Утро было солнечным и морозным. Почти, как у Пушкина: «мороз и солнце, день чудесный!»
За укрывание еврейской семьи, гитлеровцы решили устроить показательную казнь. Всех жителей небольшого украинского села согнали на площадь перед старенькой, полуразрушенной церквушкой. Щеголеватый офицер постукивая по сверкающему сапогу веточкой рябины, глубоко, и с явным наслаждением, вдыхал бодрящий, морозный воздух. При каждом ударе, плоды рябины веером разлетались вокруг него, падая на снег тревожными, алыми каплями.
Переводчик что-то весело рассказывал, размахивая длинными руками, в белых кожаных перчатках. Каратели перетаптывались, пытаясь согреться, с нетерпением ожидая возвращения в домашнее тепло.
Перед входом в церковь стояли: высокий, измождённого вида, мужчина - еврей средних лет и молодая женщина. Мужчина держал в руках потёртый скрипичный футляр. Его укрывательницей оказалась светловолосая женщина в городском пальто и большой цветастой, русской шали. Ее детей и сына скрипача спрятали соседи.
Но еврейский мальчик, на вид лет семи - восьми убежал, и, прячась в толпе, неотрывно смотрел на отца. Иногда, он вопросительно поглядывал на хмурые лица окружавших его людей, на прыгающих карателей и красавчика офицера, не веря в то, что сейчас должно будет произойти. Его губы мелко дрожали, но, сквозь слезы в глазах, он продолжал пристально смотреть на отца. Тот, в это время, что - то говорил, светловолосой женщине.
Неожиданно, офицер так сильно ударил веткой по своему сапогу, что гроздья рябины, как вспугнутые снегири, разлетелись далеко в стороны. Он отбросил, теперь уже голую ветку, и кивнул переводчику. Тот вышел на несколько шагов вперед, и картавя, и картинно жестикулируя, начал говорить.
Указывая на стоящих у церкви, он заявил, что так будет со всеми, кто помогает партизанам, укрывает коммунистов и евреев. Тишина, как птица на страшном морозе, упала на заледеневшую деревенскую площадь. Было слышно только, как скрипит снег под ногами карателей, их натужное дыхание и вопли переводчика. Офицер поднял руку: каратели, ругаясь и оскальзываясь, начали выстраиваться в шеренгу.
В это время, стоявший перед церковью мужчина, достал из футляра скрипку, подстроил её и заиграл. Его спасительница, сбросила платок на плечи, закрыла глаза, и, медленно, закружилась в танце.
Это была любимая мелодия довоенных времен. Она звучала на городских танцплощадках, на сельских вечеринках и по радио. Её пели в поле, во время уборки урожая, пели на вечеринках и свадьбах. Слова ее знал каждый, стоявший сейчас на этой страшной площади. Под неё влюблялись и объяснялись в любви. Вместе с ней плакали, провожая любимых на фронт. О весне и надежде пела еврейская скрипка!
Закрыв глаза и раскинув руки, плавно кружилась в своем последнем вальсе, светловолосая женщина!...
Что-то истерично закричал взбешенный офицер! Замолк, запнувшись на полуслове, удивленный переводчик! На мгновенье опустили автоматы притихшие каратели!
Прекрасная мелодия растопила крепкий утренний мороз и души людей! Она ворвалась в их сердца, как порыв теплого, весеннего ветра!
И всем стало ясно: этот ужас обязательно скоро закончится! Не будет ни франтоватого офицерика с его переводчиком и карателями, ни этого страшного утра, у полуразрушенной сельской церквушки. Вернутся с победой мужья и сыновья!
Мальчик сидел возле убитого отца, дрожащей рукой поглаживая его, начавшие седеть, волосы. Аккуратно положил он в футляр скрипку и отцовские очки, у которых, будучи ещё совсем маленьким, нечаянно сломал одну дужку. Отец его не ругал. Он закрепил дужку изоляционной лентой и так, и носил их, немного набок.
Незнакомая женщина, что - то ласково говоря, подняла мальчика, нежно обняла его за плечи и повела к себе домой. В футляре, отцовские очки цеплялись за струны скрипки, заставляя их звучать. Казалось, осиротевшая скрипка пытается сама закончить волшебную мелодию любви, жизни и надежды.