая глазами, школьный товарищ, рыча в припадке неудержимой ярости, стремился лишить жизни. Удар ногой в пах не остановил, тиски на горле сжимались со страшной не виданной, нечеловеческой силой, силой неизбежной смерти. Ещё удар! Из последних сил. Руки с трудом удалось вырвать из ладоней сержанта Плестова и Лисина. К пальцам прибавились зубы. Они впились в щёку. Перед мутнеющим взглядом стояла улыбающаяся Вероника и манила рукой к себе. В голове мелькнула картина, отрывок из фильма «Угрюм-река» : Синильга манит к себе Прохора Громова. Запах собственной крови одурманил до головокружения. Удар ребрами ладоней в сонные артерии. Удар в пах! Удар в солнечное сплетение. Хватка не ослабевала. Нож, вырванный из-за пояса, трижды вошёл в тело Садченко – ничего! Сердце стало замирать, оно билось всё слабее и слабее, останавливаясь. В паузах между сокращениями, ёкало в солнечном сплетении. Нож в слабой, ватной руке чиркнул душителя по горлу. Садченко был уже мёртв, его сердце не билось, но руки, с нарастающей в них непонятно от куда берущейся силой, сжимали и сжимали. Тело совершенно ни чего не чувствовало, оно было совершенно невесомым, только краем сознания можно было ощутить падение на колышущуюся под ногами поверхность. Садченко безудержно исчезал в бездне, исчезал и тянул за собой, в глубину. Его руки жили вопреки. Казалось, жизнь ушедшая из его тела, вся перешла в них. Уже в забытии, подобии тяжёлого бреда, удалось дотянуться рукой с ножом до пальцев намертво сомкнувшихся на шее...
Трясина клокотала, чавкала, разбухала, словно бурое тесто в опаре –оживший, проснувшийся, огромный жадный, голодный зверь. Дыхание восстанавливалось с большим трудом, горло раздирал удушающий кашель и смрад болотного газа. Жар от огненных сполохов плавил снег и лёд, превращая всё в грязную, бурую смесь. Стоять на ногах было просто невозможно, но и просто лежать тоже плохо удавалось, нужно было ползти, уползать. Но куда? В какую сторону? На несколько десятков, или сотен метров в окружности колыхалась, бугрилась непролазная топь. Над ней скользила, будто в танце, окутанная яркой, отсвечивающейся пеленой в ядовитых бликах зелёного огня Вероника. Жуткая картина торжества смерти, её неувядающая вечная пляска.
Все, кто успел прийти в себя, распластались и пытались ползти к белой, покрытой снегом и льдом, нетронутой поверхности. Искрящиеся зелёные шары разрывались в воздухе с треском и тонким, закладывающим уши свистом, разбрызгивая на десятки метров вокруг себя горящую слизь.
Кажется, случилось самое страшное. Случилось самое непредсказуемое, непоправимое. Удастся ли выбраться из этого ада? Да, именно ад! Он существует, и это только, всего на всего, его часть и, далеко не главная. Вероника промелькнула всего в трех-четырех шагах, обернулась с ласковой улыбкой, помахав ослепительно белой рукой, и исчезла в густом клубе буро-зелёного облака, оно поглотило её целиком. И тут же, вокруг него замелькали зигзаги электроразрядов. То скручиваясь в спирали, то распрямляясь в удивительно прямые линии, они с громким треском впивались в играющую топь, и та исторгала из себя едкий, густой дым, режущий глаза, впивающийся множеством острых игл в ноздри и гортань.
- Слышь, майор, – раздался совсем рядом равнодушный, как будто даже сонный, голос Свирина, – я такого и в Афгане не видал. Чего делать будем? Может, стволы прочистим? Поиграли в хоровод, может теперь делом пора заняться?
- А в какую сторону ствол прочищать думаешь, старлей? — Кашель резанул сухим наждаком по горлу.
- Да хоть по кругу! Огнемёт бы сюда…
- Угу, или ракету самонаводящуюся! А ещё лучше атомную бомбу! Селиваныч, у тебя как в том анекдоте… - Зелёный шар, разорвавшийся прямо над головой, заставил почти нырнуть в трясину.
- Ах ты с-сука, м-мать тв-вою, - равнодушно пробормотал Свирин, отплёвываясь от тины, – как он это делает, падла? Я тоже так хочу!
- Он ни чего не делает, старлей, это не то, что ты думаешь. Мы с таким раскладом ещё дел не имели.
- Ну вот, зато теперь опыт приобретём.
- Ага! Или мы его приобретём, или он нас приобретёт. Выбираться отсюда надо. На твёрдое место выбираться. Думать потом будем.
Армейская далёкая юность напомнила о себе – всё пригодилось. Где по- пластунски, где кубарем, где короткими перебежками. Прозвучали три короткие очереди со стороны облака, за ними два одиночных выстрела.
- Молодцы мужики, – коротко выдохнул Свирин, – не теряют время даром. Может хоть зацепили его? Вот было бы здорово! Колдуняка чёртов, хмырь болотный!..
Горячая трясина пробирала сквозь плотную толстую материю комбинезонов. Хлюпающая, густая, вязкая жижа с острым, режущим запахом, буквально разрывала ноздри и гортань. Из бурой, клубящейся густоты, вдруг вынырнул яркий, тонкий луч. Сначала короткий, он всё больше и больше удлинялся, то увеличиваясь в объёме до размера ствола дерева, то сужаясь до тонкой иглы-спицы. Неужели лазер! Но откуда, здесь, в болоте? Разве такое может быть! Что у него здесь, лаборатория что ли? Полигон? Нет, всё не так просто – он вошёл в своё родное пространство, в аномальную зону богатую энергетическими ресурсами и она «включилась». Сама, или, он её включил? Может, вступил с ней в контакт? Ах, Вероника, Вероника, что же ты наделала! Как же так? За что?! Неужели ты решила уйти, уйти безвозвратно? Но вот помнится же ещё. Пока ещё память держит в себе её образ, не смотря ни на что, такой желанный, родной, близкий. Свирин, беззвучно шевеля обкусанными губами, навёл ствол автомата на облако и нажал спуск. Короткая очередь свиринского калашникова у самого облака брызнула снопом ярких брызг электроразрядов и притянула луч к огневой точке, высокий снежный холм, рядом со Свириным, с шипением был срезан начисто, внутри его оказался валун, точно также срезанный с идеально ровной раскалённой докрасна поверхностью.
- Лазер!!! – Присвистнул Свирин. – Где он его достал? Ну и па-арень!!! Да, майор, подставила нас твоя Проталина, это же самая настоящая наводчица-диверсант. Не исключено – она давно с ним сотрудничает, у них давние, тесные отношения, родственные к тому же…
Свирин дал ещё одну очередь, стараясь попасть в сам луч. И ему это удалось – луч переломился в пространстве и срезал верхушку одинокого дерева в полукилометре на север.
- Не болтай ерунды, старлей! Тут всё сложней чем ты думаешь.
Родной АКМ хлестнул облако по низу – те же самые брызги. Следом за очередью проследовал залп из подствольного гранатомёта, заряд шёл навесом, взрыв должен был раздаться в середине облака, но другой луч, буквально выпрыгнувший из него, поразил гранату с расстояния в несколько десятков метров. Она разорвалась в воздухе. Всё походило на съёмки блок-бастера, в лучших традициях Голливуда. Этот Истомин действительно крутой парень, круче не бывает! Но свой, родной, отечественный – с ним никакому НАТО не тягаться. Он один стоит всех вооружённых сил.
Странно, но ненависть к нему начинала сменяться если и не уважением, то, по крайней мере, признанием его прав, и на существование, и на Веронику. Дело ясное, только такой мужик её и стоил. Можно ли с ним договориться? Пойдёт ли он на компромисс? А если можно, то как? Каким способом? Только через посредника, это понятно. Но между кем и кем? Кем и кем? Прокудовой и Проталиной! Если он и вступит в контакт, то только с Прокудовой через своего посредника – связь с миром людей – Веронику. А сейчас надо было просто выжить, уйти отсюда с наименьшими потерями. Это просто идеально, что все разбросаны, иначе было бы хуже, гораздо хуже.
Голову вдруг, полоснула резкая боль, по височным долям, в межбровии появилось ощущение сверла, крутящегося бура, вгрызающегося в череп. Боль была настолько сильной, чрезвычайно, она заставила закрыть глаза и опустить голову. «Вот, ты, который память в себе носящий во имя неё, живущий во имя неё, несовершенный, стоящий на краю, желающий выжить вопреки, сменивший дерзость на глубокомыслие. — Размеренный, чёткий, ровный, совершенно ничего не выражающий знакомый голос, с каждым словом, причинял мучительную, сверлящую боль. – Да будет с тобой покой умиротворения, ибо несовершенство твоё суть бытия твоего…»
В этом обращении, звучавшем в сознании, в этом, ровном, совершенно ничего не отражающем, голосе чувствовалось, однако, глубокое пренебрежение. Подтекст достаточно своеобразный, но яркий, впечатляющий: «Будь доволен тем, что имеешь, могло быть гораздо хуже. Ты хотел игры по неизвестным тебе правилам, ты её получил. Ты хочешь выжить – пробуй, может у тебя и получится. Ты хотел помешать тому, кто может, а теперь, ты хочешь просто выжить. Как ты думаешь, что для этого нужно? Сумеешь догадаться – тебе повезло, но знай – твоё время ограниченно».
Догадаться было не сложно, сложнее было другое: договориться. А договориться с ним можно только через Веронику. Веронику, ту, которая предала, ту, которая только и может быть посредником во всём, что касается его взаимоотношений, с кем бы то ни было. Но для того чтобы обратиться к ней, нужен положительный импульс, который она для него переведёт в энергию минус, трансформирует. Отдать часть себя, лучшую часть, ведь этот импульс – энергия бескорыстной любви, и вместе с этим уйдёт часть памяти-жизни. Значит, отдать свою кровь за свою шкуру, но не только за свою: майор Огнев несёт ответственность перед законом и своей совестью за многих людей. Выполнить, как оказывается, заведомо невыполнимое задание – задача из разряда абсурда. Обвиняемый – есть объект абсолютно не подлежащий принудительной доставке по месту назначения, ибо находясь в своём родном силовом поле, совершенно не доступен для мероприятия по захвату, традиционными средствами. Столько сделать, чтобы убедиться в своём бессилии!
Раскалывающаяся от мучительной боли голова была отличным комментарием к его словам.
Он говорил долго, гладкими фразами, как будто, не относящимися напрямую к тому, к кому, он обращался. Говорил о вещах, совершенно запредельных, недоступных обычному человеческому пониманию, вырывающих сознание из обычного хода восприятия мировоззрения. И если бы такое довелось услышать в других условиях, в условиях привычных, то всё говорящееся можно было бы спокойно принять за бред. Но условия были специфические, если не сказать больше. Они создавали определённую картину, весьма сложную в меру обыденной восприимчивости. Факт совершенно не поддавался никакой из известных логических трактовок. Логика, несомненно, присутствовала, но это была логика момента – закон данного момента, закон в законе, государство в государстве, полная автономия, замкнутость, обособленность и непроницаемость извне.
Он вступил в контакт, но на своих условиях, на своей территории, и на своём языке, и, именно тогда, когда счёл нужным это сделать. Путь, который был им проделан по жизни, несомненно, требовал развития, развития во времени и пространстве, способами, недоступными заурядному человеческому восприятию. Саморазвивающаяся, самодостаточная сущность – вот как его можно было определить вкратце теперь. «Гиена» переросла в нечто более совершенное, неподдающееся, не подпадающее ни под какие субъективные оценки. Оценивать эту сущность можно было только с точки зрения объективного, универсального реализма.
Может быть, майор Огнев просто впал в состояние ультра-пародоксальной фазы? Или у него расстройство сознания, вследствие глубоких личных переживаний и физического переутомления? Или это лёгкий юмор Прокудовой, развлекающей себя время от времени, сеансами психо-коррекции, то бишь, гипнозом? А быть может это его личный зашкаленный потенциал творческой энергии, требующей выхода в виде поэтической реализации? «Майор Огнев, не вмешивайтесь в коммуникацию! Вы сейчас, просто средство связи. Расслабьтесь, друг мой».
Ну вот, теперь всё ясно, теперь всё понятно. Надо просто отключить личный мыслепоток, и дать пользоваться собой как вещью, дать использовать себя, в качестве мобильника. Роковая женщина, не к ночи да будь помянута, решила снизойти и прояснить ситуацию.