Часть III Ответ молчания. Помнить — значит жить.
Глава 2
Старший лейтенант Свирин качал головой и то и дело хмыкал, кося то левым то правым глазом.
- Отчего ты, старлей, грозный богатырь, призадумался, не глядишь сизым соколом? — Лёха Глосин хлопнул Свирина по коленке. Тот в очередной раз хмыкнул, и, полностью закрыв правый глаз, воззрился на Глосина левым. Во взгляде левого свиринского ока, светилась сакральная мысль, не нуждающаяся в озвучивании, настолько она была явной и понятной, ибо не однократно посещала не только свиринскую голову: «Обстановка подскажет, действовать по обстановке». Эта установка, такая простая в своей формулировке, однако не открывала хода. Всем было ясно: поиск идёт, фактически, вслепую. За последние три дня Истомина видели то тут, то там раз десять, но это были всё миражи, он как неожиданно появлялся, так неожиданно и исчезал: из неоткуда в никуда. Реагировать на это было бессмысленно, не реагировать — тяжело.
Миражи были очень явными, логичными по обстановке, хоть и однотипными. Объект наблюдался только со спины и редко в спокойном состоянии. В основном, он прибывал в движении. Во всём этом был только один плюс, быть в курсе того чем он занят в данный момент. И всё-таки ощущение наличия и именно в районе поиска было. И с каждым днём оно, как не странно, крепло, чуть ли не до осязания. Необъяснимо, но по каким-то неуловимым признакам, если не считать миражей, Истомин давал о себе знать. Энергетический след, он был на всём и во всём. Везде и ни где в особенности. Пространство у Улуюла насыщенно, если не сказать перенасыщено им. Звери, птицы, растительность вели себя весьма своеобразно, всё носило на себе его отпечаток, отпечаток его присутствия. такое ощущение, как будто он растворился в этом, пустом, декабрьском, морозном, окружающем, пространстве. Это напрягало, очень сильно, в каждом слабом движении ветерка слышался, то звук шагов, то звук голоса, а иногда чувствовалась улыбка, не осязаемая, но весьма явная, дразнящая, насмешливая. Либо он спрятался и наблюдает, либо каждая из его частиц, оставленная им в пространстве, отслеживает динамику поиска и сообщает об этом своему владельцу.
И ощущение всего этого доводило до яростного изнеможения. Превратится в игрушку, ситуация, хуже не придумаешь. Играть в игру, не зная правил — наполовину проигрыш, а козырь только один, правда, очень крупный, один на всех, ОНА! Этот козырь принадлежит всем, и ему тоже, он будет играть им, если уже не играет, но как-то не хотелось бы уступать инициативу, выпускать ситуацию из рук. А, видимо придётся, нужно поддаться и, может быть, этим спровоцировать истинный образ. Нужен хоть какой-нибудь контакт! Ситуация же складывалась чертовски невыгодная, ну прям хоть умоляй. «Ты явись-покажись, разлюбезный друг, глянуть дай на тебя хоть глазком одним».
Чертовщина проклятая! Напряжение усиливалось, ломило виски и отдавало в глаза, крутило суставы, как при гриппе. Озноб, резкие приступы слабости. Может на самом деле грипп? Однако, однако… нет, всё не так просто.
Общие переживание, тем не менее, сплотили, группы не стало, единство приобрело более фундаментальную основу — братство. Такое неизбежно должно было случиться и случилось, и именно так, и именно сейчас. Пространство, перенасыщенное враждебной формой, породило другую мыслеформу, возник, такой необходимый, баланс, наступила стадия, понимание друг друга без слов и без мыслей, на уровне обоняния осязания, слияния в один организм. И ОНА вошла в него, слилась с ним одной из своих основ.
Вспышка, озарившая сознание, в один миг просветила, ибо была правилом, правилом игры, игры, по невиданным, до селе, правилам: плюс напротив минуса, позитив напротив негатива. И только тогда произойдёт реакция. Нельзя думать о нём, продуцируя в пространство негатив и питать его этим, давая ему силы против себя. Думать только о ней, будоража память, светлую, добрую память, без горечи утраты. Нет утраты! Есть только ОНА. Память. Память — жизнь, жизнь — память, вот формула победы! И только это остановит гиену.
Как трудно отслаивать от себя благоприобретённые качества для жизни в государственном обществе! Это сродни смерти, предательству самого себя. А, оказывается, это и есть, только это и является обретением себя, истинного себя — человека. Естества. Мыслящей чувствами и чувствующей мыслями сущности.
И не нужны слова, есть слух одного, зрение одного, осязание одного, движение и скорость—миг единства, и, единство мига.
Пространство ответило зыбью и удаляющимся звуком, звуком рассеивающимся, дробящимся во множестве – всё это сопровождалось электроразрядами, полюса вступили в взаимодейст вие. Вихрем пронеслись сюжеты миражей образа, сливаясь между собой воедино.
Глаза! – первое запечатлённое сознанием, восприятием. — Его глаза! Взгляд осмысленного безумия. То, что в людской массе разобщённого сознания воспринималось, как странность, здесь более чем естественно, насколько может быть естественно зло, зло само по себе. Не сгусток, а вход в бездну. Это был образ, но не условный, не форма, а содержание формы. Вся глубина была в этом образе-взгляде. Всё остальное, принадлежащее этому, только фоном, зыбким фоном, зыбкой материей, подобной болотной трясине.
Глубоко посаженные зеницы, словно два глубоких колодца, поглощали свет, совершенно его не отражая. Да, эти глаза принадлежали лицу, но они жили своей самостоятельной жизнью, не подчиняя и не подчиняясь — вот он истинный образ смерти. Смерти, как небытия, как пустоты. Несомненно, он изменился, стал другим, эволюционировал, научился, или воспринял новые качества: смог рассеивать себя в пространстве, разбивать на фрагменты и за счёт этого становиться невидимым.
И только концентрат энергии плюс способен был его собрать воедино. Теперь он готов к отражению этой губительной для него энергии, ему будет трудно это сделать, Вероника, другая её часть, принадлежащая памяти любви, живущая как дух объединения, наконец, соединилась с миром. Ему оставалась, лишь, малая часть, но для захвата, его нужно лишить и этой малой части. А для этого, надо обладать свойствами, получать, накапливать и сохранять энергию плюс. Сохранять! Стать концентратом, а впоследствии излучателем. Без этого он неуязвим, и единственно возможное, для тех, кто не обладает такими свойствами, только максимально ограничить его динамику. Тогда он вынужден будет защищаться и сам перестанет излучать. Раз появился концентрированный источник положительной энергии, способный, как и он к динамике, ему остаётся лишь отстаивать своё пространство и всё что в нём. А защищаться он будет умело и у него весомый козырь—девственность. И его личная и девственность Вероники, её покорность, её посвящённость ему и кровь, их объединяющая, кровь родства.
Как соединить малую часть с памятью жизни? Соединить, воссоединить в светлом потоке, а не убить вместе с ним? А он знает правила игры, он умеет играть. Он – виртуоз, мастер, из малого, но существенного и в наличии, он сумеет сделать достаточно, для отстранения от себя гибели. Ведь он тоже любит Её. Любит девственной душой, любит девственную душу. Эта чистота, эта стерильность блокирует любой поток.
Её соединение с другим мужчиной не сделало её ни женой, ни матерью. Она осталась прежней, осталась такой, какой была: девственной, нетронутой. Она не воплотила собой материнство. Она, даже, не стала женщиной. Она и не могла ей стать, так и не успела войти в жизнь, в её животворный поток. И лишь дух, дух, вбирающий всё многообразие форм познания, смог ненадолго удержать.
Жуткий образ исторг из себя нечто. Защита! — неуловимое сочетание звука, цвета и сферических форм не чётко очертанных в пространстве. Черты, бездвижного серого лица, стали размытыми, тусклыми.
«… Мой милый воин! Вам, наконец, удалось испытать кое-что, это было необходимо для вас. Вас теперь много и это одно целое, некая закономерность, обусловленная некоей необходимостью пространственных форм. Пока, и ещё достаточно долго, нам с вами предстоит именно так использовать время ваших снов. Что ж, вы достаточно быстро схватываете необходимый материал. Я рада вашему правильному отношению к моему отсутствующему образу и вашим правильным оценкам моих посланий. А всё дело в том, друг мой, что я, поначалу решившая было не вмешиваться в естественный ход развития вашего сюжета, изменила своё первоначальное отношение. И вот почему: Вероника слишком интересна, чтобы ей занимались только вы. Она нужна не только вам. И потому, во избежание вашей самодеятельности, я вынуждена вас курировать в пространстве и времени. Не скажу, что мне это, совсем, неприятно. Объект, достаточно успешно локализованный вами, должен быть доставлен, для необходимого оперативного вмешательства.
Ему должен быть предложен компромисс, некая патогенная зона локального значения, в западной части волжского бассеина. Предлагаю вам следующие действия: блокировать все подходы к аномальным зонам западно сибирской равнины и каменного пояса, и, избегая непосредственного контакта с объектом, вынудить его совершать динамику в строго определённом направлении. Желаю вам удачи!»
Глава 3
Время слилось со скоростью движения, воплотилось в бесконечный путь ощущений и обрело осязаемую суть, раскрыло красоту мгновения, величие стояния в безмолвии, ещё одно из условий игры. Всё приобрело необходимую законченность и последовательность. Начало игры, игры сложной. Это подобно шагам ощупью и без дороги. Дорога превратилась в условность. Условность явила себя мерилом, точкой отсчета.
Объект перестал быть объектом, сущность приобрела другое качество, объекта как такового не существовало. Была личность, конкретная и в тоже время, абстрактная, материя духовного плана и сознание со множеством образов.
Прежде чем заставить его совершать динамику в нужном направлении, пришлось потерять его. Это случилось вследствие произвольного увеличения расстояния. Пришлось ждать, но теперь это было не трудно, ожидание—то же движение во времени. А ему уже нужно было, необходимо было двигаться, так как энергия требовала восполнения, он уже не мог себя рассеивать в пространстве. Сгусток положительного заряда заставлял его быть локализованным, собранным для отражения импульса. Он теперь должен был быть полностью мобилизованным.
Единство – единственное оружие способное противостоять этому сознанию, этой воле. Не нужно было делать ничего привычного и в этом, была огромная сложность. Всё оказалось просто, до необычного. Сложная простота и простая сложность: сомкнутые, переплетённые руки — хоровод! И всё? Нет, не всё. Один поток, общая мыслеформа, постоянная, беспрерывная струя – и оружие и питание.
Держать его мучительно сложно: энергоструктура, скользящая, упругая, вёрткая, подобна пружинному гибкому валу. Сознание при этом должно быть собранным и направленным. Его резкие динамические выпады в пространстве, которые он совершал в самом начале, после своей сборки причинили немало беспокойства. Гасить эту острую динамику приходилось буквально на пределе сил.
Суровое испытание, однако, утвердило и придало уверенность в собственной силе, а имя Вероника стало заклинанием, способным заставить гиену делать то, что нужно.
Пока двигались в дали от населённых пунктов, всё было относительно благополучно. И вот случилось, наконец, то самое, неожиданное: гиена рвалась к Васюгану, к его болотным топям, как будто там было спасение. Подозрение возникло сразу, но блокировать этот маршрут не удалось.
Зима мешала, но она и помогала, свет от снега помогал, улучшал видимость, помогал не расслабляться. Хотя теперь это уже не имело значения, коммуникация с объектом была неразрывная. Даже выпустив его из поля зрения, его легко можно было обнаружить, теперь, когда он в состоянии мобилизации.
За Парабелью погода изменилась: ветер дул всё время, меняя направление. Буран сменялся жуткой метелью, метель снегопадом, однако идти это не мешало. Времени удивляться, не было, всё необычное отмечалось, лишь краем сознания.
Впереди, на необходимом, нужном расстоянии маячила сутулая спина, тянущая за собой как магнит, девственность тянула за собой память. С каждым шагом он становился всё сильнее и сильнее. Нет, он не удалялся, не исчезал—тянул, затягивал. Не заманивал, а тянул, как более сильный, он уже подсоединился к своему родному источнику, и тот питал его.
Игра изменила ход, Видослав взял ситуацию в свои руки и оставалось подчиниться, пока подчиниться, для того чтобы воспринять, пока не известное правило и взять из него полезное. Вот он оглянулся, лица не видно, но он улыбается, улыбка торжественная, не торжествующая, а именно торжественная, он вновь велик, силён, могуч.
Он приведёт скоро туда, где сможет воссоединить Веронику, взять опять себе всю её и стать её хозяином навечно, забрать память о ней и она будет целиком принадлежать ему одному; он знает, как это сделать; он очистит сознание тех, кто помнит её, вырвет её образ из памяти недостойных и сольётся в девственном поцелуе вечности всепоглощающего обладания, а эти жалкие подобия, решившие в своей неразумной дерзости, что могут лишить его её, станут пищей и жертвой величию осмысленной воли; Никто не сможет помешать быть им вместе; ни что не сможет разлучить!
Нет, не всё так просто, насчёт пищи и жертвы — явный перебор, да и на счёт безраздельного обладания, тоже. Подчиниться обстоятельствам, вследствие неизвестных, пока правил — ещё не проигрыш. Ветер стих, мороз стал крепче.
Знаменитые васюганские топи! Сейчас зимой они были под снегом, но от этого не становились безопаснее, стихия болот коварная стихия. Стихия таинственная. Сколько жизней она поглотила и сколько поглотит ещё. Есть те, кто думает о болотах, как о сознании, живой мыслящей структуре, кто-то идёт дальше, определяя болота мозгом планеты, есть и особое мнение, оно заключается в определении этого явления как межпространственной нейтральной структуры, зоной ноль с множеством выходов. И те, и другие, и третьи спорят между собой и те, и другие, и третьи владеют только косвенными доказательствами.
Человек, побывавший в болотах, меняет сознание, начинает видеть, чувствовать, по-другому, по-другому воспринимать реальность – в этом согласны все. Но болота лишь явное отражение, может быть нечто вроде ограждения? Зачем-то они существуют, и Истомин, рвавшийся туда, только утверждал своим поведением многое, из ранее услышанного, недопонятого. Но об этом уже не нужно было рассуждать, размышлять, поздно и бесполезно.
Вероника лучше всех знала Истомина, она была его частью, частью связывающей его с миром людей, она была ему необходима, иначе он утратил бы образ человека, стал бы явно выделяться среди людей, не смог бы прятаться среди них. Он слишком много имел в себе такого, делавшего его отверженным, а она убирала эту грань, и, его обособление приобретало форму странности, таинственности и не более того.
С его отстранённым, обособленным мышлением и тонкой чувствительностью, чувствительностью на уровне микрона, и способностью воплощать силу мысли, быть, уже не говоря жить, среди людей, значит постоянно воплощать в мире смерть.
Он давно перестал быть человеком, из душевнобольного, или духовно больного, превратился в энергетический поток постоянного движения сознания, стал феноменом за счёт умения подключаться к силовым волнам, приобрёл и развил массу свойств. И ему это было нужно только для одного, насыщения голода.
Пища, всего лишь пища, энергия минус, и не более того. Гиена убивает под импульсом агрессии, Видослав уже убивал иначе, просто пожирал энергетически. А тот первоначальный образ зверя изменился, в следствие способа существования. Он давно научился жить без обычной пищи, она была ему просто не нужна. Вероника же нужна была ему для усваивания, лучшего усваивания его пищи. Она – его обмен веществ, функция организма, неотделимая часть. Она нужна ему полностью.
Пока, она ещё не едина в нём. Ему нужна, её память. Память её труда, её секретной работы перейдёт к нему так же. Он станет ещё сильнее, возможности станут выше и тогда….
Нет, власть над миром, над человечеством ему не нужна, он покинет мир людей навсегда, не исключено – покинет планету. Но отдать ему Веронику?! Перестать помнить её, утратить навечно, значит предать. Предать саму жизнь! Её образ, такой живой, такой необходимый не должен быть утрачен, есть то, что может противостоять. Он не может не считаться с этой силой, он вынужден с ней считаться, именно она его заставила, проявить себя. Выход один – научиться, обрести свойства, способность и дальше противостоять. Нужен источник, источники положительной энергии. Солнце? Свет? Огонь? Да, но не только это, ещё память и любовь.
Вопросов больше не существовало, Вероника вела. Всё решало время. Всё заключалось только в нём, в его потоке, сжавшимся в микрон, и рассеявшимся до бесконечности, рассыпавшемся снежной зыбью. Под толстым слоем снега и льда, была не земля, но застывшая, ненадёжная твердь, таящая в себе смерть. Он оглядывался всё чаще и чаще и, было видно, как меняется его лицо, а менялось оно настолько быстро, как только может меняться вообще лицо. И дело было не в его выражении, не в движении чувств, что можно было бы воспринять разумом. Перемены происходили в самом портрете, физиологии. Как будто хозяин этого лица снимал одну за другой маски. Слой за слоем, шаг за шагом. Скользящая походка с каждым шагом становилась всё плавнее, грациозней, мягче. Танец, вечный танец смерти, завлекательный, завораживающий, губительный, страшный, воплощённый в нечто вещественное. Контуры фигуры то обретали четкость, то становились размытыми на белой поверхности, среди безмолвия. Внизу, под ногами дрогнуло -- естество болот, топь, трясина, отозвалась на зов родственной сущности, вышла на поверхность вихрем, взметнувшим снежный покров. Снежный смерч окутал плотной непроницаемой пеленой. Эта пелена обрела жизнь, сознание, волю, силу. Силу способную к осмысленному движению. Она не помешала увидеть последующее изменение облика пришедшего к ней за помощью. Подобно матери, приняла она его в свою обитель, стала его надёжной защитой, благословением. Тот, кто в мире людей был изгоем, здесь был у себя дома, и выглядел как хозяин. Что сейчас отражал глубокий взгляд пустых глаз? В них жило движение. Они ожили в свете и цвете, в их быстрой смене пульсаций, исторгли из себя потоки зыби, разлили их в пространстве. И они стали скоростью, временем, мыслью.
«Знаешь, мне иногда кажется -- ты только не смейся, Григ, когда-нибудь, я изменюсь настолько сильно, что не узнаю сама себя. Я изменюсь телом, душой, утрачу всё своё. И только моё имя будет напоминать мне о себе. Эта величина останется всегда. Просто наступит такое время, когда не моё имя будет принадлежать мне, а я буду принадлежать ему. Фантазия ли это? Иногда мне кажется – фантазия. А иногда чувствую, просто осязаю, приближение этого момента».
Странно было это слышать от четырнадцатилетней девочки. Эти слова тогда не показались исповедью, ни юношеским поиском истины, правды. Она знала всё и её это угнетало. Она была заложницей своей судьбы. Её ухода не было, она не ушла, она вернулась. Его любви хватит и на двоих, и больше. Сколько бы её не было, какая бы она не была, он сумеет её всю вобрать в себя, растворить в себе, наполнить себя ею.
«Генадий, наступит день, и ты поймёшь жизнь. И в этот день, ты скажешь сам себе, что ничего не знаешь, и, тебе, при этом, не будет больно. Наоборот, ты почувствуешь облегчение. Тебе станет легко и радостно – твоя жизнь наполнится новым смыслом. И у тебя не будет никаких вопросов. В тот день ты поймёшь, вопросы остались в призрачном мире – в настоящем они не могут существовать. В настоящем могут быть только ответы, которые сами по себе. Можешь себе представить наличие ответа без вопроса? А наличие логики без последовательности?»
«… мир не вмещает сам по себе, он принимает и отдаёт. Куда? На самом деле это не вопрос, это ответ. Тебе, Женя, придётся однажды воспринять эту данность за аксиому. А я понимаю, не просто. Развитие не может быть простым, сознание, совершенствуясь, проходит сквозь пелену отчуждения от познания…»
«… а тебе, Саша, должно быть понятно, как никому другому. Вот когда, ты отрываешься от земли и паришь в воздухе, пусть и малое время над перекладиной, разве в тот самый момент, в тот миг ты думаешь? Само действие воплощённое, уже само по себе – жизнь и смерть, вдох-выдох. От точки до точки: рождение, движение, и замирание...»
«…Человек не создан, создание не может развиваться самостоятельно. Создание не может познавать. Существует ли иллюзия познания? Вероятность этого сложно отрицать, как и сложно принимать. Но, как бы то, ни было, в осмыслении самого себя, человек может допускать любую вероятность, любую возможность. Вот что значит быть открытым для знания. Знание персонифицируясь в человека, обретает другую природу, другой закон… Но если, допустить только одну объективную исходную, одного абсолютного знания, без вероятности субъективного восприятия, человек выйдет на следующий этап в своём развитии, от индивидуального, субъективного, станет человечеством, коллективным сознанием, обретёт способность творить в сообществе. Это и будет импульсом становления самодостаточности, как в области психологии, духа, так в области и физиологии, материи».
Всегда была полна стремления к совершенству, и достигла его. Достигла, вошла в него, слилась с ним, потому что, оно – бесконечность. Она стала бесконечностью, её желание исполнилось, и он стал исполнителем и её пристанищем, носителем. Да, по-своему он имел на неё право, по своему закону, только по-своему. Но истина была не на его стороне. С ним была только часть. Он не мог быть для неё достойным футляром. И память, которую он хотел унести с собой, и в себе, лишить её других, вот та самая память, свободное сознание, сопротивлялась. Выдержит ли эту борьбу единое сознание, не расколется ли в напряжении? Сможет ли сила переживания остаться устойчивой?
Васюганская топь всколыхнулась навстречу, всеми своими импульсами, излучениями; окружила смерчами вихревых потоков; сжала тисками, тщась ворваться внутрь сознания, раздробить, и размножить раздробленное, лишить способности помнить, стереть из сознания само понятие память. Он знал куда рвался.
Вероника! Ты не сон, ты живое сознание. Ты не оставишь тех, кто тебя любит и помнит. Не оставишь по своей воле. Как тяжело нести бремя памяти! Как тяжело отстаивать каждый её микрон в себе, понимая всю невозвратимость и самой малой части в случае утраты, и когда самый микрон несёт в себе вес тонны. Но есть одно чувство, оно дороже всего, в нём воплотилась надежда, надежда вопреки, надежда отрицания, дух человеческий, дух противоречия, отрицание данности. То, что обостряет осязание, восприятие. И образ Вероники подчинился ему беспрекословно, и обрёл четкие очертания. Разделившийся первоначально на двенадцать, он соединился воедино на ослепительной снежной поверхности. Тишина нависла над всем пространством, словно сама природа наблюдала за борьбой, идущей во имя и вопреки.
«Человечество в ходе своего развития, я верю в это, достигнет небывалых высот! Ведь человек является носителем информации вселенского плана, в нем заключено всё! Кем станет? Скорее, «чем?» единой субстанцией, абсолютной величиной, под названием – дух человеческий. Величиной наравне присутствующей в многообразии процесса мироздания. Это знание пронизает собою всё, живёт в каждой частице. Мы все являемся его носителями, это и мешает объединению нас в одну форму существования, но только до поры. Придёт, наступит такое время, и именно это будет способствовать объединению многих личностей в одно большое целое, в мир, во вселенную человеческого разума».
Всё о чём она говорила, всё о чём думала, обрело силу, стало оружием, способным и отражать, и поражать, и обучать владеть собой. Оставалось довериться, а значит принять его свойства, стать им.
Желание сжимается до состояния осязания, обретает плотность, становясь органом. И при этом не утрачивает способности к проникновению. Чужеродные энергии вошли в соприкосновение, создали поле, творческую живую мысль, мысль пространственную, многогранную. Потоки энергетических вихрей слились с потоками стихии ветра, воды, света в электрических разрядах. Снежная пыль, в призрачных лучах солнца, ярким блеском, меняла мрачную картину гиблого пространства. Разряды разной силы яркими прочерками проносились с невероятной скоростью. Движение, любое движение обретало свойство проявлять себя как электрический заряд. Дух человеческий, объединивший множество сознаний, оказавшийся в средостении безмолвия тайны, насыщенный энергией способной противостоять, заставил его заговорить. Оно вынуждено было ответить, просто не могло не ответить. Покров был сдёрнут, он обнажил суть. Вторжение не стало гибелью пришельцу, ибо пришелец не был сам по себе. А тот, кто его привёл, сам был родственной сущностью и то, что в нём было, то, что он принял в себя, сознание, в образе памяти, принадлежало всем. И потому, суть была обнажена. Смерть встретилась с Жизнью и впервые эта встреча не была спором, но разговором на равных, разговором двух родственных начал. А то, что возникло при встрече извлекло и объединило образ того сознания, ради которого эта встреча произошла. И сейчас, оно не принадлежало никому кроме себя, жизнь и смерть извлекли его в другой поток с именем Вероника. Невеста Вероника, девственная сущность, рождённая и проявленная вопреки, не принадлежащая никому.