В 1990 году Национальная народная армия Германской Демократической Республики (Nationale Volksarmee der Deutsche Demokratische Republik) была распущена. Mehrzweckobjekt Baerenstein , входящий в состав Flugabwehrraketenregiment-4 „Hermann Danz“ , переоборудовали в лагерь земельного назначения по приёму переселенцев, и земля Freistaat Sachsen (Свободное государство Саксония) с начала 1992 года приступила к приёму репатриантов.
На территории бывшей военной части вокруг учебно-парадного плаца располагались три трёхэтажные казармы, здание штаба и столовая. В каждой комнате примерно на двадцати квадратных метрах вдоль стен стояли четыре двухъярусные кровати и широкий шкаф, а стол и восемь стульев вокруг него располагались посередине. Переселенцев размещали в комнаты посемейно.
— Здесь-то лучше, теперь у нас своя комната есть.
— И кроватей восемь — занимай, какую хочешь.
— Не «какую хочешь», а все нижние койки займём, а то свалитесь сверху — смотрите, какие кровати узкие.
— Похоже, гэдээровские солдатики мельче, чем британские – у тех в лагере кровати сантиметров на тридцать пошире были, — обменивались впечатлениями члены семьи Арнольда.
Суетливые аусзидлеры критически осматривали своё новое пристанище: выходили в коридор, заглядывали в туалеты и душевые, крутили краны над раковинами, без нужды дёргали ручки унитазов и грустно посмеивались: «Мы вернулись назад!»
— Не назад, а в зад! — пошутил Валера и, нагнувшись над раковиной, отпил из-под крана глоток воды. — Смотри, у них даже смесители наши: слева холодный кран, справа — горячий, и бачок в туалете над головой висит!
— И всё же не как у нас — здесь краны не текут, вода не воняет, везде чисто и всё блестит, — возразил Саша Шварц, мужчина лет сорока, — а ты, Валера, кончай уже водяру глушить… Ты ж всех нас позоришь!
Валера ничего не ответил, глянул в зеркало, провёл влажной ладонью по припухшему от алкоголя лицу и вышел из умывальни.
— Мой землячок! Я из Новосибирска, а он из области… Привязался ко мне — куда я, туда и он, — пояснил Саша соседям. — Ну, давайте знакомиться! — и поочерёдно пожал руки всем мужикам, столпившимся возле открытой настежь форточки.
— Курить здесь тоже не стоит, а то ведь по всему этажу разнесёт…
— Ты, Саня, не в милиции часом работал?
— Нет, не в милиции, на стройке мастером.
— Оно и видно — любишь командовать.
— При чём тут «командовать»? Жизнь здесь по новой начинать надо, а водкой и табаком мозги отшибать — просто глупо. Я сюда ехал, думал, что язык знаю, а здесь понял, что это совсем не так. Современный немецкий абсолютно не тот язык, на котором наши деды говорили и говорят — столько новых слов, аж башка раскалывается!
— А куда ты торопишься? Вот распределят нас по общагам — и получим мы всем нам положенный Sprachkurs на целых девять месяцев.
— Да? И ты думаешь, за девять месяцев осилишь? Знаешь ли ты, что такое язык выучить? Это… Ну, представь себе: ты вывалил со своего КамАЗа полный кузов песка по ошибке не туда, куда надо было. А тебе в наказание дали чайную ложку и приказали эту кучу с её помощью перенести метров на десять. Ну как? Сколько тебе на это времени понадобится?
Дверь умывальной комнаты открылась, и вошёл доцент Евгений Фишер.
— А вот мы сейчас спросим. Евгений Карлович, сколько понадобится времени, чтоб выучить немецкий?
— Вся жизнь, — коротко ответил Женя. — Ну вы тут и надымили! Все нормальные люди на улицу вышли, а вы… — но закончить доценту не дали.
— А зачем мне язык? — подал голос коренастый мужик, — моё дело: бери больше — кидай дальше, тут и понимать нечего…
— Это вам, инженерам, язык по-настоящему нужен, а нам и девятимесячный пойдёт, — поддержал его переселенец из Казахстана, одетый в спортивный костюм. — Я там у себя на тракторе работал и здесь любую технику освою…
До самого ужина в умывальне рядом с туалетом по старой советской привычке толпились мужики, курили, спорили. Впрочем, настоящими спорами назвать эти разговоры было нельзя. Несмотря на то, что говорили они громко, убедительно (даже на улице слышны были их голоса), частенько вместо возражений переселенцы наперебой пересказывали, кем они «у себя там» — в Казахстане, Сибири, на Дальнем Востоке — работали… и как работали! Было очевидно, что мужики изрядно подустали от безделья, и дай им сейчас любую мало-мальскую работу — они все, без исключения, с радостью займутся ею.
Быт и распорядок дня в лагере земельного значения ничем не отличался от первого, федерального, лагеря. Завтрак, обед, ужин, те же «бегунки» и очереди у кабинетов, масса свободного времени. Переселенцам выдали временные документы, удостоверяющие личность, выплатили наличными положенные за две недели деньги (Eingliederungsgeld ), предупредив: «Следующие выплаты будут производиться на ваши расчётные счета, которые по прибытии в Aussiedlerheim вам поможет открыть Leiter ».Чиновники также предложили написать заявления на компенсацию затрат, связанных с отправкой багажных контейнеров и путевых расходов до Москвы — естественно, с приложением всех подтверждающих издержки квитанций, авиа- и железнодорожных билетов. Но самым ярким отличием от первого лагеря был пункт Красного Креста, где каждой семье предоставлялось право бесплатно подобрать себе подходящую одежду.
Что тут началось! Недовольные Остом мамаши тут же простили Гэдээрине её социалистическую необустроенность и по нескольку раз в день посещали щедрый на подарки павильон. А через пару дней, приметив время завоза «новой» одежды, с утра пораньше выстраивались в очередь, с нетерпением ожидая открытия «волшебной лавки». Некоторые посетители, перемерив у себя в комнатах платья, костюмы, куртки, обувь, рубашки, маечки и сравнив «нахапанное добро» с соседским, тут же пытались обменять одежду, уже отмеченную работниками Красного Креста в списках, на другую, «получше». Сотрудники благотворительной организации морщились, но меняли, предупреждая: «Aber, nur Einmal und nie wieder» . Вскоре во всех строках ведомости стояли красные галочки, и начались «набеги» в Чехию. Беренштайн — город пограничный, до пропускного пункта можно было дойти пешком, да к тому же — «товары там дешевле, чем в Германии, и не с чужого плеча, как в Красном Кресте».
— Я и так только неношеное брала, новое, — возразила Нина Беннер.
— Такое «новое» даже у нас никто не носит — мода семидесятых, — усмехнулась Лида, супруга Саши Шварца.
— А у нас в посёлке и такому рады были б… Это у вас, в городе…
— И у нас в городе были бы рады! Это моя жена не успела сюда приехать, как уже зажралась, — сердито прервал разговор Саша.
— А ведь здорово, а? Во сне такое не могло присниться, что мы будем из Германии в Чехию пешком ходить. И всё потому, что паспорта немецкие имеем, — сменила тему Нина.
— Классно! — подхватила Лида. — Маленькая папирка — и ты человек.
И женщины решительно направились к первому попавшемуся магазину.
Пока аусзидлеры осваивали приграничный городок, Валера, обхватив голову, сидел в своей комнате за столом. Восторг, радость, счастливые лица восьмилетней дочери и жены не оставили его безучастным. Вот уже несколько дней он торжествовал вместе с ними, а последняя вещь из Красного Креста — демисезонная куртка («новьё, фирма — и как по заказу на меня сшита»), окончательно сломила его волю. «Пойду-ка я в город, куплю маленький шкалик, выпью и лягу спать, — убеждал себя Валера. — Никто и не заметит».
«И что это за напасть такая: горько на душе — выпить хочется, радость накатила — опять хочется… тьфу!» — посетовал на жизнь страдалец.
Валера покинул казарму и бодро зашагал вниз по улице к продуктовому магазину, и чем ближе он к нему подходил, тем шире становился его шаг. Вот они — четырёхъярусные полки, сплошь уставленные бутылками разных цветов и размеров, от полулитра и выше, с красочными манящими наклейками. Страждущий покупатель, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, осматривал прилавок в поисках четвертинки… Тщетно: чекушек не было. Но вот он с восхищением остановил свой взгляд на литровой бутылке с огромной броской наклейкой — Whisky 46°. Сцены из американских вестернов пронеслись в его голове — «они литрович заглотят, и хоть бы хны». Не мешкая, Валера взял бутылку и, рассчитавшись, вышел из магазина. Теперь его путь лежал в гору — «нудно, и целых пятнадцать минут». «Ковбой» открыл литровку и жадно сделал первые два глотка…
На следующий день Александр Шварц в категоричной форме предложил Валере первому сделать выбор общежития — «А я уж после тебя! Чтоб стопроцентно в разные хаймы ». В результате Валера выбрал Лейпциг, а Саша — Фрайберг.
Жить в столице Саксонии желали многие, поэтому квоты быстро закончились. Арнольду пришлось остановить свой выбор на общежитии в Лауше (Lauscha) — населённом пункте районного центра Фрайберг. Это было совсем неплохо — Лауша граничила с Дрезденом, поэтому детей можно было определить в школы города. А кроме того, Вальдемар успел «прорваться» в Дрезден, и хотя братьям предстояло жить в разных городах, но всё же недалеко друг от друга.
И опять чемоданы, котомки, сумки. Автобусы, просёлочные дороги, гэдээровский автобан.
— Что ждёт нас в Лауше? Какое жильё?
— Если удастся получить такую же комнату, как в последнем лагере, — уже хорошо. Шпрахи пройдём — и на запад слиняем, — переговаривались между собой супруги Вагнеры в автобусе, следуя к своему новому временному месту жительства.
— А может, отдельную квартирку получим, с маленькой кухонькой, туалетом и душем?
— Хорошо бы, но не будем загадывать. Приедем — увидим.
И увидели.
Вальтер Шабан, Aussiedlerheimleiter , встретил прибывших на крыльце хайма и попросил в дом входить «nur der Reihe nach» , только по его вызову. Список фамилий был накануне передан ему по факсу, поэтому предварительное распределение по комнатам он уже произвёл. Семьи поочерёдно проходили в здание, а ожидающие осматривали снаружи своё новое временное пристанище. До советской оккупации это место принадлежало землевладельцу средней руки, при коммунистах — сельхозтовариществу, теперь же, после объединения Германии, его переоборудовали в общежитие для приёма переселенцев. По периметру бывшего крестьянского двора располагались каменное двухэтажное жилое здание с примыкающим к нему складским помещением, широкий и длинный навес, конюшни и амбар. В центре находился заброшенный обвалившийся колодец, а при въезде, с правой стороны, возвышался огромный ветвистый дуб — памятник природы, охраняемый законом.
Семья Арнольда Вагнера вошла в общежитие в последнюю очередь.
— Опять нам больше всех «повезло», — пробурчала жена.
Шабан провёл их на второй этаж и с широкой улыбкой на лице вежливо открыл дверь, ведущую в помещение с двумя смежными комнатами, в дальней из которых уже поселилась семья из трёх человек.
— Две семьи в одном номере? — воскликнула Галя и тут же пояснила по-немецки: — Zwei Familie in ein Zimmer?!
Вальтер Шабан перестал улыбаться и, пожав плечами, раздражённо буркнул:
— Mehr hab ich nicht .
— Nein! Ich will nicht!
— Vielleicht haben sie doch was? — растерянно, с трудом сохраняя благожелательное выражение лица, поддержал супругу Арнольд.
Управляющий намеренно выдержал долгую паузу. — Kommen Sie! — недовольно сказал он и, обогнув проём широкой винтовой лестницы, провёл семью в другую часть здания.
Вторым предложенным вариантом была узкая длинная комната площадью девять квадратных метров с видом на ветвистый дуб. В этой каморке стояли три двухъярусные кровати, стол и всего три стула. Возникшие у Арнольда и Галины соображения о том, что шесть спальных мест для такого крошечного пространства — это слишком много («Какие, интересно, существуют нормативы на этот счёт в Свободной Саксонии?»), Вальтер оставил без внимания. На вопрос, можно ли будет убрать один ярус коек, ответил отказом, объяснив, что Vertriebene (по-русски — беженцы) постоянно прибывают и все места в комнатах будут заняты. Произнося Vertriebene, управляющий саркастически хмыкнул, и Арнольду стало ясно: «Этот злодей всех нас тихо ненавидит».
— Мы остаёмся здесь!
Шабан удалился.
С этого момента и началась, по сути дела, интеграция (Eingliederung) в общественную жизнь Германии — первые, пока ещё неуверенные шаги, которые, конечно же, часто бывали ошибочными, зато уж если принималось верное решение, это вызывало неописуемый восторг. Полностью самостоятельными эти шаги назвать было нельзя: ведь переселенцы пока ещё не сами зарабатывали себе на жизнь, а раз в две недели получали из казны «кормовые» (Eingliederungsgeld). Зато они были вольны распоряжаться выданными деньгами по своему усмотрению, и при правильном подходе им удавалось даже выделить средства на приобретение различных товаров помимо продуктов питания. Широчайший ассортимент и изобилие на прилавках в короткий срок оставили в прошлом совковую суету и озабоченность, связанные с обеспечением семьи. Наконец-то не надо было стоять в очередях, волноваться о том, что тебе не достанется, покупать из-под полы по спекулятивным ценам, зависеть от «блата». И это было хорошо. Однако не все переселенцы сумели перестроиться — советские привычки давали о себе знать…
В общежитии было расквартировано четырнадцать семей. Они приехали из разных уголков бывшего Советского Союза — из Казахстана, Узбекистана, с Урала и из Сибири, а также с Дальнего Востока и из центральной части России. Большинство переселенцев были потомками поволжских колонистов и других немцев, которых судьба в разное время разбросала по необъятным просторам Союза. Среди членов их семей также были русские, украинцы, казахи. Всех этих людей связывали лишь четыре буквы — СССР — и неизбывный советский менталитет. Привычка к притеснениям, которые постоянно испытывали на себе бывшие граждане «великого могучего» государства, делала их беззащитными перед такими бездушными чиновниками, как господин Шабан и некоторые другие.
Через несколько дней пребывания в хайме Арнольд выяснил, что в соседней комнате и в двух других на значительно большей площади проживали семьи из трёх человек, а в одной из комнат, на пятнадцати квадратных метрах, — семейная пара.
— Оставь их в покое, не возмущайся, к ним в первую очередь подселят новеньких, — удержала Арнольда от «решительных мер в борьбе за справедливость» жена.
— Хорошо, пока потерпим. А что ты скажешь насчёт языковых курсов? Нас всех в одну группу определили. Серёгу, дебила, и меня — в одну группу! Он в немецком — ноль! «Шнапс, фатер, мутер» — на этом его знания исчерпаны… Я хоть сказки братьев Гримм без словаря читаю. Нет, завтра же поеду в Дрезден. Сидеть девять месяцев в одной группе с «нулевыми» я не собираюсь!
На следующий день Арнольд отправился на трамвае в столицу Саксонии, благо конечная остановка находилась всего в полутора километрах от общежития. Он пока не знал точного адреса министерства образования, но рассуждал просто: «Все государственные учреждения обычно расположены в центре». Название искомой цели он перевёл в уме с русского. Получилось — Bildungsministerium. Сойдя на остановке за мостом через Эльбу, Арнольд обратился с вопросом о местонахождении министерства к первому же попавшемуся прохожему интеллигентного вида.
— Bildungsministerium? — озадаченно переспросил пожилой мужчина. — Ach, ich weiss, was Sie meinen, das ist ganz einfach , — и, немного подумав, доступно объяснил Арнольду, в каком направлении тому следует двигаться.
На одной из табличек у входа в солидное четырёхэтажное здание Арнольд прочитал надпись: «Saechsisches Staatsministerium fuer Kultus und Sport ».
«Ах вот как оно у них называется! Культура и спорт, однако!» — и, решительно потянув на себя ручку массивной двери, вошёл внутрь.
Вахтёр внимательно выслушал объяснения посетителя. Уловив русский акцент, он сказал с улыбкой: «Сейчас будем звонить», — и принялся крутить диск телефона.
— Ja, alles klar, zweite Stock, Zimmer 212, Herr Kraft… nu, nu, nu… danke , — продолжая улыбаться, вахтёр спросил: — Haben sie verstanden? Всё понимать?
— Ja, ich hab‘ verstanden, — просиял Арнольд. — Zimmer 212, Herr Kraft…
Перепрыгивая через ступеньки, новоиспечённый гражданин Германии отметил: «Это Родина моя, мы все здесь немцы… Тушеваться незачем, вести себя надо достойно, доброжелательно, корректно… А эти „nu, nu, nu“ совсем как у русских, только букву „н“ здесь дольше тянут».
У кабинета с номером 212 Арнольд остановился: «Стучать, не стучать? Как у них тут принято?» На всякий случай негромко побарабанил костяшкой пальца по двери и, не дожидаясь ответа, вошёл в комнату.
— Herein, — прозвучало запоздалое приглашение. Господин Крафт медленно поднял взгляд от документов, лежащих перед ним на столе. — Herr Wagner, was kann ich fuer Sie tun?
Арнольд в нескольких словах пояснил суть своей просьбы, отметив, что в западных федеральных землях переселенцев дифференцируют по уровню знания языка: «Это же пустая трата времени — сидеть за одной партой с человеком, словарный запас которого ограничивается единственным словом — „шнапс“». Чиновник усмехнулся, а потом озабоченно-серьёзным тоном попросил посетителя отнестись к создавшейся ситуации с пониманием: «Новые федеральные земли только-только приступили к размещению репатриантов. Нами уже выявлено много проблем в организации переселения, а теперь, благодаря вам, господин Вагнер, мне также стало ясно, что и формирование групп по изучению немецкого языка нуждается в доработке».
Господин Крафт протёр платочком лысину, задумался.
— Ich habe eine Idee! Sie verstehen doch deutsch und sind in der Lage, der Vorlesung eines Dozenten zu folgen … Was meinen Sie?
— Nu, ja, klar, selbstverstaendlich … — с готовностью кивал Арнольд чиновнику.
И тот начал развивать свою идею, которая заключалась в том, что гражданину Вагнеру совершенно необязательно начинать интеграцию с начальных языковых курсов. В частности, господин Крафт предложил Арнольду посещать курсы переподготовки академиков, организованные землёй Свободная Саксония на базе Академии экономики и управления (Akademie fuer Wirtschafft und Verwaltung).
Чиновник вырвал из блокнота чистый лист бумаги и принялся писать. Сложив его вдвое, он вручил записку Арнольду: «Покажете это вашему куратору на бирже труда. Если у него возникнут вопросы, пусть свяжется со мной, телефон я в письме указал».
Арнольд энергично, с благодарностью пожал руку господину Крафту.
— Danke sehr, Herr Kraft, vielen Dank! Auf Wiedersehen, Herr Kraft!
Сидя на упругом сиденье трамвая, обтянутом искусственной кожей, новоявленный бюргер любовался проплывающими за окном видами города. Крупноблочные и крупнопанельные жилые здания, построенные при коммунистах на месте разрушенных войной старинных каменных домов, теперь уже казались Арнольду красивыми: «Не в пример нашим — чистенькие, ухоженные, во дворах аккуратные скамеечки, детские площадки. Выучусь, зарегистрирую свою фирму, займусь импортом-экспортом, разбогатею… и предложу властям свои услуги по восстановлению хотя бы одного довоенного дома…» Чувства собственного достоинства, благодарности и любви к новой Родине переполняли его. В мечтах он вознёсся высоко-высоко над сразу ставшим ему родным Дрезденом. Перебирая в памяти известные ему по открыткам изображения столицы Саксонии, любовался воображаемыми пейзажами города и его окрестностей: «Вот Цвингер, вот Дрезденская галерея, вот Эльба, мирно несущая воды в северные моря, а там, вверх по течению, — горы Саксонской Швейцарии». В памяти всплыла фотография разрушенной Фрауэнкирхе: «Пора бы увидеть это воочию… Завтра же всей семьёй – в центр, к Цвингеру», — и переселенец пустился в мысленные рассуждения о войнах. Первым делом он пожелал вооружённым силам Британии всего самого наихудшего, потом, вспомнив рассказы родителей о немецких колонистах, горько усмехнулся: «Бегали от войны, бегали, а убежать так и не удалось. Сознание людей надо менять! „Новое мышление“, как говорит Михаил Сергеевич. Все памятники генералам и прочим военачальникам по всей планете необходимо убрать, не должно быть никакого преклонения перед убийцами. Любой военнослужащий — потенциальный душегуб, ему за это деньги платят, и воздвигать им памятники недопустимо. Увековечивать нужно память великих гуманистов — вот перед кем надо преклоняться! Где статуя Александру Третьему Миротворцу? Нет! Таким царям памятники не ставят… А Никите Сергеевичу Хрущёву? В его правление тоже без войн обошлось…»
При въезде на трамвайное кольцо колёса пронзительно завизжали и вернули мечтателя в реальный мир.
К общежитию вела узкая двусторонняя асфальтированная дорога без тротуара, поэтому пешеходам, уступающим проезжую часть автотранспорту, приходилось отходить в сторону, к самому краю дренажной канавы.
«А ведь скоро начало учебного года, как дети в школу ходить будут? Опасно ведь… — обеспокоенно подумал Арнольд. Громкий смех, донёсшийся со стороны хайма, вызвал у него негодование: — Вот жлобы! Ни о чём не думают, целыми днями только ржут!»
А смеялись мужики вот над чем.
Вчера утром, после завтрака, Серёжа выкатил со склада хайма велосипед, сказав всем, что нашёл его в канаве. На зависть всем, он катался по территории двора, нарезая круги под ветвистым дубом, затем возвращался к высокому крыльцу, на котором стояли курящие мужики, и резко, с заносом тормозил. Новенькая покрышка заднего колеса оставляла чёрную полосу на широких каменных плитах.
— Врёшь ведь, что нашёл — велик хоть и старый, но ухоженный: цепь смазана, покрышки новые, чистенький…
— Нашёл! — стоял на своём Серёжа. — Говорю, нашёл! Ты пойди посмотри, что они в канавы бросают… Даже колёса автомобильные новые валяются, парами! Я уже четыре колеса на склад снёс… В углу там, справа, не занимать — моё место…
— А на кой они тебе? — усмехнулся Саша Шварц.
— Как на кой? Мы с Татьяной ещё чуть подкопим и машину купим, здесь за пятьсот марок «кадета» взять можно… А резина уже есть!
Это было вчера.
А сегодня приходил немец с соседнего завода и сказал, что их сторож видел, как какой-то верзила перетащил велосипед через забор и дал дёру.
Завод находился примерно в километре от общежития. Его территория с единственной проходной была огорожена высоким бетонным забором. Велосипед принадлежал начальнику цеха. Утром и вечером, на работу и обратно, он ходил пешком, а в обеденный перерыв, чтобы не терять времени, ездил домой на велосипеде. И так изо дня в день на протяжении многих лет. Велосипед всегда находился на территории завода, под навесом. Обнаружив пропажу, начальник цеха сразу догадался, что тут не обошлось без аусзидлеров: «Своим велосипед не нужен, да и не воруют у нас частное имущество, только государственное приворовывают. Значит, украсть могли только они, Russlanddeutsche ».
В обеденный перерыв он подъехал к хайму на «мерседесе», чем вызвал небольшой переполох среди переселенцев. А рассказ о верзиле, которого «видел» сторож, смутил всех не на шутку. Серёжа в это время искал по канавам автомобильные запчасти, поэтому при разговоре не присутствовал. Участники этого импровизированного представления недоумённо пожимали плечами и высказывали на ломаном немецком сожаления по поводу утраты дорогой сердцу начальника вещи. Некоторые, стыдясь и пряча глаза, расходились кто куда, и лишь баба Лиза, сидящая у крыльца, делала многозначительный вид, давая понять, что уж ей-то всё известно, и обратись гость с вопросом именно к ней, он тотчас получит честный ответ. Но пожилой мужчина проявил тактичность в неловкой для всех ситуации и не стал продолжать неприятный разговор, просто сказав на прощание: «Если вы вора знаете или что-либо о нём слышали, то передайте ему, чтоб он велосипед на место поставил. Вахтёра я предупредил. В противном случае — заявлю в полицию».
Украденное-то Серёжа на место вернул, но то, как он это сделал, ещё долго вызывало смех обитателей общежития.
Ночью Серёжа приблизился именно к тому месту, где позапрошлой ночью перебрасывал через ограду велосипед. Взобравшись на бетонную плиту, он уселся верхом на забор и долго воровато оглядывался по сторонам. Убедившись, что его «никто» не видит, Серёжа подтянул велосипед за раму и, перегнувшись, осторожно поставил его на землю с другой стороны. Спрыгнув и отдышавшись, он завёл велосипед под навес. Затем вернулся к забору, перемахнул через него и был таков. Сама по себе сцена смешной не была, но вахтёр, наблюдавший её в подробностях, так живо её описывал, что слушать его без смеха было невозможно.
Серёжа был немцем только по материнской линии, потому и воспитание его было лишь наполовину немецким — заповедь «не укради» он пропустил в детстве мимо ушей, зато унаследовал от матери склонность к методичности и порядку. Немудрено, что воровство велосипеда и возвращение краденого на место он провёл по одному и тому же сценарию. Из того, что ему пересказали взволнованные приходом начальника цеха мужики, он понял лишь одно: «как украл, так и верни!» Слова же о том, что вахтёр в курсе дела, Серёжа не понял или прослушал.
Но нет худа без добра. После истории с краденым великом на территории хайма один за другим стали появляться велосипеды: дамские, детские, мужские и даже спортивные. И не потому, что все переселенцы последовали примеру Серёжи; просто, прослышав о том, что Russlanddeutsche живут на отшибе и не имеют никаких транспортных средств, сердобольные местные жители прикатили свои ненужные, но ещё вполне пригодные велосипеды. Со временем во дворе появились не только двухколесные средства передвижения…
Для детей и взрослых, проживающих в общежитии, учебный год начался почти одновременно. Некоторые переселенцы имели высшее образование, но ни один из них не решился последовать примеру Арнольда: «зачем мне эта академия?», «а куда торопиться?», «широко шагать — штаны рвать» и т. д.
Языковые курсы для взрослых организовали в здании, примыкающем к общежитию, где в прежние времена сельхозтоварищество разводило свиней. Пол был полностью забетонирован, толстые кирпичные стены и железобетонный потолок побелены, обновлены оконные рамы. В дальний угол поставили телевизор, посередине разместили столы и стулья, а напротив узких, но очень высоких, под потолок, окон установили учительскую доску. Отвратительная акустика учебного помещения сказывалась на качестве преподавания языка. Во время упражнений на произношение и просмотра учебных фильмов звук отражался от стен, пола, потолка, многократным эхом отдаваясь в ушах.
Искатель подержанного добра, Серёжа притащил из очередной канавы бюстик Ленина, отмыл его от грязи и поставил вождя международного пролетариата на учительский стол. Учитель посмеялся, а вот учительница не на шутку обиделась. Бюстик пришлось убрать. Он долго кочевал по подоконникам хайма, но окончательное пристанище обрёл в нише замурованного окна мужского туалета. Возможно, и по сей день там стоит.
Детей школьного возраста объединили в одну большую группу. В близлежащей школе было специально отведено полуподвальное помещение, в котором открыли так называемые интеграционные курсы немецкого языка для детей переселенцев. Хайму был выделен мини-автобус, и родители по очереди, согласно «плану дежурства», отвозили детей к восьми утра на занятия, а в два часа дня забирали их из школы.
Через две недели очередь дошла до Арнольда, и ему пришлось бы пропустить занятия в академии, если бы его не выручил Саша Шварц. Но в следующий раз Вагнер повёз детей сам — просить Сашу ещё раз было неудобно, да и самому Арнольду хотелось осмотреть помещение, где проходили занятия, а заодно и побеседовать с учителем. Его тревожило, что спустя месяц заметных сдвигов в изучении немецкого языка у детей не наблюдалось. Арнольду не нравилось, что в одной группе оказались и малыши, и старшеклассники. Кроме того, перемены между уроками для аусзидлеров почему-то не совпадали с переменами других учащихся школы. «Как, без контакта с местными детьми, можно говорить об интеграции?» Хотелось поговорить и об отсутствии учебных материалов, и о многом другом.
Подъехав к зданию школы, Арнольд вышел из автобуса. Сцена, представшая перед ним, неприятно поразила его. Высунувшись из окон, местные дети выкрикивали ругательства в адрес аусзидлеров. «Свинособака!» — доносилось со всех сторон. Это было бранное, оскорбительное слово, образованное от Schwein — «свинья» и Hund — «собака», означающее нечто грязное, безродное, свирепое, коварное. «Убить в себе Schweinehund» значит уничтожить пагубную привычку, устоять против искушения. Слово это вышло из среды охотников на диких свиней, которые собирали всех бездомных собак в округе, дрессировали их, превращая в яростно лающую, лютую свору. Таким образом дети всего лишь выражали отношение своих родителей к полувековой оккупации Восточной Германии советскими войсками.
Желание поговорить с учителем исчезло — «сегодня же поставлю крест на этой школе!». Горькая обида жгла душу; сердце защемило, заныло. Но поддаваться порыву немедленно уехать Арнольд не стал. Дождавшись, когда, под громкий лай и улюлюканье, за дверью полуподвального помещения скроется последняя, низко опущенная детская головка, Вагнер поднял глаза вверх и стал внимательно вглядываться в лица смеющихся школьников. Те стали спешно закрывать широкие окна и уходить вглубь классных комнат. Во дворе учебного заведения воцарилась тишина.
«В академию, к Юргену, он должен помочь!» — и, не заезжая домой, где по распоряжению Шабана Арнольд был обязан оставить школьный автобус, он поехал в центр Дрездена.
***
Юрген Мюлих окончил экономический факультет Московского государственного университета и, вернувшись в Дрезден, был распределён на один из самых престижных заводов тогдашней Народной Республики. Но вслед за падением Берлинской стены рухнула и вся плановая экономика ГДР, и некогда успешное социалистическое предприятие накрылось медным тазом. Бывшие «ведущие экономисты» и прочие специалисты остались без работы, и воссоединённая Германия приступила к переподготовке восточных «академиков». Учения Карла Маркса и Фридриха Энгельса смели в помойное ведро, коммунистическую идеологию объявили преступной и запретили её пропагандировать, а Манифест Компартии и «Mein Kampf » поставили на одну полку, но по разные стороны: «крайне правую» и «крайне левую».
Доценты кафедры, перед тем как приступить к чтению своих лекций, знакомились со студентами. Вначале они подробно рассказывали о себе, а потом предлагали каждому «академику» кратко представиться. После того как Арнольд на первом занятии, запинаясь и коверкая слова, вкратце рассказал о себе, Юрген подошёл к нему на перемене и предложил сесть за одну парту: «На первом курсе МГУ без помощи моих товарищей я бы и семестра не протянул — русский у меня тогда был хуже, чем твой немецкий». Между бывшим московским студентом и переселенцем завязалась дружба, и они с удовольствием общались на «русско-немецком» языке. Юрген часто с восторгом вспоминал студенческие годы, особенно летнее время, проведённое на строительстве БАМа . В числе других историй он рассказал, как после окончания первого курса университета выкинул незабываемый номер, который едва не стоил ему жизни.
Однажды, работая бок о бок с местным мужиком, который весело махал топором в одной майке, не обращая внимания на тучи зудящих безжалостных комаров, Юрген спросил его: «Wieso? Как так, вас не кусать, а меня кусать?» Мужик объяснил немецкому студенту, что за долгую жизнь в тайге комары его так заели, что организм стал невосприимчивым к укусам насекомых, и теперь он их просто не замечает. «Яду комариного хлебнуть тебе надо, — посоветовал сибиряк. — До конца сезона без робы работать сможешь». И Юрген недолго думая разделся по пояс.
Вечером, в палатке, он начал бредить. Смерили температуру — ртутный столбик остановился на отметке 41,8 С. По рации вызвали вертолёт и доставили гэдээровского студента в районную больницу. К счастью, всё обошлось благополучно — на четвёртый день Юрген вновь стоял на утренней линейке в строю бойцов студенческого отряда.
***
— Du kannst dein Kind an jeder beliebigen Schule anmelden … Отказать тебе они не имеют права, nur in dem Fall — только в случае каких-либо экстраординарных причин. Иди, решай свои проблемы, я отмечу тебя больным.
— А справку от врача?
— Не надо никакой справки, fuer einen Tag geht es ohne Krankenschein …
В этот же день Арнольд посетил две школы, расположенные в центре города, недалеко от учебного корпуса академии.
Директор гимназии Altstadt Gymnasium не возражал против перевода Вагнера-младшего в его учебное заведение. Сын Арнольда не слишком продвинулся в изучении немецкого, поэтому договорились пройти программу девятого класса ещё раз.
— UEbung macht den Meister , — улыбаясь, попрощался директор. — Morgen um acht .
Вторая школа была со спортивным уклоном. Дочь Арнольда, Катя, занималась в России фигурным катанием и поэтому хорошо сюда вписывалась. Да к тому же специальный автобус отвозил группу детей на искусственный лёд, где профессиональные тренеры готовили олимпийские резервы, а в четыре вечера родители сами должны были забирать со стадиона своих маленьких будущих чемпионов.
Катерину без повторения первого класса сразу определили во второй.
Всё складывалось как нельзя лучше.
«Утром все трое пешком до трамвайного кольца… оттуда до остановки «Альтштадт», дочь отведу в школу сам, потом к себе, в академию. Вечером забираю Катю со стадиона, и на трамвае домой… Отлично!» — Арнольд в который раз перебрал последовательность завтрашних действий и, свернув с узкой дороги влево, подъехал к хайму.
— Was treiben Sie eigentlich, Herr Wagner? — недовольно пробурчал управляющий в ответ на весёлое приветствие «Schoenen guten Tag, Herr Schaban!» — Wieso haben Sie heute Morgen das Auto nicht wieder hingestellt?
Шабан и группа «преданных» ему женщин стояли на широком крыльце и в ожидании ответа сурово смотрели на «выпавшего из обоймы» аусзидлера. «Какая ещё там академия, кто его туда пустил», «мы на шпрахах сидим, а он невесть где болтается», «управляющего не слушается», «и ведь всё с рук ему сходит» — примерно в таком тоне возмущались недовольные мамаши.
— Ну что вы разволновались? Зачем вам здесь автобус, он всё равно без дела стоит, а я что, все свои занятия, по-вашему, пропустить должен? Детей наших привёз вовремя, что вам ещё надо? — огрызался «баламут». — Und uebrigens, Herr Schaban, meine Kinder verlassen «Untergrundschule» und ab Morgen gehen sie zu andere, normale Schulen , — неуверенно, сам себе удивляясь, составил длинное предложение Арнольд, — из списка дежурств меня вычеркните.
— Опять очередной фортель выкинул, ну неймётся ему, — прошипела бабка Лизка, сидевшая на своём излюбленном месте на крыльце за спинами «женского ополчения».
Но стоило Шабану уйти в свой кабинет, на Вагнера обрушился шквал вопросов:
— Арнольд, а нашим детям что делать?
— Куда ты своих пристроил? Расскажи.
— А нам туда попасть можно?
Пропустив на крыльцо, женщины обступили Арнольда, который терпеливо объяснял:
— Конечно, ведь мы у себя на родине! Можем определить наших детей в любую школу, и отказать нам не имеют права! Ясно? Так что выбирайте любые учебные заведения и вытаскивайте своих детей из подвала. Вы хоть слышали, как их там обзывают?
— Нет, а как?
— Да слышали — «свинособаками»…
— Вот именно, и вам это нравится?
Подтянулись мужики. Все дружно возмущались. Шумели долго, а управляющий, в это время обычно покидающий своё место, сегодня не торопился выходить из кабинета. Он терпеливо выжидал, когда взволнованные родители наконец уйдут с крыльца.
— В другой школе будет то же самое. У детей потребность такая — что-то любить, что-то ненавидеть… — высказал свои наблюдения бывший учитель географии Владимир Эммануилович Штелле.
— Прям-таки потребность?
— А я считаю, детей наших по классам рассадить надо с местными, пусть знакомятся друг с другом, интегрируются…
— Да мы в любом случае для них русские, рассаживай — не рассаживай.
— Будем по-немецки без акцента говорить — станем немцами! — вставил Саша Шварц.
— Эй вы, перемена закончилась, айда в класс, — выкрикнул Серёжа-«велосипедист». Взрослые вернулись в «красный уголок», на крыльце остались лишь пожилые аусзидлеры.
«Эх, хорошо в стране немецкой жить!» — пропел Арнольд на прощанье, перефразировав слова известной советской песни. Кто-то весело засмеялся.
***
До работы в Лауше завхозом (Hausmeister) — именно так называлась его должность, а вовсе не «управляющий», за которого он себя выдавал, — Вальтер Шабан «опекал» переселенцев в другом общежитии Свободной Саксонии. Активный член партии SED (Социалистическая единая партия Германии), в недавнем прошлом партийный руководитель районного значения после падения Берлинской стены оказался не у дел. Когда Шабану предложили работу в хайме для переселенцев, он не раздумывая согласился, но свои новые обязанности выполнял, сохраняя старые коммунистические привычки: свысока, но «по-народному», с хитринкой и недомолвками. Принимать от подопечных подарки, слегка злоупотреблять занимаемой должностью, пользоваться партийными привилегиями Вальтер научился давно, ещё будучи секретарём районного центра FDJ (подобие ВЛКСМ). Вот почему когда аусзидлеры несли ему тарелки с борщом, пельменями, мантами и прочими яствами, завхоз снисходительно, но с достоинством принимал эти подношения. Впрочем, в первом общежитии дело этим не ограничилось.
Дородная, не первой молодости переселенка, неплохо владевшая немецким языком, частенько пропускала занятия: «Этот материал я ещё в школе хорошо усвоила… Уж лучше детям к обеду что-нибудь вкусненькое приготовлю». Но вкусненькое она готовила не только детям, «угощала» и Шабана. Однажды парочку застукали, разразился скандал. Разъярённому мужу переселенка сказала, что если он посмеет её хоть пальцем тронуть, она сдаст его в полицию: «Это тебе не Россия, быстро за решёткой окажешься». Тогда он «поговорил с глазу на глаз» с Шабаном, припугнув его так, что тот ушёл ни жив ни мёртв. Скандал получил огласку, слушок докатился и до соответствующей инстанции. Завхозу настоятельно посоветовали поменять место работы. Так он оказался в Лауше.
Но и здесь Вальтер своих привычек не изменил и от угощений не отказывался, правда, в отношениях с женщинами стал намного осторожней.
***
Интеграционные курсы немецкого языка для детей переселенцев через неделю были распущены. Оставшиеся ученики, родители которых не захотели переводить детей в другие учебные заведения, остались в «неприветливой» школе и были распределены по классам.
В разные исторические периоды немцы покидали Россию по разным причинам. Первая волна эмиграции была вызвана введением обязательной воинской повинности. Уезжали и по причине великорусского шовинизма, и из-за принудительной русификации волжских колоний, и после свержения царя, в лице которого продолжали видеть единственного гаранта сохранности своего этноса. Самая массовая эмиграция начала 1990-х стала следствием кардинальных политических перемен, но причины её крылись глубже — в насильственной ассимиляции потомков колонистов, последовательно проводимой в течение полутора веков. Российские немцы по-прежнему желали одного — мирно трудиться в кругу своих соплеменников.
Мирным трудом новые жители Лауши обеспечили себя достаточно быстро. С соплеменниками дело обстояло гораздо сложнее. Коренные жители не воспринимали переселенцев как своих соотечественников — потому, что говорили те по-русски, а на родном языке изъяснялись с большим трудом. К тому же в средствах массовой информации стали то и дело появляться сообщения о различных нарушениях правопорядка, участниками которых были то русские, то казахи, но почему-то с немецкими фамилиями: Видеманн, Кох, Куксхаузен, Шмидт, Мюллер... К этому моменту пресса уже перестала превозносить вырвавшихся на свободу «узников коммунистических концентрационных лагерей». Теперь умиление и восхищение стали вызывать уже «невозвращенцы» — потомки немцев-колонистов, которые, вопреки зову сердца, остались в далёкой холодной России и пашут, сеют, жнут, рубят, пилят и строят.
На открытии фотовыставки о российских немцах в Ганновере к организаторам подошла пожилая дама, владеющая русским языком, и потребовала слово «концентрационный» заменить, объясняя, что это понятие ассоциируется с узниками совершенно другого, более человеконенавистнического режима. Руководитель выставки принялся возражать солидной даме, утверждая, что концлагеря — это изобретение большевиков периода массовых репрессий народов СССР. Женщина не соглашалась, заявляя, что это ложь, «правоэкстремистская пропаганда». Напоследок она пригрозила, что если организаторы выставки оставят надписи, она обратится в соответствующие инстанции. Тогда даму подвели к стенду, на котором висела фотокопия энкавэдэшного дела 1930 года, где чёрным по белому значилось: «Приговор… в концлагерь на восемь лет лишения свободы».
— Предлагаю вам, госпожа X, представить нам германский документ более раннего периода, в котором упоминалось бы о концентрационном лагере.
Дама, поджав губы, покинула выставку.
А теперь о «мирном труде», которым обеспечили себя аусзидлеры Лауши.
Занятия на языковых курсах длились до половины четвёртого, и заниматься «ерундой» — зубрёжкой слов и чтением немецких текстов — мужики не собирались. Они двинулись на поиски халтуры. Теперь, сразу после занятий, наспех поужинав, кормильцы разбегались по своим «объектам». Вскоре, а точнее, к началу октября, во дворе хайма появились подержанные «мерседесы», «БМВ», «опели», «фольксвагены»… Началась увлекательная суета, напоминающая долгие вечера в советских гаражных кооперативах. Неподдельный восторг одних и скрытая зависть других поддерживали дух соперничества, являющийся мощным двигателем развития благосостояния общества. И жить в Лауше стало веселей.
— А нам машину покупать не на что, да и незачем, мне «апостол» Гюнтер свой Wartburg обещал подарить, — пояснял Арнольд детям, с завистью поглядывавшим на автомобили соседей.
Инженеры, учителя и другие представители интеллигенции оказались в худшем положении, чем простые рабочие. Никто в округе в их услугах не нуждался, а руками они работать не умели.
Но Вагнерам повезло. Дрезденские новоапостольцы, после телефонного звонка Хорста Фельде из Гамбурга, навестили «братьев и сестёр» в общежитии, пригласили на богослужение в близлежащую церковь и взяли семью Арнольда под опеку. Гюнтер Шуманн обещал после воскресной службы отвести Вагнеров к себе домой, в гости, — «а вечером, Арнольд, ты уедешь от меня на своей машине».
Служба прошла как обычно.
В конце богослужения, медленно продвигаясь к пастору за облаткой, Арнольд, оглядывая своих детей и жену, с удовлетворением отмечал: «Мы выглядим хорошо: опрятные, чистые, ничуть не отличаемся от местных… — но после того, как кивком головы поприветствовал знакомого «апостола», саркастически хмыкнул: — Особенно когда молчим».
Попрощавшись с дьяконом, семья Вагнеров прошла на стоянку, где их ожидали Гюнтер, Бригитта и трое их детей. Бригитта приехала на машине своей сестры, и теперь обсуждалось, каким образом разместить гостей и хозяев по двум авто. Улаживание этого вопроса не отняло много времени, и через несколько минут обе семьи уже направлялись в сторону дома Шуманнов.
Разговоры в салонах автомобилей попеременно вспыхивали, но так же быстро затухали — аусзидлерам не хватало словарного запаса, да и саксонский диалект был сложным для понимания.
— Brigitte, sprich bitte langsam und deutlich, vielleicht dann verstehen wir mehr , — прервала Галя монолог Бригитты. Та рассказывала, как её сестра приобрела эту машину на западе, вдвое дешевле, чем здесь, на Осте: «А наш Autohaenler (торговец автомобилями) таскает к нам раздолбанные автомобили, кое-как ремонтирует и продаёт втридорога». Потом Бригитта сменила тему и выложила в подробностях обеденное меню, употребляя при этом знакомые ей русские слова: «борщ, котлеты, пироги»… Каждый раз, подыскивая подходящее слово, она сокрушалась, что в своё время не слишком серьёзно относилась к изучению русского языка, который так пригодился бы ей сейчас.
Больше половины того, о чём рассказывала Бригитта, оставалось непонятым, но приветливая улыбка и неподдельное дружелюбие не оставляли ни капли сомнения в том, что гостям в этом доме рады.
И потом, во время недолгой ознакомительной прогулки по городским улочкам, и за обеденным столом малопонятное общение протекало в том же духе. Ничего необычного и непривычного в доме Гюнтера не было, лишь одно обстоятельство заметно смущало гостей — всякий раз, когда пятнадцатилетняя дочь хозяев, повернувшись лицом к своему другу, надолго застывала в поцелуе, они смущённо отводили глаза в сторону.
Когда на стол поставили пироги и кофе, девушка уселась на колени своего парня, чем окончательно смутила жену Арнольда, которая, покраснев, опустила взгляд. Бригитта, заметив это, непринуждённо пояснила гостям, что Дирк и их дочь Николь знакомы уже много лет, и сегодня она его домой не отпустит: «Пусть переночует у нас, в комнате дочери, а то, случись что после двух бутылок пива, она ведь всю жизнь будет себя корить».
«Да, это уже не интеграция, это что-то из области ассимиляции… Нам, совкам, принять такие нравы будет трудно... Но, видимо, придётся, куда ж мы денемся», — соглашаясь с решением Бригитты, улыбнулся Арнольд:
— In Russland nie ein Tropfen am Steuer ist erlaubt .
Незаметно наступил вечер. Гюнтер на мгновение отлучился куда-то и вернулся в гостиную, держа в руках пластиковую папку. Он вытряхнул на стол её содержимое, достал из кармана ключи зажигания и, положив их на стол рядом с бумагами, торжественно провозгласил: «Вот, Арнольд, теперь у тебя своя машина!» Он пояснил, что первая бумажка — собственно документ на автомобиль, вторая — договор купли-продажи, в котором он указал сумму в 300 немецких марок: «Естественно, условно! Так требует закон, оформлять дарственную у нас гораздо сложнее, мороки не оберёшься». А завтра, в понедельник, Арнольду необходимо будет обратиться в службу регистрации автомобилей и получить номерной знак.
Окружённая радушием хозяев и уютом гостеприимного дома, Галя почувствовала себя расслабленно и непринуждённо. Перед уходом она с восхищением остановилась перед большим зеркалом в прихожей. Не замечая хозяев, Галя сетовала, что вот уже несколько месяцев не видела себя в зеркале во весь рост: «Какое же это счастье — иметь такое зеркало… Когда же и у нас наконец появится такая же замечательная прихожая…»
Знать язык, на котором говорит женщина, совершенно необязательно — всё было понятно без слов. Хозяева переглянулись. Гюнтер подошёл к зеркалу, снял его со стены и сказал: «Это вам в придачу к машине: у нас много всего, а у вас пока ничего, берите, не стесняйтесь». Смущённая Галя начала отнекиваться: «Что вы, не надо, ich habe nicht so gemeint , это уже чересчур!», но Арнольд с улыбкой пошутил: «Дают — бери, бьют — беги», и принялся переводить смысл пословицы Гюнтеру. Бригитта принесла одеяло, в которое хозяин упаковал подарок, а жена Арнольда всё продолжала сокрушаться.
Смеясь, хозяева и гости вышли во двор, к гаражу, продолжая изъясняться на своём странном русско-немецком наречии.
Подаренный Wartburg — четырёхцилиндровый автомобиль с переключателем скоростей на руле — оказался необычайно долговечным и надёжным. В ряду выпускаемых странами Варшавского договора автомобилей он стоял на одной ступени с «Ладой», сразу после автомобиля «Волга». Во дворе общежития, среди «иномарок» аусзидлеров, Wartburg не блистал, но отлично обеспечивал мобильность семьи переселенцев с Урала.
— Теперь и у нас автомобиль имеется, надо срочно решать вопрос с жилплощадью — жить на девяти квадратах вчетвером невозможно!